Записано после. 23-го вечером приступ грудной жабы у Льва Николаевича напугал ужасно. Сразу температура поднялась до 39.

24-го . Утром при слушании оказался в левом боку плеврит. Щуровского вернули, и он лечит.

25-го . Решили, что воспаление левого легкого. Позднее оно распространилось и на правое. Сердце плохо было все время.

26 января . Не знаю, зачем я пишу, это беседа моей души с самой собой. Мой Левочка умирает... И я поняла, что и моя жизнь не может остаться во мне без него. Сороковой год я живу с ним. Для всех он знаменитость, для меня — он все мое существование, наши жизни шли одна в другой, и, боже мой! сколько накопилось виноватости, раскаяния... Все кончено, не вернешь. Помоги, господи! Сколько любви, нежности я отдала ему, но сколько слабостей моих огорчали его! Прости, господи! Прости, мой милый, милый, дорогой муж! Я не прошу ни сил у бога, ни утешения, я прошу веры, религии, поддержки духовной, божьей, той, с которой жил все последнее время мой муж драгоценный. На днях он где-то прочел: «Кряхтит старинушка, кашляет старинушка, пора старинушке под холстинушку». И говоря нам это, он намекал на себя и

заплакал. Боже мой! Потом прибавил: «Я плачу не от того, что мне умирать, а от красоты художественной» 8 В фельетоне В. П. Буренина «Критические очерки. Разговорс разочарованным. Разговор третий» ( Н. вр., 1902, №9294, 18 января) Толстой прочитал следующее четверостишие из народной песни:Зачал старинушка покряхтывать,
Зачал старинушка покашливать,
Пора старинушке под холстинушку,
Под холстинушку да и в могилушку.

27 января . Хотелось бы все записывать про моего милого Левочку, но не могу, слезы и мучительная боль, как камнем, всю раздавили... Вчера Щуровский предложил подышать кислородом, а Левочка говорит: «Погодите, теперь камфара, потом кислород, потом гроб и могила».

Сегодня я подошла, поцеловала его в лоб и спрашиваю: «Тебе трудно?» Он говорит: «Нет, спокойно». Маша спросила его сейчас: «Что, гадко тебе, папа?» Он ответил: «Физически очень гадко, а нравственно хорошо, всегда хорошо». Сегодня утром сижу возле него, он дремлет и стонет и вдруг громко меня позвал: «Соня!» Я вскочила, нагнулась к нему, он на меня посмотрел и говорит: «Я видел тебя во сне, что ты где-то лежала...» Он, милый, спрашивает обо мне, спала ли я, ела ли я... Последняя забота обо мне кого бы то ни было! Помоги, господи, прожить с тобой и не ждать ничего от людей, а благодарить за все, что они мне дадут. Я многое получила от бога и благодарю его!

Как часто, чувствуя, что мой Левочка уходит из жизни, я точно на него за это досадовала, точно я хотела сделать невозможное: разлюбить его прежде, чем он будет от меня взят.

Плеврит идет своим ужасающим ходом, сердце все слабеет, пульс частый и слабый, дыханье короткое... Он стонет... Эти стоны день и ночь глубокими бороздами врезываются в мою голову, мой слух, мое сердце. Всю жизнь их буду слышать. Часто он заговаривается о том, что его занимало в последнее время: о письме царю, письмах вообще.

Я слышала — раз он сказал: «ошибся», а то еще: «не поняли».

Он благодарно и ласково относится ко всем окружающим и, видно, доволен уходом, все говорит: «Ну, прекрасно».

Нет, не могу писать, он стонет внизу. Ему впрыскивали несколько раз камфару и морфий.

Завтра приезжает Таня, выехал и Лева из Петербурга. Хоть бы дожил проститься со всеми детьми.

5 часов вечера. Температура повышается, все время бред. Но когда на минуту опомнится, пьет молоко или лекарство.