Где теперь эти маленькие, с любовью выхоженные дети? Где этот силач — веселый, бодрый Левочка? Где я, такая, какой я была тогда? Грустно на старом пепелище отжитой счастливой жизни! И если б я чувствовала себя старой, мне было бы легче. Но та же энергия, то же здоровье, та же мучительная впечатлительность, которая глубокими бороздами врезывает в мои воспоминания все периоды пережитой и переживаемой жизни. Только бы получше жить, поменьше накоплять виноватости перед всеми людьми, тем более перед близкими.

8 ноября . Живем изо дня однообразно, тихо. Не жизнь забирает и заставляет быть деятельной, а нужно ее чем-нибудь занимать, заполнять. Прежде ее на непосредственное, нужное дело недоставало. Как все переменилось! Деревенской жизнью и настроением руководит значительно погода. Вчера светило солнце, и мы все были оживлены, катались на коньках, и я с девочками — Сашей, Наташей Оболенской и их ученицами — бодро каталась на коньках. Еще с азартом катался П. А. Буланже, и его преувеличенный восторг и движения слабого физически, но энергического человека, и его спина — все это возбуждало во мне какую-то брезгливость. Я вообще не люблю мужчин, они все мне всегда были физически чужды и противны, и долго надо мне любить в человеке его душу и талант, чтоб он стал мне дорог и чтоб я всячески полюбила его. Таких во всей моей пятидесятивосьмилетней жизни было три, из коих, конечно, главным был мой муж.

Но и он!.. Сегодня по поводу романа Paul Marguerite зашла речь о разводе. Лев Николаевич говорит, что «зачем французам развод, они и так не стесняются в брачной жизни». Я говорю, что развод иногда необходим, и привожу пример Л. Л. Голицыной, которую муж бросил для танцовщицы через три недели после свадьбы и с цинизмом сказал ей, что он женился, чтоб ее иметь как любовницу, так как иначе он не мог бы ее получить.

Лев Николаевич на это сказал, что, стало быть, брак есть церковная печать на прелюбодеяние. Я возразила, что только у дурных людей. Он неприятно начал спорить, что у всех. А что же настоящее? На это Л. Н. сказал: «Как взял женщину в первый раз и сошелся с ней — то и брак».

И мне так вдруг тяжело уяснился и наш брак с точки зрения Льва Николаевича. Это голое, ничем не скрашенное, ни к чему не обязывающее половое соединение мужчины и женщины — это Л. Н. называет браком, и для него безразлично, помимо этого общения, кто та, с которой он сошелся.

И когда Лев Николаевич начал говорить, что брак должен быть один, с первой женщиной, с которой пал, — мне стало досадно.

Идет снег, кажется, установится путь. Просматривала корректуру «Казаков» 57 См. коммент. 45. . Как хорошо написана

эта повесть, какое уменье, какой талант. Насколько гениальный человек лучше в своих творениях, чем в жизни!

Теперь Лев Николаевич пишет статью «К духовенству». Я еще ее не читала, но сегодня он ее кончил и посылает в Англию Черткову 58 Последняя авторская дата на рукописи — 1 ноября. Статья вышла в изд. «Свободное слово» в 1903 г. . Сейчас он играет в винт с докторами и Оболенскими: Машей и Колей.

25 ноября . Чувствую все бо́льшее и бо́льшее одиночество среди своей, оставшейся около меня, семьи. Сегодня вернулась из Москвы, и вечером Л. Н. читал приехавшему из Крыма доктору Елпатьевскому свою легенду о дьяволах, только что сочиненную и написанную им 59 Легенда «Разрушение ада и восстановление его», над которой Толстой работал с 1 ноября 1902 г. до конца года, была задумана как иллюстрация к статье «К духовенству». С. Я. Елпатьевскому она не понравилась (см.: С. Елпатьевский. Литературные воспоминания. М., б/г, с. 48). .

Это сочинение пропитано истинно дьявольским духом отрицания, злобы, глумления над всем на свете, начиная с церкви. Те же якобы христианские мысли, которые Л. Н. вкладывает в эти отрицательные разговоры чертей, облечены в такие грубые, циничные формы, что во мне от этого чтения поднялось болезненное негодование; меня всю бросило в жар, мне хотелось кричать, плакать, хотелось протянуть перед собой руки, защищаясь от дьявольского наваждения.

И я горячо, с волнением высказала свое негодование. Если мысли, вложенные в эту легенду, справедливы, то к чему нужно было нарядиться в дьяволов, с ушами, хвостами и черными телами? Не лучше ли семидесятипятилетнему старцу, к которому прислушивается весь мир, говорить словами апостола Иоанна, который в дряхлом состоянии, не будучи в силах говорить, твердил одно: «Дети, любите друг друга!» Сократу, Марку Аврелию, Платону, Эпиктету не нужно было привязывать уши и хвосты чертей, чтоб изрекать свои истины. А, может быть, современному человечеству, которому так умеет потрафлять Л. Н., этого-то и нужно.

А дети — Саша, еще неразумная, и Маша, мне чуждая, — вторили адским смехом злорадствующему смеху их отца, когда он кончил читать свою чертовскую легенду, а мне хотелось рыдать. Стоило оставаться жить для такой работы! Дай бог, чтобы не она была последняя; дай бог смягчиться его сердцу!