— Да ты расскажи хоть раз, что у вас с Лукашкой было?
— Да что́ было. Сватал. Батюшка на год отложил; а нынче сговорили, осенью отдадут.
— Да он что́ тебе говорил?
Марьяна улыбнулась.
— Известно, что говорил. Говорил, что любит. Всё просил в сады с ним пойти.
— Вишь, смола какой! Ведь ты не пошла, чай. А он какой теперь молодец стал! первый джигит. Всё и в сотне гуляет. Намеднись приезжал наш Кирка, говорил: коня какого выменял! А всё, чай, по тебе скучает. А еще что́ он говорил? — спросила Марьяну Устенька.
— Всё тебе знать надо, — засмеялась Марьяна. — Раз на коне ночью приехал к окну, пьяный. Просился.
— А то пустить! Я раз слово сказала, и будет! Твердо, как камень, — серьезно отвечала Марьяна.
— А молодец! Только захоти, никакая девка им не побрезгает.
— Пускай к другим ходит, — гордо ответила Марьяна.
— Не жалеешь ты его?
— Жалею, а глупости не сделаю. Это дурно.
Устенька вдруг упала головой на грудь подруге, обхватила ее руками и вся затряслась от давившего ее смеха. — Глупая ты дура! — проговорила она запыхавшись: — счастья себе не хочешь, — и опять принялась щекотать Марьяну.
— Ай, брось! — говорила Марьяна, вскрикивая сквозь смех. — Лазутку раздавила.