Все материалы
Я вам бог знает что написал из Москвы, дорогой Николай Николаевич, и теперь меня мучает за это совесть.
Милостивый Государь!_x000D_ Моя просьба будет стоить вам так мало труда, что, я уверен, вы не откажетесь исполнить ее.
Очень жарко. Я даже не купаюсь, а то прилив к голове.
Всё слабость и уныние.
Недаром Герцен говорил о том, как ужасен бы был Чингис-Хан с телеграфами, с железными дорогами, журналистикой. У нас это самое совершилось теперь.
Даю себе слово никому, исключая в случае крайней физической необходимости, взаймы денег не давать.
У Фета вечер очень приятно.
Как ни старайся угодить людям, ты никогда не угодишь всем, и если ясно видишь это, то поневоле перестанешь заботиться об угождении им и начнешь угождать одному Богу.
Думал: Радоваться! Радоваться! Дело жизни, назначение ее — радость. Радуйся на небо, на солнце, на звезды, на траву, на деревья, на животных, на людей.
Черты теперешней жизни — полнота, отсутствие мечтаний, надежд, самосознания, зато страх, раскаяние в эгоизме.
И хочется, и много есть чтò сказать, а не вяжется.
То, что срок нашей земной жизни не в нашей власти и всякую секунду может быть оборван, всегда забывается нами.
Опять сцены из за того, что я повесил портреты, как были.
Болтовня моя не обещает ничего хорошего.
Все дни живу бесцветно, но прозрачно, всех люблю естественно, без усилия.
У вас незаметно ни малейшего признака писательского дарования, и я советовал бы вам не заниматься этим.
Хозяйничал, рабочих нет. Расходов бездна, нашло уныние было.
Писал немного, плохо. Вечером пляски.
Не помню, писал ли я в последнем, что в ваших словах о работах моих в поле и ваших за книгами есть нотка упрека.
Тоска началась, раскаянье в своей дурной жизни.
Две главы совсем обдумал. Брыков и Долохов не выходят.
