Все материалы
Слишком уж он затянулся в привычке одурения себя: табак, вино, песни и вероятно женщины. С людьми в таком положении нельзя говорить — их надо лечить
Я берегу чувство, как сокровище, потому что оно одно в состоянии прочно соединить нас во всех взглядах на жизнь; а без этого нет любви.
Пожалуйста, никому не показывайте это письмо и разорвите.
Если бы гениальные произведения были сразу всем понятны, они бы не были гениальные произведения.
Лизавета очень хороша. Глаза.
Было очень хорошо на душе, и также хорошо и теперь.
Вы, пожалуйста, после неприятного впечатления, которое произведет на вас это письмо, подумайте, что я на траве и сплю, и не выводите никаких обо мне заключений.
Я вам бог знает что написал из Москвы, дорогой Николай Николаевич, и теперь меня мучает за это совесть.
Много думал, но ничего не делал.
Встал поздно, целый день ничего не делал
Я не люблю писать жалостливо, но я 45 лет живу на свете и ничего подобного не видал.
Мне жить довольно хорошо, потому что я от жизни, вероятно, также и ты, ничего не жду.
Теперь лето и прелестное лето, и я, как обыкновенно, ошалеваю от радости плотской жизни и забываю свою работу.
Надо твердо поставить всю жизнь на это: искать, желать, делать одно — доброе людям — любить и увеличивать в них любовь, уменьшать в них нелюбовь.
Всё не пишу — нет потребности такой, которая притиснула бы к столу, а нарочно не могу.
Чтение газет и романов есть нечто вроде табаку – средство забвения.
Живем мы хорошо, все здоровы и физически, и нравственно.
Вы говорите: как идти, куда? Вопрос этот может быть только тогда, когда думаешь, что знаешь, куда надо идти. А думать этого не надо.
Вот правило, которому для счастья жизни должно следовать: избегать всего, что расстраивает.
Живу совершенно скотски; хотя и не совсем беспутно, занятия свои почти все оставил и духом очень упал.
Простите, что я вам в предшествующих письмах писал как бы укоризны и обличения. Я никакого не имею права на это, права в своей совести. Это я от нездоровья.
