— Ну, так так и делай, как велено! — крикнул Левин, садясь на катки. —Пошел! Собак держи, Филипп!
Левин испытывал теперь, оставив позади себя все заботы семейные и хозяйственные, такое сильное чувство радости жизни и ожиданья, что ему не хотелось говорить. Кроме того, он испытывал то чувство сосредоточенного волнения, которое испытывает всякий охотник, приближаясь к месту действия. Если его что и занимало теперь, то лишь вопросы о том, найдут ли они что в Колпенском болоте, о том, какова окажется Ласка в сравнении с Краком, и как-то самому ему удастся стрелять нынче. Как бы не осрамиться ему пред новым человеком?
Облонский испытывал подобное же чувство и был тоже неразговорчив. Один Васенька Весловский не переставая весело разговаривал. Теперь, слушая его, Левину совестно было вспомнить, как он был неправ к нему вчера. Васенька был действительно славный малый, простой, добродушный и очень веселый. Если бы Левин сошелся с ним холостым, он бы сблизился с ним. Было немножко неприятно Левину его праздничное отношение к жизни и какая-то развязность элегантности. Как будто он признавал за собой высокое несомненное значение за то, что у него были длинны ногти, и шапочка, и остальное соответствующее; но это можно было извинить за его добродушие и порядочность. Он нравился Левину своим хорошим воспитанием, отличным выговором на французском и английском языках и тем, что он был человек его мира.
Васеньке чрезвычайно понравилась степная донская лошадь на левой пристяжке. Он всё восхищался ею:
— Как хорошо верхом на степной лошади скакать по степи. А? Не правда ли? — говорил он.
Что-то такое он представлял себе в езде на степной лошади дикое, поэтическое, из которого ничего не выходило; но наивность его, в особенности в соединении с его красотой, милою улыбкой и грацией движений, была очень привлекательна. Оттого ли, что натура его была симпатична Левину, или потому, что Левин старался в искупление вчерашнего греха найти в нем всё хорошее, Левину было приятно с ним.
Отъехав три версты, Весловский вдруг хватился сигар и бумажника и не знал, потерял ли их или оставил на столе. В бумажнике было триста семьдесят рублей, и потому нельзя было так оставить этого.
— Знаете что, Левин, я на этой донской пристяжной проскачу домой. Это будет отлично. А? — говорил он, уже готовясь влезать.
— Нет, зачем же? — отвечал Левин, рассчитавший, что в Васеньке должно быть не менее шести пудов веса. — Я кучера пошлю.
Кучер поехал на пристяжной, а Левин стал сам править парой.
— Ну, какой же наш маршрут? Расскажи-ка хорошенько, — сказал Степан Аркадьич.
— План следующий: теперь мы едем до Гвоздева. В Гвоздеве болото дупелиное по сю сторону, а за Гвоздевым идут чудные бекасиные болота, и дупеля бывают. Теперь жарко, и мы к вечеру (двадцать верст) приедем и возьмем вечернее поле; переночуем, а уже завтра в большие болота.
— А дорогой разве ничего нет?
— Есть; но задержимся, и жарко. Есть славные два местечка, да едва ли есть что.