— Не сдобровать тебе, Феофан, ежели ты не исправишься, — сказал Николинька медленно, — потому что таких мужиков, как ты, держать нельзя.
— На то воля ваша, — отвечал он спокойно, — коли я вам не заслужил. А кажется за мной никаких качеств не замечено. Известно, уж коли я вашему Сиятельству не полюбился! только не знаю за что?
— А вот за что: за то, что у тебя двор раскрыт, есть нечего, навоз не запахан, плетни поломаны, а ты сидишь дома, да трубочку покуриваешь.
— Помилуйте, Ваше Сіятельство, я и не знаю, какія онѣ трубки то бываютъ.
— Вот ты опять лжешь.
— Все это: трубки, самовар, сапоги, все это не беда, коли достаток есть, да и то нейдет, a бедному мужику, который последнюю лошадь продает — это не годится. Опять сколько раз я тебе говорил, чтобы ты в город не смел отлучаться без спросу; а ты опять в Четверг ездил барана продавать и с фабричными по кабакам шляться. Ведь я про тебя все знаю, не хуже твоих соседей. Тебе старуха полный двор отдала и скотины, и лошадей, всего было довольно, а ты его раззорил, так что тебе 3-х душ кормить нечем, да еще и ее почитать не хочешь. И баба твоя тоже, чем бы работать, когда у вас хлеба нет, только знает, что в платки, да в коты наряжается. Ты муж, ты за ней смотреть должен. Ежели ты мужиком хорошим хочешь быть, так ты свою фабричную жизнь, и трубочки, и самоварчики оставь, да занимайся землей и хозяйством, а не тем, чтобы с объездчиками казенный лес воровать, да по кабакам зипуны закладывать. Коли тебе в чем нужда, то приди ко мне, попроси прямо, что нужно и зачем а не лги, тогда я тебе не откажу ни в чем, что только могу сделать.
— Помилуйте, Ваше Сиятельство, мы кажется можем понимать, — отвечал он, улыбаясь, как будто вполне понимал всю прелесть шутки Князя.
Николинька понял, как мало действительны могут быть его увещания и угрозы против порока, воспитанного невежеством и поддерживаемого нищетой, с тяжелым чувством уныния вышел на улицу. На пороге сидела старуха и плакала.
— Вот вам на хлеб, — прокричал Николинька на ухо, кладя в руку депозитку в 3 р., только сама покупай, а не давай Юхванке, а то он пропьет.
Старуха собралась благодарить, голова ее закачалась быстрее, но Николинька уже прошел дальше.
«Давыдка Козел просил хлеба и кольев», значилось в книжечке после Юхванки. —
«Как опять к мужику?» скажет читатель. Да, опять к мужику, преспокойно ответит автор и прибавит: Читатель! Ежели вам скучны путешествия моего героя, не перевертывайте страниц: интереснее ничего не будет, а бросьте книгу. И вам будет не скучно, и мне будет приятно. О вас, читательница, я и не говорю. Не может быть, чтобы вы дочли до этих пор. Но ежели это случилось, то пожалуйста бросьте книгу, тут ничего нет для вас интересного ни Графа богача соблазнителя в заграничном платье, ни маркиза из-за границы, ни Княгини с кораловыми губами, ни даже чувствительного чиновника; о любви нет, да кажется и не будет ни слова, все мужики, мужики, какие то сошки, мерена[?], сальные истории о том, как баба выкинула, как мужики
— Надень Яков.
Яков надел.