— Этому я рада.

Рассказывала мне, что отец ее был гофмедик, мать — тульская, было их восемь человек детей. Воспитывались они очень практично, хозяйственно, по очереди варили, исполняли работы по дому, сами шили себе платья, которые получали уже скроенные. Вот на такой, когда ей было 18 лет, женился Л. Н. Когда она приехала в Ясную, тут ничего не было. Нечего было есть. Все нужно было заводить.

Софья Андреевна говорила, что из всех посетивших Л. Н. людей самый милый, умный и красивый человек — это Кросби; что она влюбилась в его душу, так он подкупил ее своими качествами. В Ясной он пробыл день, приехал в Москву и застал ее в саду. Рассказал про то, что творится в Ясной, и спросил: «Знаете ли вы, что́ я там видел самое замечательное?» — «Льва Николаевича», — сказала я. — «Нет. Ванечку. Он, когда вырастет, или превзойдет Льва Николаевича своим гением, или умрет рано».

— Этой своей чуткостью, что он так быстро понял даровитость и доброту Ванечки, он подкупил меня, — рассказывала Софья Андреевна. — Я зашла к нему в номер — в доме у меня был тогда беспорядок — и разговаривала с ним про философию и другое 3 Э. Кросби впервые посетил Т. в Ясной Поляне 12 мая 1894 г. В хамовническом доме он побывал на след. день. .

— Ванечка за семь лет своей жизни прямо воспитал меня, — продолжала Софья Андреевна. — Он не мог перенести, когда люди при нем сердились. Он таким родился, говорил о том, о чем не читал и не слышал. Когда я принесла ему коробку шоколада, он, во-первых, поднес Илье Васильевичу и слугам и, глядя на меня, сказал......* Пропуск в подлиннике. — Ред. Когда была елка, спросил: «Почему же это нам? У нас всего довольно, почему это не слугам и мужикам?» Раз он искал меня и нашел меня, плачущую, в зале. — «Почему плачешь, мама̀?» — «Твой папа̀ обидел меня». Тогда он, ничего не сказав, пошел ко Льву Николаевичу, влез на диван, обнял ему шею руками и сказал: «Об одном прошу тебя, папа̀, никогда не обижай мама̀». (Это рассказал и Л. Н.) Раз няня недостаточно тепло одела его, и я бранила ее, что ребенок может простудиться и заболеть. «Не сердись, мама́. Разве не легче умереть, чем видеть, когда люди сердятся?» Он был похож на Машу и Льва Николаевича. Он говорил: «Я сам чувствую, как я похож на папа̀». Я с тех пор, как Ванечка умер, живу только наполовину.

В каком-то журнале попалась фотография Мережковской-Гиппиус в декадентском платье, похожем на мужской костюм. По этому поводу разговор коснулся ее. Александра Львовна рассказывала про Мережковскую:

— Декадентски одетая; когда говорила с отцом, то делала это с снисходительностью.

Л. Н. сказал про Мережковского, что он балуется верой. Это хуже, чем если человек занимается верой из славолюбия, честолюбия или корыстолюбия.

Мережковский написал книгу о Достоевском и Толстом, видна в ней враждебность к Толстому 4 В ЯПб сохр. кн. Д. С. Мережковский. Религия Л. Толстого и Достоевского. СПб., 1902. В 1900 г. в «Мире искусства» Т. мог читать работу Мережковского «Лев Толстой и Достоевский». . Жена же Мережковского писала, что и перед приездом ее муж с любовью относился к Л. Н. и что он уехал с той же любовью, с какой приехал 5 Письмо З. Н. Гиппиус неизв., но об этом писал и сам Д. С. Мережковский (а не Гиппиус) в письме к Т. от 28 мая. .

Александра Львовна: Мережковскую бы взять за шиворот и выбросить ее!

26 декабря я был отозван к больному ребенку, поэтому не присутствовал при разговоре Л. Н. с Дунаевым и Бирюковым.

27 декабря. Морозный день. Л. Н. утром выходил гулять, хотя жалуется, что «в горле давит». Ему нездоровится. После полудня не выходил. «Даже не хочется», — сказал он. Когда же увидел, что поднимается метель, сказал, что рад, что не пошел гулять. С Марией Алексеевной шутил за чаем: «Дуэт с вами петь не буду».

Было много больных: человек 12—15. Из амбулатории я пришел без четверти три. Когда я завтракал, пришел Л. Н., спросил, много ли больных, чем болеют, и меня: «Вы здоровы?» (Абрикосов говорил мне, что до моего прихода Л. Н. рассказал, что видел меня во сне: я откуда-то пришел и хотел подняться на лестницу, но не мог, был нездоров.)

В 3 часа Л. Н. сел за завтрак и разговаривал с Дунаевым; после присел к столу только что приехавший с Дальнего Востока корреспондент «Руси» Попов, раненный навылет в грудь под Ляояном.