Вечером Голенищев ушел, и Вронской пошел провожать его.

— Как славно мы провели нынче день, — говорил он. — А знаешь, я зашел к себе в atelier, и мне после Михайлова, признаюсь, многое непонравилось. Техника, техника.

— Это придет, — утешал его Голенищев, в понятии которого Вронской имел большой талант и, главное, образование, дающее возвышенный взгляд на искусство.

Возвращаясь один домой, Вронской решил, что он переделает всю свою картину, и мысль о новом плане, как всегда, возбуждала его.

Вернувшись домой, он застал Анну в слезах. Это были первые с тех пор, как они оставили Петербург.

Анна призналась, что она тосковала об сыне. Вронской предложил ей ехать в Петербург, чтобы видеть сына, но она отказалась. Она отказывалась потому, что видела Вронского увлеченного работой и жизнью здесь, при которой он весь принадлежал ей, а это ей теперь было дороже всего.

Но этому настроению Вронского суждено было разрушиться вследствие знакомства с Михайловым и приглашения писать портрет Анны.

На 3-й день Михайлов пришел и начал работу. В чужом доме и в особенности в палаццо у Вронского Михайлов был совсем другой человек, чем у себя в студии. Он был неприятно почтителен, как бы боясь сближения с людьми, которых он не уважал. Называл Вронского ваше сиятельство и Анну ваше превосходительство и никогда, несмотря на приглашения Анны и Вронского, не оставался обедать и не приходил иначе как для сеансов. Вронской был с ним учтив и даже искателен, но Михайлов оставался холоден и ни одного слова не сказал о картинах Вронского, которые, против желания Вронского, показала ему Анна.

Портрет Анны с пятого сеанса поразил всех, в особенности Вронского, необычайной правдивостью и красотой особенной, которую странно было какъ могъ найти Михайловъ въ ея превосходительствѣ, какъ шутилъ Голенищевъ. «Надо было знать годами, любить ее, какъ я любилъ, — думалъ Вронской, — чтобы найти это самое ея, самое милое духовное выраженіе. А онъ посмотрѣлъ и написалъ». Вронской съ этаго же 5 сеанса пошелъ къ себѣ и изрѣзалъ написанный имъ портретъ Анны и пересталъ заниматься живописью. Не только неодобреніе Михайлова его попытокъ, не только этотъ чудный портретъ, сколько близость сношеній съ этимъ страннымъ, сдержаннымъ человѣкомъ въ голубыхъ панталонахъ и съ вертлявой походкой показали Вронскому, что для искуства, для того чтобы найти въ немъ цѣль и спасенье, нужно что то такое, чего у него не было. Онъ, разумѣется, не признавался себѣ въ этомъ. Онъ говорилъ, что онъ не въ духѣ всѣ эти дни, говорилъ, что техника ему трудно дается и что онъ боится, что Анна скучаетъ здѣсь. Анна же видѣла это съ самаго начала; съ той самой минуты, какъ она увидала Михайлова, она поняла, что увлеченіе Вронскаго не прочно. Теперь она видѣла, что продолжать прежней роли нельзя, что все вышло. Дворец стал стар и грязен, и, получив письмо о том, что все готово для раздела между братьями, Вронской и Анна поехали в Апреле в Петербург, он — с тем чтобы сделать раздел, она — чтобы повидаться с сыном.

Чем больше она узнавала Вронского, тем больше она любила его и1432 тем больше боялась за потерю его любви, которая, она чувствовала, одна оставалась. У ней не было теперь в жизни ничего, кроме его любви. Она чувствовала это. Она чувствовала, что была рабой его, но знала, что опасно было показывать ему это. Он был также любовен, почтителен к ней, как и прежде, даже более, чем прежде. Она видела что тѣмъ больше совершенствъ она находила въ немъ. Все, что онъ ни думалъ, ни дѣлалъ, все было возвышенно и въ ея глазахъ невыразимо словами, прекрасно. Онъ былъ честолюбивъ (она знала это) — это было доказательство сознанія его призванія къ власти. Онъ пожертвовалъ честолюбіемъ для нея, никогда не показывая сожалѣнія, — это былъ признакъ горячности его сердца. Онъ былъ болѣе, чѣмъ прежде, любовно почтителенъ къ ней, и мысль о томъ, чтобы она никогда не почувствовала неловкости своего положенія, ни на минуту не покидала его,1433 Она видѣла, что онъ разъ навсегда рѣшилъ, что ея воля будетъ для него закономъ и что онъ весь отдался ей; она знала, что поэтому ссоръ и столкновеній между ними не можетъ быть и дѣйствительно не бывало, но она чувствовала, что между ними не все открыто, и потому и ей не нужно открывать ему то, что онъ былъ для нея теперь все въ мірѣ. Она чувствовала, что ей достаточно одной его любви, для него этого мало; что для него, какъ для мущины, необходимъ особый отъ нея міръ, въ который бы могъ уходить и изъ котораго вновь къ ней возвращаться. Сначала она ужаснулась, подумав, что это было прельщение, но так как она видела в нем теперь одно прекрасное и возвышенное, она решила, что эта только потребность служила деятельности, и, чтобы устроить эту деятельность такою, которая бы не могла нарушить их счастие, она напрягла все свои душевные силы и этим содействовала пристрастию к живописи. — это было доказательство его благородства чувств. Он никогда не вспоминал о муже, и, когда что нибудь наводило на воспоминания о том времени, он хмурился.1434 и краснел. Она понимала, что он хмурился потому, что с его великодушием, ему трудно было переносить роль торжествующего. Когда бывали между ними несогласия, он поспешно и покорно уступал. И она восхищалась необычной мягкостью, добротой его в соединении с энергией и твердостью его характера. Он скучал иногда. Это было доказательство богатства его натуры, требовавшей деятельности. Он пытался читать ученые и политическия сочинения, писать статью, потом стал заниматься собиранием гравюр и живописью. И она видела, что во всем ему стоило захотеть, и он превзошел бы всех других людей. Он покупал ненужные вещи, бросал деньги, — она видела в этом щедрость. Он занимался своим штатским костюмом, она любовалась его красотой в новом платье. Он говорил дурным итальянским языком на улице, — она удивлялась его способности к языкам.

Ея любовь къ нему и восхищеніе передъ нимъ часто пугало ее самою: она искала и не могла найти въ немъ ничего не прекраснаго и съ болью въ сердцѣ чувствовала свое ничтожество передъ нимъ.1435 свое желание унизительное — рабою любить его.

Она не смела показывать ему всего рабства своего чувства.1436 перед ним. Смутное чувство сознания того, что это надо, Ей казалось, что он, зная это, скорее может разлюбить ее. И она ничего так не боялась, хотя и не было к тому никаких поводов, как того, чтобы потерять его любовь. Она удивлялась сама на себя, на силу и унижение своей любви, но страх перед потерей его, не отдавая себе отчета в том, что, отрезав от себя все остальное в жизни, у нее оставалась одна эта любовь.

Это все было серьезная и тяжелая сторона его жизни; но много было и счастливых минут; он ожидал и предвидел, но во всех лучших минутах было отсутствие спокойствия, было излишество.

В начале великого поста случилось, как это постоянно бывало между ними приливами и отливами, вышел особенно счастливый и нежный период их жизни. Это был настоящий медовый месяц. Самый же медовый месяц, т. е. месяц после свадьбы, был самый тяжелый месяц, оставивший им обоим, и особенно ему, такие тяжелые, ужасные воспоминания, что они никогда во всю жизнь уже не поминали про них.1437 Рядом с первыми двумя абзацами на полях написано. [1] Л Левины — медовый месяц. Он занимается, она сидит, и они думают, что это настоящая жизнь. Известие о Николае. Отъезд. Она с ним. [2] Друг на друга глядят, как кончилось. Доктор, беременна.

Они только что приехали из Москвы и рады были своему уединению. Он сидел в кабинете у письменного стола и писал. Она в том темно-лиловом платье, которое она носила первые дни замужества и нынче опять надела и которое было особенно памятно и дорого ему, сидела на диване, на том самом кожанном старинном диване, который всегда стоял в кабинете у деда и отца Левина и на котором родились все Левины. Она сидела на диване и шила broderie Anglaise.1438 [английскую вышивку.] Это было ея занятіе, когда она бывала съ нимъ и занята имъ. Она шила и улыбалась своимъ мыслямъ. Онъ писалъ свою книгу. Занятія его и хозяйствомъ на новыхъ основаніяхъ и книгой, въ которой должны были быть изложены эти основанія, не были оставлены имъ; но какъ прежде эти занятія и мысли показались малы и ничтожны въ сравненіи съ мракомъ, покрывшимъ всю жизнь, такъ теперь это занятіе, это дѣло, въ сравненіи съ той облитой яркимъ свѣтомъ счастья необъятностью жизни, казалось еще меньше и ничтожнѣе. Онъ продолжалъ заниматься имъ, потому что видѣлъ, какъ и прежде, что это было дѣло новое и полезное, но онъ чувствовалъ теперь, вновь взявшись за него, что центръ тяжести его вниманія перенесся на другое и что не такъ, какъ прежде, когда онъ чувствовалъ, что безъ этаго дѣла онъ жить не можетъ; онъ чувствовалъ, что можетъ заниматься и можетъ не заниматься этимъ. Онъ занимался теперь этимъ преимущественно потому, что ему хотѣлось показать ей, что онъ трудится и дѣлаетъ дѣло. Онъ писалъ теперь главу о томъ, что бѣдность Россіи происходитъ только отъ неправильнаго размѣщенія поземельной собственности и направленія труда и что внѣшнія формы цивилизаціонныя, какъ-то: банки, желѣзныя дороги и телеграфы, которыя являются нормально только тогда, когда весь нужный трудъ на земледѣліе уже положенъ, у насъ явились искуственно, преждевременно, прежде чѣмъ опредѣлилась правильная форма пользованія землей, прежде чѣмъ сняты преграды разумнаго пользованія, какъ то: община и паспорты, и что потому эти содѣйствующія развитію богатства орудія цивилизаціи —1439 банки кредит, пути сообщения — у нас только сделали вред, отстранив главный очередной вопрос устройства земледелия, и отвлекли лучшия силы.