* 36.1884 г. Ноября 13—14. Москва.

Сейчас получил от вас давно ожидаемое письмо, милый друг, и такое именно, какое я желал. —

Вы правы — наш разговор с вами с Ге был нехороший. Мне чувствовалось, что тут что-то тяжелое и дурное. Дьявол силен. Сам не заметишь, как въедешь во что-то неестественное и лишнее. Но я очень рад, что вы согласились с мыслью моего первого письма.

Вы мне со всех сторон дороги. Ваша тревога, все ваше состояние, к которое я не сумею назвать, я знаю очень хорошо, п потому ч что я только что пережил его (и то слишком смело сказать — пережил). И знаю, как оно — не мучительно, но тяжело, напряженно, как не мучительна, но тяжело напряженна бывает полевая страдная работа,1 Слова: полевая страдная вписаны поверх строки. и знаю, как оно необходимо и неизбежно. Надо пережить его. Я был старше и, думаю, менее горяч. И думая об вас, всегда думаю — помогай ему Бог. Но хорошо, что вы признаете то, что нужно меньше напряжения, нужно придти к успокоению. —

Вскоре после вас Шувалова2 Гр. Елена Ивановна Шувалова (1830—1922), родная тетка Черткова по отцу, жившая в то время с сыном в Москве. В первом браке — за гр. М. В. Орловым-Давыдовым, после смерти которого вышла замуж за гр. П. А. Шувалова, известного при Александре II цередворца, начальника III отделения, ведавшего государственными преступлениями, позднее — русского посла в Лондоне. Принадлежа к тому же великосветскому кругу, увлеченному проповедями Пашкова, как и Е. И. Черткова, естественно разделяла ее тревогу по поводу отпадения В. Г. Черткова, своего племянника, от христианской догмы.просила меня пріѣхать къ ней, чтобы узнать о васъ. Я засталъ у нея Пейкеръ.3 Александра Ивановна Пейкер (р. 1854 г.), дочь Олонецкого губернатора. Образование получила за границей. Обладала большими музыкальными способностями и прекрасным голосом, который открывал перед ней оперную карьеру, но под влиянием проповеди евангеликов отказалась от светской жизни и, примкнув к группе пашковцев, посвятила себя проповеди Евангелия и благотворительности. На этом поприще близко сошлась с Елиз. Ив. Чертковой и на всю жизнь стала ее лучшим другом. С 1880 г. взяла на себя издание и редактирование основанного ее матерью, М. Г. Пейкер, журнала евангелического направления «Русский рабочий» (об этом журнале см. прим. 1 к п. № 50 от 25—26 марта 1885 г.). Онѣ говорили про васъ, и Е[лена] И[вановна] понравилась мнѣ больше, чѣмъ Пейкеръ. Онѣ, разумѣется, не понимаютъ того, что двигаетъ вами, и, не понимая, хотятъ судить. Я и не пытался объяснить имъ. И уѣхалъ подъ впечатлѣніемъ неразрѣшимаго недоразумѣнія, но очень дружелюбно, въ особенности съ Шуваловой.

Вашу телеграмму я получил в тот день, когда послал свою, и эту телеграмму я показал им. Право ответа на вашу телеграму4 Чертков, очевидно, послал Толстому телеграмму с оплаченным ответом. я берегу, чтобы воспользоваться, если понадобится.

Я спокоен, и мне и вокруг меня хорошо. — Жизнь моя не та, какую я одну считаю разумной и не грешной, но я знаю, что изменить ее сил у меня нет, я уже пытался и обломал руки, и знаю, что я никогда или очень редко упускаю случай противодействовать этой жизни там, где противодействие это никого не огорчает. —

Скоро после вас был у меня Сютаев — сын,5 Иван Васильевич Сютаев, младший сын Василия Кирилловича Сютаева (ум. 1892 г. около 73 лет от роду), крестьянина Тверской губ., самобытного религиозного мыслителя, отвергавшего все догмы и обряды, последовательного коммуниста в вопросах собственности, оказавшего в начале 1880-х гг. огромное влияние на Толстого. Об этом влиянии Толстой много раз говорил в самых ярких словах в письмах к разным лицам и особенно в «Письме к Энгельгардту» от декабря 1882 г. (см. т. 63) и в статье своей «Так что же нам делать?», в гл. XIV и XXXVIII (см. т. 25). Услышав о нем впервые летом 1881 г. от А. С. Пругавина, он в ту же осень посетил его в родной деревне его Шевелино, Новоторжского у., воспользовавшись для этого пребыванием в этом уезде у знакомых своих Бакуниных, а в последующие годы Сютаев, будучи в Москве, не раз был у Толстого (см. об этом в указанной XIV главе в статье «Так что же нам делать?», а также в книге И. Л. Толстого «Мои воспоминания», М., 1914, гл. XVII). В 1884 г. Толстой уже не имел возможности видеться с Сютаевым: в письме своем к А. С. Бутурлину от 19 февраля названного года, отвечая на вопросы о Сютаеве, он говорит: «Сютаев жив. Я не мог видеть его. Велено меня не пускать к нему, а его ко мне» (см. т. 63). Младший сын Сютаева, Иван Васильевич (р. 1856 г.), глубже двух старших братьев воспринял влияние своего отца. В то время когда В. К. Сютаев пришел самобытным внутренним процессом к отпадению от православия и, приказав вынести из дому иконы, навлек на себя как этим, так и другими открытыми заявлениями своих новых взглядов озлобление священников и крестьян, Ивану Сютаеву было всего 17 лет, и всё происшедшее произвело на него очень сильное впечатление. В 1877 г., когда ему нужно было отбывать воинскую повинность, он, руководствуясь своими религиозными убеждениями, отказался от исполнения военных обязанностей, за что просидел несколько лет в разных местах заключения, в том числе и в Шлиссельбургской крепости. После освобождения он работал одно время вместе с братьями в Петербурге. Интересовавшийся Сютаевым-отцом и его сыновьями Чертков в письме от 15 июня 1884 г., между прочим, писал Толстому: «В Петербурге я повез Крамского [художника И. Н. Крамского] к сыновьям Сютаева, которые там работают в монументальной мастерской. Мы имели с ними два непродолжительных свидания и много тот, к который был в солдатах. Он 2½ года пробыл в крепости, из них 5 месяцев был в сумасшедшем доме на испытании и 1½ года отслужил; но не присягал. Вы его видели. Его зовут Иван, маленькой ростом. Мы с ним во всем согласны, кроме внебрачных отношений, кот которые он считает не грехом. Он впрочем согласился, что это зло. Он пробыл у меня 3 дня, и мы полюбили друг друга. Я шутя говорил, что я бы его истолок с вами в ступе и сделал бы из вас двух людей прелестных. Разумеется это вздор, и Бог знает лучше, и вы лучше, какой вы есть. — Еще получил «В чем моя вера», напечатанное по-немецки и прекрасно переведенное.6 Немецкий перевод книги «В чем моя вера?»: Graf Leo Tolstoy. Worin besteht mein Glaube. Eine Studie. Aus dem russischen Manuscript übersetzt von Sophie Behr. Dunker und Humbiot. Leipzig, 1884—85. — Ничего еще не знаю о том, отозвалось ли оно там в ком нибудь. Это была радость для меня, больше дурная, тщеславная. Передайте мой привет вашей матушке. Е. И. Шувалова сказала мнѣ, что, по ея мнѣнію, мы полюбимъ другъ друга. И я былъ этому очень радъ.

Еще хочется вам сказать: вы мало обращаете внимание на искушение Христа в пустыне. Мне это место ужасно близко и постоянно служит руководством. Нельзя искушать Бога — ни тем, чтобы убить себя, ни тем, чтобы отступать от тех требований тела, которые вложены в нас Отцом же. Должно себя лишать, но есть тот предел, где я, моя душа, мое сердце, моя мысль перестают действовать свободно и по Божьи. А вы делаете это. Не ломайте слишком круто своих привычек — сна, еды, даже увеселений, отдыха, под к которым я разумею искусство — чтение — музыка.

Полностью печатается впервые. Отрывок был напечатан в Б, III, Госизд., М., 1922, стр. 4. На подлиннике пометки рукой Черткова: «М. 14 ноября 84» (вероятно соответственно штемпелю отправления) и «№ 36». Датируем, исходя из того, что в Москве штемпель отправления мог соответствовать дню написания письма, но мог быть положен и на следующий день.

Повидимому, Чертков, уехав из Москвы утром 7 ноября в Лизиновку, послал Толстому телеграмму немедленно по приезде на ближайшую к ней железно-дорожную станцию Россошь или даже с дороги, потому что Толстой говорит в своем письме о получении этой телеграммы в тот самый день, когда он послал свою, т. е. 8 ноября. Телеграмма эта не сохранилась, но судя по тому, что Толстой, как это видно из его письма, показал ее тетке Черткова гр. Шуваловой и ее приятельнице Пейкер, в ней не заключалось ничего интимного и затрагивающего вопрос об обстоятельствах, при которых он уезжал из Москвы. Почти немедленно после отсылки этой телеграммы Чертков должен был получить телеграмму Толстого от 8 ноября, но, повидимому, и она не дала ему еще возможности найти в себе настроение, нужное для откровенного объяснения с Толстым по вопросу о неприятно поразившем его разговоре с ним и с Ге-младшим [см. комментарий к п. № 33 от 7 ноября], и только по получении взволнованного письма Толстого, написанного в ночь с 7 на 8 ноября, он чистосердечно высказался на эту тему. К сожалению, это письмо Черткова тоже не сохранилось.