Очень ясно и морозно; сейчас 8 град. мороза, звезды и тишина. Все спят.

20 октября . Вчера Молоствова мне говорила, что когда она прошлой осенью была у Чертковых, муж ее, добрый, бесхитростный человек, старого типа барин, ко всем доброжелательный, все-таки не чаял, как поскорей выбраться от Чертковых, такой там чувствуется на всем и на всех тяжелый гнет; и точно все чем-то несчастливы, неудовлетворены и мрачны. Пишу это потому, что сегодня прошел у нас день так безмятежно тихо, радостно и спокойно, как хотелось бы подольше жить. Саша озабочена своими больными лошадьми и писаньем для отца; и еще ходила она на сходку в нашей деревне говорить о потребительской лавке в Ясной Поляне с здешними крестьянами.

Лев Никол. занимался своими писаньями, пасьянсами, ездил в Засеку верхом, ко мне заходил в мою комнату несколько раз и участливо ко мне обращался. Приходили к нему крестьяне: Новиков, который пишет статьи, — умный мужик; 146 Встречу с Толстым М. П. Новиков описал в очерке «Мое последнее свидание» (опубл. в журнале «Голос Толстого и единение» и «Истинная свобода», 1922, №7). Толстой рассказал Новикову о своем намерении «уйти» из Ясной Поляны. «Мне хочется спокойно умереть, хочется побыть с богом, — сказал он ему, — а они меня расценивают... уйду, непременно уйду» (с. 12). 24 октября Толстой послал Новикову письмо с просьбой: «Не могли бывы найти мне у вас в деревне хотя бы самую маленькую, но отдельную и теплую хату» ( ПСС, т. 82, с. 211). Новиков задержал свой ответ, так как «целые сутки обдумывал как бы... лучше отговорить его от намерения оставить Ясную Поляну» (с. 12—13). Его письмо было доставлено Толстому уже в Астапово. и двое наших молодых крестьян, из которых один просидел два года в тюрьме за революционерство 147 «Пришел еще Перевозников и Титов сын, революционер», — записал Толстой ( ПСС, т. 58, с. 121). «Титов сын» — М. Т. Полин, только что вышедший тогда из тюрьмы за участие в революционном движении. Перевозников, слесарь, член рабочего кружка, жил у Черткова. .

С утра было морозно, 12 градусов, ясно и тихо, к вечеру стало теплей, но ветер и пасмурно. Все занимаюсь изданием, наклеивала газетные вырезки. Как жадно, горячо читает Лев Ник. в газетах все то, что пишут и печатают о нем! Видно, нельзя никогда от этого отрешиться.

21 октября . Сегодня увидала в газете «Искры» мой и Льва Н—а портрет в наш последний свадебный день. Пусть более ста тысяч человек посмотрят на нас вместе, держащихся рука об руку, как прожили всю жизнь. Сегодня долго разговаривала с Сашей. Она не знает совсем жизни и людей и потому многое, многое не понимает. Весь свет для нее сошелся клином в Телятинках, где ее любимый хозяйственный уголок и где рядом тупоумная, скучная атмосфера Чертковых.

Продолжаю читать брошюры Льва Ник—а для нового издания, и скучны они своим однообразием. Я горячо сочувствую отрицанию войны и всякого насилия, казней и убийств. Но я не понимаю отрицания правительств. Потребность у людей в руководителях, хозяевах, правителях так велика, что без них немыслимо никакое человеческое устройство. Весь вопрос в том, что хозяин должен быть мудр, справедлив и самоотвержен для блага подчиненных.

Лев Ник. жалуется на небольшую боль в печени и, верно, оттого вял и грустен. А может быть, грустен и оттого, что не видает Черткова; хотя сегодня даже Саша говорила, что отца ее не огорчает нисколько, что он не видит этого господина, а что его огорчает моя ненависть к этому человеку и несвобода его действий, так как мне возможность их свиданья причиняет такие страдания. Каждый день думаю: «Ну, слава богу, еще день прошел, и Лев Ник. к Черткову не поехал».

Усердно молюсь о том, чтобы бог изъял из сердца моего мужа это пристрастие и обратил его ко мне, жене его.

Приехал громогласный, но приятный Дунаев. Погода ужасная: 2—4 гр. мороза, вихрь, снег, крупа ледяная бьет в окна; и тоскливо очень. Приехала еще Надя Иванова. Писала в типографию.

22 октября . Опять не спала, мучилась и о дневниках в банке и примеривалась мысленно к возможности возобновления отношений Льва Ник. с Чертковым; и как ни стараюсь, — не могу примириться с этой мыслью.

И вот, проповедуя любовь ко всем людям, Л. Н. создал себе самого близкого человека, иначе говоря кумира; этим оскорбил и изранил всю меня, все мое сердце, и примириться с свиданиями с этим самым близким человеком я совершенно не в состоянии. Теперь хоть этой непосредственной близости посредством свиданий быть не может, а духовная — она неосязаема и долго не может быть поддерживаема с таким дураком. Когда еще он за границей печатал сочинения Л. Н., то был предлог общения, а теперь не на чем держаться этому духовному общению.

Говорила с Дунаевым; то же непонимание, предложение уехать за границу, и одно, с чем я со всеми согласна — это с советом помнить года и близость смерти Л. Н. и делать ему все возможные уступки и поблажки. Но если моя уступка будет ценою моей жизни или в меньшей мере моего отъезда из моего дома, — будет ли это Льву Ник—у легче, чем не видать Черткова?

Я еще не могу ручаться за себя, я не знаю, как я отнесусь к этому, но я чувствую, что вынести близости Л. Н. с Чертковым я уже не могу, не могу никак и никогда.