Володя в эту зиму ездил раза 3 на балы больших и, кажется, с тех пор окончательно презирал меня и не сообщал мне своих чувств и мыслей. Несмотря на то, я знал, что он в середине зимы был влюблен в одну белокурую девицу, и что девица эта тоже была расположена к нему. Это я узнал по кошельку, который ему связала эта девица, который при мне он покрывал поцелуями и, по рассказам Дубкова, который имел страсть разбалтывать все, что другие желали держать втайне. Я помню, как меня поразило необыкновенно самостоятельное выражение лица, уверенность в движеньях и счастливые глаза Володи в тот день, как с ним случилось это. Помню, как меня удивила такая перемена, и как я сам желал, глядя на него, поскорее испытать такое же чувство. Мне был в то время 16-й год в исходе, я готовился к Университету, занимался неохотно, больше шлялся без всякой видимой цели по коридорам, упражнялся гимнастикой, мечтая сделаться первым силачем в мире, изредка сходил вниз, с отвращением слушал в тысячный раз ту же сонату или вальс, которые стучали на фортепьяно Любочка или Катенька, или ходил в комнату Володи, когда у него были гости, и смотрел на них. Нехлюдов, который готовился к экзамену, как он все делал, с страстью, теперь редко видался со мной, так что я жил без мысли, цели, желанья, наклонностей, только изредка занимаясь метафизическими размышлениями о назначении человека, будущей жизни и т. п., но воображаемые открытия, которые я де- лал в области мысли, уже мало занимали меня. Мне хотелось скорее жить и прикладывать к жизни свои открытия и быть свободну так, как Володя. Больше всего в том, что делал Володя, прельщали меня однако светския удовольствия. Мысли о том, чтобы танцовать на бале визави с адъютантом, пожать руку Генералу, поехать обедать к Князю, а вечером чай пить к Графине и вообще быть в высшем обществе и «un jeune homme très comme il faut» — эти мысли приводили меня в восторг. Это так меня занимало в то время, что все люди подразделялись у меня на два: comme il faut и не comme il faut, и в камлотовой шинели, как учителя мои и Грап с сыном, были для меня почти не люди, которых я презирал от души, не смотря на то, что мысли о нравственном достоинстве и равенстве давно приходили мне. Я даже мечтал, что, ежели мне вдруг наступит на ногу какой-нибудь manant138
Одно меня смущало в будущих моих светских планах. Это была моя наружность, которая не только не была красива, но я не мог даже утешать себя обыкновенными в подобных случаях утешениями, что у меня или выразительная, или мужественная, или благородная наружность. Ничего этого я не мог сказать про себя, глядясь в зеркало, что я часто, делал, и всегда отходил с тяжелым чувством уныния и даже отвращения. — Выразительного ничего не было — самые обыкновенные, грубые, но очень дурные черты, даже глаза маленькие, круглые серые, скорее глупые, чем умные. — Мужественного было еще меньше — несмотря на то, что я был не мал ростом и очень силен по летам, все черты лица были мягкия, вялые, неопределенные. — Даже и благородного не было — напротив, лицо было, как у простого, да еще очень некрасивого мужика, даже таких уродливых мужиков я и не видал никогда. —
— «Знаешь, Николинька, что она написала?» сказала разобиженная Катенька. «Она написала грех, что влюблена в твоего друга», проговорила она так скоро, что Любочка не успела зажать ей рот, что она намеревалась сделать. —
— «Не ожидала я, чтоб ты была такая злая, сказала Любочка, совершенно разнюнившись, уходя от нас; в такую минуту и нарочно все вводить в грех. Я к тебе не пристаю с твоими чувствами и страданиями, и сиди с своим Дубковым и делай ему глазки, сколько хочешь».
«Э-ге! подумал я, да девочки-то вот какие, обе влюблены в наших приятелей. — Какже это они влюблены? A ведь они еще слишком молоды», спрашивал я сам у себя. Особенно странно и смело казалось мне со стороны Любочки влюбиться в Дмитрия. «Куда ей, глупенькой девочке, любить его? думал я — она его ногтя не стоит».
Когда я вернулся на галерею, Варинька не читала, а спорила с Дмитрием, который, стоя перед ней, размахивал
— «Изволь, я перенесу рояль, сказала она покраснев, увидав меня, но нисколько не переменяя тона: только уж я не буду играть совсем».
— «Отчего же?» начал было Дмитрий. —
— «Вот видишь, mon enfant,140
— «Она всегда у вас права», сказал Дмитрий.
Княгиня
Мне несколько совестно было быть свидетелем маленького семейного раздора, но потом я нашел, что это было особенно счастливо: я сразу понял все отношения этого кружка. —
Притом весь род человеческий разделялся для меня на людей comme il faut и не comme il faut, или comme il ne faut pas,141
<Отцу было 48 лет, когда он женился в другой раз на Авдотье Владимировне Макариной, той самой девушке, про которую в письме писала ему maman, и которую он называл прекрасной Фламандкой. — Это случилось в то самое лето моих первых вакаций, которое я описываю, и я имел случай следить за ходом этого дела, потому что папа, действительно, возил нас несколько раз к Макариным, и они приеэжали к нам. Но я постараюсь рассказать про это обстоятельство не по одним моим тогдашним наблюдениям, но так, как, узнав и обсудив многое, мне после представлялось это дело. Макарины были небогатые люди и всегда жили в деревне в трех верстах от Петровского. Встарину еще при матушке, я думал, что там жил какой-то страшный злодей и враг всего нашего семейства, потому что так не раз описывал его Яков. Этот старик был отец моей будущей мачихи, очень добрый и глупый помещик, придерживавшийся сильно рюмочки и имевший с нами тяжбу за какие-то 13 десятин луга, которая очень сердила папа. —