Когда Марья Павловна вернулась в свою камеру, она застала там двух обычных посетителей, политических арестантов: Земцова и Вильгельмсона. Сожительница Марьи Павловны, жена врача, худая, желтая женщина, не перестававшая курить, в коричневой блузе, готовила чай и слушала разговоры и вставляла в него свои замечания. Разговор шел о прокламации, которая оставшимися на воле друзьями была выпущена и распространяема. Вчера она была доставлена в тюрьму, и Земцов критиковал ее, говоря, какие исправления он считал нужными. Вильгельмсон же осуждал и прокламацию и исправленную редакцию Земцова. Он считал, что все зло, корень всего зла в войске, и потому нужно, главное, бороться с войском, опропагандировать войско, офицеров, солдат; тогда только можно будет что нибудь сделать.

— Ну, если ты и прав, — сердито говорила Вильгельмсону жена врача, поднося одной рукой папиросу ко рту, затягиваясь и пуская дым через нос, а другою устанавливая на лист газетной бумаги чайник и чашку от икры, наполненную сахаром, — если ты и прав, то это не резон осуждать то, что они делают. И то хорошо.

— Господа, нужно непременно устроить общую артель с поляками, — сказал Земцов, желая перебить разговор.

В это время вошла Марья Павловна.

— Ну, что?

— Да очень трогательный человек эта Маслова, — сказала Марья Павловна. — Представьте, он предлагал ей опять жениться, и она отказала ему.

— Он, верно, знал это, — сказал, еще больше нахмурившись, всегда нахмуренный Вильгельмсон.

— Нет, но какая хорошая натура! Очевидно, она любит его и любя приносит жертву.

— Я всегда вам говорил, — весь покраснев, заговорил Вильгельмсон, — это высокая натура, которую не могла загрязнить та грязь, которой ее покрывало наше поганое общество.

Земцов, Марья Павловна и жена врача переглянулись. Жена врача прямо расхохоталась. Они все давно замечали особенное отношение Вильгельмсона к Масловой. Они видели, что он искал всякого случая встречаться с ней в коридоре и даже переменялся в лице, когда встречал ее и говорил с ней.

В последнее время он, всегдашний враг женщин и в особенности женитьбы, стал развивать новую теорию о возбуждающей все духовные силы человека брачной, исключительной связи мущины и женщины. Связь эта по его теории могла быть совершенно платоническая.

Он высказывал теперь по отношению к Масловой особенную сентиментальную нежность, и в дневнике его были страницы, выражавшия восторженную любовь к ней.

Вильгельмсон, несмотря на свои 27 лет и черную бороду, не знал женщин и избегал их. Здесь же, в тюремном уединении, случайное сближение с Масловой, существом совершенно другого мира, неожиданно захватило его так, что он страстно влюбился в нее.

Любовь эта, с его настроением самоотвержения, усиливалась еще мыслью о том, что она жертва ложного устройства мира и что хотя она проститутка, а выше и лучше всей грязи женщин буржуазной среды.