— Я и сама думаю. Да боюсь, не примут саму четверту.
— А может и примут. Напиши им. Хочешь, я напишу?
Солдатк соглашается, я записываю имя ее родителя.
Пока я разговариваю с бабами, одна, старшенькая из детей солдатки, толстопузая девочка, подходит к ней и, дергая ее за рукав, что-то просит, кажется, просит есть. Солдатка говорит со мною и не отвечает. Девочка еще раз дергает и что-то бормочет.
— Пропасти на вас нет, — вскрикивает солдатка и с размаху ударяет девчонку по голове.
Девчонка заливается ревом.
Вдова уже ждет меня перед своим домом и опять просит войти взглянуть на телку. Я вхожу. В сенях точно стоит телка. Вдова просит взглянуть на нее. Я гляжу на телку и вижу, что вся жизнь вдовы так сосредоточена на телке, что она не может себе представить, чтобы мне могло быть неинтересно смотреть на телку.
Посмотрев на телку, я вхожу в дом и спрашиваю: где старуха?
— Старуха? — переспрашивает вдова, очевидно удивленная тем, что после телки меня еще может интересовать старуха. — На печи. Где же ей быть?
Я подхожу к печи и здороваюсь с старухой.
— О-ох! — отвечает мне слабый, хриплый голос. — Кто это?
Я называю себя и спрашиваю, как она живет.
— Какая моя жизнь?
— Что ж, болит что?