Свершилось то, что я предвидела: страстный муж умер, друга-мужа не было никогда, и откуда же он будет теперь?
Счастливые жены, до конца дружно и участливо живущие с мужьями! И несчастные, одинокие жены эгоистов, великих людей, из жен которых потомство делает будущих Ксантипп!!
Не по мне вся жизнь. Некуда приложить кипучую жизненную энергию, нет общения с людьми, нет искусства, нет дела — ничего нет, кроме полного одиночества весь день, когда пишет Л. Н., и игры в винт по вечерам, для отдыха Л. Н. О, ненавистные возгласы: «Малый шлем в пиках!.. без трех... зачем же сбросили пику, нужно сделать ренонс... каково, как чисто взяли большой шлем...»
Точно бред безумных, к которому не могу привыкнуть. Пробовала я, чтоб не сидеть одной, участвовать в этом бреде и каждый раз ловила себя на том, что мне делалось и стыдно, и еще более тоскливо от игры в карты.
Доктор Беркенгейм участливо и молча смотрит на меня, видя всю мою тоску, и читает мне по вечерам вслух. Читали Чехова, и это приятно.
1
Делегация студентов Горного института привезла Толстому адрес с выражением чувства глубочайшей любви и уважения ( ГМТ), и ее члены хотели побеседовать об аграрном вопросе и студенческом революционном движении. См. воспоминания А. Н. Тихонова, который был в составе делегации. — Н. Серебров. Время и люди. М., 1955, с. 227—249.
, но, как и все современные молодые люди, не знают, куда приложить свои силы. Вечером мы все уехали в Москву, где я и прожила до 15 числа вечера. Была два раза в опере Аренского «Наль и Дамаянти»; мелодично,
грациозно, но не сильно. А какой прелестный идеал настоящей женщины в этой поэме!
Ездила всюду с Сашей. Были и на концерте симфоническом с Шаляпиным. Это самый талантливый и умный певец из всех, кого я слыхала в жизни. Еще был концерт Гольденвейзера, игравшего оживленнее, чем обыкновенно; потом репетиция «Вишневого сада» Чехова доставила мне большое удовольствие. Тонко, умно, с юмором, вперебивку с настоящим трагизмом положений, — все это хорошо
2
Репетиции пьесы А. П. Чехова «Вишневый сад» шли в Московском Художественно-общедоступном театре (ныне МХАТ).
.
Но главное дело мое в Москве было: перевозка девяти ящиков с рукописями и сочинениями Льва Николаевича из Румянцевского в Исторический музей. Меня просили взять ящики из Румянцевского музея по случаю ремонта. Но мне странно показалось, что в таком большом здании нельзя спрятать девять ящиков в один аршин длины. Я обратилась к директору музея, бывшему профессору Цветаеву. Он заставил меня ждать полчаса, потом даже не извинился и довольно грубо начал со мной разговор.
— Поймите, что мы на то место, где стоят ящики, ставим новые шкапы, нам нужно место для более ценных рукописей, — между прочим говорил Цветаев.
Я рассердилась, говорю:
