— Как Герцен прав, отзываясь с такой любовью о декабристах! Как они относились к народу! Они, как и мы ( Л. nbsp; Н. вспомнил и Кропоткина), через нянек, кучеров, охотников полюбили народ. Фонвизин и другие декабристы принесли жертву, освобождая крепостных и тем лишаясь единственного своего богатства. Наживин, Абрикосов поступают так же, лишаясь привилегий богатства. Сергей Николаевич — сам консерватор, но как он понимал, любил поэзию, эстетику, этику народа! У французов этого чувства к народу — связи сердечной с прислугой, с народом — тоже нет. Англичане, когда пишут о народе, передают язык народа исковерканным, то же самое и французы. У немцев народу надо учиться hochdeutsch* немецкому литературному языку ( нем.). , а не литераторам у народа его языку. А мы все учимся у народа. Ломоносов, Державин, Карамзин — до Пушкина, Гоголя, и даже о Чехове можно это сказать, да и я. Как вижу эти лапти...

Татьяна Львовна: Полушубок...

Л. Н.: Обдерганные портки, посконную рубаху, сермягу — так он мне мил, так он мне дорог!

Л. Н. не может без слез говорить о крестьянах. Так он их любит. Их простодушие. Главное — непосредственность.

В полночь привез Адриан-кучер почту из Тулы.

Михаил Сергеевич прочел вслух из «Русских ведомостей» последние события. В Кронштадте из 22 тысяч матросов взбунтовалось 14 тысяч из-за червей в солонине. Отказались повиноваться начальству, устроили разгром и бросились на офицерское собрание. Офицеры ушли черным ходом. Матросы сожгли собрание; вместе с ним сгорели целые кварталы города. Прибыла пропасть войск с пулеметами. Потом Михаил Сергеевич прочел сообщения об аграрных бунтах в Саратовской, Тамбовской и других губерниях; о перемене в правительственной политике: Витте не встречает поддержки. Струве переносит издание «Освобождения» из Парижа в Петербург 3 См. Р. вед., №284, 29 окт. .

— Кронштадтское дело ужасное. Это никогда еще подобного не было, — сказал Л. Н., до тех пор молча пивший чай. Встал, простился и ушел к себе.

30 октября. «Русь»: «28 октября. В Кронштадте. Город горит в 36 местах. К треску и грохоту от пожаров примешивается дробь выстрелов. Паника».

Л. Н. ( Марии Александровне): Очень тяжелое время мы переживаем. Грустить не надо. Это как роды; мучения — как они предстоят Тане — после них будет радость. Люди переродятся; эти самые несчастья натолкнут их на духовное сознание. А думать, что умрешь, не сегодня — завтра умрешь, что же делать, надо быть готовым.

Мария Александровна: Лев Николаевич уже в «Так что же нам делать?» писал, что мы живем в революции. Тогда же было слышно то, что теперь: идут (в Москве) мужики оборванные, в лаптях, против них господа в колясках: «Ах, эти дармоеды!» 1 См. т. 25, с. 302—305.

Л. Н.: Кончатся тем все эти смуты, что какой-нибудь страшно жестокий человек заберет власть в свои руки и страшною жестокостью — ему сто тысяч жизней погубить нипочем будет — прекратит беспорядки.

Приехал Андрей Львович. Рассказывал, что по Тамбовской губернии разъезжает человек, весь в орденах, со свитой и жжет помещичьи усадьбы, вроде Пугачева.

Юлия Ивановна пишет Оболенским предлинное письмо о том, что́ творится в России, что̀ рассказывают гости в Ясной Поляне, о чем пишут в письмах к Л. Н., в газетах и что̀ Л. Н. высказывает по этому поводу. Чтобы имели известия раньше, чем забастуют железные дороги.

Л. Н. ( ей): Вы напишите, что̀ будет!