«Мечтаю о том, как уйду». Уход Толстого в его дневниках и письмах
Автор: Анастасия Судакова
Последние месяцы жизни в яснополянском доме были очень нервными и напряженными для Толстого. Постепенно все вокруг приближало писателя к поступку, который он совершил в ночь с 27 на 28 октября 1910 года по старому стилю — уходу из Ясной Поляны. За несколько дней до этого младшая дочь Толстого Александра сделала в дневнике такую запись:
Вошла к отцу. Он сидел на кресле у стола, ничего не делая. Как-то странно-непривычно было видеть его без книги, без пера или даже пасьянса, который он любил раскладывать, когда думал. «Я сижу и мечтаю, — сказал он мне, — мечтаю о том, как уйду… Я думаю сделать так. Взять билет до Москвы; кого-нибудь, Черткова, послать с вещами в Лаптево и самому там слезть. А если там откроют, еще куда-нибудь поеду. Ну, да это, наверное, все мечты, я буду мучиться, если брошу ее, меня будет мучить ее состояние… А с другой стороны, так делается тяжела мне эта обстановка, с каждым днем все тяжелее. Я, признаюсь тебе, жду только какого-нибудь повода, чтобы уйти».
Однако мысль о том, чтобы оставить семью и дом, посещали Толстого задолго до 1910 года. Это было связано и с духовной работой, которая не позволяла ему жить спокойно, и с тем, что его не поддерживали самые близкие. Илья Львович Толстой часто вспоминал, что вопрос об уходе стоял перед отцом в течение последних 30 лет его жизни. 5 июня 1884 года Толстой записывает в дневнике:
…В 12 пошел завтракать и встретил все ту же злобу и несправедливость. — Вчера Сережа покачнул весы, нынче она. Только бы мне быть уверенным в себе, а я не могу продолжать эту дикую жизнь. Даже для них это будет польза. Они одумаются, если у них есть что-нибудь похожее на сердце…
Вскоре после этого, тоже в июне 1884 года, после очередного конфликта с женой Толстой впервые решается уйти из усадьбы, но беременность Софьи Андреевны и скорые роды вынуждают писателя вернуться:
Вечером... пошел купаться. Вернулся бодрый, веселый, и вдруг начались со стороны жены бессмысленные упреки за лошадей, которых мне не нужно и от которых я только хочу избавиться. Я ничего не сказал, но мне стало ужасно тяжело. Я ушел и хотел уйти совсем, но ее беременность заставила меня вернуться с половины дороги в Тулу. Дома играют в винт бородатые мужики — молодые мои два сына. «Она на крокете, ты не видал», говорит Таня сестра. «И не хочу видеть». И пошел к себе, спать на диване; но не мог от горя. Ах, как тяжело! Все-таки мне жалко ее…
На протяжении 1890-х годов в дневниках и письмах Толстого также неоднократно появляются записи о мучительности жизни в непонимающей его семье, об одиночестве, чувстве, что он «лишний», о невыносимости барских условий и сумасшествии окружающей его действительности. В конце августа 1892 года Толстой снова вернется к идее покинуть усадьбу:
13 августа я записал, что мне не в минуту раздражения, а в самую тихую минуту ясно стало, что можно — едва ли не должно уйти.
Спустя 5 лет, летом 1897 года, и так непростая обстановка в семье Толстых накалилась из-за гостившего в Ясной Поляне композитора Сергея Танеева. Его нахождение в усадьбе приводило к тяжелым разговорам и столкновениям между супругами, Толстой снова пытается оставить семью. Свидетельствует об этом письмо супруге от 8 июля:
Дорогая Соня,
Уж давно меня мучает несоответствие моей жизни с моими верованиями. Заставить вас изменить вашу жизнь, ваши привычки, к которым я же приучил вас, я не мог, уйти от вас до сих пор я тоже не мог, думая, что я лишу детей, пока они были малы, хоть того малого влияния, которое я мог иметь на них, и огорчу вас, продолжать жить так, как я жил эти 16 лет, то борясь и раздражая вас, то сам подпадая под те соблазны, к которым я привык и которыми я окружен, я тоже не могу больше, и я решил теперь сделать то, что я давно хотел сделать, — уйти, во-первых, потому что мне, с моими увеличивающимися годами, все тяжелее и тяжелее становится эта жизнь, и все больше и больше хочется уединения, и, во-вторых, потому что дети выросли, влияние мое уж в доме не нужно, и у всех вас есть более живые для вас интересы, которые сделают вам мало заметным мое отсутствие.
Главное же то, что как индусы под 60 лет уходят в леса, как всякому старому, религиозному человеку хочется последние года своей жизни посвятить Богу, а не шуткам, каламбурам, сплетням, теннису, так и мне, вступая в свой 70-й год, всеми силами души хочется этого спокойствия, уединения и хоть не полного согласия, но не кричащего разногласия своей жизни со своими верованиями, со своей совестью…
На следующий день после появления письма между супругами произошло примирение, в результате послание, согласно воле Толстого, дошло до адресата только после смерти писателя.
После событий 1897 года конфликты с Софьей Андреевной не прекратились. Толстой чувствует, что ему тяжело жить в барских условиях среди нищеты вокруг, он неоднократно переживает мучительное внутреннее состояние. Ему помогают дневники, однако записи в них не были тайными: в тетради писателя периодически, в том числе и против его воли, заглядывала жена. Во второй половине 1890-х годов Владимир Григорьевич Чертков, работавший над «Сводом мыслей Толстого», с разрешения Толстого делал выписки из его тетрадей; дочери Мария и Александра переписывали его дневники и, соответственно, личные записи уже не составляли тайны для многих людей.
Чувствуя невозможность скрыть свои истинные мысли от посторонних, Толстой 2 июля 1908 года начинает новый дневник для одного себя — «тайный», как он его называет, и продолжает вести его до 18 июля, когда он «отвлекся мыслями» и «недоброе чувство кончилось». (Такой же «тайный» дневник будет у писателя и в 1910 году.) Именно в этом дневнике вновь появляются сокровенные и уже более радикальные мысли об уходе:
…Помоги мне, Господи. Опять хочется уйти. И не решаюсь. Но и не отказываюсь. Главное: для себя ли я сделаю, если уйду. То, что я не для себя делаю, оставаясь, это я знаю. Надо думать с Богом. Так и буду.
6 июля 1908 года
Очень было мучительно вчера. Считал деньги и соображал, как уйти. Не могу без недоброго чувства видеть ее. Нынче лучше.
7 июля 1908 года
Воплотить в жизнь идею ухода из Ясной Поляны Толстому удается лишь в 1910 году. Именно тогда в его дневниках и письмах мысль о бегстве от барской жизни, которая была ему физически невыносима, появляется чаще всего.
17 февраля 1910 года Толстой делает заметку о том, что получил «...трогательное письмо от киевского студента [Бориса Манджоса], уговаривающее меня уйти из дома в бедность». В ответе на то послание писатель в очередной раз говорит о своем желании покинуть усадьбу:
…Ваше письмо глубоко тронуло меня. То, что вы мне советуете сделать, составляет заветную мечту мою, но до сих пор сделать этого не мог. Много для этого причин (но никак не та, чтобы я жалел себя); главная же та, что сделать это надо никак не для того, чтобы подействовать на других… Сделать это можно и должно <…>, когда оставаться в прежнем положении станет так же нравственно невозможно, как физически невозможно не кашлять, когда нет дыханья. И к такому положению я близок и с каждым днем становлюсь ближе и ближе…
14 июля 1910 года Толстой пишет письмо, адресованное жене, в котором появляются уже не размышления об уходе, а угроза:
...если ты не примешь этих моих условий доброй, мирной жизни, то я беру назад свое обещание не уезжать от тебя. Я уеду. Уеду, наверное, не к Черткову. Даже поставлю непременным условием то, чтобы он не приезжал жить около меня, но уеду непременно, потому что дальше так жить, как мы живем теперь, невозможно…
Это послание появилось после поездки Толстого к Черткову, которому он передал свои дневники. Софья Андреевна бурно отреагировала на поступок мужа: в его адрес посыпались многочисленные упреки, в усадьбе постоянно случались ссоры, в которых участвовали уже не только супруги, но и дети. Попытки Черткова помириться не увенчались успехом и были встречены крайне недружелюбно, графиня симулировала отравление опиумом.
22 июля 1910 года происходит еще одно важное событие, ставшее впоследствии причиной многочисленных конфликтов: втайне от своей семьи Толстой пишет завещание, согласно которому все права на его произведения, рукописи и оставшиеся после его смерти бумаги переходят в полную собственность его дочери Александры. В случае ее кончины — Татьяны. Через 8 дней появляется объяснительная записка к завещанию, в которой говорится о невозможности перехода сочинений писателя в чью-либо собственность и подтверждается передача Черткову прав на публикацию и редактирование.
Новый статус Черткова и при этом невозможность видеться с ним лично привели к тому, что Толстой стал чаще общаться с Владимиром Григорьевичем по переписке. Софья Андреевна, не имевшая доступ к этой корреспонденции, стала ревновать мужа к его единомышленнику еще больше. Желая объяснить причину этого недоброго чувства к Черткову, Толстая 3 августа принесла Льву Николаевичу страницу его дневника 1851 года, где он писал, «как он никогда не влюблялся в женщин, а много раз влюблялся в мужчин». [Графиня имела в виду запись от 29 ноября 1851 года, которую она предвзято и совсем неверно истолковала.]
После подобного рода заявления Толстому стало «не только больно, но жутко», и в своих дневниковых записях он снова возвращается к мысли об уходе:
…Вечером записка сумасшедшая от Софьи Андреевны и требование, чтобы я прочел. Я заглянул и отдал. Она пришла и начала говорить. Я заперся, потом убежал и послал Душана. Чем это кончится? Только бы самому не согрешить. Ложусь. Е. б. ж.
Спустя чуть больше недели, 15 августа, Толстой все-таки уезжает из усадьбы, но пока не насовсем и не один: вместе с супругой они отправились погостить в имении старшей дочери Татьяны Сухотиной. Во время пребывания в Кочетах Толстой пишет:
…Ездил верхом, и вид этого царства господского так и мучает меня, что подумываю о том, чтобы убежать, скрыться…
21 августа 1910 года
…Утром думал, что не выдержу и придется уехать от нее. С ней нет жизни. Одна мука. Как ей и сказал: мое горе то, что я не могу быть равнодушен…
10 сентября 1910 года
20 октября 1910 года в Ясной Поляне гостил Михаил Петрович Новиков, единомышленник и корреспондент Льва Николаевича. Толстой рассказал ему о напряженных отношениях с Софьей Андреевной, тяжести жизни в яснополянской усадьбе и своем намерении в ближайшее время покинуть семью. 24 октября Толстой отправил Новикову письмо и попросил найти для него жилье:
Обращаюсь к вам еще со следующей просьбой: если бы действительно случилось то, чтобы я приехал к вам, то не могли бы вы найти мне у вас в деревне хотя бы самую маленькую, но отдельную и теплую хату, так что вас с семьей я бы стеснял самое короткое время.
26 октября в доме вспомнили о случае с Сергеем и Михаилом Львовичами: еще в начале месяца они стали участниками конфликта, который мог привести сразу к двум дуэлям. По воспоминаниям Маковицкого, Софья Андреевна упомянула также подробности о карточных проигрышах старшего сына и сокрытия этого факта от его супруги, Марии Николаевны. Описывая конец того дня в дневнике Толстой скажет:
Приехал Андрей. Мне очень тяжело в этом доме сумасшедших. Ложусь.
В тот же день Толстой писал в письме к Черткову:
…Третье, это уже не столько мысль, сколько чувство, и дурное чувство — желание перемены своего положения. Я чувствую что-то недолжное, постыдное в своем положении и иногда смотрю на него — как и должно — как на благо, а иногда противлюсь, возмущаюсь.
Тяжесть пребывания в доме в столь нервной и неприятной атмосфере росла. 25 октября говорил об уходе с младшей дочерью, а 27-го утром, по воспоминаниям Маковицкого, был уже наготове и расспрашивал о расписании поездов на юг. Вечером того же дня Толстой во время встречи с младшей дочерью вновь заговорил об уходе, сказав, что мысль эта посещает его все чаще, так как:
тяжела эта вечная подозрительность, постоянное заглядывание из дверей, перерывание бумаг, подслушивание…
В третьем часу ночи 28 октября Толстой увидел, что Софья Андреевна что-то разыскивает в его бумагах в кабинете, и это вызвало в нем «неудержимое отвращение, возмущение». Этот случай стал последней каплей: Толстой принимает окончательное решение навсегда уехать из Ясной Поляны. В ту же ночь он сообщает Маковицкому о своем намерении, поднимается наверх, чтобы собрать вещи и написать прощальное письмо жене, в котором объяснит мотивы своего поступка:
…Отъезд мой огорчит тебя. Сожалею об этом, но пойми и поверь, что я не мог поступить иначе. Положение мое в доме становится, стало невыносимым. Кроме всего другого, я не могу более жить в тех условиях роскоши, в которых жил, и делаю то, что обыкновенно делают старики моего возраста: уходят из мирской жизни, чтобы жить в уединении и тиши последние дни своей жизни…
В шестом часу утра Толстой в сопровождении домашнего врача Маковицкого выезжает из Ясной Поляны. Со станции Щекино они уезжают в Горбачево, где пересаживаются на поезд, идущий по направлению Сухиничи — Козельск. Уже вечером 28 октября писатель был в Оптиной Пустыни, где сделал следующую дневниковую запись:
С 27–28-го произошел тот толчок, который заставил предпринять. И вот я в Оптиной...
Утром следующего дня в монастырь приезжает Алексей Сергеенко, помощник и секретарь Черткова, передает письма от Александры Львовны и Черткова и сообщает о попытке Софьи Андреевны покончить с собой:
…привезенные им известия ужасны… Мне очень тяжело было весь день, да и физически слаб…
Тогда же Толстой напишет ответы Черткову и Александре, сказав в последнем:
…я желаю свободы от нее [С. А.], от этой лжи, притворства и злобы, которой проникнуто все ее существо…
В третьем часу 29 октября Толстой в сопровождении Маковицкого выехал в Шамордино, где встретился с младшей сестрой и племянницей:
…Поехал в Шамардино. Самое утешительное, радостное впечатление от Машеньки, несмотря на ее рассказ о «враге», и милой Лизаньки. Обе понимают мое положение и сочувствуют ему. Дорогой ехал и все думал о выходе из моего и ее положения и не мог придумать никакого, a ведь он будет, хочешь не хочешь, а будет и не тот, который предвидишь. Да, думать только о том, чтобы не согрешить. А будет что будет….
На следующий день Лев Николаевич все еще был у сестры и планировал там остаться насовсем, о чем читаем в его дневнике:
[30 октября. Шамардино.] Жив, но не совсем. Очень слаб, сонлив, а это дурной признак. Читал Новоселовскую философскую библиотеку <…> Приехала Саша. Я очень обрадовался. Но и тяжело. Письма от сыновей. Письмо от Сергея хорошее, деловитое, короткое и доброе. Ходил утром нанимать хату в Шамардине. Очень устал…
Александра Львовна и ее подруга, Варвара Михайловна Феокритова, приехали не просто так — они сообщили, что местонахождение Толстого раскрыто и Софья Андреевна хочет последовать за мужем. Лев Николаевич, огорченный таким положением дел, в тот же день пишет супруге письмо:
Свидание наше может только, как я и писал тебе, только ухудшить наше положение: твое — как говорят все и как думаю и я, что же до меня касается, то для меня такое свидание, не говорю уж: возвращение в Ясную, прямо невозможно и равнялось бы самоубийству. Я и теперь, и все эти дни чувствую себя очень дурно. Главное же, это свидание и возвращение мое ни на что не нужно и может быть только вредно тебе и мне <...> Я уезжаю из Шамардина и не говорю куда. Сношения между нами считаю нужным прервать на время совершенно…
Первым вариантом письма Толстой остался недоволен, не послал его. Второе послание жене, ставшее последним, было написано уже 31 октября, незадолго перед отъездом:
Свидание наше и тем более возвращение мое теперь совершенно невозможно. Для тебя это было бы, как все говорят, в высшей степени вредно, для меня же это было бы ужасно, так как теперь мое положение вследствие твоей возбужденности, раздражения, болезненного состояния стало бы, если это только возможно, еще хуже <…> и, потому что считаю и для тебя, и для себя необходимым разлуку. Не думай, что я уехал потому, что не люблю тебя. Я люблю тебя и жалею от всей души, но не могу поступить иначе, чем поступаю.
Тогда же Толстой написал письмо старшим детям, Татьяне и Сергею:
…Я писал Саше через Черткова о том, что я просил его сообщить вам — детям. Прочтите это. Я писал то, что чувствовал, и чувствую то, что не могу поступить иначе. Я пишу ей — мама. Она покажет вам тоже. Писал обдумавши и все, что мог. Мы сейчас уезжаем, еще не знаем куда <…> Сообщение всегда будет через Черткова. Прощайте, спасибо вам, милые дети, и простите за то, что все-таки я причина вашего страдания. Особенно ты, милая голубушна, Танична. Ну вот и все. Тороплюсь уехать так, чтобы, чего я боюсь, мама не застала меня. Свидание с ней теперь было бы ужасно. Ну, прощайте. Л. Н. 4-й час утра. Шамардино.
В этот же день Толстой начал записывать послание для Черткова:
Мы всего боимся и решили ехать сейчас же. 4-й час утра 31-го. Куда — еще не знаем. С пути извещу. Надеюсь на вашу помощь, а помощь нужна большая…
Около 8 часов утра 31-го числа поезд, пассажирами которого были Лев Толстой и его врач Маковицкий, покинул Козельск и поехал в южном направлении. Уже в дороге писатель добавляет несколько слов в письмо Черткову:
…Мы боялись, как бы Софья Андреевна не приехала в монастырь, и решили уехать сейчас же. Едем на юг, вероятно, на Кавказ. Так как мне все равно, где быть, я решил избрать юг, особенно потому, что Саша кашляет.
Однако вскоре самочувствие Толстого резко ухудшилось, и писатель был вынужден сойти, о чем он пишет в тот же день:
…Ехали хорошо, но в 5-м часу стало знобить, потом 40 градусов температуры, остановились в Астапове. Любезный начальник станции дал прекрасные две комнаты.
1 ноября Толстой отправил последнее послание Черткову, подписавшись псевдонимом «Николаев», который использовал в корреспонденции во время ухода:
Вчера захворал, пассажиры видели, ослабевши шел с поезда. Боюсь огласки. Нынче лучше. Едем дальше. Примите меры. Известите. Николаев
Телеграмма Черткову — последнее сообщение, написанное самим Толстым. В тот же день уже под диктовку рукой Александры Львовны было написано последнее письмо для Сергея и Татьяны Толстых, подписанное отцом. Самочувствие писателя с каждым днем становилось только хуже, поэтому о продолжении поездки не могло быть и речи. Последние дни своей жизни Толстой провел в доме начальника железнодорожной станции Астапово. Оттуда 3 ноября была отправлена последняя его телеграмма, записанная под диктовку:
Состояние лучше, но сердце так слабо, что свидание с мама было бы для меня губительно.
Последняя дневниковая запись Толстого:
Ночь была тяжелая. Лежал в жару два дня. 2-го приехал Чертков. Говорят, что Софья Андреевна… В ночь приехал Сережа, очень тронул меня. Нынче, 3-го, Никитин, Таня, потомъ Голденвейзер и Иван Иванович. Вот и план мой. Fais ce que doit, adv. [Делай что должно и пусть будет что будет.] <...> И все на благо и другим, и, главное, мне.
Через 4 дня, 7 ноября 1910 года, в 6 часов 5 минут Лев Николаевич Толстой скончался.
