— Вот если бы была свобода печати!

Л. Н.: В Англии это появится в буржуазном журнале и будет подано под соусом либерально-буржуазным.

Софья Андреевна: Кони говорил, что в сентябре будет свобода печати. Он, бывший либерал среди консерваторов, оказался теперь консерватором среди либералов. Он хотел хоть цензуру нравственности сохранить, указывал на заграничные неприличные открытки — такие продаются на Невском. Отвергли.

Снегирев: Кони мне говорил, есть один самостоятельный человек — Лев Николаевич.

Во время чтения приехавший Сергей Львович — он слышал только конец — заговорил о шахматах, и о читанном не было больше разговора. Только Снегирев похвалил «Ягоды».

14 июня. Ночью и сегодня утром уехали все гости, кроме Сергея Львовича, Веры Александровны и Миши (сына Ильи Львовича). После обеда приехал пейзажист Похитонов.

Бирюков рассказывал мне, что Л. Н. ему сказал, что теперь он примирился с тем, что так много людей его любят. Раньше боролся с чувством радости от этого, а теперь видит, что это хорошо, что любовь происходит и в них, и в нем из одного центра — от бога.

Л. Н. сегодня в первый раз ездил на новой лошади, которую ему подарили Глебовы (его сваты). Хвалил ее Александре Львовне, потом сам позаботился о том, чтобы ей обмыли шею зеленым мылом и сулемой от коросты.

Л. Н. много гулял. Вечером раза три выбирался один. Ходил, как потерянная овца. Бирюковым занес свой фланелевый бинт для Левы, больного дизентерией, а несколько дней тому назад предложил им свое одеяло. Беспокоит его состояние Софьи Андреевны. Утром за чаем говорил мне:

— Снегирев то же сказал о ее состоянии, что и вы.

Вечером, когда я ставил Софье Андреевне пиявки, Л. Н. сказал:

— Покорно вас благодарю.

Софья Андреевна в нервном состоянии. Сегодня стала писать воспоминания детства, не хронологически 1 «Моя жизнь» (рук. и машинопись в ГМТ и ЯПб). Начата в февр. 1904 г. .

Л. Н. с Похитоновым говорили о казацких, донских степях, о «ковылях». Об уральских казаках-старообрядцах:

— На моей памяти не было у них ни пяди необщей земли. С тех пор выделили офицерам и установили число голов скота, сколько кто может пасти. Нищих у них не было, были немыслимы.