— Да ведь жить нельзя стало, работы нет и земли нет. Куда же денешься? — сказал он, исподлобья взглянув на меня.

— Я вам в деды гожусь, — сказал я, — и спорить с вами не стану, а одно скажу вам, как молодому человеку, начинающему жить: если дурно то, что делает правительство, то также дурно и то, что делаете вы или собираетесь делать. Вам, как человеку молодому, устанавливающему привычки, одно нужно: жить хорошо, не делать греха, не поступать против закона Бога.

Он недовольно тряхнул головой.

— Бог у каждого свой, миллионы людей — миллионы Богов.

— Всё-таки, — сказал я, — я бы вам советовал перестать заниматься революцией.

— Что же делать? Нельзя же всё терпеть и терпеть, — отвечал он.

— Что же делать?

Я почувствовал, что из нашего разговора ничего не выйдет, хотел отъехать, но он остановил меня.

— Не можете ли вы мне помочь на выписку газеты? — сказал он.

Я отказал ему и с тяжелым чувством отъехал от него.

Это был уже не безработный мастеровой, как те тысячи, которые ходят теперь по России, а это был крестьянин-земледелец, живущий в деревне.

Вернувшись домой, я застал домашних в самом тяжелом настроении. Они только что прочли полученную газету (это было 6-го октября).

— Нынче опять 22 казненных. Это что-то ужасное, — сказала мне дочь.

— И не только ужасно, но нелепо. Они делают только всё хуже и хуже, — сказал я.

— Но что же делать? Ведь нельзя же оставить их безнаказанно убивать и грабить, — сказал кто-то то, что говорится за всегда в этих случаях и что я так много раз слышал.