Все материалы
Весь наш разговор свелся к тому, что, по моему мнению, революционная деятельность безнравственна
Думал: Радоваться! Радоваться! Дело жизни, назначение ее — радость. Радуйся на небо, на солнце, на звезды, на траву, на деревья, на животных, на людей.
После ужина болтал с Епишкой до петухов.
Писал немного, плохо. Вечером пляски.
Рад, что и Горький и Чехов мне приятны, особенно первый.
Кинематографщик и фотограф преследовали. В Москве узнали и приветствовали — и приятно, и неприятно, потому что вызывает дурное чувство самомнения.
Я очень опустился.
Убирался. Был на гимнастике. Сильно посвежел.
Буду пытаться восстать.
Все ушли спать. Я сидел один тихо. И хорошо.
Обвинения им не предъявлено... Из них одна старуха 60-ти лет... если это Вам возможно, то Вы воспользуетесь случаем сделать справедливое и доброе дело.
Жив.
Было очень хорошо на душе, и также хорошо и теперь.
Вам верно много икалось, дорогой Афанасий Афанасьич, после того как мы с вами расстались.
Недаром Герцен говорил о том, как ужасен бы был Чингис-Хан с телеграфами, с железными дорогами, журналистикой. У нас это самое совершилось теперь.
Не помню, писал ли я в последнем, что в ваших словах о работах моих в поле и ваших за книгами есть нотка упрека.
Чтобы чит [атели] сочувствовали герою, нужно, чтобы они узнавали в нем столъко же свои слабости, сколько и добродетели, добродетели — возможныя, слабости — необходимыя.
Пожалуйста, не сетуйте на меня, что второй раз утруждаю Вас письмом. С совершенным почтением.
Тоска началась, раскаянье в своей дурной жизни.
Я ошибся что ли и написал лишний день. Это был 3-й, теперь 4-е.
Все дни живу бесцветно, но прозрачно, всех люблю естественно, без усилия.
