— Я насчет девчонки, — сказал арестант.
— А вот и батя пришел, — послышался вдруг звонкий детский голосок, и беловолосая головка поднялась из-за Ранцевой, которая вместе с Марьей Павловной и Катюшей шила девочке новую одежду из пожертвованной Ранцевой юбки.
— Я дочка, я, — ласково сказал Бузовкин.
— Ей тут хорошо, — сказала Марья Павловна, с страданием вглядываясь в разбитое лицо Бузовкина. — Оставьте ее у нас.
— Барыни мне новую лопоть [76] шьют, —сказала девочка, указывая отцу на работу Ранцевой. — Хорошая, кра-а-асная, — лопотала она.
— Хочешь у нас ночевать? — сказала Ранцева, лаская девочку.
— Хочу. И батю.
Ранцева просияла своей улыбкой.
— Батю нельзя, — сказала она. — Так оставьте ее, — обратилась она к отцу.
— Пожалуй, оставьте, — проговорил старшой, остановившись в дверях, и вышел вместе с унтер-офицером.
Как только конвойные вышли, Набатов подошел к Бузовкину и, потрагивая его по плечу, сказал:
— А что, брат, правда, у вас Карманов сменяться хочет?
— Мы не слыхали. Вряд ли, — сказал он и, не снимая с глаз своих пленки, прибавил: — Ну, Аксютка, царствуй, видно, с барынями, — и поспешил выйти.
— Всё знает, и правда, что сменялись, — сказал Набатов. — Что же вы сделаете?