[ВАРИАНТЫ К « ПОЛИКУШКЕ».]

После слов: Старик Семен Дутлов, стр. 22, строка 13, — в ркп I. следует незачеркнутая, но выпущенная в ркп. II характеристика Дутлова: был мужичек невысокой, с кривыми от работы ногами, с раздвоенной подстриженной полуседой бородой и с тонкими спокойными, но не изнуренными чертами лица. Вся фигура и одежда его носила отпечаток акуратности и довольства, расчетливо расчетливости . Он был мужик степенный, молчаливый и рассудительный. Церковный староста, который 30 лет не пил вина и не бранился дурным словом, был мужик еще свежий несмотря на свои 56 лет — все зубы были целы и волосы не седели, только плешивили с середины, и густыми прядями висели около лица — только по морщинкам звездочками около глаз, вглядевшись ближе, можно было видеть, что он не молодой парень, и больше всего по его одежде. Армяк на нем был старенькой, обшитой тесемочкой и кожей на рукавах — новый и ладно и полно скроенный, но длинный стариковской и старика мужика богатого и богобоязненного. Лапти были ужасно большие, крепкие, с подосланным целым беремем соломы, но прилажены акуратно. Анучи так были плотно обмотаны и перетянуты веревочкой, что ни уголка ни складки нигде не видать было на икрах, казавшихся особенно тонкими в сравнении с огромными ногами в лаптях, которые большей частью были вывернуты. Шапка была такая большущая, старая, хотя и недырявая, с переваливающимся наверху как бурдюком бараньим, каких уж молодые мужики уж не носят. Он был не подпоясан по армяку и беспрестанно запахывался рукой, в которой он держал палочку, казавшуюся его непременным атрибутом, хотя эту самую лутошку, перед тем как идти на сходку, ему сноха выдернула из соседнего плетня. — Лицо у него было чистое, круглое, волосы подстрижены на лбу, борода недлинная, частая. Вообще такой вид имел Дутлов, что, купец ли, прикащик или мужик, в первый раз встретив Дутлова, без стра страха поручил бы ему свезти или сохранить сотни и тысячи рублей. Человек степенный, богобоязненный — настоящий церковный староста. Тем пора- зительнее было положение азарта, в котором он находился.

После слов: по колчужкам дороги, стр. 27 строка 34, — в ркп. I зачеркнуто: Въ избѣ Дутловыхъ стояли ужъ два станка и двѣ бабы сидѣли зa пряжей тканьемъ, одна Игнатова собирала ужинать. Старуха сидѣла въ сѣнцахъ, ожидая мужиковъ. Игнатова хозяйка была худая курносая крикливая баба, она варила и хлѣбы ставила и всегда бывала дома. Васильева молодайка была толстая глупая работница. Сама ничего не догадается, а что велишь, все сдѣлаетъ, и голосу ее никогда слышно не бывало. Третья молодайка, Илюшкина, только недавно взята была изъ другой деревни, зa 100 рублей куплена. Эта была первая красавица, игрунья, щеголиха и пѣсенница по всей деревнѣ. Чернобровая, румяная, съ полными загнутыми губами, вздернутымъ носикомъ и масляными, блестящими задирающими длинными черными глазками, съ звучнымъ голоскомъ, напоминающимъ горлицу, стройная, живая, сильная и говорить бойкая. Немножко задира сорница, но не распутная, дурной нравственности и любящая безъ памяти своего Илюшку. Счастливая была баба. Мало того, что мужъ ее очень любилъ, что Василій съ ней все игралъ и шутилъ, такъ что его дура даже ревновать стала, что старикъ и старуха ей потакали, жалѣли ее, въ работу гдѣ полегче посылали, хоть она и ни отчего не отказывалась, сосѣди да и всѣ на деревнѣ страхъ любили Аксинью. Безъ нея хороводъ не въ хороводъ, бабы не поютъ, ребята не играютъ. Старики, бывало, не пройдутъ мимо, чтобы не пошутить съ ней. И каждому знаетъ что сказать, всякой невѣсткѣ на отмѣстку, доброму доброе, дурно[му] — такое же. Старуха свекровь была бабочка тихая, богомольная, носила бѣлый платочекъ съ черной кромочкой, всегда къ ранней обѣднѣ ходила и ко всѣмъ ласкова была. Только одну старшую нѣвѣстку не любила. Да и кто ее любилъ, окромя мужа, ядовитую бабу? Мужа она какъ будто приворожила, что хотѣла, то надъ нимъ и дѣлала. И добро бы баба хорошая была, а то грошъ цѣна, а Игнатъ то по деревнѣ первый молодчина былъ. — Орелъ, — косая сажень въ плечахъ, курчавой, лицо бѣлое, чистое, только сердитъ бывалъ часто и не разговорчивой, грубой. — И то все больше отъ жены. Кромѣ бабъ въ избѣ были еще дѣти Игната и Василья.

Окончание этого отрывка не дошло до нас, так как следующие в рукописи I листки 36 — 39 не сохранились и не были перенесены в рукопись II (копию С. А. Толстой). Дальше, на листке 40, начинается с полуфразы следующий, хотя и не вычеркнутый, но не перенесенный в рукопись II, отрывок:

две тройки. «Чтож, говорит, купите некрута, да как исделает коленцо этаким манером — уморил. Я, говорит, не дорого возьму. «А что просилъ?» спросилъ старикъ. Игнатъ переглянулся съ женой. И[люшка] взглянулъ на Акс[инью], которая подавала чашку съ квасомъ, «Тысячу рублевъ, говоритъ, развѣ не стою, еще, говоритъ, угощу покупателя такъ, что три дня не проспится. 500 рублевъ въ недѣлю прогуляю. Попомни жъ, говоритъ, спроси въ зеленомъ трактирѣ Фуфайкина Гришку». «Чтожъ, Никитычъ, коли что, оброни Боже, — сказала старуха, — пропадай оно все богатство, чѣмъ дѣти- ща лишиться. Развѣ не одолѣемъ». Старикъ вздохнулъ. «На то Божья воля, — сказалъ онъ. — Къ слову говорится», — вмѣшался Игнатъ. — отъ слова не сдѣлается. Гдѣжъ намъ 1000 рублевъ,— онъ усмѣхнулся, — легко-ли дѣло 1000 рублевъ. Гдѣ ихъ возьмешь. Продай все, да хуже Шинтяка (самый бѣдный мужикъ въ деревнѣ), да и то не одолѣешь. Не мы одни, матушка, не первые, не послѣдние. Извѣстно, когда бы богачи были, какъ Ермила или что, отсыпалъ бы и шабашъ». — «Что робѣть-то, — сказалъ Василій, — коли что, я пойду право, офицеромъ сдѣлаюсь, бабу въ офицершу призведу, шляпку надѣну». «Дуракъ былъ ты, дуракъ глупый и есть, — сказалъ старикъ строго». «Чему оскаляешься?». «Какже ты говорилъ, — все приставала старуха, — 1000 рублевъ много денегъ?» «Тройку продать, вотъ и тысяча рублевъ», вдругъ сказалъ Илюшка. «Да поди обѣ продай, не наберешь». — «Да что жъ, ничего и не нажили мы, столько годовъ работамши». — «Нажили, тебя женили, да двухъ лошадей купили, да хлѣба на 12 душъ покупали». — «И батюшка столько годовъ жилъ, не скопилъ ничего?» — «Что скопилъ, такъ его, а не наше еще, погоди. Что было, отдали Игнату, — сказалъ старикъ, — а теперь что есть возьми, только ста рублевъ нѣту мое дѣло теперь Богу молиться, къ концу готовиться. Игнатъ знаетъ. Онъ вамъ хозяинъ, его и слушай. Да что напередъ говорить». И старикъ всталъ и сталъ креститься. «И то, — подхватилъ Василій, — дѣвку отдать, вотъ что», сказалъ онъ, толкая сестру. Аксинья вдругъ заговорила: «Ты смѣйся, шилава, ты знаешь, что безъ зубъ не возьмутъ, а онъ хозяинъ, а людямъ на смѣхъ». — «Да что тужить напередъ, что тужить, — говорилъ старикъ влѣзая на печь. — А то хозяина старшаго брата отдать. Что жъ жеребій кидать другой разъ?» — «Извѣстно, что жеребій», подхватила Аксинья. «Полно пустяки молоть то, коли идти, такъ извѣстно что мнѣ, это порядки извѣстные. Что толковать. Правду батюшка говоритъ, что напередъ загадывать. Бери постель, пойдемъ спать». И скоро лучина потухла въ Дутловой избѣ, но долго еще не спали ни Игнатъ съ Прасковьей они шептались и радовались горю, ни старуха съ старикомъ. Больше чѣмъ чорная кошка пробѣжала между братьями, они и жены ихъ ненавидѣли другъ друга. Жалче всѣхъ была Старуха не спала долго, она чуяла серд- цемъ, что чтото не доброе дѣлается вокругъ нее, что мужъ скрываетъ отъ нее, что хотятъ отнять у нее любимаго ея сына и что могли бы спасти его, коли бы хотѣли. Старикъ былъ потерянъ, денег у него точно не было, хозяйство было все в руках. Игната, который говорил, что невозможно выручить 300 рублей на рекрута, но ежели бы даже и возможно было спасти сына, разорив дом, старик бы задумался; теперь же Игнат, под влиянием которого он находился, доказал ему, что это нельзя. Игнат был раздражен на брата, жена уверила его, что отец хочет отдать Илье все и что Илья с Аксиньей подводят старшего брата. Один Илья с Аксиньей не был зол, он был слишком молод и счастлив, обнявшись лежали эти сильные здоровые молодые люди и спали спокойным и счастливым сном. Когда счастье в руках, несчастью не верится. Несчастье нестолько в самом факте несчастья, сколько в убеждении, что человек несчастлив. Старуха еще не знала, но уж она в воздухе чуяла этот знакомый ей запах несчастья, уж она знала, что такое терять и плакать и убиваться. Илья и Аксинья, напротив, он знал по всему, что не миновать ему идти, и рассказал это жене, но они оба не понимали того, что это значит, и старуха, проходя с вечера в сенцах, мимо двери клети, постояла, послушала, как счастливо гогочут голоса молодой четы, и покачала головой. А Аксинья до той поры смеялась и щипала мужа, что и она и он сами не слыхали, как заснули. —

После слов: хлынувшими ему в голову — стр. 50, строка 11— в рукописи II зачеркнуто: Новый штруб купить, поставить рядом?... Нет, теперь семья меньше стала, солдатка уйдет, и в одной просторно будет, еще тройку собрать, работника нанять. Ненадежны работники нынче, добро свои ребята сами хозяева ездили — а работник, как у Ермилы, в месяц тройку загоняет — хозяйское не дорого. Живой товар... лучше повременить... И он опять начинал считать, переводя серебро на ассигнации, чего он никак не мог сделать хорошенько. — В крынку дело то лучше будет. Как старики наши делывали. Там уже есть три бумажки по 25 р., да 10 по три, да целковых 46 — два вынул вчера — да золотых 38 штук. И эти туда, а там подойдет дело — купить что, взять легко, положить мудрено. Вот Бог даст, думал он, попади жребий сыну, все бы отдал, а теперь почитай столько еще приложу. И он опять считал, считал и ничего не мог хорошенько добиться толку — все пальцев недоставало, и губы все шевелились, и он шагал, хорошенько не разбирая куда и не оглядываясь

После слов: не переставала выть — стр. 53, строка 6 — в ркп. І зачеркнуто: Она была худа и бледна, совсем другая женщина после этих двух дней. Так она успела уходить себя. «Ну, баба, вот где не думали не гадали», сказал старик радостно.

«Что Аксинья?» — спросила старуха. — «Её деньги точно». — Дутловъ помолился и сталъ ѣсть. — Надоумилъ меня Богъ отнесть. Вотъ какъ Богъ даетъ намъ за добродѣтель за нашу. Да чтожъ, говоритъ, самые ея деньги, что Ильичъ везъ, онъ ихъ потерялъ. Дѣло то какое. Что жъ, рада небось. — Дутловъ покачалъ головой.. — Чудно. Несчастные, говоритъ, деньги, не нужно мнѣ ихъ, — говорилъ Д[утловъ] съ сіяющимъ лицомъ. — Счастье твое, говоритъ, возьми, говоритъ, себѣ. Всѣ. Все письмо такъ и дала. Надо М. разбудить», — сказалъ старикъ. А[ксинья] прислушалась и завыла, завыла еще громче, какъ будто желая нарушить радость стариковъ. Дутловъ поморщился. «Перестань, право, Аксинья, — сказалъ Дутловъ, — добро днемъ, народъ слышитъ, а то что спать недаешь. Завтра поѣдемъ къ мужу проститься». — «Что онъ, мой соколикъ, волосики твои остригутъ, обрѣютъ, красоту твою погубятъ. Оооо!»2 Поперек перечеркнутого места написано крупными буквами: Эпопея уж стала. Илюшк. мать просить.

После слов: сидела в избе на лавке, ожидая времени ехать в город проститься с мужем, стр. 55, строка 7, — следует вариант окончания рассказа, имеющийся в обеих рукописях (в ркп. I он обрывается на словах: он остановился как останавливаются пьяные). Приводим его по ркп. II.

Это бездействие среди работающих баб и бледное лицо, еще более заметное из за красного платка и нового сарафана, поражало больше воя. Она как будто уж распростилась со всеми, и все уж ей были чужие. Старик велел Игнату ехать с молодайкой, а сам торопился, так что и не позавтракал, а взяв только хлебушка в полотенце, один сел на кобылу и поехал. Но прежде чем ехать в город, он зашел к Егору Михайловичу. «Я, Егор Михайлович, хочу малого выкупить, прикажите?» — «Чтоже, передумал?» — «Передумал, Егор Михайлович, жалко, братнин сын, жалко. Бог с ними, с деньгами. Греха от них много. Жили без них — и проживем. Записочку пожалуйте». «Чтож, ладно, — сказал Егор Михайлович и написал ему записочку к знакомому поставщику рекрутов. Только скорее ступай, в 12 часов ставка». Напрасно говорил это Егор Михайлович; старик знал это и был весь не свой от беспокойства. Он котом ввалил ъ в телегу и всю дорогу гнал рысью, только одну горку дал шажком выдти. Так что брюхо кобылы в одно утро все пропало. Он приехал не к купцу, не к правленью, а прямо в синий трактир, к хозяину которого была дана записка. «Ну, что, старик, аль сына ставишь, — спросил хозяин. — А нашего малого нанимали; должно нынче покончим. Просим 400 рублей, 380 дают. Где малый-то?» — «Еще спит, все гуляет. Уж 23 целковых пропил. Надоел. Вот и мужик идет». — «Бери 400», вдруг сказал Дутлов, выставляя руку. «Что так? А магарычи твои?» — «Ну не греши, сказал Дутлов. — Хозяин оттягивал руку. — Не греши, умирать будем,— повторил Дутлов. Другой мужик подходи л. — Ладно, чтоль? Только б в верности было?» — «Ну молись Богу». Они ударили по рукам. Давай бумагу, бери задаток. Дутлов уже знал все порядки, прежде для своего сына советовался с писцом. Разбудили заспанного Алёшку, он тотчас же потребовал рому и требовал, чтобы старик выпил. Но Дутлов отказался. Дали бумаги, старик пошел к знакомому писцу Ивану Ивановичу, привел его с собой. («Батюшка И. И., уж ты не обмани».) И. И. сказал, что все в порядке, только надо в ставку. — Старик пошел в правленье и ждал у крыльца. Алешка заробел. Через 1/4 часа вышел Алешка с хозяином, солдатский обстриженный лоб. «Слава тебе, Господи», сказал Дутлов и достал деньги. Первые он отсчитал Ильичевы деньги и вздохнул легко, когда деньги эти перешли в руки купца, потом пошли добавочные целк целковые бумажки пчельные, плотничные, извозные и т. д. Эти он долго считал, наконец, отсчитавши, махнул рукой и, получив квитанцию от И. И., пошел на квартиру купца. Илюшка стоял в комнате с хозяйкой. Он злобно посмотрел на Дутлова и замолчал. Молодайка плакала, закрылась. Илюшка бойко и нагло смотрел на дядю, как будто он уж усвоился с солдатством. «Приехал порадоваться, как за сына пле- мянник идет?» — «Илюха,— сказал Дутлов, чуть не плача, подходя,— не греши». — «Илюха, что ты?» Молодайка уставилась. «Вот она». — «Кто она?» — «Квитанца!» — «Чья квитанца?» — «Илюха, виноват я был перед тобой, и ты Аксинья! Вы меня простите, Христа ради,— и старик поднял полу кафтана, чтобы не запачкать и поклонился им в ноги,— попутал меня бы нечистый, да спасибо, я в чувства пришел, пропадай они, пропадай деньги эти». — «Что ты, батюшка, что ты?» И они поднимали его, хотя и не понимая в чем дело, но чувствуя, что старик был откровенен с ними. «Я купил некрута и поставил его, вот она!» Илюшка долго не знал, что сказать. Но тут мать его, узнав новость от Игната, вбежала и бухнулась на шею сыну. «Родный ты мой,— завопила она,— слава тебе Господи, выкупил он тебя. Спаси его Христос», И они все стали в ноги кланяться ему,— «Век тебе слуга, раб твой,3 Слова: Век тебе слуга, раб твой, добавлены из ркп. I, так как в ркп. II они не были разобраны переписчиком, и для них было оставлено пустое место. за деньги». Илюшка горел, закладывая лошадь, но наконец все устроилось, и они поехали. Штофчик водки незабыт был, куплен, и выпито немного. Кобыла оправилась, в задке сидела молодайка, старик с Ильей и его братом лежали в середине, мальчишка правил, мать с Игнатом ехали сзади. От водки ли, от радости, только им казалось, что их сотни в телегах, и голоса их были так громки. Баранки высовывались. Проезжая мимо одного домика, они заметили рекрутов и солдат кружком и одного рекрута пляшущего с штофом водки в руках; он плясал ловко. Илья остановился; рекрут чувствовал, что на него смотрят, и это придавало ему силы, но не видал никого. У него брови были нахмурены, и пьяное лицо было напряжено, только рот остановился в улыбку, балалайка трепала, а он заботился, чтоб то на каблуке то на носке; мальчишки тут же были, помирали со смеху, большие серьезно любовались. Хозяин тоже стоял с видом, что вам это в диковину, а я знаю твердо. Он узнал Дутлова. «Вот мужик, за которого пошел», сказал он. Алёшка остановился. «Где? Алёшка, друг любезный, — закричал он и побежал к телеге. — Хозяин, водки». Он всех угостил вином, бабы не пили. «Хозяин, пряников». Баба с пряниками пришла. Они схватили весь латок. Баба закричала. «Не бось, заплачууу! — и высыпал его в телегу. — А матушка которая?» — «Эта». — «И ей пожертвую. Хозяин, дай полотенце». — Два полотенца и платок кул купил . «На тебе. Вот». Он остановился, как останавливаются пьяные, как будто вспомнил где он, и что он. «Вот вам. И Алёшка пропадет — не пропадет Алёха». «Спасибо, родные, зачем это, спасибо, вишь простой малый какой». «А что, матушка есть у тебя? Как звать-то тебя?» «Алехой. Матушка, — он засмеялся ужасно, — матушка есть. Вот за вас я иду, вот я вас одарил, только вы для меня сделайте ради Христа Божескую милость. Поезжай ты в село Водное, и там спроси старуху Аниканову — так спроси, и скажи ты старухе этой самой, что мол Алёха твой, значить А... ле... ха! Нет, не говори ничего, — голос его задрожал,— музыкан валяй!» Он стал плясать ловко, стукая. «Прощай, дай Бог тебе», заговорили Дутловы. «Уезжайте вы к дьяволу». — «Ох! — заговорила старуха, — что ты!» — «Пошли, что стоите, пошли, пошел!» Илюхе что то загорелось, он погнал во весь дух, телеги застучали. «Пошел, — стиснув зубы кричал Алёха, — я вас, мироеды, лапотники, черти». И с этими словами он перешел в плач, в вой и, как стоял, ударился об землю и заревел. А Дутловы остановили шагом, водка действовала, Илья запел, бабы подтянули. И тройка проехала, красные лица, платки, прозвучала песня, прокричали они на ямщика, и ямщик поддал поглядывая, а чиновник посмеивался. Старик дремал. Дети ликовали.