Наташа рассказывала, как она прежде часто летала во сне, а теперь редко.
— Ты как, на крыльях? — спросил Nicolas.
— Нет, так, ногами. Усилиться надо немножко ногами.
— Ну да, ну да, — улыбаясь говорил Nicolas.
— Вот так, — сказала быстрая Наташа, вскочив на диван стоя. Она выразила в лице усилие, протянула вперед руки и хотела полететь, но спрыгнула на землю. Соня и Nicolas смеялись.
— Нет, постой, не может быть, непременно полечу, — сказала Наташа. Но в это время Димлер начал играть. Наташа соскочила, опять взяла свечу, вынесла ее и, вернувшись, тихо села на свое место. В их углу было темно, но в большие окны падал на пол холодный, морозный свет месяца.
— Знаешь, я думаю, — сказала Наташа шопотом, придвигаясь к Nicolas и Соне, когда уже Димлер кончил и всё сидел, слабо перебирая струны, видимо в нерешительности, оставить или начать что-нибудь новое, — что когда этак вспоминаешь, вспоминаешь, всё вспоминаешь, до того довспоминаешься, что помнишь то, что было еще прежде, чем я была на свете.
— Это метампсикоза, — сказала Соня, которая всегда хорошо училась и помнила историю египтян, [которые] верили, что наши души были в животных и опять пойдут в животных.
— Твоя я знаю в кого пойдет душа.
— В кого?
— В лошадь?
—Да?
— А Сонина?
[Далее со слов: — Нет, знаешь, я не верю этому... кончая:... дурак, — закричала она на брата, подбежала к стулу, упала на него и заплакала. — близко к печатному тексту. T. II, ч. 4, гл. X.]