Играла на фортепьяно сначала с Таней симфонию Моцарта, потом с Левочкой. Сначала с ним не пошло, и он брюзгливо и недовольный на меня напал; хотя это было коротко и почти незаметно, но у меня та́к наболел в душе этот его тон со мной, что все удовольствие игры в 4 руки пропало, и стало грустно, грустно — ужасно. Прервал нашу игру приход Бирюкова. Девочки взволновались — Таня за Машу, Маша за себя. Все стали ненатуральны, говорили много и тоже натянуто, вообще неприятно. Надеюсь, что он скоро уедет и что Маша успокоится. Раз затеянная глупая история не скоро уляжется 7 П. И. Бирюков собирался жениться на М. Л. Толстой. С. А. Толстая была против этого брака. . Читала роман в Revue des deux Mondes. Там девушка в гостях у человека, которого она любит, и как ей радостно быть окруженной той обстановкой, теми вещами, среди которых он живет. Как это верно!

Но если это вещи: сапожные инструменты, сапоги, судно, грязь... тогда как быть? Нет, никогда к этому не привыкну 8 С. Л. Толстой пишет в своих воспоминаниях: «Образ жизни отца в 80-х годах, особенно начиная с 1884 года, постепенно изменился. В Москве он стал рано вставать, сам убирать свою комнату, пилить и колоть дрова, качать воду из колодца, бывшего во дворе дома, и подвозить к дому эту воду в большой кадке на салазках. Тогда же он научился сапожному ремеслу у сапожника и стал шить обувь в своей маленькой комнате перед кабинетом» ( С. Л. Толстой, с. 145). .

10 декабря. Тяжелое время пришлось переживать на старости лет. Левочка завел себе круг самых странных знакомых, которые называют себя его последователями. И вот утром сегодня приехал один из таких, Буткевич, бывший в Сибири за революционные идеи, в черных очках, сам черный и таинственный, — и привез с собой еврейку-любовницу, которую назвал своей женой только потому, что с ней живет. Так как тут Бирюков, то и Маша пошла вертеться там же, внизу, и любезничала с этой еврейкой. Меня взорвало, что порядочная девушка, моя дочь, водится с всякой дрянью и что отец этому как будто сочувствует. И я рассердилась, раскричалась; я ему зло сказала: «Ты привык всю жизнь водиться с подобной дрянью, но я не привыкла и не хочу, чтоб дочери мои водились с ними». Он, конечно, ахал, рассердился молча и ушел. Присутствие Бирюкова тоже тяжело, жду не дождусь, что он уедет. Вечером Маша осталась с ним в зале последняя, и мне показалось, что он целует ей руку. Я ей это сказала; она рассердилась и отрицала. Верно, она права, но кто разберет их в этой фальшивой, лживой и скрытной среде. Измучили они меня, и иногда мне хочется избавиться от Маши, и я думаю: «Что я ее держу, пусть идет за Бирюкова, и тогда я займу свое место при Левочке, буду ему переписывать, приводить в порядок его дела и переписку и тихонько, понемногу отведу от него весь этот ненавистный мир «темных».

Лева что-то не едет, здоров ли он. С Андрюшей и Мишей мечтали играть на святках пьесу, переделанную из японской сказки. Вязала Мише одеяло, переписывала, учила детей 2 часа закону божьему и теперь буду читать.

11 декабря. С утра все писала дневник Левочки, и это вызывает всегда целый ряд мыслей. Думала, между прочим, что не любишь того человека, который лучше других тебя знает, со всеми слабостями, и которому уж нельзя показаться одной стороной. Вот отчего так часто супруги к старости именно расходятся, т. е. тогда, когда все разоблачится и разъяснится и ясность эта не в пользу того или другого. Учила музыке хорошо и терпеливо. Бирюков еще остался на день. Маша приходила объясняться о вчерашнем, и я ей сказала, что жалею, если напрасно ее оскорбила. Между прочим, она сегодня говорит легкомысленно и смеясь: «Отдайте меня за него замуж, и делу конец. Вы ведь считаете его хорошим человеком». Будто этого довольно. Я замечала, что матери испытывают почти влюбленное чувство к женихам дочерей, и тогда симпатия будущих супругов обеспечена. А я к Бирюкову испытываю отвращение, и это чувство очень скоро испытала бы и Маша. Но она этого не видит — или она не моя дочь.

Приехал Лева, мне стало как-то празднично весело, но он невеселый и, как отец, эгоистично занят собой больше всего. Ванечка так трогательно ему обрадовался и так любовно смотрел на него, а он сурово отнесся к нему. Вот так забивают в детях и людях любовность и ласковость. Так и сам Лева плакал, когда его маленького и нежного отдали от англичанки вниз к гувернеру, и он говорил, что он испортится внизу, и я хотела его взять обратно. Но отец сурово отнесся к Леве, оставил его у учителя — и бог знает, не имело ли это дурное влияние на Леву в смысле меньшей нежности, радостности и крепости нерв. Вечером сидели все вместе, у Тани болит спина, и она странна и невесела. Вот кому нужна новая жизнь, нужно замужество. Всякий день молюсь об этом. Думала нынче, что грех мне роптать на судьбу; если отнята одна сторона счастья, — то так много других, и говорю совсем искренно: «Благодарю тебя, боже».

Во время обеда Левочка мне сказал, что меня ждут те мужики, которые срубили на посадке 30 берез и которых вызывают на суд 9 Толстой записал в Дневнике 15 декабря 1890 г.: «Нынче утром вышел, и меня встретил Илья Болхин с просьбой простить: их приговорили на 6 недель в острог. Очень стало тяжело, и целый день сжимает сердце... Надо уйти» ( ПСС, т. 51, с. 111). . Всякий раз как мне говорят, что меня ждут, что я должна что-то решать, на меня находит ужас, мне хочется плакать, и точно я в тиски попадаю, некуда выскочить, это навязанное мне по христианству хозяйство, дела̀, это самый большой крест, который мне послан богом. И если спасение человека, спасение его духовной жизни состоит в том, чтобы убить жизнь ближнего, то Левочка спасся. Но не погибель ли это двум?

13 декабря. Вчера не писала дневника, весь день была расстроена мыслью о мужиках, которых судили, и так до вечера не узнала. Уехал Бирюков, приехал Диллон, англичанин, переводчик: «Ходите в свете» и т. д. Переписывала вчера весь день дневники Левочки, и были моменты, в которые мне жаль его было: какой он был одинокий и беспомощный! А путь его всегда был тот же, как и всю жизнь, на пути мысли. Сегодня узнала, что мужиков присудили 6 недель острога и 27р. штрафа. И опять спазмы в горле, и весь день плакать хочется; главное, себя жалко; зачем это моим именем надо делать зло людям, когда я не чувствую, не желаю и не могу любить никакого зла. Даже с практической точки зрения — ничто не мое, а я какой-то бич! Три часа учила детей подряд и была терпелива. Вчера с Левой говорили о Тане и Маше, и оба желаем их замужества, но, конечно, не за Бирюкова 10 В 1897 г. М. Л. Толстая вышла замуж за Н. Л. Оболенского, а Т. Л. Толстая в 1899 г. — за М. С. Сухотина. К этим бракам Л. Н. и С. А. Толстые отнеслись неодобрительно. . Левочку почти не вижу, он точно рад и успокоился в этой отчужденности, а мне так грустно и тяжело это, что подчас и вовсе жить не хочется.

Ходили вечером поздно гулять и на ледяную гору: Таня, Маша, Лева, Лидди, Андрюша и Миша. Дети все катались, а я так прохаживалась. Лунная ночь удивительная, мороз 15°; так красива эта чистая, яркая белизна снега, деревьев, лунного освещения, что уйти невозможно, все бы любовался. Я говорю Леве: «И ничего больше не надо, только смотреть на это». А он говорит: «А мне этого мало».

14 декабря. Дописала сегодня в дневниках Левочки до места, где он говорит: «Любви нет, есть плотская потребность сообщения и разумная потребность в подруге жизни» 11 Дневник 19 октября 1852 г. ( ПСС, т. 46, с. 146). . Да, если б я это его убеждение прочла 29 лет тому назад, я ни за что не вышла бы за него замуж. День провела обычно: учила Мишу, возилась с Ванечкой, разговорилась с Диллоном; приехал А. nbsp; В. nbsp; Цингер, студент. Учила Сашу 12 Саша — шестилетная дочь Толстых. «Отче наш», переписывала мало. С Машей говорила о Бирюкове. Она уверяет, что выйдет или за него, или, если я не хочу, за никого. Но прибавила: «Да что вы беспокоитесь, мало ли что может случиться!» И мне показалось, что она сама ждет избавления от этих случайно спутавших ее уз. Таня о чем-то таинственно переговаривается с Машей, и как будто весело. Написала письма: Тане-сестре и письмо во французскую газету по поводу статьи «Figaro» 21 ноября 1890nbsp; г. о выгоде, которую я извлекаю от заграничных изданий соч. Льва Николаевича 13 В письме к Т. А. Кузминской (от 14 декабря 1890 г.) С. А. Толстая писала: «У нас гостит англичанин Диллон, который перевел повесть Левочки, дал ему Чертков, неконченную и плохую: «Ходите в свете, пока есть свет». По поводу этого перевода «Figaro» напечатал очень оскорбительную для меня статью, в ноябре, в №21, и так как за меня заступиться некому, то я хочу напечатать письмо, которое прилагаю, и очень прошу Сашу попросить М. Villot поправить мое письмо и послать в какую-нибудь распространенную, как «Figaro», франц, газету» ( ГМТ). Опровержение С. А. Толстой было напечатано в «Figaro» (см. Дн. 9 января 1891 г. ). , письмо Дунаеву и Берсу Алекс.

15 декабря. День прошел бестолково. Уроку музыки помешал земский начальник Сытин, приехавший по желанию Тани поговорить о школе в Ясной. К обеду приехал Булыгин. Два раза ходила гулять с детьми. Второй раз — с Сашей, которая плакала вечером, что скучно. У нас и в доме-то какой-то на всех и на всем тяжелый нравственный гнет.

Левочка еще более мрачен и не в духе от приговора ясенских мужиков в арестантские роты за срубленные в посадке деревья. Но когда это случилось и приехал урядник, я спросила Левочку, что делать, составлять ли акт? Он задумался и сказал: «Пугнуть надо, а потом простить». Теперь оказалось, что дело уголовное и простить нельзя, и, конечно, опять я виновата. Он сердит и молчалив, не знаю, что́ он предпримет 14 С. Л. Толстой так комментирует этот эпизод: «Сомнительно, чтобы Лев Николаевич посоветовал ей «пугнуть крестьян», как она пишет. Ему крайне неприятны были подобные дела по охране имущества, ему формально еще принадлежавшего» ( ДСТ, I, с. 208—209). . А мне тоскливо, больно и, как говорится: вот как дошло — думала нынче поехать к Илье, проститься со всеми и спокойно лечь где-нибудь на рельсы — как Агафья Михайловна часто грозила. А страшно — потому что легко исполнимо.

Уехал утром Диллон, вечером Булыгин и Цингер. Гостей нет.

16 декабря. Да, я совершенно потеряла всякую способность сосредоточиться на чем-нибудь, на какой-нибудь мысли, чувстве или деле. Этот хаос бесчисленных забот, перебивающих одна другую, меня часто приводит в ошалелое состояние, и я теряю равновесие. Ведь легко сказать, но во всякую данную минуту меня озабочивают: учащиеся и болящие дети, гигиеническое и, главное, духовное состояние мужа, большие дети с их делами, долгами, детьми и службой, продажа и планы Самарского именья — их надо достать и копировать для покупателей, издание новое и 13 часть с запрещенной «Крейцеровой сонатой» 15 Восьмое издание «Сочинений Л. Н. Толстого» в 11-ти томах. М., 1889. Часть двенадцатая отдельно — «Произведения последних годов». М., 1889. Часть тринадцатая отдельно — «Произведения последних годов». М., 1890.
К середине декабря 1890 г., когда С. А. Толстая начала держать корректуры 13 тома, цензурного разрешения на печатание «Крейцеровой сонаты» в этом томе не было. О дальнейшей судьбе «Крейцеровой сонаты», истории ее печатания см. в коммент. к Дн. за февраль — июнь 1891 г. , прошение о разделе с овсянниковским попом, корректуры 13 тома, ночные рубашки Мише, простыни и сапоги Андрюше; не просрочить платежи по дому, страхование, повинности по именью, паспорты людей, вести счеты, переписывать и проч. и проч. — и все это непременно непосредственно должно коснуться меня. И вот, когда случится такая история, как в прошлую ночь — я вижу, что я ошиблась, потеряла какую-то центральность и сделала больно Левочке совсем нечаянно. История эта, как и надо было ожидать, вышла из-за осужденных на 6-недельный арест мужиков за срубленные в посадке деревья. Когда мы подавали жалобу земскому начальнику, мы думали простить после приговора. Оказалось уголовное дело — отменить наказание нельзя, и Левочка пришел в отчаяние, что из-за его собственности посадят мужиков ясенских. Ночью он не мог спать, вскочил, ходил по зале, задыхался; упрекал, конечно, меня и упрекал страшно жестоко. Я не рассердилась, слава богу, я помнила все время, что он больной; меня ужасно удивляло, что он все время старался разжалобить меня по отношению к себе, и как ни пытался, но ни разу не было настоящего сердечного движенья, хотя бы краткого, — перенестись в меня и понять, что я совсем не хотела сделать больно ему и даже мужикам-ворам 16 В Дневнике Толстого имеется запись об этом ночном разговоре: «Вчера лег и не мог спать. Сердце сжималось... Встал с постели в два, пошел в залу ходить. Вышла она, и говорили до пятого часа... Кое-что высказал ей. Я думаю, что надо заявить правительству, что я не признаю собственности и прав, и предоставить им делать, как они хотят» ( ПСС, т. 51, с. 113). .