I. ВАРИАНТЫ ИЗ ЧЕРНОВЫХ АВТОГРАФОВ И КОПИЙ

* № 252 (рук. № 96. T. IV, ч. 1, гл. V).1 Автограф.

Губернаторша подошла к ним.

— А тут есть одна дама, которая тебя очень хочет видеть. Ведь ты позволил мне так называть тебя, Nicolas?

— О да, ma tante.2 [тетушка.] Кто же это?

— Это одна Малвинцева. Она рассказывала про твое геройство, как ты спас там где-то одну девицу.

— Вот как!

— Да, она3 тетка Ма Малвинцева здесь в Воронеже, с княжной Марьей Болконской. Ого! как покраснел. Что, или?..

— И не думал, полноте, ma tante.

— А знаешь, вот это бы тебе точно партия. Я тебя истинно люблю. Хочешь, я тебя живо сосватаю?

Губернаторша подводила его в это время к старушке. Это была тетка княжны Марьи, с которой княжна жила теперь в Воронеже.

— Я, ma tante, как следует солдату, ни от чего не отказываюсь, никуда не напрашиваюсь.

— Ну, помни же.

Они подошли к рябой старушке. Старушка, тетка княжны Марьи, стала благодарить Nicolas за спасение ее племянницы. Княжна Марья никуда не ездила. Она вся была в своем горе — потере отца, в заботах о племяннике.4 И главное она

— О, это такой ангел! Надеюсь, вы посетите нас, граф?

Nicolas обещал, и, странное дело, он чувствовал, как он краснел, говоря о княжне Марье. Не то, чтобы он был влюблен в нее. Нельзя было быть влюбленну в княжну Марью, но отчасти как будто совесть его мучала в чем-то по отношению к княжне Марье и отчасти что-то странное,5 не любовь, а связь неразрывного чувства. не такое, какое было с другими, чувствовалось ему в его отношениях к княжне Марье.

— Потом что ужасно, — говорила старушка, — это то, что мы ничего не знаем о князе Андрее. Мы знали, что он был в Бородинском сражении. — Старушка вздохнула, — но что и как.

Nicolas ничего не мог сказать и обещал побывать и, стараясь избавиться от повторения благодарения и рассказа о том, как необыкновенно вел себя Nicolas при спасении княжны Марьи, он отошел от своей названной тетушки.

Маленькая губернаторша положила свою пухленькую ручку на рукав Nicolas и повела его в диванную, из которой бывшие тотчас же ушли, чтобы не мешать губернаторше.

— Нет, право, mon cher,6 мой друг, — сказала губернаторша с серьезным выражением маленького доброго лица, — право, дай я тебе устрою это. Я уверена, твоя maman меня благодарить будет. Право, какая девушка — прелесть. И она совсем не так дурна.

— Совсем нет, — как бы обидевшись, сказал Nicolas.

— Да, да, — как бы сама с собой говоря, сказала губернаторша, — а вот что, mon cher, entre autre. Vous êtes trop assidu auprès de l’autre, la blonde.7 мой друг. Ты слишком ухаживаешь за той белокурою. Муж уж жалок, право.

— Ах нет, мы с ним друзья, — в простоте душевной наивно сказал Nicolas.

— Нет, право, он похудел даже, — и губернаторша засмеялась старушечьим мелким смехом. — А вот княжна. Рок головы ищет, — прибавила она. — Для меня сделай это: поезжай, а я свое дело сделаю.... Княжна Марья, фонарь.

______________

Усталость ли от поездки нынешнего дня, мрачное и огорченное лицо мужа, которое теперь, после слов губернаторши, заметил Nicolas, или вообще усталость от всей этой губернской жизни, потерявшей теперь новизну, только вдруг Nicolas сделалось скучно и, когда он лег в постель, совсем не те мысли, которые он вызывал, шли ему в голову.

10 На полях конспект, развитый в дальнейшем тексте: Сватовство. Везде сводят. Nicolas возмущается и мирится с этим, как в Тильзите. Известие из Москвы. Хитрое письмо к Nicolas от Сони. Фаталистическое. Как женился по любви и несчастен. Он говорит княжне Марье, что не судьба — и дружбу. Княжна Марья счастлива и жертвой и признанием в любви. — — Вы знаете Софи? Мы были влюблены — то есть,11 были и теперь то же самое. Но ну да, дело в том, что я, по правде,12 вам сказать я обещал жениться и женюсь на ней.13 с радостью, но я знаю, что это убьет maman, и правда, что ежели дом и подмосковная не продадутся, наши дела совсем расстроились. И для Софи какая же жизнь будет — мать в отчаянии, в бедности. Но

— Mon cher, mon cher!14 — Дружок мой. Как же ты судишь. А твоя maman? Это убьет ее — раз. Потом Софи, ежели она девушка с сердцем, какая жизнь для нее будет — мать в отчаянии, дела расстроены, — нет, mon cher.

Nicolas молчал. Ему приятно было слышать эти доводы, но говорить нечего.

— Напиши ей.

— Нет, ma tante, я обещал, и15 Зач.: <ее уби убить > жениться на другой это убить Софи. Ужасное положение!

— Ах, mon cher, mon cher.16 Les mariages d’amour [браки по любви]. Это беда и надписана след. фраза. Как ты еще молод.

— Но что вы мне посоветуете?

— Ты женишься на княжне Марье, ежели Софи откажет тебе?

— Да еще17 вопрос пойдет ли за меня княжна Марья?

— Нет, ты женишься?

— Обещать не хочу, а....

— Ну, хорошо.

18 На другой день приехал курьер из Москвы и привез известие о ее оставлении. Известие это взволновало город, в особенности тех, которые имели дома и родных в Москве. Nicolas в этот же день с тем же курьером получил письмо от матери накануне отъезда, в котором она между прочим [писала] о том, что последняя надежда их рушилась, что дом и подмосковная остались не проданы и что теперь всё именье должно пойти за долги. Невольно, получив это известие, Nicolas вспомнил о разговоре накануне с губернаторшей. Вместо зач. вписан следующий абзац. На19 другой следующий же день губернаторша, с тем особенным жаром, с которым бездетные добрые женщины увлекаются сватовством, занялась своим делом. Она написала письмо графине о своих планах и намерениях и в графинином письме вложила другое — Соне.

20 Соне она писала В письме этом она,21 говорила, что объясняя Соне положение Nicolas и всего его семейства, обращалась к ее великодушию. И на другой же день губернаторша съездила к княжне Марье и22 уст устроила сделала такой план общественных увеселений, при котором Nicolas и княжна Марья каждый день должны были быть вместе.23 На полях конспект:<Неделя жизни. Фонарь. Неделя сватовства. Письмо Сони о князе Андрее и Наташе и объяснение <и от>. Приезд княжны Марьи. Смерть князя Андрея.>

В этот же день Nicolas, по обещанию своему, поехал к княжне Болконской. Княжна Марья сидела в низенькой гостиной за пяльцами. М-llе Bourienne и тетушка сидели за круглым столом.24 Маленький и вписано след. слово. 7-летний Николушка сидел на скамеечке у ее ног.

Первое чувство, возбужденное в Николае княжной Марьей, было чувство жалости. Она, видимо, тщетно боролась с своим волнением и с желанием не показать его в то время, как ожидала входа гостя. Она опустила глаза, когда он вошел. И увы! Он должен был признаться, что она дурна. Но как только она взглянула на него своим глубоким, страдавшим взглядом, сознание это тотчас же исчезло. В лице ее, некрасивом, как некрасивы бывают транспаранты без освещения, был зажжен25 яркий ясный свет и свет огонь, и26 свет огонь этот освещал и играл на всем, что окружало ее. Свет этот не был ярок и светел, но чувствовалось его сильное и прочное освещение.27 Княжна Марья всё носила

Лицо княжны Марьи изменилось совершенно в ту минуту, как вошел Nicolas, не только на его глаза, но и на глаза В Воurienne и М Мальвинцевой . В лице ее, в глазах (глаза были всё ее лицо) не было того ясного, невинного, простого света, который бывает у людей не страдавших, не думавших, не изучавших себя и потому довольных собою, той светлости, которая в высшей степени была в Nicolas; но в ней был глубокий свет, застилаемый внутренней, вечно недовольной собой работой.

Nicolas видел ее28 краси красивою некрасивою, но привлекательною, жалкою и значительною. Как только он увидал ее, он почувствовал, что как будто вступил в новый29 теплый и стройный и простой мир.

[Далее от слов: Разговор был самый простой и незначительный. Они говорили о Москве, невольно, как и все, притворяясь преувеличивая свою печаль об этом событии, кончая словами: и добродушно-весело стал целовать мальчика близко к печатному тексту. T. IV, ч. 1, гл. VI.]

— Славный, славный, княжна.

Когда Nicolas уходил и целовал [ее руку], княжна30 приняла поразила Nicolas своим важным и холодным тоном. Она спасалась от обхватившей обхватившего ее душу радости в этом холодном тоне.

______________

32 Губернаторша не медлила и на др другой Nicolas и княжна Марья почти каждый день бывали вместе, и, очевидно для всех, их умышленно оставляли наедине.

В первое время это33 волн волновало возмущало Nicolas. Бессознательно он чувствовал, что тут что-то нехорошо, но потом вдруг он рассердился на себя и на всех и, как в Тильзите, не позволил себе усумниться в том, хорошо ли то, что признано всеми хорошим, точно так же и здесь не позволил себе мудровать, а предоставил себя той власти, которая его, он чувствовал, непреодолимо влекла куда-то. Он знал, что, обещав Соне, сделать предложение княжне Марье — есть то, что он называл подлость. И он знал, что подлости он никогда не сделает.

Но он знал тоже, не знал, а в глубине души чувствовал, что как-то сделается то, что он без подлости женится на княжне Марье и что бороться против этого напрасно.34 Целая неделя прошла таким образом. Губернаторша не говорила более с Nicolas о занимавшем их деле. Она ждала ответа на письмо, которое она написала Соне. В письме этом она, объясняя Соне положение Nicolas, всего семейства и выгоды брака с княжной Болконской, обращалась к ее великодушию. В конце недели с 2-м курьером пришел ответ. Соня писала, что она понимает всю его жертву и что она никогда не примет ее и просит его жениться и быть счастливым. С этим же курьером Nicolas получил письмо от матери, в котором описывались отъезд из Москвы, свиданье Наташи с князем Андреем и возобновление прежних отношений. В присутствии губернаторши прочтя письмо, Nicolas решил ехать к княжне Марье и объявить ей о ране князя Андрея и о том, где он находился. На полях: Княжна Марья растрогана раной князя Андрея, искренно рада его возвращению к Наташе и счастлива жертвой.

35 Начало — копия конца предыдущего варианта. Зач.: Бессознательно он и надписано рукой Толстого: Николай Николай чувствовал, то36 тут что-то нехорошо, но потом вдруг он рассердился на себя и на всех и и надписан рукой Толстого весь конец фразы. его сватают и женят и, вспоминая свое прежнее презрение к бракам, составляемым таким образом, свои насмешки над37 свахами теми, которые поддавались свахам, он удивлялся самому себе, он не противодействовал тому, что с ним делали. Как в Тильзите, он не позволил себе усумниться в том, хорошо ли то, что признано всеми хорошим, точно так же и38 здесь не позволил себе мудровать, а предоставил и вписан рукой Толстого дальнейший текст, кончая: последнее и предоставил теперь он после короткой, но искренной борьбы между39 желанием попыткой устроить свою жизнь по своему разуму и смиренным подчинением обычному и принятому всеми людьми, он выбрал последнее и предоставил себя той власти, которая его, он это чувствовал, непреодолимо влекла куда-то. Он знал, что, обещав Соне, — сделать предложение княжне Марье — есть то, что он называл подлость. И он знал, что подлости он никогда не сделает. И он знал,40 тоже и вписаны рукой Толстого след. четыре слова. и не то, что знал, а в глубине души чувствовал,41 что как-то все-таки сделается то, что он без подлости женится на княжне Марье и что бороться против этого напрасно. Далее автограф до конца варианта. что, отдаваясь теперь во власть обстоятельств, людей, руководивших им, он не только не делает ничего дурного, но делает что-то очень, очень42 серьезное и важное — такое важное, чего он еще никогда не делал в жизни.

В отношениях его с княжной Марьей ему постоянно чувствовалось что-то совершенно особенное от всех прежних отношений с другими женщинами. И особенность эта заключалась в каком-то грозном, таинственном и привлекательном ужасе, который он испытывал в ее присутствии. Образ жизни его в Воронеже и во время поездок его на заводы был такой же, как и прежде: он ухаживал за хорошенькими дамами, танцовал необыкновенным губернским образом,43 ухаживал с значительной улыбкой беседовал с хорошенькими барышнями и совсем или очень редко думал о княжне Марье. Даже ежели и когда он думал о ней, он никогда не думал так, как он без исключения думал о всех барышнях, встречавшихся ему в свете, не так, как он долго и когда-то с восторгом думал о Соне. О всех барышнях, как и почти всякий честный молодой человек, он думал, как о будущей жене, примеривая в своем воображении к ним все условия супружеской жизни: белый капот, жена за самоваром, женина карета, ребятишки, maman и papa, их отношение с ней и т. д. и т. д. Но когда он думал о княжне Марье, на которой его сватали, он никогда не мог ничего представить из будущей супружеской жизни. Ежели он и пытался, то всё выходило нескладно и фальшиво. Он только думал о ней, о ее свойствах, наклонностях, обдумывал и вспоминал ее выражения и, с несвойственной ему проницательностью, делал общие, всегда самые лучшие, выводы о ее характере. В ее присутствии Nicolas тоже испытывал совершенно особенное чувство. С другими дамами и девицами, которые занимали его, он часто сам с собою наедине придумывал то, что он скажет с тою или другою дамою, когда увидится с ней: так с блондинкой он говорил ей те самые мифологические комплименты, которые он говорил другим прежде и не для нее приготовил, но с княжной Марьей было совсем другое. Что бы он ни думал о ней, ни приготавливался ей сказать — как только он был с нею, он не мог говорить того, что хотел, а говорил и делал то, что хотел кто-то другой. И всё это делалось и говорилось в ее присутствии как-то нечаянно, как будто помимо его воли. И всегда что-то не именно тяжелое, но трудное — не игрушечное — было в их свиданиях.

Княжна Марья испытывала то же самое в отношении Nicolas. Также она никогда не мечтала о нем, также она при нем подчинялась какой-то невидимой силе, которая руководила ею, и также она до подробностей изучала его и не в том смысле, хорошо ли он танцует, не играет ли он в карты и нет ли у него долгов, постится ли он и ходит ли к обедне, а в изучении его задавала себе относительно его самые странные — общие вопросы. Она по словам и выражениям его добиралась, есть ли у него снисходительность к слабостям других, есть ли привязанность к месту, есть ли любовь к детям (эту последнюю она нашла в нем), как будто ей нужно было знать всё это.

Письмо губернаторши к графине и Соне было получено Ростовыми в Москве в последних числах августа.44 в то время, когда Москва Графиня, несмотря на суету и волнение, в которых находились в то время все московские жители, отвечала тогда же и губернаторше, изъявляя полное сочувствие ее планам, и писала Николаю, описывая ему теперь уже определившееся, верное разорение всего семейства по случаю невозможности продать дом и подмосковную и ни слова не говоря о княжне Марье. Она знала его45 характер еще отроческую привычку всегда, как будто выказывая свою возмужалость, не слушаться ее советов.

46 Получив Прочтя свое письмо, Соня Получив письмо из Воронежа от почти неизвестной ей особы, Соня быстро пробежала его глазами до подписи, вспомнила имя губернаторши и опять с радостной тревогой, — не читая, пробежала глазами мелкие французские строки, в которых встречались слова: Nicolas и votre cousin.47 [Николай и ваш двоюродный брат.] Ей представилось, что какое-то неожиданное большое счастье48 ожидает объявляется этим письмом. Но, начав читать то ласковое, льстивое вступление, которое губернаторша предпосылала своему предложению: connaissant votre générosité et la noblesse de votre coeur,49 [зная ваше великодушие и благородство вашего сердца,] Соня опять просмотрела вперед, увидала слова: la charmante princesse Marie Bolkonsky,50 [прелестная княжна Марья Болконская,] Соня вдруг багрово покраснела и зарыдала. Она всё поняла. И, читая51 подробности] письмо от слова до слова, она находила уже в нем всё знакомое. Вмешательство постороннего человека, подтверждение этим посторонним человеком того же, что говорила до сих пор одна графиня, и оскорбило Соню, и убедило ее, что они были правы, а она была неправа. Надо было пожертвовать собой для счастия его и для счастия всей семьи, которая вскормила и воспитала ее. Жертвовать собой для счастия других было привычкой Сони. Ее положение в доме было таково, что только на пути жертвования она могла выказывать свои достоинства и она привыкла и любила жертвовать собой. Но прежде во всех действиях самопожертвования она с радостью сознавала, что она, жертвуя собой, этим самым возвышает свою цену в глазах себя и других и становится более достойной Nicolas, которого она любила больше всего в жизни. Но теперь жертва ее должна была состоять в том, чтобы отказаться от того, что для нее составляло всю награду жертвы, весь смысл жизни. И этого она не могла. И в первый раз в жизни она почувствовала досаду, злобу ко всем, в особенности к этой, вмешивающейся не в свое дело чужой женщине, почувствовала горечь к тем людям, которые облагодетельствовали ее для того, чтобы больнее замучить, почувствовала зависть к Наташе, никогда не испытывавшей ничего подобного, никогда не нуждавшейся в жертвах и заставлявшей других жертвовать себе и все-таки всеми любимой. И в первый раз почувствовала, как из ее тихой,52 лелеянной [?] чистой любви к Nicolas вдруг начинало вырастать страстное чувство, которое стояло выше и правил, и добродетели, и религии. Под влиянием этих чувств Соня перестала плакать, и, невольно выученная своей зависимой жизнью скрытности, она на вопрос графини, от кого было письмо, сказала, что оно было от ее дяди. Соня решилась не отвечать ничего и ждать свидания с Nicolas, в котором она решилась не освободить, но, напротив, навсегда связать себя с ним.

Хлопоты и ужас последних дней в Москве заглушили в Соне тяготившие ее мрачные и сухие мысли. Она рада была находить спасение от них в практической деятельности. Но когда она узнала о присутствии в их доме князя Андрея, несмотря на всю искреннюю жалость, которую она испытала к нему и к Наташе, радостное и суеверное чувство того, что бог не хочет53 разру разрушить того, чтобы она была разлучена с Nicolas, охватило ее. Она знала, что Наташа любила одного князя Андрея и не переставала любить его. Она знала, что теперь, сведенные вместе в таких страшных условиях, они снова полюбят друг друга и что тогда Nicolas нельзя будет жениться на княжне Марье. Несмотря на весь ужас всего происходившего в последние дни и во время первых дней путешествия, это чувство радости и сознание вмешательства провидения в дела ее, преобладало в Соне и странно поражало иногда чуткую Наташу.

В Троицкой Лавре Ростовы сделали первый привал на своем путешествии.54 Граф на Во вре время В этот день князю Андрею было гораздо лучше и между им [и] Наташей было объяснение, вследствие которого Наташа объявила отцу и матери, что она невеста князя Андрея,55 что он отказывается от этого только потому, что боится умереть, но что она, Наташа, без этого и просила, чтоб их образовали. Монах прочел им молитву и сказал короткое слово над постелью, на которой лежал князь Андрей, заставил их поцеловаться и, пожелав исцеления от недугов телесных и душевных, благословив их, ушел.

Из Троицы граф и графиня писали [1 неразобр.] сыну, объявляя ему о всем том, что случилось со времени их отъезда из Москвы, и Наташа, по уходе монаха, под диктовку князя Андрея, писала княжне Марье, уведомляя ее о своем положении и приглашая ее вместе с Николушкой переехать в Ярославль, где они могли быть все вместе.

На гостинице Лавры, в больших комнатах, отведенных настоятелем своим давнишним посетителям и вкладчикам Ростовым, в этот день происходила смешанная — тревожная, горестная и радостная, трогательная суматоха.56 Монахи выходили Соня с Наташей после обеда, когда князь Андрей задремал, пошли служить молебен угоднику и обе одинаково усердно благодарили за одно я то же и молились об одном и том же: о сохранении жизни князя Андрея. Возвращаясь из57 церкви собора, Наташа, робкая и умиленно счастливая, шла подле Сони.

— Соня! Да, он будет жив? — сказала Наташа. — Соня! Как я счастлива и как я несчастна. Соня, голубчик! — и Наташа расплакалась.

58 Соня была умилена и размягчена всем. Когда она Вернувшись59 домой на гостиницу, Наташа, узнав, что князь Андрей проснулся, взглянула в зеркало, не видя себя, но только для того, чтобы узнать, не красны ли ее глаза.

— Пойдем вместе к нему, Соня, — сказала она, — он любит тебя. Они вошли к князю Андрею, к жениху, который высоко лежал на подушках,60 Лицо его покрытый синим одеялом. Лицо его было строго и недовольно, когда барышни вошли в комнату. Увидав их, он поспешно и притворно изменил выражение своего лица.

— А, вы были у угодника? — сказал он. — Я рад, что вы были.61 Послали княжне Марье письмо, да

Наташа взяла его за руку и села подле него.

— Ах! — вдруг почти вскрикнула Соня.

И князь Андрей и Наташа оглянулись на нее.

— Что ты? — спросила Наташа.

Соня взволнованно покраснела.

— Знаешь, что я вспомнила, Наташа? Я вспомнила наше гаданье на святках, помнишь, когда мы ездили к Мелюковым.

— Ах да, ты в зеркало смотрела, ты видела его? — сказала Наташа, широко раскрывая глаза. Но62 тот тотчас в ту же секунду Наташа как будто вспомнила, что теперь она не может отдаваться одним своим чувствам. Даже в мелочи она не смела теперь удивляться, радоваться или волноваться, не узнав прежде,63 как хочет как ее господин и обладатель смотрит на это. Она вдруг остановилась в выражении своего удивления и на князя Андрея посмотрела вопросительно и искательно, как умная собака смотрит на хозяина.

— Вы, может быть, не верите этому, князь? — сказала Соня, обращаясь к князю Андрею, заметив64 вопроси вопросительный взгляд Наташи, — но это необыкновенно. Я видела, видела в зеркало вот это самое. Я видела, что вы лежите, покрыты чем-то синим и подле вас сидит Наташа, — рассказывала Соня то, что она тогда придумала, глядя в зеркало, и то, что потом, отпечатавшись в ее воспоминании,65 было также представлялось ей столь же действительным, как и всякое воспоминание, основанием которого была не выдумка, но действительность. Она только прибавила теперь, что синим был покрыт князь Андрей, и прибавка эта не поразила Наташу, напротив, ей именно поразительным казалось то, что еще тогда Соня сказала, что князь Андрей был покрыт чем-то синим.

Когда Соня и Наташа рассказали подробно, как это всё было, Соня еще раз обратилась к князю Андрею с вопросом, верит ли он в это. Наташа не спрашивала, она знала по выражению лица своего66 пов повелителя хозяина, что он скажет, что верит, но что в этих словах будет другое значение, значение, которое она чувствует, но не понимает. Действительно, князь Андрей так и отвечал, как она предполагала.

— Отчего же вы думаете, что я не поверю? Нет, я теперь во всё верю после того, что она (он взглянул на Наташу) сделала со мной, захотела связать себя с у..... Я во всё верю, — прибавил он, пожав руку Наташи.

— Что ж, послали письмо сестре? — сказал он, естественным путем мысли наведенный на воспоминание о том, что в этом письме он писал, чему не верил, что его рана идет очень хорошо.

— Нынче вечером пошлют, — сказала Соня и, желая уйти, чтобы оставить их одних, вспомнив, что ей самой надо было написать письмо, вышла из комнаты. Соня была67 умилена размягчена и взволнована всем, что происходило в этот день, в особенности тем таинственным совершением гадания, которое она сейчас видела, и ей чувствовалась потребность личного умиления. Она вспомнила о письме губернаторши и сейчас решилась отвечать на него. Теперь, когда она знала, что по случаю возобновления помолвки Наташи с князем Андреем Nicolas не мог жениться на княжне Марье, она с радостью почувствовала возвращение того настроения, полного и трогательного настроения самопожертвования, в котором она привыкла и любила жить. Она знала, что теперь ей не нужно отказывать Nicolas, потому что его женитьба на княжне Марье невозможна, но она ни разу не подумала об этом и со слезами на глазах и с радостью сознания совершения великодушного поступка она, несколько раз прерываясь от слез, которые отуманивали ее бархатно черные глаза, она написала одно трогательное французское письмо губернаторше, другое такое же Nicolas.

Страшные известия о Бородинском сражении, о наших потерях убитыми и ранеными родных и знакомых и, наконец, известие о потере Москвы были получены в Воронеже в начале сентября. Княжна Марья, узнав из газет о ране брата, была в горести, близкой к отчаянию, и сбиралась ехать отыскивать его, как слышал Николай от губернаторши. Сам Nicolas68 окончив свою покупку лошадей, собирался уех уехать не видал в последнюю неделю княжну Марью, и мысли его были69 соверш совершенно далеки от этого затеянного сватовства.

Получив первое письмо от матери с известием об окончательном разорении по случаю непродажи дома и подмосковной и об оставлении Москвы, он не то чтобы испытывал отчаяние, злобу или месть к врагам и т. п., но ему стало всё скучно, досадно в Воронеже и всё как-то совестно и неловко. Он почти грубо отвечал на заискивания губернаторши о сватовстве, торопился окончанием покупок и часто несправедливо приходил в горячность с своим слугой и вахмистром. 9 сентября,70 он собрался ехать и делал прощальные визиты накануне дня, в который он собирался ехать, курьер из армии привез ему в Воронеж письма Ростовых.71 (Новая глава) Приезд курьера во всю эту осень 1812 года был событие; но приезд курьера 8 сентября был для всех воронежских жителей событием необычайным. Курьер этот привез известие о убитых и раненых в Бородинском сражении и известие об оставлении Москвы и оставлении неприятелем Получив письмо Сони, губернаторша, уже давно покушавшаяся это сделать, тотчас поехала к княжне Марье и сделала ей предложение от имени На полях: Письмо Сони, написанное из Троицы. Отношения Nicolas к княжне Марье, что-то грозное и ужасное. Он никогда не думает и не мечтает о ней и в ее присутствии (и она также) его охватывает власть чья-то.

Получив письмо отца и матери, писанное в Лавре, в котором описывался отъезд из Москвы, странная случайность,72 сведшая приведшая раненого князя Андрея в их дом, и примирение и73 новое образование Наташи с князем Андреем в Троице, Nicolas в ту же минуту поехал с этим письмом к княжне Марье.

В письме два раза повторялись, что по мнению доктора рана не так опасна. Кроме того, ежели произошло обручение, то надо было предполагать, что рана была незначительна.

Nicolas был очень счастлив получением этого письма. Он радовался за счастье Наташи, радовался за княжну Марью, которая, как он слышал, считала рану своего брата смертельною, радовался за то, что он объявит ей это и что между ним и ею уничтожатся эти неприятные, натянутые, произведенные сватовством — отношения.

Nicolas ехал к княжне Марье с убеждением, что он первый привезет ей известие о ее брате. Но с тем же курьером, с которым Nicolas получил свое письмо, княжна Марья получила из Троицы же письмо от брата, который писал ей74 где и с кем о том, что рана его не опасна, о том, с кем и где он находился, но ни слова не писал о возобновлении прежних отношений с Наташей (он просил Наташу отложить это до приезда сестры).

С этим же курьером губернаторша получила свое письмо от Сони и, как ни чувствовала добрая старушка несвоевременность сватовства в такое время, соображая то, что Nicolas завтра уедет и для нее навсегда исчезнет возможность принять участие в этом, составлявшем главную радость ее жизни, особенно в этом случае, она поехала к княжне Марье и, сначала приняв участие в ее радости о хороших известиях о брате, сделала ей формальное предложение от имени Ростова.

Княжна Марья побледнела, как полотно, и, широко раскрыв глаза, долго молча смотрела на губернаторшу, потом вдруг зарыдала и75 убежала и вписаны след. два слова. хотела уйти от нее.

— Не говорите мне про это! Никогда не говорите, — рыдая проговорила княжна Марья удерживавшей ее губернаторше. — Я не могу, не могу думать о себе теперь. Не могу, не могу, я чувствую, что я дурная женщина. Ах, не говорите мне, не говорите ему, — и княжна Марья убежала от губернаторши.

Прошло92 две четыре недели с тех пор, как Пьер был в плену. Он знал, что Москва вся сгорела и разграблена,93 видел он слышал по разговорам присоединяемых пленных и французских караульных солдат, что положение французов нехорошо, но общий ход дел не интересовал и не радовал его. В эти94 две четыре недели плена, лишений, унижений, страданий и главное — страха Пьер пережил больше, чем во всю свою жизнь.95 С тем свойственным ему безумием Он с безрассудным упрямством поддерживал при всех допросах, которые ему делали продолжал говорить, что он не скажет, кто он такой, и вследствие этого положение его в плену на первом допросе, который ему делали, продолжал говорить, отрекаясь от всякого намерения поджигательства. Так как он не хотел сказать, кто он такой, он содержался в плену наравне с низшим сословием русских пленных.

В разоренной и сожженной Москве, в дурную и холодную погоду, начавшуюся в сентябре,96 было так же ужасно, как он испытал почти крайние пределы физических лишений и страданий и ужасов, которые может переносить человек. Но, благодаря своему сильному сложению и здоровью, которого он не знал до сих пор,97 и благодаря гордому сознанию того, что от его воли зависело бы улучшить свое положение, открыв французам, кто он такой, он переносил все эти страдания лучше многих из своих товарищей по плену. И эти-то страдания и в особенности тот ужас смерти, который он испытал в плену, и заставили его в это короткое время пережить столь многое98 и совершенно невольно для него изменили весь его взгляд на жизнь. и дали ему то спокойствие и довольство собой, к которым он тщетно стремился прежде.

Он долго99 бился в своей жизни искал с разных сторон этого успокоения, согласия с самим собою, того, что так поразило его в солдатах в Бородинском сражении, он искал этого в филантропии, в масонстве, в рассеянии светской жизни, в вине, в геройском подвиге самопожертвования, он искал этого путем мысли и все эти искания и попытки обманули его. И он, сам не думая о том, получил это успокоение и это согласие с самим собою только через страдания физические и нравственные, через ужасные полчаса, которые он провел с мнимыми поджигателями на Девичьем поле.

Вот как это было.

В первый день офицер и солдаты, взявшие Пьера, обращались с ним на гауптвахте сомнительно, почтительно и враждебно. Еще чувствовалось в их отношениях к нему и сомнение о том, кто он такой — не очень ли важный человек — и враждебность вследствие их личной борьбы с ним.

Но в тот же вечер, как слышал Пьер от солдат и пленных, и офицер и караульные увлеклись грабежом дома гр. Каменского, на который, как и вообще в то время в Москве, стоило одному человеку наложить руку, чтобы стая других французов же увлеклась тем же. Вероятно, под влиянием этого увлечения грабежом перед утром к Пьеру в отдельную комнату, где он содержался эту ночь, вошли два поляка-улана и перед сменой своего караула сняли с него кольцо, жилет и сапоги.

[Далее от слов: Когда в утро другого дня пришла смена, кончая: — Запишите. Это нехорошо, очень нехорошо, — строго сказал ему один из членов близко к печатному тексту. T. IV, ч. 1, гл. IX.]

На четвертый день пожары начались на Зубовском валу и не караульный, а другой офицер вошел в комнату, где содержались пленные, с списком в руках, сделал перекличку, назвав Пьера celui qui n’avoue pas son nom,100 тем, который не хочет назвать своего имени, и распределил всех по разным местам.

Пьера с 13 другими, опять босиком, как он был, повели на Девичье поле и поместили там в балагане, выстроенном посередине поля. Проходя по улицам, Пьер с любопытством оглядывался и везде видел обгорелые стены каменных и торчащие печи деревянных домов. По всей Москве дымилось и кое-где еще горело. Пьер тогда еще решительно не понимал радостного значения сожженной Москвы и с ужасом смотрел на эти пожарища. Он видел над разрушением русского порядка установ установление ф французского п порядка .

На Девичьем поле Пьер пробыл еще 4 дня и во время этих дней из разговора французских солдат узнал, что все содержащиеся здесь были судимы за поджигательство и что ожидают только решения маршала.

Эти первые дни до 8-го сентября, дня, в который Пьера повели на вторичный допрос, были самые тяжелые для Пьера. Но 8-го сентября был тот день, в который он в час пережил больше, чем во всю свою жизнь. Это был кризис, после которого он получил то успокоение, в котором он с тех пор и находился.

[Далее от слов: 8-го сентября Пьера с другими под конвоем 20 пехотных солдат повели через поле к дому с огромным садом на правой стороне Девичьего поля, кончая: Не договорив начатого, он махнул рукой и пошел прочь близко к печатному тексту. T. IV, ч. 1, гл. X—XI.]101 Далее в рукописи следует текст, относящийся к гл. XII, ч. 2. Был опубликован в сб. « Лев Николаевич Толстой», изд. АН СССР, М. 1951, стр. 624—626.

Только когда Пьер был приведен назад в балаган и оставлен один, он понял ясно всё то, что угрожало ему и от чего он спасся, и он понял, как мало значения имела его жизнь.102 Ему

Он с этого дня так равнодушен стал к жизни, что как будто в этой казни был казнен и он — прежний Пьер, а теперь жил в нем новый, другой человек.

С этого дня совершился в Пьере тот переворот, который дал ему103 давно то успокоение, к которому он так давно стремился. И успокоение это пришло ему не путем мысли. Он вовсе не думал о себе во всё это время, не думал о том, лучше ли, покойнее ли он стал. И именно от этого-то он был лучше и покойнее. Первые дни после преступного убийства, которое он видел, он не мог закрыть глаза без того, что чтобы не видеть перед собою всё те же страшные лица невольных убийц и невинных жертв, и по ночам на него находил суеверный страх чего-то, и в сновидениях ему представлялось всё то же. Но зато всякое пробуждение и радостное сознание того, что это было только во сне, доставляло ему неизвестное прежде наслаждение. —104 Дальше текст зачеркнутого автографа.

С первого же дня после казни — сейчас, как только пленных ввели назад в балаган, Пьер почувствовал в первый раз, что все те условные преграды — рождения, воспитания, нравственных привычек, которые до тех пор отчуждали его от товарищей — были уничтожены. Пьер с этого дня сблизился с своими товарищами — солдатами, крепостными и колодниками. И в этом сближении нашел новое, еще не испытанные105 неиспытанное им106 насла наслаждение интерес, спокойствие и наслаждение. С этого же дня только вполне оценил Пьер наслаждение обеда из соленых огурцов, которых не ели французы, требухи вареной и хлеба, наслаждение тепла, когда он укладывался рядом с старым солдатом, укрыв укрываясь с головой кафтаном в углу балагана, наслаждение ясного дня и вида солнца и Воробьевых гор, видневшихся из двери балагана. Всё это было точно новое, никогда не испытанное, но все эти неоценимые, вдруг открытые наслаждения были ничто в сравнении с теми бесчисленными нравственными наслаждениями, открывшимися ему с того же дня.107 Как будто просеяв все

На душе у него было ясно и чисто. Те страшные минуты, которые он пережил, как будто смыли навсегда из его воображения и воспоминания те мысли и чувства, которые прежде представлялись ему важными. Ему не приходило и мысли ни о России и войне, ни о Наполеоне и геройском намерении убить его, ни о своем великодушном пожертвовании имением и спасении ребенка, ни о звере Апокалипсиса и о спасении человечества, ни даже о своей страстной любви к Наташе. В душе его, как сквозь сито просеянные, остались только самые дорогие зерна человеческих стремлений.

Пьер в своей жизни имел избыток всего, что только могут желать люди. Теперь же он испытывал лишения, которых не испытывают самые несчастные из людей, и потому он мог желать всего. И из этого всего он так ясно видел теперь то, что было существенное благо, и то, что было ложь. Как ему странно было вспоминать теперь, как он, теплый, сытый, безопасный, лежал в своем кабинете и чувствовал себя несчастным. Теперь он понимал, что для счастия жизни нужно только жить без лишений, страданий, без участия в зле, которое делают люди, и без зрелища этих страданий.108 И это так легко было Тихий уголок где-нибудь, ясное солнце, садик, занятие, первое, которое встретится, свободное занятие, думал он, еще приятнее [?], больше ничего мне не нужно. Наташа! Когда она вспоминалась ему, ему было совестно. Чего ему нужно было от себя и от нее? — спрашивал он себя, не понимая. Теперь, ежели бы он встретил ее, он бы рад был, посидел бы с ними, поговорил, послушал, как она поет, и поехал опять бы к себе в свой маленький домик с садиком. Пообедал, выспался бы, согрелся бы и занялся бы чем-нибудь, как теперь.

Все эти непонятные для самого Пьера в другое время мечтания теперь доставляли ему огромное наслаждение. Все мечтания его стремились к тому времени, когда он будет свободен. Ему казалось, что он был очень несчастлив теперь, но он заблуждался. Это ограничение свободы и мечтаний, эти лишения и страдания, эти надежды и ужасы были лучшее счастье, которое испытывал Пьер до того времени. Теперь он считал себя несчастным, но впоследствии и всю свою жизнь Пьер с восторгом думал и говорил об этом месяце плена и с слезами в душе думал о том, что никогда не возвратятся те сильные и радостные ощущения и то спокойствие душевное, которое он испытывал в этот месяц плена.>

С первого же дня после казни,110 Зач: Пьер до половины сентября поступив в новое товарищество пленных, Пьер почувствовал, что прежде бывшие между им и его товарищами условные преграды рождения, воспитания, нравственных привычек — теперь не существовали более. Прежде Пьер111 во время сражения и после в Москве во время выхода народа за Трехгорную заставу старался сблизиться с народом, теперь же вовсе не думал о нем, сближение это сделалось само собою и доставило Пьеру тоже [?] новые, не испытанные им до сих пор наслаждения.

Из числа 23 человек самых разнообразных характеров и званий: офицеров, солдат, чиновников, которые потом как в тумане представлялись Пьеру, в памяти его остался навсегда112 и он особенно сблизился с одним раненым унтер-офицером унтер-офицер Томского полка, взятый французами113 на пожаре Гостиного двора. Унтер-офицера этого в гошпитале, с которым он особенно сблизился. Унтер-офицера этого звали Платон Каратаев. Он был тамбовец и говорил тамошним говором, выговаривая ц вместо ч.114 Это был В воспоминании Пьера этот человек остался олицетворением всего русского, доброго, счастливого и круглого.115 Коротко об обстриженная Голова у него была совершенно круглая, как большой мяч. Глаза, очень приятные, большие, карие, были116 правиль правильные круглые, усы и борода, отрастая вокруг рта, составляли круг, рот117 шел полукругом вниз раскрывался овалом, близким к кругу, волоса вокруг лба всегда имели вид круга, руки118 толстые пухлые были почти круглые, плечи округлялись в спине,119 ноги стремились к изогнутому наружу в коленах круглому положению. грудь была высокая, округленная, руки он всегда носил в округленном положении, как будто готовился обнять что-то.120 Даже самый рост небольшой, фигура его, широкая во все стороны при небольшом росте, приближалась к кругу. Все морщины на его лице — около глаз и рта были круглые. Он был невысок ростом. Зубы, ярко белые, крепкие, которые все выкатывались своими двумя полукругами, когда он смеялся (что он часто делал), были все крепки, ни одного седого волоса не было в его волосах и бороде, но по рассказам его о121 Суворовских походах, в которых он участвовал 10-летним солдатом, ему должно было быть 122 не менее гораздо за 50 лет.

Всё лицо было весьма приятно, голос у него был тихий и почти нежный. Говорил он очень складно и кругло, всегда заканчивая свою речь123 и голосом и беспрестанно прибавляя народные ласкательн ласкательные и беспрестанно украшая ее поговорками, пословицами и ласкательными мужицкими словами, из которых в особенности он часто употреблял «соколик».124 Все не то что любили его, но всем очевидно было так легко с ним, что его присутствия не замечали, как не замечают присутствия света. Он говорил с тем Он говорил с теми русскими старыми приемами ласки и вежества, с которыми говорят в дальних деревнях. Попав в плен и обросши бородою, он, видимо, отбросил в несчастии всё напущенное на него солдатское и125 усвоил свои старые мужицкие приемы. с удовольствием возвратился к старым мужицким приемам и речи. Он неохотно говорил про свое солдатское время, и когда рассказывал, то преимущественно из старых и, видимо, дорогих ему воспоминаний крестьянского быта. Поговорки, которые он говорил очень часто, не были те солдатские, большей частью неприличные и бессмысленные присказки, но это были большей частью изречения того свода глубокой житейской мудрости, которой живет народ.126 На полях рукописи рукой Толстого записан ряд народных пословиц и поговорок. См. т. 13, «Планы и заметки к «Войне и миру», вар. № 33, стр. 46 — 47. Платон Каратаев127 казалось не знал ничего128 на свете наизусть, кроме тех солдатских ответов, которые он в рекрутстве выучил из-за сильных побоев, и он не знал ни одной поговорки и пословицы. Когда Пьер, иногда пораженный смыслом его речи, просил повторять сказанное, Платон Каратаев не мог вспомнить того, что он сказал минуту тому назад, и, когда он говорил свои речи и начинал их, казалось, не знал, чем он кончит. Он был как бы живой сосуд, наполненный чистейшей народной мудростью, сам не зная этого. На всё всегда он был согласен, всем всегда доволен, на всё у него было словечко, иногда шуточное, иногда поразительно глубокое и тем более поразительное, что он говорил иногда совершенно противуположное тому, что он говорил129 час прежде, но и то, и другое было справедливо. Одно, что он не любил, это было драки, ссоры, брань, которые случались в балагане. В этих случаях он, видимо, приходил в беспокойство и до тех пор не успокоивался, пока ему не удавалось помирить ссорящихся. Физические силы и поворотливость его были таковы130 особенно первое время плена, что, казалось, он не понимал, что такое усталость и болезнь. Каждый день утром и вечером он молился на восток, быстро крестя свой лоб и грудь и шопотом приговаривая: «Господи помилуй. Богородица, помилуй, Никола угодник, помилуй и спаси нас» и потом, ложась, говорил вслух: «положи, господи, камушком, подыми калациком». И поутру вставал, подпрыгивая, и тоже вслух говорил: «лег — свернулся, встал — встряхнулся». Он никогда не бывал без работы и всё умел делать, он шил рубашки и сапоги, пёк, варил, тесал, строгал, и131 редко всегда находил себе дело. Он любил говорить и говорил хорошо; но любил тоже слушать.132 и умел Он любил слушать сказки, которые был в балагане один мастер рассказывать, но более всего любил слушать рассказы о настоящей жизни и так ласково и внимательно умел слушать, так кстати вставить словцо, что Пьер никому с таким удовольствием и подробностями не рассказывал с вою жизнь, как этому солдату.

Когда Пьера в первый раз ввели в новый балаган, все знали уже всё, что с ним было. Все оглянулись на него с любопытством, но первое время никто не подошел. Первый133 подошел приветствовал его Платон Каратаев, сидевший в углу за тачанием сапогов.

— Здравствуйте, барин, соколик, — сказал он.134 подходя к нему и подавая ему руку не тем приемом, которым пожимают руки выучившиеся тому от господ, где пожатие это имеет различные оттенки, а тем простым, мужицким приемом, который выражает неотвергаемую ласку. — Милости просим в наши хоромы.135 Мы живем В тесноте, да не в обиде. У нас житье136 здесь хорошее — обиды нету.137 Сюда, сюда Вот тут и садись,138 говорил он, провожая его в угол подле своего места. В лице его была жалость и желание помочь и разве развеселить рассеять испуганного Пьера. — проговорил Каратаев, опрастывая ему место.

Пьер оглянулся на голос, и в круглом лице и глазах этого человека он почувствовал успокоение и подошел к нему.

Платон Каратаев, взглянув на Пьера, покачал головой.

Его огорчило, видимо, выражение отчаяния, бывшее на лице Пьера, и он тотчас же обратился к нему с веселой дружеской речью, рассказывая, как они живут тут, и не расспрашивая. Другие пленные, офицеры и чиновники, перебив Платона Каратаева, стали спрашивать Пьера о том, откуда он и что с ним было. Пьер рассказывал. Каратаев молча слушал, шевеля скулами (это была его привычка), и только139 один раз пр прибавил когда Пьер рассказывал о том, как их судили,140 вздохнув прибавил: «Где суд, там и неправда, соколик», — вздохнув, встал и, достав картофелю печеного и черного хлеба, принес Пьеру.

— Покушай, соколик, с голоду Малашки и Алашки всласть. Вот так-то, — прибавил он, когда Пьер улыбнулся и141 принялся взял картофель.

Из всех людей, бывших в балагане, Платон Каратаев более всех привлекал к себе Пьера (из офицеров в особенности один, который говорил по-французски, отталкивал от себя Пьера), и он не142 послушался перешел по приглашению господ на их сторону, а остался на том месте, куда сел рядом с Каратаевым. Когда офицеры ушли и Пьер поел, Платон Каратаев стал спрашивать Пьера, каким образом он попался. Пьер рассказал ему, как он бросился на фр французов , чтобы отнять женщину.

— Да что же ты, соколик, в ее вклепался-то? Ты это напрасно сделал. По моему разуму.

— Я рассердился, — отвечал Пьер, — и не думал, что будет.

— Своему гневу господин, всему господин — так-то. А то жил бы ты себе на воле, пил бы, ел всласть, а то какую нужду увидал. Ноготь увяз, всей птичке пропасть. Да ты, милый человек, не тужи. От сумы да от тюрьмы никогда не отказывайся. Они дадут ума. А у бога милости много. Думаешь, пропал, а глядишь — лучше прежнего поднимешься. Несчастье на костылях, а счастье на крылах. Не успешь глянуть — прилетит. Так-то, друг мой любезный, — начал он, видимо, длинный рассказ, — жил я еще дома. Вотчина у нас богатая, земли много.143 Важно Хорошо живут мужики. И наш дом слава богу, сам сём батюшка косить выходил. Жили, как у Христа за пазухой. Случись...144 батюшке в набор, нашу семью на первую очередь поставили. Хорошо. — и Платон Каратаев рассказал длинную историю о том, как он145 украл лошадь у мужика попался в воровстве леса и был забрит в солдаты, вследствие чего избавил от ставки старшего семейного брата.

Было уже темно в балагане, когда Платон Каратаев146 всё рассказывал своим приятным голосом. кончил свой рассказ.

— Так я сужу: у бога всего много. Ты что, женат, соколик? — спросил он, — дети есть? Дом есть? — расспрашивал он, видимо наслаждаясь вперед благообразным счастьем, в котором он представлял себе житье Пьера.

— Так-то, не тужи. Покорись беде, и беда покорится, старички говаривали. — И он встал, начал креститься, приговаривая шопотом, потом быстро лег, проговорив: «Положи, б боже , камушком, подними калациком».

С этого дня между Пьером и Платоном Каратаевым установилась тесная дружба.

Пьера в этот день не отвели назад в сарай, а одного, отделив от других, оставили на новой гауптвахте на Девичьем поле. О нем ожидали какого-то особенного распоряжения. И когда это распоряжение пришло, его повели194 в балаган пленных. куда-то. Солдат, ведший его, поздравил его с тем, что он так хорошо отделался, и объявил ему, что он теперь поступает в разряд военнопленных. Пьер не понимал того, что ему говорили. Его способность соображать и мыслить, потерянная им с ударами барабанов, еще не возвращалась к нему. Балаган, в который привели Пьера вечером195 на другой и заменено: в в день казни, был один из десятка таких балаганов, построенных французами из обгорелых бревен, досок и тесу на левой стороне Девичьего поля. На196 три каждый такой балаган была своя кухня и при всех балаганах были сменявшиеся караулы французских солдат. Тот балаган, в который ввели Пьера, разделялся на два отделения: одно для офицеров, другое для солдат. Отделения ничем матерьяльным не были разграничены между собой, но отделения эти существовали. У офицеров были лавки, два стола и койки, у солдат спали на соломе на земле, и только одна дверь на кольях служила им вместо стола. Офицеров, в том числе два штатские чиновника, было восемь, солдат было 15 человек.197 На полях конспект: Смех. Бл[агодаря?] Христа. Хочется плакать, [?] все добрые. Быстрое соображение. Далее переработанный текст копии вар. № 256.

Когда Пьера ввели в единственную дверь балагана, офицеры и солдаты окружили нового товарища, расспрашивая его, кто он, где взят и что с ним было. Офицеры, в особенности один старый поручик с подвязанной щекой и желтым лицом, очевидно первенствующий здесь в балагане, узнав в Пьере человека высшего сословия, повел его в свое отделение. Солдаты, хотя и в плену, оказывали офицерам должное уважение и только позволили себе подойти и молча слушать то, что рассказывал Пьер подвязанному поручику, посадившему Пьера подле себя. Пьер, радостно оглядываясь на участливые глаза, глядевшие на него со всех сторон, рассказал всё, что с ним было, умолчав о своем намерении убить Наполеона и о спасении девочки. Он сказал, что он был московский житель, имел дом свой198 и остался в Москве.

— Фамилия ваша? — спросил поручик.

— Безухий! — сказал Пьер.

— А то граф Безухой есть, — сказал офицер. — Почему ж они вас сюда прислали?

— Я сказал перед тем, как нас вели, что я ополченный офицер.

— Какой чин? — строго спросил поручик.

Пьер, помолчав, сказал, что он был переименован [?] в полковники. Ему одинаково не хотелось сказать неправду и не хотелось сказать свой чин, боясь, что это заставит его товарищей расспрашивать его дальше. Но известие, что Пьер был полковник, было принято поручиком и всеми очень просто. Ему не поверили.

— Что ж, надо вас поместить, — сказал поручик. — Мусье! — крикнул он часовому, глядевшему в дверь. — Ла ли пур мусье офисье.

— C’est bon, c’est bon. Le caporal va venir,199 [— Хорошо, хорошо, когда капрал придет,] — отвечал часовой.

— Платон! Соколик! — крикнул поручик, обращаясь к одному из солдат, окруживших их. — Ты барину устрой переночевать где. А уж у них вытребую кровать и сонник. Ведь не собаки же.

— Что ж, мы барина у себя пригородим, — отвечал приятно-ласковый голос. — В тесноте, да не в обиде.

Пьер оглянулся на голос и увидал среднего роста человека в солдатской шинели и лаптях, круглыми, добрыми глазами смотревшего на Пьера.

— Милости просим, соколик, милости просим, — проговорил этот человек и легким, быстрым шагом пошел в солдатское отделение. Через несколько минут, в продолжение которых Пьер продолжал рассказывать свои похождения и в особенности казнь, поразившую200 поразившая всех слушателей, солдат с круглыми глазами вернулся и поставил перед Пьером деревянную чашку с похлебкой и ложкой. Пьер рассказывал казнь и все молча слушали. Солдат с круглыми глазами тоже остановился против Пьера.

<— Да за что их расстреляли? — спросил один молодой офицер.

— Они прочли конфирмацию, — отвечал Пьер, сам взволнованный своим рассказом. — Комиссия судила.

— Судили? — вдруг сказал солдат с круглыми глазами. — Кто судил-то, где суд, там и неправда, старички говаривали, а вот покушай-ко наших щец: с голоду Малашке и Алашки всласть, — сказал он, и круглая улыбка просияла на его лице, и полукруги ярких, белых зубов выкатились из-за его губ.

Все засмеялись.

— Куфарка-то наша какова! Ай да Соколик! — послышались голоса.

Пьер тоже засмеялся, глядя на доброе лицо солдата, и взялся за ложку.

Он был голоден и с наслаждением стал есть похлебку, во время еды глядя на солдата с веселым лицом, стоявшего над ним.>

202 Зач. текст переработанной копии вар. № 257: (Новая глава) На другой день Пьера перевели из разряда подсудимых в разряд пленных в балаган на Девичьем поле с другими подсудимыми отвели назад в сарай на Крымском броде. В первую ночь Пьер он не мог закрыть глаз без того, чтобы не видеть перед собою всё те же Вместо зач. написан рукой Толстого дальнейший текст, кончая словами: он слышал треск ружей и видел перед собой (стр. 38). После казни Пьера по приказанию французского офицера отделили от других подсудимых и оставили одного203 на гауптвахте в прихожей небольшого дома Девичьего поля. О нем ожидали какого-то особенного распоряжения, и когда это распоряжение пришло, караульный офицер поздравил его с тем, что он прощен и поступает теперь в разряд военнопленных. Пьер не понимал того, что ему говорили, потерянная им в то время, как ударили в барабаны, способность мыслить и соображать еще не возвратилась к нему. Молча и неподвижно сидя на204 гауптвахте, на том месте лавке, куда его посадили, Пьер205 два часа не шевелил шевелился то открывал, то закрывал глаза. Он закрывал их с тем, чтобы заснуть и забыть то, что он видел. Но только что он закрывал глаза, как опять он слышал треск ружей и видел перед собой206 Следующие одиннадцать слов — исправленная Толстым копия. страшные207 и простые лица невинных жертв и еще более страшные208 и испуганные лица невольных убийц.209 И по ночам на него несколько, как только смерклось, нашел находил, как в детстве суеверный страх чего-то сверхъестественного. В сновидениях ему представлялось, что его убивают, что он убит уже. Во сне он видел эту ночь только одно: он видел, что его и что он убивает кого-то. Но зато всякое первое пробуждение после этой страшной ночи и радостное сознание того, что это было только во сне, доставили ему неизвестное ему прежде наслаждение. С этого же дня только в первый раз Пьер вполне оценил полное и сильное наслаждение еды, когда хотелось есть, питья, когда хотелось пить, сна, когда хотелось спать, тепла, когда было холодно, разговора с товарищами, когда хотелось поговорить и послушать человеческого голоса. Когда его на другой он в этот первый день перевода из разряда подсудимых в разряд военнопленных перед вечером вышел из балагана на Девичьем поле . Выйдя на воздух, Пьер вдруг очнулся. Он понял, что он жив и что его ведут теперь не на казнь, а к новым товарищам. Он оглянулся вокруг себя, увидал блестящие в лучах заходящего солнца купола и кресты Новодевичьего монастыря, увидал лесистые холмы Воробьевых гор и извивающийся над рекою и скрывающийся в синей дали лесистый берег, он ощутил почувствовал прикосновение свежего воздуха, увидал голубое небо с чешуйчатыми облаками и услыхал звуки летевших домой в Кремль через поле галок, он в первый раз понял условность случайность тех зол и вечность тех благ, которые окружали его. Пьер почувствовал новое, не испытанное им радостное умиление жизни, и благодарность за обилие этих благ, которое окружало его охватило его. Чего же еще нужно? «Как это я не знал прежде, как это всё хорошо», думал он. Ему вдруг захотелось и есть, и спать, и говорить. Он обратился к солдатам, спрашивая их, можно ли ему будет поесть там, куда его ведут. Ему отвечали, что он всего найдет в балаганах и что пленных офицеров хорошо содержат. Солдат, отвечавший Пьеру, показался ему необыкновенно добрым и веселым. Ему не отвечали. Пьер понял, что ему не отвечали только оттого, что им не велено было говорить с пленным, но что эти солдаты жалели его и рады бы были помочь ему, потому что и они были такие же прекрасные и добрые, как солнце и небо. Но все эти неоценимые, вдруг открытые наслаждения были ничто в сравнения с теми бесчисленными нравственными наслаждениями, с каждым днем открывавшимися ему с того же после дня казни. В казни, при которой он присутствовал, был казнен, казалось, тот старый человек, которого так тщетно пытался победить в себе Пьер посредством масонских упражнений. На душе у него было ясно и чисто. Те страшные минуты, которые он пережил, как будто смыли

На него находил ужас, и он опять открывал глаза.

Караульные солдаты предлагали ему есть, заговаривали с ним, но он только отрицательно качал головой.

Перед вечером210 уж яркое солнце садилось два солдата повели Пьера в балаганы пленных. Балаганы эти были построены рядами из обгорелых досок, бревен и тесу вверху поля против месторасположения двух французских полков.

Пьер шел в том же состоянии убитости и непонимания. Он ничего не видел и не слышал вокруг себя.

Солдаты с Пьером остановились у крайнего балагана, пока встретивший их унтер-офицер пошел распорядиться, куда поместить нового пленного. Пока Пьер стоял тут, он слышал из-за досчатой стены говор многих русских голосов и ругательства211 Благо[даря?] Христа, борода не пуста: три волоска и те взъерошимшись, — сказал один насмешливый голос и в балагане и за ругательствами вдруг послышался дружный хохот.212 при звуке которого, как солнечным светом, радостью обдала душу Пьера. В то же

«Ах, мне только быть с ними». В то же время несколько человек русских, увидав нового товарища, высунулись к нему из балагана, и унтер-офицер, указав конвойным на третий балаган с края, ввел туда Пьера. Человек 20 русских офицеров и солдат, все с радостными добрыми лицами, как казалось Пьеру, окружили его.213 расспрашивая его, рассказывая про свое житье в плену и предлагая ему чаю, похлебки, говядины, хлеба, водки. Его расспрашивали, ему рассказывали, ему предлагали поесть. Пьер не успевал слушать и рассказывать и с благодарной улыбкой оглядывался вокруг себя.214 Все знали уже, что он был присужден на казнь, и все с любопытством и участием спрашивали его.

Пьер отвечал, как умел, на все вопросы. Ему так просто и радостно было со всеми этими людьми,215 Он чувствовал, что все они его братья но он не мог складно рассказывать, потому что челюсти его дрожали и он с страхом стыда чувствовал, что вот-вот он расплачется.

Пьер216 Пьер исправлено из: Пьеру. Далее зачеркнуто: не только неприятно было говорить о дальнем и прошедшем ничего не рассказывал о том, что было до 3-го сентября,217 но он218 сам как будто не верил тому, что было прежде. Все его воспоминания как будто начинались с пленения Москвы, как будто он начал жить только с 3-го сентября.219 Он Его И все расспрашивали его преимущественно о том, как он остался в Москве, как попался, как и за что его судили?220 Вообще расспрашивали о том, что было с ним в самое последнее время, а не о том, что было прежде. А главное о казни.

На вопрос о том, как его фамилия, он отвечал: Безухий, но говоря граф, и никто не обратил на это внимания. Многие офицеры знали221 имя фамилию графа Безухого, но поняли, что это был только однофамилец; когда он на вопрос о том, какого он чина, отвечал, что он зачислен полковником в ополчении, никто не обратил на это внимания, все поняли, что он говорит неправду, потому что может говорить, что хочет, но это не помешало общему к нему участию.222 С этого дня Пьер в первый раз в еде узнал наслаждение еды когда был голоден. Когда ему принесли картофельную похлебку с большим куском говядины, Пьер, испытывая неиспытанное наслаждение еды, прекратив разговор, весь погрузился в еду, только благодарными и радостными глазами оглядываясь вокруг себя.

После еды Пьер почувствовал еще более дружеское чувство ко всем окружавшим его людям и, укрепившись нервами, не чувствуя более дрожания челюсти, рассказал все подробности казни, которые он видел. Но, не докончив еще рассказа, который теперь больше волновал его слушателей, чем его самого, Пьер начал зевать и тянуться. Один из офицеров, говоривший по-французски, пошел к караульным [сказать] о том, чтобы Пьеру дали койку, которые были у всех офицеров; но Пьер, прося офицера не беспокоиться, сказал, что ему очень хорошо будет на земле, на соломе, так, как спали солдаты.223 в одной, солдатской, стороне балагана Он, зевая, встал и в сумерках балагана пошел на другой конец, отыскивая себе место для ночлега. Один из офицеров, молоденький мальчик с выдавшимися скулами, пошел с ним, чтобы помочь ему устроиться. Офицер добрый, сказочник.

— Завтра мы от них вытребуем вам всё, — говорил офицер. — Ужасные сукины дети, я вам скажу. Ежели не просить... они ничего не сделают, ну да Иван Федор Федорович майор им задаст — он сейчас жалобу. Он умный и славный человек.

— Вы все так добры, — отвечал Пьер. — Я как в рай попал к вам.

— Ну, не очень-то рай, а порядочно, да, говорят, размен скоро. Это — наш сказочник — пресмешной.

Разговаривая, Пьер разглядывал в сумерках группы и отдельные фигуры солдат. В одном месте сидели, стояли и лежали человек 10 около сказочника, который громким, книжным голосом говорил:

— И вот, братцы мои... тот самый прынц, который — (он особенно протянул и ударил слово который) и, остановившись, поглядел на Пьера, помолчал и продолжал: «вот, братцы мои, тот самый прынц, который...» В другом месте солдаты играли в какую-то игру, в третьем — два о чем-то доверчиво разговаривали. Многие но одиночке сидели на соломе, что-то работая, некоторые спали. Все эти лица, фигуры, позы, звуки голосов — всё это было такое знакомое, родственное, любезное Пьеру,225 Как будто все что ему вдруг всех хотелось и слышать и видеть.

— Да вот здесь, — сказал офицер, указывая на пустое место на соломе у стены. — Ребята, тут местечко барину дайте.

— Что ж, можно, — откликнулся голос.

— Да, вишь, ловок226 Зап.: куда ж я уберу работу-то , я и так Миронова Миронову вчерась задавил, — сказал другой.

— Ну, вздор, вздор! — сказал офицер.

— Или в углу, там у Платона просторно, — сказал опять тот, который228 говорил, что не соглашался пустить.

— Какого Платона? — спросил офицер.

— Каратаева, в углу-то. Да вот он сам.229 Пьер оглянулся на указанного солдата и увидал того, кого называли П Платоном К Каратаевым .

Среднего роста, несколько сутуловатый230 круглый в груди и плечах человек в лаптях и солдатской шинели, слегка раскачиваясь и кругло неся руки, как бы собираясь обнять ими что-то, легким шагом подошел к ним.

— Дравиц порубил, — сказал этот человек с тем веселым оживлением, которое бывает у людей после физического труда, и тотчас же он прибавил:

— Что ж, положим у себя. Места много. Солома нынче свежая. Пойдем, барин, пойдем, соколик, — обратился он к Пьеру. Солдат этот говорил231 чрезвычайно не то чтоб быстро, но споро, не то чтобы он торопился говорить, но слова его вылетали из него, как будто они были тут уж во рту, как будто они нечаянно, переполняя его, выскакивали из него. И голос у него был поющий и приятный. Звук его голоса и манера говорить поразили Пьера.232 Солдат имел во всей своей фигуре что-то успокоительное и круглое. Он, следуя за ним, ближе пригляделся к нему, и фигура, и приемы, и походка этого солдата подтвердили в Пьере его первое впечатление чего-то особенно приятного, успокоительного, и естественного, и круглого в этом человеке. Его движения были точно так же, как и его слова, не быстры, но споры: за одним движением как-то кругло следовало сейчас другое, и ни в одном движении не было заметно ни усилия, ни задержки, ни медлительности, ни торопливости. Подойдя к углу балагана, он нагнулся, взбил солому, подвинул, передвинул рогожки, подложил соломы в голова, прихлопнул рукою и встал.

— Ну вот и милости просим, соколик. В тесноте, да не в обиде, — сказал он, садясь на солому и указывая Пьеру подле себя. Пьер сел, не спуская глаз, рассматривая в233 темноте сумерках своего соседа, в котором он видел что-то особенно значительное и знакомое.

Первое впечатление, полученное Пьером от этого человека, было впечатление чего-то естественного, доброго и круглого. Всё, что он мог видеть из фигуры и лица этого солдата, было круглое. Голова, с которой он снял шапку, была совершенно круглая, большие глаза — круглые, рот, улыбка — круглые, усы и борода, обраставшие234 Далее переработанная копия автографа, см. вар. № 256, стр. 27. вокруг рта, составляли круг,235 морщины на лице все были круглые грудь была высокая, округленная, спина округлялась в плечах, кисти рук были круглые.236 но руки он держал в округленном положении, как будто собирался обнять что-то. Над зачеркнутым рукой Толстого на полях вписан дальнейший текст до конца абзаца. Далее также автограф вместо зач. копии. Еще прежде замеченный Пьером запах пота при приближении этого человека теперь усилился, когда Пьер лег с ним рядом, но запах этот был не неприятен Пьеру, а имел в себе что-то тоже значительное, естественное и круглое.

Солдат, как только сел на место, с той особенной споростью движений, которая так поражала Пьера, оглянул соседа и, вероятно предположив, что он хочет спать, тотчас же принялся за различные дела. Он акуратно размотал бичевочки, которыми были завязаны его лапти, разулся, развесил свою обувь на колушки, вбитые у него над головами, достал ножик и кусок дерева из-под изголовья и начал237 строгать резать что-то, то поглядывая на Пьера, то прислушиваясь к сказочнику, то сам с собой чуть слышно посвистывая и покачивая головой. Пьер думал сначала, что он заснет, но вид этого человека с его устроенным в углу хозяйством, с его спорыми, спокойными движениями привлекали всё его внимание, и он, не спуская глаз, смотрел на него.238 Построгав Порезав свою палочку, — это была ложка, которую делал солдат, — когда в балагане всё стало стихать, он так же уверенно, как будто до известного часа и минуты было назначено работать, вдруг239 взял перевернулся,240 чтобы положил на место ложку и ножик, встал и пошел к выходу.

— Ишь, шельма, пришла, — услыхал Пьер опять его ласковый голос, — пришла, шельма, помнит. Ну, ну, буде. — И солдат, отталкивая от себя шавку, прыгавшую к нему, вернулся к своему месту, сел. Собака легла у его ног.241 — Что, спишь, соколик? Спите, барин? — спросил солдат почти осторожным шопотом. — Нет, я не сплю, — ответил Пьер, приподнимаясь. Солдат взглянул на Пьера и что-то хотел опять делать.

— Ты давно здесь? — спросил Пьер.

— А, не спите, барин, — сказал солдат со своей242 быстротой споростью речи. — Я-то? В то воскресение меня взяли. Из гошпиталя в Москве. Вот вторая неделя пошла.

— Что ж, тебе скучно тут? — спросил Пьер, приподнимаясь.

— Как не скучно, соколик! Меня Платоном Каратаевым звать, — прибавил он, видимо с тем, чтобы облегчить Пьеру обращение к нему. — Соколик прозванье. Как не скучать. Москва — она городам мать.243 Так-то. Как не скучно на это смотреть. Москву заполонили, всю. Расею забрали. Как не скучно.

— Что ж ты думаешь, что уж конец России? — сказал Пьер.

— Расеи конца сделать не можно, — спокойно и споро отвечал Платон, — потому Расеи да лету союзу нету. А по грехам. Покорись беде, и беда покорится. Терпеть надо. Да наше дело такое.244 Не так живи, как хочется, а как бог велит.

[Далее от слов: Как же вы, барин, попали-то к нам. А? кончая: прислушиваясь к мерному храпенью тотчас же заснувшего Платона, лежавшего подле него близко к печатному тексту. T. IV, ч. 1, гл. XII.]

В балагане, в который поступил Пьер, было 23 человека пленных солдат, офицеров, чиновников. В замкнутой жизни этого небольшого общества людей, несмотря на исключительное положение — неволи, бедности, лишений, в к которых они находились, сложились также резко и определенно все те формы жизни,245 которые составляют всегда в которых всегда и везде выражается человечество. Сделалось само собой разделение труда: одни солдаты занимались грубой работой, другие — устройством, третьи — высшими соображениями. Образовались классы высших (майор, чиновник и Пьер), средних — офицеров, фельдфебеля и246 некоторых почти [?] еврея и низших — солдат. Отделился не класс — разряд людей: художников, поэтов, мыслителей (сказочник, шутник-солдат, Пьер, Каратаев), разряд людей, доставлявших духовную пищу. Выразилось вечное свойство человеческой природы: тщеславие. Люди гордились и тщеславились, выдумывая себе предлоги тщеславия: кто своим знанием французского языка, кто своим платьем и знакомствами. Чувство собственности, — хотя и, казалось бы, нечего было этим людям иметь собственного — точно так же связывало и разделяло людей. Играли в шашки и карты на деньги, которые некуда было употребить, и на платье и сапоги. Солдаты играли в бабки на бабки, которые не имели, казалось бы, никакой ценности, но которым придана была общим согласием искусственная ценность и можно было радоваться приобретению и печалиться потере их.

Точно так же, как и в каждом человеческом обществе, каждый человек, входивший в это общество, стремился занять высшее положение и от этого приходил в столкновение с другими и после ссор, иногда — драк, узнав свои и чужие силы, занимал то место, которое по его относительной силе подобало ему. То, что совершается и во всяком другом обществе, в каждом государстве — совершалось здесь, только гораздо очевиднее — совершалось то непостижимое сближение людей вследствие близости друг к другу. Совершалось то, что испытывает каждый человек, просидев в одной комнате несколько часов с другими людьми, когда входит новый человек. Новый человек — чужой, а те, с которыми пробыл три часа — [свои], и новый человек чувствует это и робеет в словах и походке. Совершалось то, совершенно тожественное притяжению атомов и отталкиванию атомов. После недели пребывания247 В рукописи повторено слово: недели Пьер почувствовал, что это все свои — совершенно свои, а остальные, даже русские — совсем чужие, такие же чужие, как французы, и более чужие, чем французы, ходившие в караул.

Когда Пьера ввели к новым товарищам в балаган на Девичьем поле, на лице его еще были признаки испуга, страданья, покоренности — было общее выражение преступности, которое, независимо от виновности или невиновности, бывает на лицах людей, поставленных в положение преступников.249 Из 23 человек пленных самых разнообразных званий и характеров (офицеров, солдат, чиновников), которые были в балагане, недоверчиво, любопытно оглянули большого, толстого человека в кучерском кафтане, с испуганным, преступным лицом введенного к ним, и никто первым не хотел обратиться к нему. Выражение лица Пьера стало еще более робкое и жалкое, когда

Пьер, остановившись посередине балагана, оглядывал вокруг себя.

— Милости просим в наши хоромы. У нас житье хорошее. Милости просим, соколик, — вдруг послышался Пьеру из угла балагана приятно-ласковый и спокойно-веселый голос, очевидно к нему обращавшегося человека.

Пьер оглянулся на голос и в углу балагана увидал250 небольшого среднего роста человека251 с круглым лицом круглой, отраставшей бородкой в солдатской шинели и лаптях. Человек этот сидел, подвернув ноги калачиком, за тачанием сапогов.252 Он круглыми, большими, добрыми глазами ласково смотрел на Пьера и в В глазах, в звуке голоса этого человека было выражение спокойствия, добродушия и ласки. Пьер253 невольно улыбнулся в ответ на его слова. подошел к нему.

— Вот тут и садись, соколик, — проговорил254 круглый этот человек, опрастывая подле себя место. — В тесноте, да не в обиде.

Первое впечатление Пьера255 чего-то доброго и круглого при первом обращении этого человека еще более подтвердилось, когда он подошел к нему. Человек этот — чрезвычайно спокойный, добрый и твердый. Голова у него была совершенно круглая, как большой мяч. Глаза, очень приятные, были большие, карие и круглые. Рот раскрывался почти кругом, когда он говорил,256 и два полукруга белых, крепких зубов виднелись из-под усы и борода, обраставшие вокруг рта, составляли круг, морщины на лице все были круглые, грудь была высокая, округленная, спина округлялась в плечах, и кисти рук были круглые, и руки он держал в округленном положении, как будто собирался обнять что-то.

— Откуда бог принес? — сказал он, когда Пьер подошел к нему, и, привстав, протянул ему свою257 заскорузлую небольшую круглую руку. Это было не то пожатие руки,258 которому от высших классов выучились дворовые, но то которое принято в высших классах, но то народное пожатие руки, которое означает особенную ласку, вызываемую только исключительным случаем встречи или прощанья. Пьер понял это.259 Солдат Круглый человек, взглянув поближе на Пьера, видимо огорчился выражением страдания и ужаса, еще бывших на лице Пьера, и хотел помочь ему, утешить или хоть развеселить его. Не дожидаясь ответа на свой вопрос, он тотчас же стал рассказывать про себя, как он остался раненым в Москве и как французы взяли его.

— Звать меня Платоном, соколик,260 Каратаевым прозвали Соколиком прозваны.

Несколько человек пленных, в том числе один офицер, теперь, когда Пьер уселся подле Платона, подошли к ним и261 офицер стал стали спрашивать Пьера, кто он, откуда он и что с ним было. Пьер отвечал на все вопросы и рассказывал им о казни, о том, как его262 взяли и судили. Платон молча слушал, шевеля скулами.

— Э! Э! соколик, соколик, — сказал он, вставая. — Судили? За что тебя судили? Да и кто судил-то? Где суд, там и неправда. Так-то старички говаривали, соколик. — И со вздохом сказав эти слова, он пошел в другую сторону балагана и принес Пьеру печеного картофелю и черного хлеба.

— Покушай, соколик, — сказал он. — С голоду Алашки и Малашки всласть.

Пьер, поблагодарив его, взял картофель и, чувствуя голод, начал есть, кусая его. Платон осторожно взял у него из рук картофель, достал из-за спины тупик и, положив на свою черную ладонь картошку, правильно разрезал, посолил и поднес Пьеру. Несмотря на сильный особенный запах сапожного товара и еще чего-то особенного, который распространял вокруг себя Платон и который остался на картофеле и хлебе, Пьер с удовольствием поел то и другое.

— Вот так-то, соколик, — прибавил он.

Вступив неожиданно в самые простые и почти дружеские отношения с своими товарищами, Пьер поместился рядом с Каратаевым.

Когда Пьер поел263 и они остались вдвоем и другие пленные отошли от них, Платон стал спрашивать Пьера о том, что ему в рассказе Пьера, очевидно, было непонятно, именно то, зачем он стал драться с мародером. То, что Пьер бегал за ребенком, это Платон понимал и не то что одобрил, но видел в этом настоящее дело, но зачем он подрался с мародером, этого он не мог, видимо, уяснить себе.

— Да что ж ты, соколик, в ее вклепался? Что ж она тебе родничная?

— Нет, я рассердился, — отвечал Пьер. — Мне гадко видеть было, что он обижает ее.

— Эх, соколик, своему гневу господин, всему господин, так-то. А пожил бы ты себе на воле, ел, пил бы всласть, а то какую нужду увидал. Ноготок увяз, всей птичке пропасть. Да ты, милый человек, не тужи. От сумы да от тюрьмы никогда не отказывайся.

Он помолчал. — Думаешь пропал, а глядишь, лучше прежнего поднимешься. Несчастье на костылях, а счастье на крылах, старички говаривали. Не успеешь глянуть — прилетит. Так-то, друг мой любезный, — начал он, видимо, длинный рассказ, — жил я еще дома. Вотчина у нас богатая, земли много, хорошо живут мужики, а наш дом, слава богу, сам-сём батюшка косить выходил. Жили, как у Христа за пазухой. Случись.... — и Платон Каратаев рассказал длинную историю о том, как он поехал в чужую рощу за лесом и попался сторожу. Как его секли, судили и отдали в солдаты.

— Что ж, соколик, — говорил он, сияя круглой улыбкой, — думаешь горе, ан радость. Брату бы идти, кабы не мой грех.

А у брата меньшого сам-сём ребят, а у меня, гляди, одна солдатка осталась. Была девочка, да еще до солдатства бог прибрал... Пришел я на побывку, гляжу — лучше прежнего живут. Животов полон двор, бабы дома, два брата на заработках. Один Михайло меньшой дома. Батюшка и говорит: Платон, поди сюда, становись в красный угол. Я стал. Михайла, — говорит меньшому, — поди сюда и Матрешка, кланяйтесь ему в ножки, внучата кланяйтесь. Вот так почитайте его. Он вам заступа.

Так-то, милый человек, роковую овцу волк ловит, старички говаривали, соколик.264 И ты не тужи.

Было уже темно в балагане, когда Платон кончил свой рассказ. Особенный запах Платона слышался сильнее. В балагане было тихо; но наружи наружу слышались буйные крики драки и жалобный плач.

— Так я сужу, у бога всего много, — продолжал почти шопотом Платон. — Ты что, женат, соколик? — спросил он. — Дети есть, дом есть? — расспрашивал он, видимо наслаждаясь вперед благообразным житьем, в котором он представлял себе житье Пьера. — Стало, дом полный и хозяйка молодая осталась, — сказал он, — а всё не тужи, покорись беде, и беда покорится, — старички говаривали. — И он встал, начал креститься, приговаривая шопотом: «Господи Иисус Христос, Никола угодник, Фрола и Лавра, господи помилуй и спаси нас», несколько торжественно заключил он, и заметив, что Пьер не умел, как пристроиться на ночь, он ему, акуратно сложив ее, подложил рогожку под голова и расстелил ему одну сторону кафтана, другою дал покрыться.

— Вот так-то, — проговорил Платон, когда Пьер улегся. Пьер долго не спал, а с открытыми глазами лежал в темноте на своем ложе, счастливо улыбаясь и прислушиваясь к мерному храпению тотчас же заснувшего Платона, лежавшего подле него, и принюхиваясь к его странному запаху.>

Со всеми товарищами по плену Пьер находился в дружеских и простых отношениях. Его любили, ценили за его знание французского языка, которое часто б бывало нужно, обращались с ним просто, но не почтительно, называя его Петр Кирилыч, и все как будто не знали или забыли о том, что он был богатый дворянин, как он рассказал им. (На их расспросы в первый день он сказал им, что он был офицер, дворянин и имел дом, но не сказал про свое богатство и графское звание).

В том бедственном положении, в котором они все находились, все, и сам Пьер забывал, чем он был прежде.

266 Пьер не только в своих Пьер в своих разговорах с караульными офицерами и солдатами чувствовал, что теперь уже никто не мог поверить ему, что он, оборванный пленный, был богатый, ни в чем не виноватый человек. Когда ему и случалось рассказывать про свое положение французам, он видел, что ему уже не могли верить, как поверил ему Рамбаль. И что верить в то, что он, богатый, невинный человек, находился в таком положении, было им неприятно и трудно.

Пьер сам как будто не верил тому, что он был прежде. Ему казалось, что всё, что было до дня казни, было очень, очень давно, десятки лет тому назад.267 Из всех бывших в балагане

Пьер не перешел на другой день ночевать на сторону офицеров, но остался рядом с Платоном, который произвел на него в первую ночь такое сильное и успокоительное впечатление. День он проводил с офицерами, но вечер вечером он [с] наслаждением возвращался в пропитанный его запахом угол Платона Каратаева.268 Первое [время] пленных содержали хорошо На полях: Простота офице офицера . Пьер со всеми его...

Словоохотливые караульные, прежде охотно рассказывавшие Пьеру об общем ходе дел, о завоевании Петербурга, о зимовке в Москве, о богатствах, которые найдены, теперь269 пленных стали кормить дурно и караульные или молчали, или сердились, когда Пьер спрашивал их о том, что слышно. Между пленными распространилось убеждение о том, что французам плохо приходится и что на днях они уходят из Москвы. То, что французы отнимали сапоги, шили себе рубашки, то, что везде на поле выдвигали повозки и укладывали их, то, что чаще двигались войска — всё подтверждало эти предположения.

Со всеми товарищами по плену Пьер вступил сразу в самые дружеские и простые отношения,271 Его называли все Петр Кирилыч и барин, ценили и считали его чудаком. но он не сблизился272 сближался ни с кем, кроме Платона273 Он дорожил своим уединением. Что-то такое было в Пьере, что всем этим самым разнообразным людям внушало к нему уважение. Ему не мешали, не заговаривали с ним, когда он того не хотел, и обращались с ним почтительно. Его звали Петр Кирилыч и никогда не говорили с ним про его прежнее житье. .

Его звали Петр Кирилыч, обращались с ним просто и дружелюбно. Все как будто не знали или забыли о том, что он был богатый дворянин, как он рассказал им. В том бедственном положении, в котором они все находились последнее время, все, и сам Пьер, забывал, чем он был прежде. Пьер в своих разговорах с караульными офицерами и солдатами чувствовал, что теперь уже никто не мог поверить ему, что он — оборванный пленный — был богатый, ни в чем не виноватый человек.

Когда ему и случалось рассказывать про свое положение французам, он видел, что ему уже не могли верить, как поверил ему Рамбаль. И что верить в то, что он, богатый и невинный человек, находился в таком положении было им неприятно и трудно. Пьер сам как будто не верил тому, что он был прежде. Ему казалось, что всё, что было до дня казни, было очень, очень давно, десятки лет тому назад.274 Далее зач. автограф, написанный на полях зач. копии: Жизнь его как будто началась с того вечера первого разговора с Платоном Каратаевым вечера, как он, вслушиваясь во мраке балагана в слова этого крестьянина] своего соседа, смутно начал чувствовать значение того божьего суда, который руководил человеческим умом, как говорил Каратаев, и еще более почувствовал это Пьер, когда на другое утро он, со всеми другими пленными, поднимавшимися рано, проснулся до еще в сумерках рассвета и вышел к двери балагана День Погода была ясная, хорошая и теплая, солнце вставало на ясном небе. Пьер давно не видал этого в то время, как ясно и торжественно всходило солнце за далекими горами горизонтами Воробьевских гор. Далее на полях новый автограф.

Жизнь его началась — ему казалось — четыре недели тому назад. И эти 4 недели казались ему чрезвычайно длинны, несмотря на то, что он ничего не делал во всё это время. Он вставал рано. До обеда смотрел на двери балагана, на солнце, на небо, на пожарища Москвы, на чуждое ему вокруг балагана движение жизни французского лагеря, изредка переговариваясь с товарищами или караульными французами о самых ничтожных, неинтересных предметах. Потом обедал, слушал толки товарищей, потом подходил то к кружку игроков в шашки, то к сказочнику. Потом ходил взад и вперед по балагану и думал. Это было его любимое время в сумерках. В темноте вечером большей частью он разговаривал с Платоном, засыпал, и на другой день было то же самое.

Русское войско по тем естественным причинам, по которым всякое животное стремится туда, где оно может найти себе лучшее пропитание, передвинулось с Рязанской на Калужскую дорогу, французское войско, по столь же естественным причинам, добравшись последними усилиями до Москвы, остановилось в обильном, разрушенном городе, грабя его и, как стадо, топча под ногами, вырывая друг у друга тот корм, который бы мог пропитать,275 их, оставалось в бездействии и ожидало только того276 чтобы нужда толчка, который бы выгнал его.

Вся французская армия277 находилась в сожженной Москве неожиданно] в, но чувствовалось находилась в сожженной Москве не в конце кампании, а неожиданно в самой середине ее. Каждый278 человек солдат чувствовал себя в положении человека, который, собрав последние усилия, взбежал на 20-ю ступеньку лестницы, полагая найти там убежище и отдых, и вдруг, уже взбежав наверх, убедился, что 20-я ступенька была только начала лестницы, бесконечно поднимавшейся вверх. Надо было идти выше или спускаться вниз, но выше идти не было сил, а спускаться было и трудно, и совестно, и страшно. Наполеон — этот гениальнейший из гениев, как утверждают историки, не мог, казалось бы, не видеть этого. И для того, чтобы собрать свое войско, уберечь продовольствие, которого было в Москве на год всему его войску, и идти назад или за русской армией для того, чтобы разбить ее, не нужно было особенной гениальности,279 но он нич ничего нужно было гораздо меньше280 гения ума, внимания и распорядительности, чем на то, чтобы довести свои 500 тысяч не только до Москвы, но и до Немана, но он не сделал этого.

Историки его, однако, и тут описывают нам его гениальность, и изумительную деятельность. Они описывают нам,281 как он отдавал из Москвы приказания о Парижском театре и какой он составил гениальный план будущей кампании. Тьер доказывает282 что фактами, что гениальный план этот был составлен не 9, как говорит Fain, а ровно 17. Хотя план этот и весьма гениален может быть, он никогда не был исполнен, потому что не мог быть исполнен, и потому [на] вопрос о том, почему Наполеон не сделал того, что казалось очень легко: не остановил грабеж, не собрал провианта и не вывел войска, мы не получаем ответа.

Из историков же, полагающих, что весь интерес события сосредоточивался в особе Наполеона, мы узнаем, что он действительно был очень деятелен, но деятельность его была направлена не к тому, на что указывал не только гений, но простой, здравый смысл. Мы узна узнаем , что он писал из Москвы в Париж, приказания о тамошнем театре, что он беседовал подолгу с Тутолминым и Яковлевым, поручая этим совершенно частным, людям дипломатические поручения в Петербурге, что он обласкал детей воспитательного дома, что он приказал надписать Maison de ma Mère283 Дом моей матери на богоугодных заведениях, что он приказал раздавать привезенные фальшивые рубли солдатам284 relevent l'emploi... [возмещая употребление...] Ср. т.. 16,. стр. 12 — 13. и погоревшим русским, что он приказал расстрелять несколько невинных людей, что он вместе с своим войском грабил серебро из. церквей, почитая это собственностью своей армии, и вместе с тем. отдавал приказания о собрании в каждую часть излишка провианта и о прекращении грабежа — приказание, которое он, бывший солдатом, мог знать за неисполнимое. Он озабочен был весьма тем, чтобы были сожжены дома Растопчина и Разумовского и в особенности чтобы был взорван Кремль...

Это все мы видим из показаний тех историков, но не видим ничего такого, что бы клонилось к той цели спасения армии, которую предписывал здравый смысл. Мы видим, напротив, что, несмотря на то, что ему казалось, что он командует всем миром и своей армией, он так же, как и последний солдат его армии, оставался в Москве до тех пор, пока нужда, осень и перехваты обозов по Смоленской дороге не заставили его285 сдвинуться повернуться на этой 20-й ступеньке лестницы и пойти назад, не зная хорошенько (что видно из его противоречащих приказаний и из его, ничем не объяснимого, движения на Малоярославец и отступления после победы), не зная, знаю как бежать вниз по той же лестнице, по которой он взобрался.

Всё это совершилось только потому, что это должно было так совершиться.

287 Вместе с тем Между тем и в войсках русской армии не переставая шла та сложная288 работа в высших сферах, как той, так и другой русской армии продолжала свое дело и вписано до конца фразы. игра мнимой власти, представляющей только отражение действительных событий.

В русской армии преобразовывался весь штаб. Замещались места убитого Багратиона и обиженного, удалившегося Барклая.289 И в Петербурге и в армии с б. обсуживали Весьма серьезно обдумывали, что будет лучше: А поместить на место Б, а Б на место Д, или, напротив, Д на место А и т. д., как будто что-нибудь, кроме удовольствия А и Б, могло зависеть от этого. В штабе армии, по случаю этих перемещений, шла более чем обыкновенно сложная игра партий.290 Кутузов А подкапывался под291 Бенигсена Б,292 Бенигсен Б под293 Кутузова Д,294 Ермолов под295 Бенигсена Толя Коновницына С и т. д. во всех возможных перемещениях и сочетаниях. При всех этих296 интригах подкапываниях, кроме личных доносов друг на друга, как доносы297 Бенигсена Б государю о том, что Кутузов возит с собой казаком переодетую девку, предметом интриг большей частью было то военное дело, которым думали руководить все эти люди.

В Петербурге298 между с своей стороны шла та же работа, изредка через посланных от государя, Чернышева, Волконского, отражаясь на армии. В Петербурге был составлен подробный и без сомнения более заслуживающий названия гениального, чем фланговое движение, план всей войны, присланный для руководства Кутузову. И с каждым почти курьером присылались Кутузову новые наставления.299 В французской армии происходило то же. Но, кроме наставлении Кутузову, в Тарутино каждый день подвозили провиант и подходили войска. У Наполеона же с каждым днем убывали войска и уменьшался провиант.

И соответственно увеличению и уменьшению поднимался дух одной и падал дух другой армии, т. е. люди армии смутно сознавали то, что по неизвестным им, но существующим законам войны перевес должен быть отныне на стороне русских.

301 Приготовления к Тарутинскому сражению и самое сражение благодаря запискам некоторых очевидцев со всех О, какое счастье было бы описать Тарутинское сражение в духе певца во стане русских воинов. Как легко было бы такое описание и как успокоительно действовало бы оно на душу. Но Тарутинское сраженье и приготовления к нему,302 я вижу благодаря случайному обилию и скрещиванию матерьялов, я вижу, вижу перед глазами совсем в другом свете.

Но для чего же описывать его в этом другом свете, для чего разрушать возвышающее душу впечатление Певца во стане русских воинов? «Тьмы низких истин нам дороже нас возвышающий обман». Какое приложение той низкой истины, что все люди — люди, а не герои?

Действительно, приятно думать, как летают перед полками и т. д., и пускай они бы оставались героями в смысле Гракхов и т. д. Это приятно для тех, которые303 никогда отслужили свою службу, для тех, которые никогда не будут служить эту тяжелую службу войны, для дам в особенности, но этот, нас возвышающий обман, служит источником тяжелых, мучительных сомнений и страданий для всех тех, которым приходится или придется служить эту тяжелую службу войны. Кто из искренних, простых и честных военных, не тех, которые прямо поступают на службу с тем, чтобы ловить рыбу — денег, крестов и чинов в мутной воде службы, но тех, которые,304 готовы жер жертвовать молодыми людьми поступив на службу, любя отечество, славу,305 любят готовы к жертве, не испытывали мучительного сомнения, разочарования, не находя тех героев Греции между своими сослуживцами и начальниками и не находя, главно, в себе того, что им описывали в других. «Или люди стали другие, или я не гожусь ни на что», думали мы все, и, не находя в себе той военной доблести, которую нам описывал певец во стане русских воинов, мы все переставали верить во всякую военную доблесть.

Одно это практическое применение низкой истины уже доказывает то, что одна низкая истина дороже для нас тьмы возвышающих обманов.306 На полях след. листа конспект: Французов никогда не перещеголять нам во лжи, в единодушии лжи — веры — у них Тарут Тарутино победа. Но зато и нам не постигнуть нашей правды и вот наша победа. Faites venir les popes. [Верните попов.] Переход на Калугу требовал и государь. Герои пускай, да молодежь не вводи во искушение. ________ Офицеры говорят, что Ермолов хотел подкатить Коновницына. С брюшком. ________ Как разбирать дело между драчунами. Таково положение историка. 79 стр. М-Д[анилевского Михайловского-Данилевского ]. (Письмен. Бенигсен нужно.) Багавут с. Кутузов на Ермолова. Атака Тар Тарутинская оттого, что л левый ф фланг не защищен. Одни казаки. Казаки стали грабить. Был 14 [?] разъезд.

[Далее от слов: 4-го числа утром против воли Кутузов подписал диспозицию, кончая: различные перемещения были сделаны в штабе близко к печатному тексту. T. IV, ч. 2, гл. IV—VII.]

307 На полях рукой С. Л. Толстой заметка: Бауценовскую и Люценовскую. (См. далее сноску 1 на стр. 54.) И Бенигсен совсем рассорился с К Кутузовым и308 уехал из армии. написал государю донос на Кутузова, не забыв упомянуть309 упоминать о том, что Кутузов с собой возит девку, переодетую казаком.

Историки Наполеона рассказывают нам про его гениальные планы, изумительную деятельность, распоряжения в Москве, рассказывают, как учреждено было правительство в Москве, как les popes furent,310 [вернули попов,] как сам император, чтобы развеселить армию, учредил театр, сам посещал его, и какие меры он принимал к обеспеченью армии жизненными припасами.311 Слово: припасами взято из наборной рукописи. В автографе его нет, а стоит знак

Итак, для нас личность Наполеона и все подводимые потом под его случайную деятельность историками мнимые разумные причины не могут иметь интереса, потому что, допустив, что один человек мог иметь власть на других, мы не можем объяснить себе, почему этот человек не употребил свою власть на то, чтобы сделать самое простое и легкое — вывести армию из Москвы или обеспечить в Москве, а употребил свою власть на то, чтобы сделать из бесчисленных путей, предстоявших ему, то, что было глупее и пагубнее всего, как то показали последствия. Из всего, что бы ни придумать, что мог сделать Наполеон — зимовать в Москве, идти на Петербург, идти в Нижний, идти на русских, идти назад — севернее или южнее, тем путем, которым пошел Кутузов — ну что бы ни придумать, глупее и пагубнее того, что сделал Наполеон, — т. е., колеблясь оставить или не оставить гарнизон, выдти из Москвы, подойти к Кутузову, не начать сраженья, пойти влево, дойти до М Малого Я Ярославца , опять, не испытав случайности, пробиться, пойти не по той дороге, по которой пошел Кутузов, а пойти назад на Можайск и по разоренной Смоленской дороге — глупее этого ничего нельзя придумать. Ежели он был гениален и имел власть, как же он сделал всё это? Он, тот Наполеон, который через несколько месяцев после делал312 След. четыре слова в автографе неразборчивы. Восстанавливаем их по наборной рукописи и по записи С. Л. Толстой на полях (см. сн. 2 на стр. 53). Бауциновский и Люценовский походы.313 Историки объясняют всё это. Тьер говорит, что, получив известие о Тарутинском нападении, на смотру корпуса Нея он решил punir les Russes et faire une belle manaivre и т. д. — слова без малейшего смысла. Тьер решил это, так как все объяснения не имеют никакого смысла.

Поэтому-то им не может быть интересно то, что происходило в голове и душе этого человека, а мы видим, что он, не имея ни больше власти, ни ума, чем последний солдат его войска, составлял часть всего огромного целого — французского войска. Состояние этого войска только имеет для нас значение.

314 Между тем французская армия продолжала дограбливать Москву. Состояние Положение, в котором находилась эта армия, можно видеть из следующих документов. В конце сентября написано было и распространено след. воззвание ( М-Д[анилевский Михайловский-Данилевский ], 141 и 142).315 См. наборн. рук., вар. № 292, стр. 172—173.

Никто не отозвался на этот призыв. Генерал-интендант пишет следующее: М-Д[анилевский Михайловский-Данилевский ], выноска, стр. 137.

Император, решив, что надо потворствовать суеверию,316 народа, при приказал велел fitamenez les popes,317 [привести назад попов,] но на это последовало только следующее донесение ( М-Д[анилевский Михайловский-Данилевский ], выноска 1, 140 стр.) Император несколько раз приказывал остановить грабеж. На это отвечали донесения, говорившие о том, что невозможно остановить грабеж ( М-Д[анилевский Михайловский-Данилевский ], выноски 3, 2, стр. 140).318 См. наборн. рук., вар. № 292, стр. 173.

Дисциплина в армии падала, по гвардии отдавались беспрестанно приказы то о том, что часовые не окликают, то о том, что не делают даже чести императору, то о том, что М-Д[анилевский Михайловский-Данилевский ] (стр. 15, французское).319 См. оконч. текст, т. 12, ч. 2, гл. X, стр. 91, строки 5—8.

[Далее от слов: Положение всего войска было подобно положению раненого320 зверя, не зн знающего животного, кончая: бежит назад, по самому невыгодному, опасному пути, но старому следу совпадает с предпоследним абзацем гл. Х, ч. 2, т. IV окончательного текста.]

Кто не только из старых, опытных генералов, не говоря уже о самом Наполеоне, кто из солдат, взглянув на этот в 20 верст длины обоз, в 8 рядов, с накраденным добром, блядьми,321 и ранеными не видел, что в таком положении армия не может двигаться по чужому краю, по которому везде рассыпаны враги и нет провианту, но они шли.

<В323 1-х числах октября это же время после того, как пленных солдат два дня посылали работать какие-то паромы на Москве-реке, Каратаев заболел опять лихорадкой, от которой он лежал в московском гошпитале, когда его взяли, и жизнь Пьера изменилась324 еще тем, что он был лишен привычного общества Каратаева.

Пьер, благодаря своему знанию языка, находился в самых дружеских отношениях с занимавшими караулы у пленных французами. Приходя в караул, большинство солдат и офицеров с ласковой улыбкой, как с старым знакомым, здоровались с Пьером. За ним установилось прозвище le grand chevelu325 [волосатый великан] между французами. Караульные солдаты, особенно ласковые с Пьером, и ко всем остальным пленным были дружелюбно, оказывая им услуги, которые были в их власти.

6-го октября в караул заступил один из самых добродушных326 унтер офицеров, старых знакомых Пьера.327 Унтер Офицер этот, не скрываясь, сообщил Пьеру, что дела французов плохи и что, как слышно, завтра всё выступает и пленных поведут с собою.

— Но что же сделают с больными? — сказал Пьер. — У нас в балагане один солдат совсем умирает, а другой тоже328 очень болен лихорадкой и едва ли будет в состоянии идти.329 (Этот другой солдат, про [которого]

Француз отвечал, что, вероятно, больных оставят в гошпитале или возьмут с собою в гошпитальных повозках.330 Поговорив с Пьером, француз ушел, а Пьер остался

Этот другой больной, про которого спрашивал Пьер, был Платон Каратаев.>

Около полудня Каратаев начинал бледнеть, синеть, дрожать, шел в свой угол, ложился под шинель и лежал таким образом, не шевелясь, и тихо стонал до другого утра. Признаки его болезни, как и все проявления331 След. слово вписано над строкой. его жизни,332 в Каратаеве были так просты и естественны, что333 ничего не они были почти незаметны.334 Без малейшего сомнения, <или. борьбы или надежды, помощи или страха, он шел ложиться, лежал, покоряясь болезни, ложился и потом вставал, как будто никогда не был болен.

— Платоша-то наш, Соколик, опять умирает, — говорили, посмеиваясь, его товарищи, глядя на кучкой свернутое и укрытое шинелью его неподвижное тело.335 На полях конспект: Похож на Наташу, но туп. В опере [1 неразобр.] заверяет [1 неразобр.] Зач.: Из числа Караульные солдаты и офицеры вообще во всё это время обращались с пленными хорошо. Пьер же пользовался, как и между своими товарищами, так и между ними особенным, ласковым уважением.

6 октября весь336 всю и зач.: ночь день337 укладывались повозки французов было заметно особенное движение между французами: двигались войска, ездили посланные и338 подъезжали фуры и даже ломались балаганы французов и кухни. Всю ночь слышалось движение войск, но о пленных всё еще не было никакого распоряжения. На другой день, 7-го октября,339 так же, как и обыкновенно, заступил новый караул. Офицер этого караула и вписаны след. пять слов. в карауле при пленных стоял молодой человек итальянец,340 был один из самых старых знакомых офицеров Пьера. Офицер этот, красивый,341 молодой и тихой молодой человек, всякий раз как был в карауле,342 бесед беседовал под [ходил] приходил к Пьеру и343 вероятно, скучая в карауле подолгу разговаривал с ним344 В первый раз Офицер этот, учтивый, хорошо воспитанный и скромный молодой человек, был345 очень приятен Пьеру в особенности по тому странному сходству, которое было в верхней части его лица с лицом Наташи. Сходство это было совершенно — в глазах, в линии носа, во лбу, но сходство это продолжалось только до тех пор, пока лицо было спокойно, не улыбалось. При улыбке что-то короткое, мелкое чувствовалось в этом лице. И Пьер не любил его улыбку. Ген-интен[дант Генерал-интендант ]. Вправо девки В первый раз, как итальянец, разгововшись разговорившись с Пьером и, пораженный его речью и манерами, расспросил его, кто он, офицер347 видимо, был поражен историей Пьера и обещал непременно348 узнать как и донести генералу и освободить его. Но, придя в другой раз, он не возобновил об этом разговора. И Пьер, поняв из его молчания неудачу его попытки, не спрашивал об этом.349 Пьер спросил его однажды На вопросы Пьера о Рамбале и о том, где может находиться теперь его полк (Пьер запомнил название полка), офицер ничего не мог ответить.350 Из Он не только не знал Рамбаля, <но не знал даже и про существование такого полка — не знал даже, где находился теперь корпус Мюрата, к которому принадлежал Рамбаль. Из слов его и суждений о французской армии Пьер в первый раз очевидно ясно понял всю громадность этого целого французской армии, о которой он привык делать такие быстрые заключения. Пончини, очевидно, был. самый351 средний обыкновенный офицер, разделявший взгляд большинства армии.352 (Офицер этот очевидно) Вообще Офицер этот, имевший знакомства с людьми высших чинов армии, ничего не знал об общих целях и движениях армии. Он не обсуждал никогда общего положения, а только верил. Наполеон, которого он никогда не видал, был для него отдаленная,353 Зап.: непостижимая великая сила, которой покоряться и служить было несомненно хорошо,354 Армии его были бесчисленны, и следить за ними было невозможно, а надо было делать свое дело и собирать лавры под его покровительством и вписано до конца фразы. но анализировать которую было не только невозможно и бесполезно, но и вредно. Их разговоры с Пьером поэтому бывали всегда самые интимные и состояли преимущественно из рассказов Пончини о своей родине и о своем тихом и счастливом житье-бытье в Генуе, где у его деда был дом, сад и где была его родина.

7-го числа утром Пьер355 рано вышел к и вписаны след. четыре слова. сидел с ним у двери балагана.356 ожидая встр встречи с тем, чтобы расспросить кого-нибудь из французов о выступлении. Пончини скоро, расставив часовых, подошел к нему Пончини, не скрываясь, рассказывал Пьеру, что357 все войска выступали ночью и что забирают всё с собою, но что выступают ли все, или только часть, он не знал. Точно так же он ничего не мог сказать про пленных. В их дивизии, которая держала караулы, было приказано быть готовыми к походу, но приказания о выступлении еще не было. Пьер рассп росил о том, что будут делать с больными, ежели пленных поведут с собой, и сказал, что один солдат у них был почти умирающий, и другой (Каратаев) тоже был так болен, что едва ли мо может идти.

— О! на это есть гошпитали и здесь, и подвижные, —отвечал Пончини. — Потом у нас будут повозки, на кот которые мы всегда можем подсадить слабых. Вы согласитесь, что что бы ни было на войне,358 французы мы вам не делали зла и делали, что могли, — сказал он с доброй улыбкой, к которую не любил Пьер. Пьер не мог не согласиться, что пленные не могли жаловаться.359 Пончини присел с Пьером на лавочку у двери балагана, и они разговорились.

Погода была волшебно прекрасная. сирен сиреневые кусты у Алсуфьева дома. Тот хрустальный, ясно неподвижный блеск был на всем, который бывает только осенью — бабьим летом. Было тепло на солнце, и тепло это имело особенную прелесть теперь.361 Против входа Из двери балагана виднелся дом на Воробьевых горах и в синей дали Мамоновский дом и белые облака на лазурном небе. Вблизи виднелся дом Алсуфьева, занимаемый французами, и на дворе кусты сирени с еще не обсыпавшимися листьями. Везде были развалины, нечистоты, во время пасмурной погоды безобразно отталкивающие, но теперь эти самые нечистоты и развалины были величественно прекрасны и успокоительны в этом чудном солнце. Воробьи стаями перелетали на сиреневых кустах, и паутины даже и здесь, между людьми, блестели мокрые на нижних ветвях кустов.362 Пьер

Одеяние Пьера......363 Многоточие в автографе.

Ноги его были босые. Он держал в своих толстых руках соломинку и перегибал ее, изредка взглядывая то на Пончини, то на воробьев, то на свои босые ноги. И всякий раз, как он взглядывал на свои расставленные под углом ноги с толстыми большими пальцами, на лице его пробегало чуть заметное выражение удовольствия. Вид этих босых ног его напоминал ему всё то, что он пережил в это время, всё то, что он понял: воспоминание это было364 ра радостно успокоительно.

Вдалеке слышно было движение, но вокруг балаганов было тихо и голоса слышались особенно резко. В погоде было что- что-то заковывающее, неподвижное, и люди невольно подчинялись этому. Они говорили тихо и задумчиво.

— Это правда, — говорил Пончини, — в Москве много было сделано грабежей и злодейств — я ездил прошлое воскресенье— но это не войска, а мародеры, их невозможно удержать, и русские.

— А какая удивительная погода, — сказал Пьер.

— Да, это мне напоминает виноградные сборы, — сказал Пончини, и он начал рассказывать, какой у них сад был в Италии и как они собирали виноград. В то время, как он рассказывал, Пьер глядел на него, удивляясь и радуясь странному сходству и невольно мечтая о том, что могло бы быть.

«Князь Андрей умер, думал он. Ежели бы умерла моя жена, я бы мог жениться на Наташе. Я уверен, что она пошла бы за меня».

Солдат подбежал к офицеру, призывая его к приехавшему начальнику. Пончини встал, ласково улыбнулся Пьеру.

— До свиданья, — сказал он и, отвечая на прежний вопрос, прибавил: — Во всяком случае, что от нас будет зависеть, вы знаете, что мы сделаем для вас всё, что можно.

Когда Пончини ушел, Пьер продолжал думать о той, на кого он был похож.365 и несмотря

«Да, стоит умереть этим двум, думал он, и тогда было бы очень хорошо. Каратаев говорит (Пьер рассказывал Каратаеву свои отношения к жене), что надо ее побить, поучить и что она смирится, но он не понимает, с ней мне невозможно счастье. Л при ней я не могу быть спокоен. Как бы хорошо ей умереть. И, верно, она умрет. Это так нужно мне. Как это Каратаев болен в эту погоду. Впрочем, именно в эту погоду или очень здоров, как я (он взглянул на босые ноги), или болен».

— Что, Петр Кирилыч, что говорил офицер? — спросил чиновник пленный.

— Да неизвестно, — отвечал Пьер.

— А идут все, вон видно за балаганами. Погода-то хороша.

Чиновник прошел. Пьер продолжал задумчиво глядеть на воробьев.

Офицера позвали к366 начальнику французу офицеру, который приехал узнать, почему до сих пор не выступили пленные, и велел, чтобы поправить ошибку или недоразумение, выступать как можно скорее.

Пьер не помнил, кто первый и как ему объявил о выступлении. Когда он очнулся, мимо него взад и вперед бегал народ, подходили батальоны, выдвигали повозки на двор Алсуфьевского дома, и он почувствовал сообщившуюся ему общую поспешность и радость. Он пошел обуваться в сапоги, которые сшил ему Каратаев. В балагане гудело веселыми голосами собиравшихся. Лежали только горячечный и Платон.

— Что ж, Платон, идти, идти, — сказал Пьер.

Платон поднял голову,367 и как бы не по поняв оглянулся и, поняв в чем дело, сел и стал обуваться. Лицо его было (так) бледно-сине, что Пьер368 испугался поспешно вышел из балагана с тем, чтобы переговорить с офицером о больных. Два француза солдата стояли у двери, торопя пленных.

— Voyons vite,369 il faut marcher [надо идти] dépêchez-vous.370 [— Ну, скорее, поторапливайтесь.]

Пьер обратился к одному из них, спрашивая, где офицер. Солдат этот, прежде ласковый (Пьер его знал), сердито крикнул на Пьера, чтоб он не смел выходить.

— Я приду, вы меня знаете.

— A vos place, sacré nom, voilà la consigne,371 [— На место, чорт возьми, раз приказано,] — крикнул он.

— Le lieutenant me demande,372 [— Меня зовет поручик,] — сказал Пьер.

— Eh bien, faites vite,373 [— Ну, живо,] — крикнул сердито солдат.

Грубо строгое это, так противуположно прежнему, обращение солдата поразило Пьера, но ему некогда было думать. Он побежал к воротам дома, у которого Пончини с другими возился у повозок, укладывая что-то.

— Eh bien qu’est ce qu’il y a?374 [— Ну, что такое?] — холодно оглянувшись, как бы не узнав, сказал Пончини. Пьер сказал про375 ране [ных] больных.

— Ils pourront marcher que diable,376 [— Они могут идти, чорт возьми,] — сказал Пончини, отворачиваясь, и принялся за укладку.

— Да нет, они не могут идти, — сказал [Пьер], — один, верно, нынче, завтра умрет.

— Eh bien on le laissera où il est, voilà tout,377 [— Ну что ж, его оставят на место, только и всего,] — сказал другой. Пьер начал было говорить, как вдруг Пончини крикнул на него и велел солдату отвести его на место.

— Allez à ce qui vous regarde, faites vite vos paquets et marchez, voilà tout.378 [— Не суйтесь не в свое дело, собирайте скорее ваши вещи и идите, вот и всё.]

Пьер пошел в балаган. Каратаев, собравшись, возился с французом, примеривая ему рубаху, и сам торопился, как и все. Через 5 минут всё было готово. Солдаты строго пропускали мимо себя, считая, пленных.

— Filez, filez,379 [— Проходите, проходите,] — сердито приговаривал Пончини.

6 октября весь день двигались войска, ездили посланные и фуры и ломались балаганы французов и кухни; но о пленных всё еще не было никакого распоряжения. На другой день, 7 октября, все пленные солдаты381 исключая тех, которые умели шить сапоги и рубахи были на работе — таская и укладывая кули муки для французов; в балагане оставались только два больных солдата, офицеры и четыре человека, шившие рубашки для французов. В том числе был и Каратаев, распевавший песню своим тонким голосом. Пьер стоял у двери балагана.

Погода стояла ясная, тихая, теплая, так называемое бабье лето. Лист уже обвалился с деревьев, летняя трава засохла, всё, казалось, приготовилось к зиме, но382 теплое, как новая трава легла отовсюду и почки надувались на кустах и деревьях.

Тот хрустальный, ясно неподвижный блеск, который бывает только осенью, волшебной красотой освещал и голубое небо и землю.

Было тепло на солнце, и тепло это с кристальной свежестью утреннего заморозка, еще чувствовавшегося в воздухе и имело особенную прелесть.

Из двери балагана виднелся далеко на Воробьевых горах белый дом Мамонова, далеко, но отчетливо определенно своими линиями и углами [на] лазурном небе с пухлыми белыми облачками. Вблизи виднелся дом Алсуфьева, занимаемый французами, и на дворе кусты сирени с еще темнозелеными старыми листьями. Везде были развалины, нечистоты, во время пасмурной погоды безобразно отталкивающие, но теперь, в этом прозрачном, неподвижном воздухе и ярком свете, эти самые нечистоты и развалины были величественно прекрасны и успокоительны. Стайки воробьев, весело чирикая, то взад, то вперед перелетали по ограде сиреневых кустов.

[Далее от слов: Одеяние Пьера теперь состояло кончая: и воспоминание это было ему приятно близко к печатному тексту. T. IV, ч. 2, гл. XI.]

Из балагана слышалось пение Каратаева, со всех сторон слышны были резко383 веселые голоса переговаривающихся. Но в погоде было что-то заковывающее, неподвижное, и голоса эти не нарушали блестящее спокойствие, лежавшее на всем.384 Зач. автограф на полях: Пьер видел, как прошел Карат Каратаев , за угол караул французов на смену тех, которые стояли вчера, и ждал чтобы новых караульных с тем, чтобы расспросить у них про новости дня то, что слышно о выходе и о пленных. Со всеми караульными, и солдатами и офицерами, сменявшимися и раза по три бывавшими в карауле за этот месяц, Пьер, благодаря своему знанию языков, находился в самых дружеских отношениях. Караульные, и солдаты и офицеры, со всеми пленными обращались хорошо снисходительно и добродушно (в особенности: французы), но к Пьеру все одинаково были не только ласковы, но уважительны как почему-то признавая в нем что-то особенное от других. И всякий раз офицеры подолгу беседовали с ним. Из всех офицеров, сменявших в карауле, один провансалец Alphonse Senequier коренастый, румяный, сухощавый, нахмуренный и желчный, круглолицый человек был особенно приятен Пьеру своим добродушием и простотою. Он всегда приходил к Пьеру и подолгу разговаривал с ним сблизился с Пьером. Офицер этот был чрезвычайно строг и требователен в деле службы, но раз разговорившись с Пьером, он Далее автограф на полях и над зачеркнутым текстом копии.

385 Зач. вписанное Толстым на полях: 7-го октября Сенекие заступил в караул и Пьер с удовольствием увидал своего старого знакомого, выходящего из-за угла балагана. Вслед за солдатом к двери подошел Сенекие и окликнул Пьера. Окончив служебные — Eh bien, comment allez vous, mon cher monsieur?386 [— Ну как вы поживаете, дорогой месье?] — сказал387 : он, подходя к Пьеру и пожимая ему руку — Il fait bien beau, n’est ce pas [погода хороша, не правда ли]. И он, прислонившись к двери балагана, достал трубку и стал набивать ее. Пьеру, подходя к нему, коренастый, румяный офицер, — il fait bien beau, n’est ce pas?

Офицер этот был один из самых старых знакомых караульных388 Далее знак переноса:

Одно последовательное занятие Пьера за это время, кроме внутренней работы мысли, состояло в наблюдении признаков общего положения французов — той таинственной силы423 того таинственного порядка порядка, которая его водила из места в место, привела на казнь, спасла от смерти и бросила в балаган пленных.424 На полях конспект: Спасительный клапан. Погнали. Шитье рубах, обозы. Пьер не видит, смотрит, куда поставить ногу. Снег. Жюно обоз задержали. Шалели, не расстреливали. Зима началась поздно. 27 октября первый снег. Не отдавая себе в том отчета, Пьер непрестанно внимательно следил за этим порядком — за этой силой, управлявшей его судьбой, и в последние дни сентября заметил, что425 этот порядок эта сила стала ослабевать, в ней проявилось колебание, нерешительность, и Пьер стал верить в то, что время разрушения этой силы порядка — и вследствие того его освобождения — близко.426 Выводы свои Пьер делал не из разговоров товарищей и караульных. Разговоры эти были самые странные и непоследовательные. То говорили, что французы уже в Петербурге, то говорили, что они всю пер перезимуют зимуют в Москве, то что Наполеон уехал заключен мир. Но выводы свои Пьер делал из самых мелких, незаметных

В конце сентября слышно было про передвижения французских войск — в одно утро слышались выстрелы недалеко, в это же время стали пленных кормить хуже, и французы караульные обирали сапоги с пленных. И с Пьера сняли его тонкие, прорванные сапоги. Заболевшего пленного солдата не взяли в гошпиталь, а он умер тут же. Прежде охотно рассказывавшие Пьеру караульные об общем ходе дел — о завоевании Петербурга, о богатствах, найденных в Москве, о зимовке в России, теперь или молчали, или сердились, когда Пьер спрашивал их о том, что слышно было. — 1-го октября все караульные пришли с сапожным товаром и427 рубахами холстом, который они получили накануне, и пленные солдаты,428 все были засажены умевшие шить и тачать, были засажены за работу. Везде на поле видны были выдвигаемые повозки и передвижения войск, и никто ничего не429 сказал положительного говорил им, но все пленные были убеждены, что французы выходят на днях из Москвы430 что фр французы и что их погонят 431 куда тоже.

Все стали собираться к выходу — т. е. прилаживали себе, как могли, платье и обувь. Пьер, служивший переводчиком перед французскими офицерами за всех своих товарищей, 2-го октября от имени товарищей объявил французскому офицеру, что пленные просят, чтобы им возвратили их отобранное платье и обувь, что они слышали, что их ведут с армией, а что в таком положении они идти не могут. При этом Пьер указал на свои босые ноги.

Караульный офицер, немец (последнее время караул держали вестфальцы), полагая, что пленным объявлено выступление,432 не скрывая того, что ф французы принял участие в пленных и обещал донести об этом начальству. Заинтерес Заинтересованный знанием немецкого языка Пьером, он расспросил его, кто он и как попался, и обещал донести и о нем особенно. Но тут Пьер заметил, что прежнего порядка не существовало. Добросовестный немец, взявшись за дело, исполнил обещание. Вечером, прийдя к Пьеру в балаган, он сообщил ему о нем лично, что нельзя было по спискам добиться того, кто он и где, как взят и что о всех пленных ничего не известно. При этом немец433 предложил дал Пьеру три рубля ассигнациями, которые Пьер с благодарностью принял.

Несмотря на то, пленные готовились к выступлению, и Каратаев, умевший шить сапоги и платье, работал по ночам со свечой, которую давали ему. Из цибикового ящика, который ему принес француз для подшивки подметок к своим сапогам, Каратаев сшил обувь вроде башмаков Пьеру.

Погода стояла ясная, теплая, тихая — так называемое бабье лето. Весь лист уже обвалился с деревьев, трава засохла, всё приготовилось к зиме, а небо434 сияло лазурью было теплое, голубое и солнце грело, как летом435 Была та осенняя погода нерешительности и ожидании . Трава и почки деревьев и вся природа как будто не знали, что им делать, ждать или распускаться. То чувство ожидания и страха, которое было в душе Пьера, усиливалось этой погодой, которая выражала то же чувство нерешительности и ожидания.

«Хоть что-нибудь поскорее», думал он в полдень 2-го октября, стоя у двери балагана и ожидая обеда, глядя на кухни и на двигавшиеся войска по полю.

Долгое время Пьер ничего не видел вокруг себя, кроме тех новых лиц русских пленных, которые шли впереди, сзади, подле него. Это все были такие же лица, как те, которые были с ним в балагане, такие же одеяния, те же выражения лиц.

Видимо, про пленных было забыто при выступлении армии и потом послано за ними и назначено им место.

Поэтому первое время пленные с конвоем шли одни и очень быстро, очевидно догоняя колонну, чтобы попасть в свое место.

При выходе из заставы пленные попали в самую середину движущихся бесконечных обозов. Издалека, подходя к заставе, послышались звуки движения экипажей, топота лошадей и криков бесчисленных голосов. Подойдя со стороны к заставе, мимо которой, теснясь, тянулись бесконечные ряды повозок, фур, телег, карет, дрожек, нагруженных до верху вещами, некоторые с женщинами и детьми, пленных остановили. Все пленные затеснились вперед, чтобы увидать это красивое, оживленное436 в ярких зрелище поезда.

Пьер протеснился вперед. В ярких лучах вечернего солнца блестели мундиры, наряды женщин, лак экипажей, сбруи лошадей. Это напомнило ему разъезд с майского гулянья в Сокольниках. Только что теперешнее движение было оживленнее и веселее. Веселые крики французских голосов погонщиков, веселые лица, бойкие речи, улыбки, смех проезжавших — всё это сливалось в воздухе в один веселый звук. В числе ехавших карет между повозками Пьер узнал свою карету и своих серых лошадей. В карете в красной шали сидела красивая женщина, нарумяненная и насурмленная. На козлах сидел французский гусар и другой, арап.

— Франсуа, Франсуа, — кричала девка, высовываясь из окна кареты. — Экий чорт, не слышит, — прибавила она в то самое время, как проезжала мимо пленных.437 и она Карета проехала, за ней толпилось стадо волов,438 с повод поводырями зеленых фур, на одной из которых сидела женщина с ребенком, и взади в дрожках в русской упряжи с бубенцами ехало два французских офицера, шапки набекрень, с красными лицами.

— Une bonne farce, Roussel!439 [— Хороша шутка, Руссель!] — прокричал один из них, и они, цепляя за повозки, проехали и опять остановились за быками. За ними двигались с огромными, как горбатые, мешками за плечами440 боль большие высокие люди в ботфортах и синих доломанах и касках и говорили на каком-то непонятном Пьеру языке. Это были спешенные кавалеристы. Потом опять повозки, опять кареты, опять команды. Пьер думал, что пленные должны примкнуть к самому хвосту колонны, и боялся, что конца не будет этому движенью, но немец офицер, ведший их,441 вдруг выехал вперед в толпу и, спросив что-то у денщиков, ведших в попонах лошадей, скомандовал своим, и пленных вывели на дорогу впереди этих лошадей в попонах и длинного в несколько рядов обоза, ведомого людьми в одинаких442 ливреях мундирах и имевшего одни и те же буквы на крышках фур и вензеля с герцогской короной на покрывалах и каретах. Это был обоз Жюно, состоявший из 107 повозок, наполненных ризами, крестами, утварью, картинами. Пленным велено было идти впереди обоза маршала с тем, чтобы обоз был безопаснее.

Вступив в ряды, Пьер опять не мог видеть ничего, кроме окружающих его лиц пленных, и потом весьма скоро всё внимание его обратилось на землю и на свои ноги. Как ни хороша была обувь, сшитая Каратаевым, она была широка и жестка, и непривычные ноги без чулок скоро потерлись. Сзади, с боков, спереди Пьер слышал ропот этого текущего моря443 но он не мог у услышать слышал чаще и чаще повторяемые с разных сторон ругательства и крики. Но Пьер не наблюдал этого: всё внимание его было поглощено его ногами и неровностями земли, на которую он ступал.444 Ты только Дай размочим, вот важно

Шли очень скоро, не отдыхая, до вечера. И только когда стало темно, оказалось, что передние остановились и задние надвинулись так, что кареты Жюно въехали в пленных и дышлом пробили повозку, которую вез с собой немецкий офицер, ведший пленных. Долго в темноте слышались ругательства, отчаянно злобные крики и драки. Но как бы сами собой между тем, несмотря на путаницу, крики и драки, — с разных сторон разгорались огни, становились козлы для котлов и варилось и жарилось мясо. На этом переходе в первый раз Пьер узнал, что он ел лошадиное мясо тогда, когда уже он поужинал.

Его теперь занимали три вещи — лихорадка Каратаева, который ничего не ел и, дрожа, лежал у костра, его собственные ноги, — особенно левая, сильно потершаяся, и несомненные признаки разрушения того французского порядка, который владел им. Этот порядок мог погубить его и чуть не погубил его. Но он же его и спас, и от него теперь, от этого порядка, зависело всё существование Пьера. А порядок этот, видимо, разрушался. Последний признак этого разрушения Пьер увидал в двух немцах, подошедших к их костру и громко говоривших между собой.

Они видимо только что подрались (Пьер слышал эту драку издалека) с людьми Жюно, и подрались не одними руками, а оружием. У одного немца был разрублен лоб в кровь. И он хвастался тем, что его врагу еще хуже досталось. Он ругал и начальника обоза, и Наполеона, и, главное, Жюно, который награбил себе целый город и теперь мучает народ, заставляя караулить и давя других.

Как всегда бывает при смотрении на большое количество однообразно двигающихся людей, впечатление личностей, людей уничтожалось и заменялось общим впечатлением характера движения. Это испытывал теперь Пьер, глядя на двигавшихся французов. Он не видал людей отдельно, а видел движение их. И характер446 поспешности и стремительности этого движения был такой однообразно-стремительный и поспешный,447 В рукописи осталось незачеркнутым: что Пьер чувствовал что Пьер так же, как и все те, которые дожидались, испытывал одно непреодолимое неопреодолимое желание поскорее принять участие в этом движении. Все эти449 повозки люди, лошади как будто гнались какой-то невидимой силой туда вперед по Калужской дороге, помимо их воли. Все они в продолжение часа, во время которого их наблюдал Пьер, выплывали в горло воронки из разных улиц с одним и тем [же] стремлением скорее пройти, все они одинаково, сталкиваясь с другими, начинали сердиться, драться и не успокаивались до тех пор, пока не450 исчезали вступали в широкую Калужскую улицу.

Казалось, все эти люди испытывали теперь ввечеру, когда452 зашло солнце, и холодные сумерки стали сгущаться над ними и вписано, кончая: вечера, они остановились посереди поля в холодных сумерках осеннего вечера, одно и то же чувство неприятного пробуждения от охватившей всех при выходе радостной поспешности стремительного куда-то движения. Остановившись, все как будто поняли, что не всегда будет так весело идти и идти куда-то, что453 не сразу дойдешь куда-нибудь и что неизвестно еще, куда идут, и что на этом движеньи много будет тяжелого и трудного. Пьер454 испытывал это же чувство. Он несколько устал, был голоден455 ноги его болели и неприятное зрелище мертвеца, женщин456 воспоминание об оставленном больном и слова к[апитана?], к[оторые] он слыхал, и всего разорения, которое он видел, было у него перед глазами.457 <Ему некогда однако было останавливаться на своих мыслях, да и он не хотел этого делать; его [то] туда, то сюда беспрестанно звали, чтобы служить переводчиком. Когда же он и освободился, он ни на минуту не позволял себе опускаться и выдумывал себе занятия, чтобы не предаваться своим мыслям. Он помогал> <Кроме того> перед ужином полковник, имевший высшее начальство над пленными, призвал к себе Пьера и велел ему передать своим товарищам, что всех тех, которые вздумают отставать или попытаются бежать — велено пристреливать. Услыхав это приказание, Пьер нахмурился и сказал, что он приказания этого не намерен передавать и, не отвечая полковнику, говорившему еще что-то, ушел от него. Солдаты и офицеры стояли все вместе. Солдаты пленные (все) таскали дрова для костров и готовили котлы. Пьер помогал им <и, столкнувшись с Каратаевым, подошел к его костру>. Каратаева он не встретил в этой большой толпе пленных, хотя шавка несколько раз подбегала к Пьеру. Поужинав похлебкой из ржаной муки с лошадиным мясом, Пьер <устроился у костра на ночь рядом с товарищем чиновником, бывшим с ним в балагане, и другими двумя незнакомыми офицерами. Офицеры говорили о разорении Москвы и бранили французов>, поговорив с товарищами, улегся на ночь у костра с пленными офицерами. Пьер разговорился с ними. Один старичок, с отросшей щетиной седой бороды на сморщенном подбородке, рассказывал Пьеру свою историю.

Воспоминание об оставленном солдате и слова капитана тоже неприятно подействовали на него. Но невольно вследствие того, что становилось трудно, он чувствовал себя особенно458 оживленным и свежим готовым и мужественным.

Поужинав похлебкой из ржаной муки с лошадиным мясом и поговорив с новыми товарищами-офицерами — предметом разговора было то же самое, что поразило и Пьера: виденное разорение Москвы и перемена обращения конвойных — Пьер459 не поддаваясь тому унынию, которое начинало находить на него, подбадриваясь, встал и пошел ходить между кострами пленных. Было уж совсем темно. Начинало свежеть, обещая к утру мороз. Яркие звезды высыпали на небе. Справа от дороги поднималось зарево полного месяца. Вблизи, вдалеке,460 покуда сколько мог видеть глаз и слышать ухо, виднелись костры и слышался461 говор. Далее зач. текст вар. 269. гул огромного лагеря.

Полный месяц462 еще красный только что поднялся выше,463 на рост человека и464 огонь красный свет его играл с красным светом костров и вписано до конца фразы. красные огни костров стали бледнеть и как будто тухнуть. Как ни465 странно, как ни шумно было это огромное сборище людей, тишина ночи, несмотря на их шум,466 лежала на стояла над ними и поглощала их. Как ни странно было это сборище людей, как ни странно467 хотели они ненавидеть друг друга и вписаны след. шесть слов. враждебны были эти люди между собой, тихая468 любовная величественная любовь и вписаны след. два слова. красота этой ночи поглощала их странность и злобу и любовно469 сливала их в одно прекрасное целое. соединяла их.

Месяц взошел выше, серебром обливая далекие поля и леса, выступившие в его свете470 Костры тухли, люди засыпали. За далекими полями и лесами открывалась всё дальше и дальше светлая мгла.

— Благодарю тебя, господи, помилуй меня,471 говорил — сказал себе Пьер, вернувшись к костру, лег и заснул.472 На обороте листа написан конспект: Отпор пленных весельем. Французы грубы за то, что лошадиное мясо. Увидав месяц, ждет тоски и напротив — успокоение. Не понимает и не ищет понять, босые ноги. Каратаев, месяц. Собака не знает, чья и как зовут, а хвост крючком.

<Лиловая шавка,474 <привыкшая> Платона Каратаева привыкшая к Пьеру во время его соседства с Каратаевым,475 несколько раз подбегала и вписаны след. три слова. радостно визжа, подбежала к Пьеру.476 на этом привале. Пьер приласкал ее477 встав от костра и пошел за нею.478 в темноте уверенный, что она приведет его к своему хозяину. Действительно У крайнего костра сидело и лежало человек 20 пленных, и между ними Пьер узнал Каратаева по его круглой фигуре и по звуку его добродушно веселого, спорого голоса. Каратаев, видимо, и не думал о своем прежнем товарище, ему было так же хорошо с новыми.

Между солдатами шел оживленный говор.479 Ведь что сделали идолы, — говорил один солдат, — крест с церкви стащили, из икон мишень для пальбы исделали

— А что ж ты говоришь, конина поганая. Она поганая, да она сладкая.

— Вишь, кобылятина полюбилась. Чистый француз, ребята... Хранцузам она гожается, потому — нехристи.

— Ведь что сделали, идолы — мишень из икон поставили. Стало черти. А как они, братец ты мой, на это скверны, что чистоты никакой. Ему всё одно... — слышались голоса.

—480 Тоже и вписаны с л ед. два слова. Стадо большая, соколик, и дурные и хорошие есть, — сказал голос Каратаева. —481 Стадо большая. А вот говорили, что он соборы пожег. Все целы. Глянул я с мосту. Вся краса божья целехонька стоит, потому нельзя ему божьего дома разорить, так-то.482 Видали, как анерал к нам подъехал на мосту. Так хорошо говорил. А, Петр Кирилыч, что, как бахилочки мои служат? — спросил он, увидав Пьера.

— Ничего, хорошо. Вы как шли?

— Да тоже ничего.483 Соколов Петров-то ведь обманул их... (Это был убежавший солдат.)

— Да, да, — сказал Пьер. Сесть со всеми вместе ему не хотелось; а одинокие беседы его с Платоном теперь кончились. Он сказал еще несколько слов и,484 пошел дальше отойдя от костра, сел на траве>

Про пленных, видимо, было забыто при общих распоряжениях о выступлении и теперь, когда вспомнили о них в половине дня, им велено было как можно скорее догонять выступившие уж колонны и поступить в назначенное место. Конвойные торопили пленных, пленные сами радостно торопились:486 как будто им предстояла большая радость движения и перемены места, которой они были лишены столько времени. Когда отворили двери всех балаганов, то пленные, как стадо баранов, давя друг друга, бросились к выходу с громким говором, заглушавшим крики конвойных солдат.

Когда все пленные вышли на поле, конвойные отделили пленных офицеров от солдат (Пьер, разлученный с Каратаевым, попал в число офицеров) и, строго подгоняя отстающих, быстро повели их вверх через поле....... к Калужской заставе.

Окруженный новыми лицами русских офицеров пленных, Пьер рассматривал их, прислушивался к их говору, сам разговаривал с ними и, проходя по незнакомым ему пожарищам, ни разу не подумал о том, что эти пожарища были Москва. Человек 50 офицеров пленных быстро и весело двигались с громким говором. Спереди шли французы солдаты, тоже весело болтавшие, сзади на расстоянии ста шагов шла большая толпа человек 300 солдат пленных, в числе которых был Каратаев. Пьер знал это, но в огромной толпе не видел своего друга. И без Каратаева Пьер чувствовал себя одиноким.

[Далее от слов: Пленные офицеры, выпущенные из других балаганов, кончая словами: «Да ведь знаете, что сгорело, ну о чем толковать», — говорил майор близко к печатному тексту. T. IV, ч. 2, гл, XIII.]

Подходя к Калужской заставе, внимание пленных перенеслось невольно от вида пожара Москвы к виду скрывающегося из глаз обоза и артиллерии, движущихся по Калужской дороге и по улицам предместья, подходившим к заставе. Подойдя со стороны к заставе, пленных остановили на площади,487 Некоторые сели на земле отдыхая, некоторые подвинулись вперед, чтобы видеть, но конвойные не пустили их этих любопытных к дороге. и вся толпа их, теснясь, бросилась к дороге,488 по которой в несколько рядов нагруженные фуры, телеги непрерывно дребезжали, грохотали колеса, двигались войска и обозы, блестя своими [пушками? Ср. стр. 73, строка 16], стучали копыты и нерусский говор , гудело бесчисленное огромное количество повозок, лошадей и людей. чтобы увидать красивое, оживленное зрелище в несколько рядов с веселым грохотом колес и говором нерусских голосов тянувшегося поезда. Пьер в числе других теснился к дороге. Конвойные строго крикнули на пленных, заграждая им дорогу штыками, и унтер-офицер, знавший Пьера, крикнул ему, чтобы он передал товарищам, чтобы они не сходили с места, ежели не хотят, чтобы их перевязали.

Пьер вернулся с другими назад и сел на дом [?] подле майора, закуривавшего трубку. Майор обратился к Пьеру, расспрашивая его, кто он и ничему знает язык. Пьер отвечал майору и вместе с тем прислушивался к неумолкаемому веселому звуку все двигающегося поезда, к говору пленных, влезших на фундамент обгорелого дома и оттуда смотревших на дорогу.

— Эка народу-то, народу-то, смотрите, ведь это самого Наполеона обоз... — говорили пленные со стены. — И на пушках-то, и на фурах сидят. Это — больные. Вишь, стервецы, награбили, ведь это церковное. Вон у того-то на телеге, сзади за каретой-то. Эка добра-то! Батюшки мои, смотрите, с ребеночком! — Чудеса. А народ красивый. Это французские лошади... дрянь... И наш мужик, ей-богу! Ах, подлецы!

Пьер встал и пошел к стене; с помощью тех, которые были наверху, он влез, и ему открылось красивое, веселое зрелище.

В ярких лучах вечернего солнца он увидал впереди, по извивающейся Калужской дороге бесконечную вереницу, в несколько рядов двигавшиеся блестящие на солнце пушки и в красивых мундирах кишевших между ними солдат. Немного впереди заставы артиллерия кончалась и виднелось стадо быков, окруженное солдатами и повозками, и за быками начинался обоз самых разнообразных экипажей, наполненных и окруженных самым разнообразным народом во всю ширину дороги. И этот обоз тянулся перед ним и позади его по длинной прямой улице, ведущей к Калужской заставе. Это было красивое, веселое, возбуждающее зрелище.489 Вид этого обоза напомнил Пьеру разъезд с майского гулянья в Сокольниках. То же было яркое, теплое солнце, тот же красивый Много было красивых экипажей и лошадей. Блестящие, красивые мундиры, даже были нарядные женщины, но то, что в особенности придавало веселое, возбуждающее впечатление в этом зрелище — это были лица. Все эти южные, энергически оживленные лица были радостны, веселы и ласковы. Улыбки, смех, ласковые, бойкие речи, как пар над рекою, стояли в воздухе, несмотря на перемену проходивших и проезжавших людей и несмотря на различие наций и положений. Были пьяные, но не грубо, а весело и добродушно пьяные люди.

— Dites donc, l’ami,490 [— Послушайте-ка, дружище,] — кричал француз с козел фуры, обращаясь к Пьеру. — Adieu, l’ami, que je vous dis. Au plaisir de jamais vous revoir.491 [— Прощайте, друг, говорю вам. Надеюсь никогда не иметь удовольствия с вами увидеться.] — И тотчас же он поворачивался назад к другому французу, шедшему за повозкой и, видимо, просившего положить в фуры огромный мешок, который нес француз. Француз на повозке перегнулся и, видимо, отказывался сначала и, наконец, готов был согласиться.

Рядом с этой повозкой ехали русские дрожки на492 крестьянских французских лошадях и на них привязан огромный узел, на котором сидел солдат, весело поглядывая кругом и доедая булку. Дальше какие-то с огромными — как горбатые — мешками за плечами высокие люди в ботфортах, синих доломанах и касках что-то громко, весело кричали на каком-то непонятном Пьеру языке. Потом опять повозки, опять кареты, опять пешие люди, еще небольшое стадо волов и коляска на прекрасных серых лошадях. прекрасных серых лошадей. В карете в красной шали сидела красивая женщина, нарумяненная и насурмленная, на козлах сидел французский гусар и другой, арап.

— Франсуа, Франсуа, — кричала девка, высовываясь из кареты. — Экий чорт, не слышит, — прибавила она, и карета проехала. За каретой ехали повозки, нагруженные какими-то досками и картонами, и люди, шедшие подле, хохотали, что-то вырывая друг у друга. Потом ехала на двухколесной тележке женщина в черной юбке и красном шпензере и человек 10 солдат шли вокруг нее, и непрерывно и быстро трещали их голоса. Потом длинный ряд мешков ехал на телегах и за ними в дрожках с русской упряжью с бубенцами ехали два французских офицера.

— Une bonne farce, Roussel,494 [— Хороша шутка, Руссель,] — прокричал один из них.

Потом шли денщики, ведя в попонах прекрасных лошадей, и за ними шел длинный в несколько рядов обоз. Люди на повозках были все в одинаковых мундирах, на крышах фур и на чепраках лошадей были одни и те же буквы Д. К. и та же корона. Между этими обозами замешалась тележка на русской мужицкой лошадке. В тележке сидела на мешках и сундуках женщина с ребенком и старый солдат в штиблетах шел, быстро семеня ногами у колеса, и что-то, нагибаясь, ласково говорил женщине.

— Oh vous serez bien, Madame, on vous fera pas,495 [— Вам будет хорошо, сударыня, вам ничего не сделают,] — услыхал Пьер.

Пьер более часа стоял на стене, и обоз всё тянулся, всё тянулся, и чем дальше, тем гуще, казалось, вытекала эта струя поезда из Москвы. Казалось, не будет конца этому обозу. Но именно в то время, как показались обозы с вензелем и лошадьми в попонах, конвойный офицер собрал свою команду и, пропустив обоз, вступил с ними в ряды.

Вступив в общее движенье, Пьер не мог видеть ничего, кроме окружающих его лиц пленных, майора и других лиц. Сзади, спереди, с боков Пьер слышал этот ропот текущего моря, слышал изредка хохот, иногда ругательства, отрывки фраз, но так [как] он не мог понимать, не видя, значения этих отрывков, он слышал их, как привычный звук, и всё внимание его обратилось, в особенности когда их провели верст 10, на неровности земли, на которую он ступал, и на свои ноги, которые без привычки скоро потерлись без чулок в жесткой обуви, которую сделал ему Каратаев. Кроме того, Пьера занимала теперь мысль о Каратаеве. Когда их вывели, Каратаев был в самом пароксизме лихорадки. Как он идет? Не останется ли он? «Неужели так навсегда мне придется разлучиться с ним», думал Пьер.

Шли очень скоро, не отдыхая, до вечера. Остановились на дороге, когда стало уже смеркаться. Передние остановились в деревне, задние расположились на дороге. Кареты беспорядочно надвинулись одни на других. То веселое расположение духа, которое одушевляло всех при выступлении из Москвы, теперь, вечером, совершенно изменилось. Все казались сердиты и недовольны, в темноте слышались ругательства, злобные крики. Карета, ехавшая сзади конвойных, наехала и пробила дышлом повозку конвойных. Несколько солдат с разных сторон сбежались к повозке; одни били по головам лошадей, запряженных в карете, сворачивая их, другие дрались между собой, и Пьер, вместе с другими пленными подвинувшийся смотреть на драку, видел, что одного немца тяжело ранили тесаком в голову. Пошел искать Каратаева; по морде лошади.

Пленных разместили, как вели, — офицеров и солдат отдельно. Пьер, поужинав похлебкой из ржаной муки с мясом, которую дали пленным, обратился с просьбой к конвойному, прося позволенья сходить к пленным солдатам, стоявшим шагов за 200 на другой стороне дороги. Он объяснил офицеру свое желание тем, что у пленных солдат у него был приятель, который вышел больной из Москвы. Офицер согласился и послал солдата проводить Пьера. На вопрос Пьера о том, что сделают с пленным, который окажется болен, офицер отвечал, что гошпитальных повозок для пленных нет и что тем хуже для того, кто болен, сказал он с значительным видом.

— Vilaine affaire s’il est veritablement malade. Il faut marcher, mon cher Monsieur, il faut marcher.497 [— Плохо дело, если он действительно болен. Надо идти, дорогой господин, надо идти.]

Каратаев, укрывшись шинелью, лежал у костра, у которого ужинали еще его товарищи. Лиловая кривоногая шавка лежала подле него. Пленные солдаты радостно встретили товарища, громко приветствуя его, и Каратаев поднял голову.

— Проведать пришел, соколик? — сказал он с своей обычной споростью речи, — что бахилочки (обувь) мои, как служат? — спросил [он].

— Да ничего, хорошо, ты как? — спросил Пьер.

— Да что, соколик, всё держит.

— Что же ты не ел?

— И видеть не могу. То же тело, да клубком свертело. — Каратаев пересел получше, посмотрел на огонь. — Скучно что-то, Петр Кирилыч, так скучно, что ни болит — всё к сердцу валит. Оттого и скучно.

Пьер молчал. Он думал о том значительном виде, с которым французский офицер сказал ему: il faut marcher, il faut marcher.

— Да что же, силы-то у тебя есть? — спросил он у Каратаева. — Идти-то можешь?

Каратаев, видимо, не понимая вопроса, смотрел на Пьера.

— Ну, я говорю в день верст 20 пройдешь ты?

Каратаев покачал головой, слегка улыбаясь странности вопроса.

— Да разве я знаю, сколько пройду. Сколько бог пронесет. Так-то, соколик.498 На полях оборота листа: благообразие выезда. Церкви. Москва.

____________

В то время, как растерянное французское войско двигалось таким образом, само не зная куда и зачем, сначала по старой Калужской дороге, прямо с фронта [?], Кутузовское войско стояло спокойно в Тарутинском лагере.500 На полях конспект: Болховитинов от Дорохова. Кутузов по ночам не спит. Бенигсена прогнал — посвободнее. К Кутузов атаковал в Бородине, но не после. Малоярославец, комедия. Кутузов, разделавшись с Бенигсеном, уехавшим из армии, чувствовал себя обеспеченнее от необходимости наступления, которого501 он один вред понимал он один во всей русской армии502 и, как опытный охотник, подстрелив зверя, спокойно ждал действия раны. Вместо зач. вписано на полях до конца абзаца. . В этот промежуток времени к Кутузову приехал еще парламентер с письмом от Наполеона, означенным из Москвы, хотя Наполеон уже был недалеко впереди Кутузова на старой Калужской дороге. Кутузов ответил так же, как на первое письмо.

Молодежь генералов и офицеров между тем требовала деятельности — хотела скорее бежать и добить зверя, не соображая того, что кроме потери зарядов это добивание могло быть опасно и503 наверно вредно. Но эта часть армии требовала деятельности.504 И деятельность была И применение этой деятельности было найдено в партизанских отрядах, которые с каждым днем увеличивались. Каждому генералу и офицеру хотелось отличиться, и Кутузов, хотя употреблял все свои силы на то, чтобы уменьшать количество людей, употребляемых в эти отряды, должен был соглашаться на требования этих людей. Несколько дней из отряда Дорохова, ходившего налево от Кутузова, приходили донесения505 доказывавшие, что он имел д дивизию был в близости с какою-то частью двигавшегося французского войска. Но разноречивые. лживые донесения приходили так часто, что на эти донесения после Тарутинского сражения не было обращено особенного внимания. о том, что в Фоминском слабо стоит дивизия Брусье и что ежели бы дать ему несколько подкреплений, он истребит эту дивизию. Опять, как перед Тарутинским сражением, обстоятельства в русской армии сложились так, что необходимо было атаковать. Казаки ходили близко около французов, узнавали, что они стоят плохо, солдаты и офицеры скучали бездействием.

[Далее от слов: Штабные генералы, возбужденные воспоминанием о легкости победы под Тарутиным, настаивали у Кутузова об исполнении требования Дорохова, кончая: Казаки из отряда Дорохова доносили, что они видели гвардию французов, шедшую по дороге в Боровск близко к печатному тексту. T. IV, ч. 2, гл. XV.]

Был 12-й час ночи.506 Дохтуров и Дорохов Генералы и партизаны, собравшись у Дохтурова, с волнением обсуживали дело. Было несомненно, что вся армия французов шла из Москвы по неожиданному направлению. Писали донесение Кутузову. Молодой, бравый офицер был призван к генералам, маленький, толстенький, аккуратненький Дохтуров 507 подошел к нему с конвертом. Поручение, которое я даю тебе, извест известить важнее всего, что было большой важности и вписано до конца абзаца. долго ничего другого не хотел слышать, как исполнение данного ему приказания — атаки Фоминского. Он согласился только отложить, послав, как можно скорее, донесение в штаб.

— Скачи, что есть мочи, и подай в штаб, — сказал он офицеру, подавая ему конверт.

— Такого важного известия не было во всю войну, — вставил Дорохов.

— Прямо в Главный штаб. Дежурному генералу. Разбуди всех.

— Слушаю-с, — отвечал офицер, уж вперед обдумывая, как он возьмет по-казацки запасных лошадей с тем, чтобы сделать эти 27 верст до штаба.

Ночь была темная, теплая, осенняя. Шел дождик уж 4-й день. Везде была грязь. Болховитинов верхом на своей лошади, сопутствуемый казаком, в поводу508 ведшим державшим двух других, скакал, не переводя духа, нагнувшись вперед и работая нагайкой.

Проскакав верст 7, он пересел на казачью лошадь, пересел еще, забыв пароль в Тарутине, пролетел мимо часовых один — казаки его задержали — и ко вторым петухам, весь мокрый, грязный и запыхавшийся, был в Леташевке у избы, на плетневом заборе которой была вывеска: «Главный штаб».

Он бросил лошадь, вошел в сени.

— Дежурного генерала скорее, очень важное, — проговорил он денщику и вошел в растворенную дверь.

Дверь Коновницына никогда не затворялась с тем, чтобы ночью не было задержки, и всем адъютантам посланным велено было будить его самого и сейчас же. Болховитинов знал это и пошел прямо к переднему углу, в котором, накрывшись головой, спал генерал .

— С вечера нездоровы очень, третью ночь не спят, — заступнически прошептал денщик. — Уж вы капитана разбудите сначала.509 Болховитинов подошел к

Но Болховитинов не слушал.510 Другой спящий офицер поднял голову. Это был Щербинин. — Что, что такое? Всё это было в темноте.

— Очень важное, от генерала Дохтурова.

— Ну, постойте, постойте, он511 тотчас больнешенек, — сказал, поднявши голову, офицер, указывая на спящего человека.

Спавший512 генерал человек был П. П. Коновницын — «человек, отличавшийся весьма небольшими умственными способностями и еще меньшими сведениями», как говорят нам его современники. П. П. Коновницын без сомнения имел полное право сказать то же самое и про513 его современников тех, кто говорил это, и тогда бы мы не знали, кому верить, но П. П. Коновницын не говорил этого, потому что он так же, как Дохтуров, был человек514 исполнительный и скромный. Из деятельности же этого человека мы не видим ни огран ограниченности умственных способностей,515 ни сведений. мы видим, напротив, в этом человеке, как и Дохтурове, тихое, незаметное, мужественное исполнение своего дела и вследствие этого наваливание самого тяжелого и нужного дела на его плечи. С тех пор, как Коновницын сделан был дежурным генералом, он спал не иначе, как одетый и с раскрытой дверью, в которую без доклада мог входить каждый и каждую минуту будить его. И это он сделал не один раз, чтобы удивить кого-нибудь, но, сочтя это раз своим долгом, он делал это постоянно516 во всё время исполнения в продолжение месяцев. Только человек, понимающий устройство военной машины, поймет значение517 На обороте рукописи зачеркнуто: качиваясь легким шагом подошел к ним. Первое впечат впечатление Далее набросок-конспект: Государь из Петербурга имел известия о том, что французские войска растянуты и раздроблены, требовал, чтобы Кутузов атаковал. Он писал: Мих-Дан[илевский Михайловский-Данилевский ], 133, 134 стр. На полях: Чичагов. Но в то же самое время Кутузов т. е. р русские в войска , не дожидаясь , еще не получив этого приказания атаковали Мюрата 5 октября еще , 3 октября атаковал французов сделал распоряжение об атаке французов при Тарутине. Т. е. так говорят историки. В сущности же не Кутузов сделал это распоряжение (он даже вовсе не желал его делать), а положение армии стало таково, что необходимо было атаковать, и необходимость эта выразилась и поимкой пленных, и интригой генералов, и советами, и соображениями. Но атаковать было необходимо и, несмотря на всё нежелание Кутузова и на все препятствия, делаемые разными лицами, через два дня после вынужденного у Кутузова приказания, атаковали. Новая глава 4-го октября были именины генерала Кикина. Вне нашей линии был дом. Далее на полях конспект: Наполеон получает на смотру известие. Выход бляди. Распоряжение. Боговск Боговской . Щербинин. Кутузов. (Бессмысленное после Малоярославца.) Действительно, что бежали и только просили, чтобы их взяли. Пьер идет видит это. этого518 подвига распоряжения и поймет, что дежурный генерал, спящий всегда с открытой дверью и в сражении всегда стоящий под огнем, что всегда делал Коновницын, есть шестерня машины, гораздо более существенная, чем та шумиха, которая выскакивает вперед с знаменем или крестами или пишет проекты и диспозиции.519 Но к несчастию А между тем и Коновницын, и Дохтуров только как бы из приличия внесены в список так называемых героев 12-го года: Барклаев, Ермоловых, Раевских, Милорадовичей, Платовых.

Щербинин,520 встал и имея на то разрешение своего генерала,521 распечатал взял конверт. Ему не хотелось будить Коновницына, на которого было страшно смотреть с вечера, так он был болен. Он только что заснул и спал крепко. В комнате было темно.

— Да в чем дело? — спросил Щербинин шопотом.

Болховитинов запыхавшимся голосом рассказал, как по всем донесениям очевидно, что Наполеон вышел из Москвы и уже прошел Фоминское, направляясь к Малому Ярославцу. Щербинин, не отвечая,522 распечатал встал,523 достал из печурки босиком подошел к печурке, где у него были сернички. Денщик вырубил огня.

— Ах, проклятые! Как я этих прусаков терпеть не могу, — сказал Щербинин.

При свете искор Болховитинов видел в переднем углу спящего человека в ночном колпаке. Когда сернички загорелись о трут, Щербинин зажег сальную свечку, с подсвечника которой, побежали облеплявшие [?] ее прусаки, и осмотрел вестника. Болховитинов был весь в грязи, и рукавом, обтираясь, размазывал себе лицо.

— Да кто доносит? Дохтуров. Кажется, Дохтуров. Нечего делать, надо будить. — Щербинин подошел и тронул рукой Коновницына. Красивое, твердое, но бледное лицо поднялось тотчас же.

— Ну что такое? Вы от кого? — неторопливо,524 и не медлите медлительно но тотчас же спросил он, мигая глазами от света.

Слушая донесение офицера, Коновницын распечатал и прочел. Едва прочтя, он опустил ноги в шерстяных чулках и стал одеваться, снял колпак и, причесав виски, надел фуражку.

— Ты скоро доехал? Пойдем к Толю, и лошадь к Светлейшему.

Коновницын видел то, что дело это большой важности и что нельзя медлить. Хорошо ли или дурно это было, он не думал и не спрашивал себя. Его это не интересовало. На всё дело войны он смотрел не умом, не рассуждениями, а чем-то другим. В душе его глубоко невысказанное было убеждение, что всё будет хорошо; но что этому верить не надо и тем более говорить, а надо делать свое дело. И это свое дело всегда стояло ему перед глазами.

Выходя из избы в сырую, темную ночь, он нахмурился частью от головной усилившейся боли, частью от неприятной мысли, пришедшей ему, о том, как теперь взволнуется всё это гнездо штабных, влиятельных людей при этом известии, как будут предлагать, спорить, приказывать, отменять. И это предчувствие неприятно ему было, хотя он и знал, что без этого нельзя было.

Действительно, Ермолов и, к которым он сообщил известие, тотчас же заспорили, каждый иначе понимая значение известия, и Коновницын, молча и устало слушавший их, напомнил, что надо идти к Светлейшему.

550 Автограф. Кусок льда невозможно растаять мгновенно.551 необ необходимо

В таком положении шли французы, морозов еще не было, но кусок этот,552 понемногу хотя и быстро, но равномерно таял. От Москвы до Малоярославца и назад до Вязьмы французы сделали меньше трети всего пути, а между тем из войск главной колонны, составлявшей 73 тысячи при выходе из Москвы, под Вязьмой оставалось 37 тысяч.553 Казалось, чего бы было желать и какой другой образ действий можно было предписать русской армии, как тот, за который стоял Кутузов и вписан на полях след. абзац.

В русской армии положение французов в это время было неизвестно, преимущественно потому, что партизанские и другие отряды, преследовавшие французов и бравшие отдававшихся пленных, пушки, обозы по заведенному порядку на войне, описывали свои действия так, как будто неприятель отчаянно сопротивлялся и только [благодаря] мужеству вверенного отряда, из которого каждый представлялся к чину или кресту, удалось победить.

То, что предвидели Кутузов и Коновницын, теперь сбывалось в высшей степени. Все хотели отличиться, отрезать, истребить, перехватить, полонить, опрокинуть французов. —

Кутузов по донесениям не мог знать того, что происходило в французской армии. Все без исключения влиятельные лица армии срамили старого фельдмаршала за его бездеятельность, догадывались, что он нейдет из Полотняных Заводов, потому что ему там удобно покоить свое старое тело, прожектов, как он говорил, ему представляли тысячи, но он говорил только одно и только он один из всей армии, что ничего нет лучше золотого моста, и все силы свои употреблял на то (силы эти очень невелики у каждого главнокомандующего), чтобы мешать этому бессмысленному разрыванию на куски гниющего тела.554 Его не слушали и не понимали, и до могли понять современники. Они не зна знали

Он не мог им сказать то, что мы говорим теперь: зачем сражение и загораживанье дороги, и потеря своих людей, и бесчеловечное добивание несчастных, зачем всё это, когда от Москвы до Вязьмы растаяла половина. И он говорил им вывод своей старческой мудрости, то, что они могли бы понять — он говорил им про золотой мост, но они смеялись над ним, клеветали его, и рвали, и метали, и куражились над убитым зверем.555 Далее от слов: Но они жили, кончая словами: смотри Тьера, Михайловского-Данилевского, Bernhardi и т. д. (стр. 88) обведено чертой (частью зачеркнуто) и рукою Толстого па полях сделана помета: Не надо.

Но они жили, увлекались, страдали в то время, и можно понять, как люди настоящего не видят из-за своих страстей настоящего величия — не того величия, которое состоит в том, чтобы надеть на себя шапку, корону или с навязанной ветошкой на палке сказать какие-нибудь слова, а того величия, которое познает законы будущего и одиноко созерцает неизменные законы эти, подчиняет им свою волю.556 Понятно, людям Люди того времени могли не понимать этого величия. Но в последней истории 12 года, написанной по Высочайшему повелению, в книге, по которой будут учиться наши дети, сказано, что хитрый Кутузов557 сделал много виновен в558 том, что французы чем-то перед потомством.В книге, написанной по Высочайшему повелению, подробно описаны ошибки хитрого и слабого Кутузова. Там сказано, что Кутузов должен был так-то и так-то поступить,559 что ежели бы а что он ничего этого не сделал и что (стр. 145, т. III) нравственное влияние русских войск ослабилось тем, что французы могли говорить, что всё сделали и что не взят в плен ни один маршал и т. д.

Армия французов пришла в Россию в числе 600 тысяч. Та, которая делала главную кампанию с самим Наполеоном, в числе 300 тысяч. Один раз было большое сражение, данное под начальством Кутузова — Бородино. После Бородина армия не вернулась и сражений больше не было. Из 300 тысяч перешли границу 6 тысяч. Кутузов командовал этим русским войском.

И книга, писанная по Высочайшему повелению, учит нас, что это нехорошо, а что следовало Кутузову сделать то и то и что нравственное влияние потеряно. Что следовало бы сделать Кутузову, ежели бы что, спрашивается невольно. И ответ ясен: ежели бы он поучился в академиях, в которых учат несуществующим наукам, и спросился бы у нас, учителей этих наук.560 Но понятно, что учителю несуществующей науки неприятно, когда оказывается, что его наука не существует, но непонятно, что такое значит это суждение о кампании 12-го года и вписана след. фраза.

Но ведь даже ежели бы все эти учителя научили Кутузова, что ему делать, все-таки нельзя сделать ничего лучше, славнее для России того, что сделано. Что же можно еще сделать, чему еще научиться в академии; нашествие истреблено, стало быть кто-нибудь победил.

Нет, по учителям академии это не выходит так. Этого в книжках не написано.

В книжках сказано, что сражение выигрывает тот, кто занял поле. Ну, а ежели после Бородина французы заняли поле, а все-таки были побеждены, потому что без сражения уничтожились? Нет, этого в книжках не написано.

В книжке написано у Bernhardi слово в слово то, что сказано о потере нравственного влияния, потому что не пойманы маршалы и т. п. (Bernhardi, стр.) — вот это мы переписываем слово в слово.561 (как и вся книжка, по Высочайшему повелению написанная, есть переписка всего чужого), но Слово в слово это562 бессмысленное странное место переписано из Bernhardi, но, к несчастию, как тот человек, которого научили сказать — носить, не сносить — и он сказал это покойнику, так и здесь то же, да некстати. У Bernhardi это сказано для того, чтобы показать, что французское войско еще было в тех же кадрах, так же могущественно в 13, как и в 12 году, и что слава покорения Наполеона принадлежит немцам. И странная натяжка эта у Bernhardi понятна, но в книге, по Высочайшему повелению написанной, не узнаешь другой причины этой переписки, как то, что хорошо в умной книге написано, дай и я напишу. Да еще то, что меня учили, что надо быть спокойно беспристрастным, — дай я буду [бес]пристрастным и понемногу соберу всё и против нас, не очень много, а немножечко. Запятую, но маленькую.

Беспристрастным нельзя быть потому, что сказано в книжке, что военная история должна быть беспристрастна. Для того, чтобы быть беспристрастным, надо иметь мысль, которая стояла бы выше других мыслей историков.

А в позорной книге, заместившей по времени даровитое произведение Михайловского-Данилевского, нет ни одной мысли, кроме того, что стратегия и тактика — очень полезные науки, так как их учат в большом доме и за большие деньги, и ни одной страницы, к которую бы нельзя было заменить выпиской — смотри Тьера, Михайловского-Данилевского, Bernhardi и т. д.

Бородинское сражение с последовавшими за ним занятием Москвы и бегством французов без новых сражений есть одно из самых поучительных явлений истории, само собою разумеется не для тех историков, которые573 отыскивают законы переписывают в одну книжку то, что написано в разных книжках, но для тех, которые изучают законы исторических событий.

Период кампании 12 года от Бородинского сражения до бегства французов из Москвы включительно574 показал очевидно, что выигранное сражение не есть причина покорения народа, а есть только случайный признак и ответил на575 те вечные вопросы человечества: что такое война? что такое покорение одного народа другим? Почему Рим покорен после того, как Аннибал выиграл одно сражение, т. е. убил одну десятитысячную Римского народа? Этот вопрос576 который в особенности делают дети и неученые люди — <какое зна значение ) что такое сражение. о том, где и в чем лежит та сила, которая решает судьбы народов. Кто из мыслящих людей в юности своей в то время, когда посвящался в исторические таинства, не577 задавал себе странного вопроса приходил в недоумение, читая исторические описания о том, как Аннибал поссорился с Римом, собрал войско, одержал победу — убил одну десятитысячную людей Рима и вследствие того Рим был покорен.

Кто не задавал себе вопроса, почему поражение одной армии заставило покориться народ? Отчего же? Разве они так уговорились, или не было у них больше народа? спрашивает наивный и ужасный (terrible, как говорят французы) ребяческий ум. Ну да, оттого, что все силы истощены, оттого что.... ну, оттого, что всегда так было, отвечает история. Всегда народы завоевывают один другой посредством победоносно победоносного сражения.578 отвечает история. Народы сталкиваются в последнем усилии, один побеждает, и война кончена, побежденный покоряется. Да что такое значит побеждает? Убивает, удерживает поле сражения, берет пленных. Что такое значит — берет пленных, спрашивает l’enfant terrible?579 [ужасный ребенок?] Ежели они пошли, чтобы убивать и быть убитыми, зачем же они сдаются? Так надо, отвечает история, так всегда было. И победа войска есть причина завоеванья — так всегда было. Действительно, проверяя этот факт по истории, оказывается, что всегда приблизительно так было, и, не в силах доискаться580 настоящей другой причины, пытливый ум примиряется с объяснением истории.

Действительно: одержана победа Фридрихом II — Саксония перестает существовать, одержана победа под Иеной — Пруссия перестает существовать, одержана победа под Веной — Австрия перестает существовать.

Нo вдруг в 1812 одержана победа под Москвой (со всеми признаками победы), Москва взята — и не Россия перестала существовать, а перестала существовать 600-тысячная армия. Натянуть факты на правило истории — сказать, что поле сражения в Бородине осталось за нами, что после Москвы были сражения, уничтожившие армию Наполеона, — невозможно.

После Бородина — победы французов — не было ни одного сражения, и французская армия перестала существовать. Что это значит? Ежели бы это был пример из истории Китая, мы бы могли сказать, что это явление неисторическое (лазейка историков, когда что не подходит под их мерку); ежели бы дело касалось столкновения непродолжительного и в котором участвовали малые количества войск, мы бы могли принять это явление за исключение, но событие это произошло между нашими отцами, для которых решался вопрос жизни и смерти отечества, и всей Европой, и война эта была самая огромная и продолжительная и гибельная из всех известных войн.581 Очевидно, правило и вывод неверны. Отчего же, одержав победу, без новых сражений французы погибли? Оттого, что Александр не хотел мира, оттого, что сгорела Москва, оттого, что был сделан фланговый марш, оттого, что у французов не было фуража — отвечают историки. Итак, правило вывод о том, что сражение победа покоряет народ, будет справедлив только тогда, когда прибавить, что после сражения не сгорит город, не согласится на мир император, не сделает флангового марша главнокомандующий и мужики будут привозить фураж. Понятно, что для правильности вывода надо включить еще бесчисленное количество условий и что потому вывод неверен. И потому Победа, как ее разумеют, не есть не только причина покорения или завоевания, но даже не есть постоянный признак, а признак случайный. Причина же завоевания, покорения или истребления армии, сила, решающая судьбы армии и народов, лежит не в войне, выражающейся сражениями, а вне ее. И отыскать и определить эту силу есть задача действительно науки. Далее написано на полях и вновь зач.: Французы одержали победу и сами погибли. Стало быть, не всегда победа есть причина завоевания, стало быть, факт покорения или непокорения не зависит от сражений и побед, от войны. Стало быть, сражение и война ес есть

Все историки фр французы , описывая положение французского войска перед выходом из Москвы, утверждают, что всё в армии было хорошо, исключая кавалерии и артиллерии и обозов и мясной порции, т. е.582 лошадей и скота не было фуража для корма лошадей и скота.Этому бедствию не могло помочь ничто, потому что окрестные мужики жгли свое сено и не давали его французам.583 Без сомнения, нельзя сказать, чтобы погибель французов была причинена только тем, что мужик такой-то и такой-то не вез сено в Москву, несмотря

Почему мужик Карп и Влас, который после выступления французов приехал в Москву с подводами грабить город и вообще не выказывал лично геройских чувств, почему этот мужик и всё бесчисленное количество таких мужиков не везли сена в Москву за хорошие деньги, нельзя себе объяснить, но и без объяснения чувствительна одна и та же сила в этих бесчисленных бесконечно малых, та же сила, которая была и в Б Бородинских умиравших солдатах и в солдатах, стоявших под Тарутиным, и в шайках, ловивших и бивших французов по окрестностям.

Представим себе двух людей, вышедших на поединок с шпагами и по всем правилам фехтовального искусства. Фехтование продолжалось довольно долгое время с различными переворотами успеха то к той, то к другой стороне и, наконец, один из противников, почувствовав себя раненым, поняв, что дело это не шутка, а касается его жизни, бросил свою шпагу585 отбежал назад, чтобы взять и вписаны след. два слова. и, взяв первую попавшуюся дубину,586 и с этой дубиной набежав на прот противника врага, противно всем правилам искусства, согнувшись и с боку, начал драться ворочать дубиной и весьма скоро выбил шпагу из рук удивленного противника, избил и прогнал его. Теперь и вписано до конца абзаца. начал ворочать ею, вследствие чего естественно очень скоро одержал победу.

Но представим себе587 кроме того вместе с тем, что противник, так разумно588 откинувший все правила искусства, считает однако по установившемуся убеждению по преданиям рыцарства, что этот его поступок откинутой шпаги и взятой дубины несколько постыден. Таким же считают это впоследствии этот эпизод дубины в особенности тот, который пострадал от нее, и все те, которые рассказывают про это т поединок событие. Рассказчики, описывая это событие, стараются умолчать о неправильностях отступления, поднятия дубины и обращения с нею, а подробно рассказывают о положениях терции, кварты, квинты, которыми парированы были удары противника, и теми различными правильными мнимыми ударами, которыми была одержана победа, так [как] результатом победы поединка была победа. Поверх зачеркнутого написано и опять зачеркнуто: Представив себе это ясно, [поймем?], каким образом в рассказах об этом событии будет постоянная неясность и неточность. Умалчивая о дубине и обращении с нею, рассказчики будут описывать события и вписано на полях, кончая: описания происшедшего поединка. употребивший лучшее и простейшее средство для достижения цели, вдруг бы, воодушевленный преданиями рыцарства, захотел бы скрыть сущность дела и настаивал бы на том, что он по всем правилам искусства победил на шпагах.

Можете себе представить, какая путаница и неясность произошла бы от такого описания происшедшего поединка.

[Далее от слов: Фехтовальщик, требующий борьбы по правилам искусства кончая: объяснили ее значение близко к печатному тексту. T. IV, ч. 3, гл. I, II.]

Между прочим, такого рода война (всегда, как показывает история, успешная) не только не подходит ни под какие правила, но прямо противуположна тем мнимым наукам, которые называются стратегией и тактикой. В этих глубокомысленных соображениях было найдено, что для атакующего выгоднее нападать в массе, то есть не раздробляясь.589 Хотя (Это правило не может иметь никакого смысла для человека, пользующегося здравым рассудком, потому что, ежели я,590 воюя нападая двумя человеками или корпусами против одного,591 то я действ[ительно?] имею две случайности против одной592 В автографе: одного в числе, я этим самым даю противнику такие две случайности против одной во времени, то есть что мои два корпуса или человека могут быть разбиты сразу, а его один корпус наверное еще не разбит, и история показывает бесчисленные примеры противного ( Бенедек и пруссаки),593 Людвиг Бенедек — австрийский генерал, разбитый пруссаками под Кёнигрецем 3 июля 1866 г. но, несмотря на то, это правило признано несомненным).594 Почему же так выгодно А между тем партизанская война прямо противуположна этому правилу и всегда успешна.595 Бессмыслица эта происходит от того, что так называемые науки суть пустая болтовня, что решает участь войн не стратегия и тактика, а дух войска. И что до тех пор, пока не будут найдены законы, управляющие этим диффер дифференциалом силы, не будет науки. Партизанская война всегда приносила огромные результаты, п потому ч что она начиналась тогда, когда дух войска находился на высшей степени напряжения. Для войны за границей, за прусского короля, как говорят французы, необходимы массы, удерживающие своей притягательной силой войска, для войны у себя дома (движущая сила лежит) сила отпора лежит одинаково в каждом отдельном человеке. Вместо зач. вписан на полях текст след. обзаца.

Противоречие это, как и бесчисленное количество бессмыслиц, составляющих так называемую науку, происходит от того простого факта, что596 люди, над к которыми войска, составляющие субъект мнимой науки — существа живые и что не только успех сражения или войны, но все распоряжения в военное время зависят от неопределимого дифференциала, который называется духом войска. Чем597 выше ниже дух войска,598 тем больше т. е. чем меньше желание драться каждого отдельного человека, тем больше должны быть массы, своей притягательной силой действующие на единицы. Чем выше дух войска, тем более войска могут быть раздроблены. В народных войнах, какими были войны Кавказа, Испании, России, войска могут быть раздроблены до то последней степени.600 и чем больше раздробление, тем очевиднее выгода. С легкой руки Д. Давыдова партизанские отряды стали размножаться, и несомненно, что одно из главных условий погибели французов была деятельность этих людей. В противность тактическому правилу о выгодах наступления в массах и защиты в раздроблении нельзя не видеть, что, действуя <Действуя в раздроблении> <Ежели не принимать во внимание

601 Очевидно, что Выгода всегда на стороне действующего раздробленно против массы в прямой пропорции деления. Тогда [кто]разбился на 2 единицы против 2-х имеет 2 шанса, кто на 10 — десять и т. д.

[Далее от слов: Но тактическое правило о делимости кончая: подвергать себя трудам и опасностям602 Эта деятельность бесчисленного количества неизвестных русских людей принявшая облекшаяся в форму и назвалась партизанской войной. близко к печатному тексту. T. IV, ч. 3, гл. II.]

И это раздробленное действие русских войск было одним из самых страшных ударов дубины, отвечавших на эволюции шпаги французов.

И благо тому народу, который не как французы в 1813 [году], по всем правилам искусства, перевернув шпагу эфесом, грациозно и учтиво передают ее603 победителю русскому императору, а благо тому народу, который в минуту испытания не спрашивается о том, как велено поступать в этих случаях, а с поразительной простотой и легкостью поднимает первую попавшуюся дубину, не жалея себя, гвоздит ею до тех пор, пока не чувствует восстановленной свою самостоятельность и силы, и до тех пор, пока в душе его чувство ненависти не заменяет другое — презрение и жалость.

604 Начало — автограф на копии зачеркнутого первого чернового автографа продолжения «Войны и мира» (см. т. 14, вар. № 183). 4-го октября французы выступили из Москвы. Яковлев, Тутолмин не привезли ответа. Лористон.605 К. Б. Е. Далее зач. копия от слов: Наконец явился кончая: сама отдавалась в плен.

Куда они идут и зачем, никто не знал, еще менее сам великий гений Наполеона, так как никто ему не приказывал.606 Около него еще соблюдался кой-какой decorum и вписано, кончая: заведенный порядок, Он и его окружающие по привычке соблюдали раз заведенный порядок, писались приказы, письма, рапорты, ordre du jour, называли еще друг друга «Sire, mon cousin Prince d’Ekmuhl и roi de Naples», но все чувствовали, что они бедные, гадкие люди, нажившие себе горя, упреков совести и безвыходное несчастье. Приказы и рапорты были только на бумаге, в сущности607 Далее зач. текст той же копии и вместо него вписано над строкою и на полях рукой Толстого и опять зачеркнуто до конца варианта. каждый делал то, что хотел и мог.

И чем же был занят Н Наполеон ? Тем, чтобы побить тот пол, о который он зашибся, и непременно взорвать Кремль и сжечь дом Раст Растопчина и Разум Разумовского .608 Но и Но историки, здесь приведенные к тупику, опасаются

Он ничего не понимает, не приказывает; казал казалось , шкнули на него, подгоняя[?], и он бежит с армией, наконец бежит один в теплой шубе и оставляет на погибель сотни тысяч. Но и тут историки не забывают находить объяснения и, когда по-русски, по-человечески — что мерзавец и подлец, они говорят grand.

Так уходили войска Наполеона. Думали только об одном, как бы поскорее уйти и спастись. 609 Переработку и развитие этой части варианта см. в рук. № 97, вар. № 280.

Денисов был611 другим тоже партизаном.612 След. фраза — автограф. Довольно большая партия Денисова принадлежала к разряду веселых и великодушных. У Денисова, теперь полковника, в партии находился Петруша Ростов, непременно желавший служить с Денисовым, к которому он получил страстное обожание еще со времени приезда его в 1806-м году в Москву.613 Зач. в копии: Кроме этих партий, рыскали еще в этом же пространстве недалеко партия одного польского графа в русской службе и немца-генерала и вписано: 6 октября

6 октября Денисов ночью сидел614 Зачеркнуто в копии: на полу, на коврах, в разваленной избе, с бородой, в армяке и с образом Николая Чудотворца на цепочке, и писал быстро, треща пером, изредка попивая из стакана налитого до половины ромом чая. Дальнейший текст — автограф на полях копии. в избе на барабане перед доской, положенной одним концом на окно, другим на вьюки, и писал. На доске стояла сальная свеча, чернильница и стакан с пуншем. Денисов был в одной рубашке и широких плисовых штанах, засунутых в615 В рукописи далее по ошибке: штаны. сапоги. Вся нижняя часть его лица обросла густой, уже курчавившейся бородой.

Агатовые глаза его особенно ярко блестели, и он, быстро треща пером,616 писал, что изредка останавливался, попивая из стакана, и взглядывал на Петрушу Ростова, лежавшего на617 земле разостланном на полу ковре.618 Далее, кончая: синие кавалерийские рейтузы — исправленная копия.

Петруша с своим широким и добрым лицом и худыми, отроческими членами, лежа на животе и болтая ногами, поглядывал на писавшего Денисова и тоже пил чай, который стоял подле него. Петя был одет в серый мужицкий армяк с нашитыми на груди патронами и синие кавалерийские рейтузы,619 Далее по зачеркнутой копии — автограф Толстого. и поднятые ноги были в одних чулках.

Они только что воротились из розыска, который они делали всей партией по Смоленской дороге.620 Как и всегда почти без исключения Розыск был удачен: они привели с собой 16 человек отдавшихся французских солдат и две французские фуры, отбившиеся дорогой, нагруженные французскими седлами.621 Денисов впереди

В числе пленных был один 15-летний мальчик барабанщик. Денисов подозвал к себе этого мальчика.622 сказал ему несколько милостивых слов, вроде тех, которые Наполеон в Аустерлице сказал Репнину: Vous êtes venu bien jeune, vous frotterer à nous [Молоды же вы сунулись биться с нами] и потом, когда мальчик что-то проговорил про ma pauvre mère [мою бедную матушку], Денисов обласкал его. Денисов показался Пете тронутым; он, обласкав мальчика, велел его оставить при себе. Петя знал, что его герой — Денисов был храбрее и благороднее всех людей, но эта новая замеченная в нем черта чувствительности в высшей степени тронула Петю. Он теперь смотрел на Денисова, вспоминая этот трогательный эпизод.

«Кабы все знали только, какой это человек!» думал Петя. «Ему бы, а не этому старому Кутузову (Петя имел очень низкое мнение о Кутузове) быть главнокомандующим. Однако куда его дели?» подумал Петя о молодом барабанщике. Когда они вернулись, Петя озаботился о том, чтобы мальчика623 одели и покормили в русский мужицкий покормили, но куда его положили спать и не обидели бы его, подумал Петя. «Это — мое дело», и он встал с тем, чтобы спросить у Денисова, можно ли позвать сюда мальчика и напоить его чаем. Но в то время, как он подходил к Денисову, Денисов кончил бумагу и обратился к нему, подавая ему:

— Запечатай пожалуйста, Ростов.

Петя взял.

— Прочти, прочти, как я этих сукиных детей отделываю, — сказал Денисов.624 Бумага эта было в почтительной форме написанное донесение одному из начальников больших партизанских отрядов. В донесении было написано, что, несмотря на сильное желание служить под начальством его превосходительства, Денисов должен был лишить себя этого счастья, потому что он находился уже под командой Е Его С Сиятельства — другого начальника партизанского отряда. След. два абзаца — исправленная копия.

Бумаги, которые писал Денисов, были ответами на требования двух командиров отрядов, дипломатически приглашавших Денисова соединиться с ними, то есть, так как Денисов был моложе чином, поступить под их начальство для атаки большого кавалерийского депо Бланкара, на которое точили зубы все начальники партий, желая приобрести славу этой добычи.

Денисов, чтобы отделаться от них обоих и самому взять это депо, о котором он нынче в ночь послал разведать, отвечал одному генералу, что он поступил уже к другому под начальство; а другому писал, что он уже поступил к первому, каждому подпуская в тоне подчиненности шпильки, на которые он считал себя великим мастером.625 Зач. текст исправленной копии: Таким образом, Денисов отделывался от обоих и намеревался сам захватить депо и славу, и чин, и крест.

— А я хотел тебя спросить, — сказал Петя (Денисов был на «ты» и с Петей). — Можно позвать сюда Босса? — Vincent Bosse — так звали 15-летнего барабанщика. — Его надо одеть как-нибудь. Да и чаю....

— Позови, позови, напои его чаем с ромом, — сказал Денисов, продолжая скрипеть пером свою другую ядовитую бумагу.

Петя надел сапоги и вышел на улицу. Была темная, ветреная, осенняя ночь; костры казаков и партизанов виднелись вблизи. —

— Bosse! Vincent! — крикнул Петя.

Ближайшие казаки услыхали Петю.

— Кого ему?

— Он сказал, что того мальчика француза, которого взяли утром.

— А, Висеню, — сказал казак. Уж они переделали его имя Vincent в Висеню, подходившее626 к их представлению по напоминанию о весне к их представлению о молоденьком, хорошеньком мальчике, которого все полюбили и жалели.

— Он тут у кухни грелся. Эй! Висеня! Висеня! — послышались ласковые голоса. — Господа кличут.

Тонкая фигурка барабанщика в коротком мундирчике и босиком — Петя слышал, как он быстро шлепал ногами по грязи —627 вышла подошла к Пете. Петя ввел его в комнату.628 и долго не мог успок успокоить

Висеня, хорошенький, худощавый мальчик с большими629 роб робкими черными глазами, испуганно взглядывал на черного, растерзанного Денисова, продолжавшего писать, и шепотом отказывался от чая, указывая глазами на commandant,630 [командира,] как он называл Денисова.

Молоденькому барабанщику не нужно было говорить о та pauvre mère;631 [своей бедной матушке;] его несложившееся, растущее тело, его без пушку на губе, но истощенное красивое лицо, его нетвердый голос, его, видимо напущенная, солдатская ухватка, из-за которой еще резче выказывалась детская незаглушимая невинность, сами собою напоминали о матери, которая еще так недавно должна была носить его. Это чувствовали все, и не только Денисов и Петя, но все в отряде тотчас же полюбили его. Денисов, заметив его робкий шепот, поднял голову от писанья, ласково улыбнувшись, кивнул ему и сказал, чтоб он ничего не боялся, садился бы и пил чай.

— Oui, mon commandant,632 [— Слушаюсь, господин командир,] — отвечал на всё Висеня, вскидывая глаза, приставляя опухшую руку к козырьку кивера. Когда он уселся, Петя заметил, что он дрожал от холода или от страха и беспрестанно краснел. Когда Петя у него что-нибудь спрашивал, он, видимо, благодарен был, но боялся не уронить достоинства своего народа и не сделать как-нибудь, чего-нибудь недостойного солдата.

Когда Денисов кончил свою бумагу и встал, Висеня вскочил тоже.

— Знаешь что, — сказал Денисов Пете по-русски, — что его отсылать с пленными — помрет ведь половина, оставим его. Он нам прислуживать будет — он ловкий мальчик.

И тотчас же Денисов, подойдя к Висене, потрепал его по плечу, сказал ему, что он намерен для него сделать.

— Oui, mon commandant, merci, mon commandant,633 [— Слушаюсь, господин командир, спасибо, господин командир,] — говорил Висеня, и яркая краска набежала на его лицо.

Денисов понял, что его634 занимало смущало, и успокоил, что ничего не будет недостойного его солдатского звания.635 Тотчас же позвали денщика людей, одели мальчика в сапоги и кафтан, и Vincent вдруг повеселел — видимо, покорился своей участи и тотчас же принялся оказывать различные услуги.

У двери послышался топот636 нескольких лошадей, и чей-то голос, чужой голос, говорил, что-то называя Денисова. мягких шагов и топтание человека, который, видимо, хотел дать знать о себе.637 Это кто?

— Посмотг’и638 пожалуйста , кто там, — сказал Денисов Пете.639 Сметливый француз выбежал в сени и тотчас же вернулся. — Un officier superieur avec sa suite, commandant [Штаб-офицер со своей свитой, господин командир], — доложил он. Подъехавший офицер был Долохов. Он велел вошел в избу.

В домашней жизни он был на «ты» с Денисовым, как и все, но как дело касалось до службы, так он был адъютант.640 Зач. текст исправленной копии: Денисов, склонный играть в службу и Наполеона, еще более был поощрен к этому твердой верой Пети в его Наполеонство. Шаги принадлежали Тихону Шестипалому, которого ввел Петя длинному человеку в лаптях.

— Слушаю-с, — сказал Петя, вставая. — Это Тихон, — сказал он.641 вводя его в избу.

— А, Шестипалый! — весело сказал Денисов.642 Ну Тихон Шестипалый был тот мужик, которого он посылал нынче утром для разведки в депо Бланкара. Далее текст исправленной копии.

Тихон Шестипалый был мужик из Покровского. Когда при начале своих действий Денисов прибыл в Покровское, ему жаловались на двух мужиков, принимавших французов, Прокофия Рыжего и Тихона Шестипалова. Денисов,643 Зач. в копии: тогда же, пробуя свою власть и свое уменье управлять, но предварительно разгорячившись, велел и вписано, кончая: присудил выслушав эти жалобы, считая своим долгом показать пример наказания изменников, посоветовавшись с своими товарищами, присудил расстрелять обоих; но Тихон упал в ноги, обещая, что будет служить верно, что он только по глупости, и Денисов,644 простил его и вписаны след. шесть слов. наказав розгами обоих мужиков, простил их и взял645 в свою и вписаны след. шесть слов. по выраженному им ими желанию в свою партию. Тихон, сначала исправлявший черную работу раскладки костров и доставления воды, скоро оказал необыкновенные способности в партизанской войне. Он раз, идя за дровами, наткнулся на миродеров, как он называл их, и убил двух, а одного привел.

Денисов, шутя, взял Тихона с собой верхом, и оказалось, что не было человека, способного больше перенести трудов, дальше видеть, неслышнее подлезть и менее понимать, что такое опасность, как Тихон Шестипалый, и Тихон был зачислен в казаки, в урядники и получил крест. Тихон был мужик длинный, худой, с низко опущенными, мотавшимися, как будто бессильными руками, но которые в своем мотаньи ударяли крепче самых сильных, и такими же длинными, мотавшимися ногами, но которые, мотаясь, огромными шагами проходили по 70-ти верст в сутки, не уставая. Шестипалый он был потому, что действительно у него были на руках и ногах приросточки около пятого пальца, образовавшие как бы шестой маленький палец.646 и ворожея сказала ему, что, ежели он отрубит один из этих пальцев, то он пропадет, и Тихон берег эти уродливые кусочки мяса больше головы.

647 Лицо у него было изрыто чем-то, длинное и вписаны след. три слова. Длинное лицо его с повисшим набок носом и с редкими, кое-где выбивавшимися на бороде длинными волосами было всё изрыто оспой. Он улыбался редко, но очень странно; так странно, что, когда он улыбался, то все смеялись. Он несколько раз был ранен, но все раны скоро заживали, и он не ходил в лазарет. Ему только нужно было остановить кровь, которую он не любил видеть. А боли он не понимал так же, как не понимал страха.

На голове он носил казанскую пуховую шляпу. Одет он был в красный французский гусарский мундир648 с казанской пуховой шляпой на голове и в лаптях и вписано окончание фразы. , в мужицкие портки и лапти. Эту обувь он предпочитал всем другим. У него был огромный мушкетон, короткое ружье с воронкой расходившимся дулом, которое он один умел заряжать, насыпая туда сразу три заряда. Кроме того, при нем были всегда топор и пика.

— Что, Тишка? — спросил Денисов.

— Да привел двух, — недовольным, обиженным голосом сказал Тихон.

Денисов понял, что двух пленных. Он посылал его649 туда, где стояли парки, разведать. — А, из Шамшева? и вписано, кончая: прибавил он. к лакомому куску — депо Бланкара, разведать, что там делалось.

— А, — сказал Денисов, этим междометием выражая то, что он и не ожидал меньше этого. — Из Шамшева? — прибавил он.

— Из Шамшева. Вот тут, у крыльца.

— Что ж, много наг’ода?

— Много, да плохой, всех побить можно разом, — так же грустно сказал Тихон. — Я сразу трех взял за околицей.

— Что ж только двух пг’ивел? Где тг’етий?

— Да так, ваше высокоблагородие.650 Тихон засмеялся, и Денисов и Петя невольно тоже и вписано, кончая: засмеялись. Он... Ваше высокоблагородие. — Тихон стал чесать одной рукой спину, другой голову и улыбнулся. Денисов и Петя, и даже Vincent, сами еще не зная чему651 громко расхохотались. , засмеялись.

— Третий, тгетий-то где?652 смеючись и вписаны след. пять слов. — напрасно стараясь удержать свой смех, спросил Денисов.

— Да так, ты, ваше высокоблагородие, не серчай, так... — Он опять улыбнулся, и опять Петя, и Денисов, и Vincent покатились со смеха.

— Да что так?

— Да так, плохенькая такая на нем одежонка...653 Он замолчал и вписана след. фраза. — Тихон, как красная девушка, опустил глаза и замолчал.

— Ну так что ж? — строго уже сказал Денисов.

— Ну, да что же его водить-то так... босой.... весь...

— Ох, не годится, — строго покачивая головой, сказал Денисов. — Больно выдеру... Ну ладно, ступай, я сейчас выйду к ним, — прибавил он, помолчав немного и сжалившись над убитым и испуганным лицом Тихона.654 Зач. текст исправленной копии первого черновика (см. т. 14, вар. № 183): Тихон ушел, и вслед за ним в комнату вошел Долохов, прискакавший за 55-ть верст к Денисову. Долохов был озабочен тем же, чем занят был и Денисов — желанием одному взять депо Бланкара. Он приехал к Денисову под предлогом дружбы, но цель его состояла в том, чтобы отвести его от депо и самому взять его. Долохов поговорил с Тихоном и вошел в комнату. Долохов был одет просто в военный гвардейский сюртук без эполет и в большие щегольские ботфорты. — Что ж это мы стоим, море караулим, — заговорил Долохов, подавая руки Денисову и Пете. — Что ж ты не возьмешь их из Ртищева, ведь там триста пленных наших, — говорил он. — Да я жду помощи на депо напасть... — Э, вздор, депо не возьмешь, там четыре батальона пехоты, спроси-ка, вот твой привел. Денисов засмеялся. — Ну, понимаем, понимаем вас, — сказал он. — Хочешь пуншу? — Нет, не хочу. А вот что, у тебя пленных набралось много, дай мне человек десять, мне натравить молодых казачков надо. Денисов покачал головой. — Что ж ты, не бьешь их? — просто спросил Долохов. — Нежинка, посмотрю я на тебя. Посидев вечер у Денисова, Долохов уехал в ночь, и на другой день Денисов к огорчению своему узнал, что Долохов обманул всех, <и двух генералов и Денисова, он> и, не дожидаясь никого, напал <на другой день на депо Бланкара и, разумеется, взял всё то, что только дожидалось случая отдаться. (Новая глава) Пьер находился в этом депо в числе пленных. С первого перехода от Москвы с него сняли валенки, и есть им ничего не давали, кроме лошадиного мяса с порохом, ночевали они под открытым небом. Становились заморозки. На втором переходе Пьер почувствовал страшную боль в ногах и увидал, что они растрескались. Он шел, невольно припадая на одну ногу, и с этого времени почти все силы его души, вся его способность наблюдения сосредоточились на этих ногах, на этой боли. Он забыл счет времени, забыл место, забывал свои опасения и надежды. Вместо зач. вписан на полях рукой Толстого текст двух следующих абзацев.

Когда Тихон ушел, Денисов послал за своими товарищами офицерами, и они, составив655 неб небольшой военный совет, обсуждали предполагаемое656 предприятие нападение на депо. После непродолжительных совещаний решено было657 напасть выступить на другой день перейти на другой день ближе к Шамшеву в лес и в ночь сделать нападение.

Но когда на другой день Денисов с своей партией подошел к Шамшеву, он узнал, что ввечеру депо это уже было отбито и уведено другим партизаном, Долоховым, обманувшим всех других и забравшим лакомый кусок.658 На полях зачеркнутый автограф: В общем. Страдания — сознание ничтожности личности. Общее: Спасительный клапан страдания. Отвернулся от Кар Каратаева , к когда убивали его. Пьера губит и убивает порядок. Оставить не оставить? Взять. (На гору в грязи.) (Нет, не пойду дальше.) Понемногу приходил в бедственное положение и не заметил Каратаева, всё шел. Послали. Вид обоза, растрескались ноги. Каратаев: прощавай, П Петр К Кирилыч , красное солнышко. Бог души не возьмет, сама не выйдет.

__________

659 Первые два абзаца — автограф, вписанный на полях копии. Так называемая партизанская война началась со вступления неприятеля в Смоленск. Уж тысячи людей неприятельской армии, отсталых, мародеров, фуражиров, были побиты казаками и мужиками,660 по деревням которые побивали этих661 забеглых людей так же бессознательно, как собаки загрызают забеглую собаку, сами не зная, хорошо ли это, или дурно они это делают, когда партизанство было узаконено.

662 Денису Давыдову, который потом в своих сочинениях так старательно хочет выказаться европейцем, знакомым со всеми европейскими правилами войны, принадлежит слава Денис Давыдов своим русским чутьем первый понял значение той страшной дубины, которая уничтожала французов, и ему принадлежит слава того, что он сделал первый шаг для узаконения, оформления этого663 лучшего приема войны.664 Далее копия. Опубликовано впервые до конца варианта в сб. « Лев Николаевич Толстой», изд. АН СССР, М. 1951, стр. 626—640.

24-го числа августа был учрежден первый партизанский отряд Давыдова. После были учреждены еще другие, и чем дальше подвигалась кампания, тем больше образовывалось этих отрядов. Отряды эти были — самое665 приятное и вписано: веселое веселое, самое безопасное, хотя и трудное употребление войск, и потому самое полезное.

666 Приятное и вписано: Веселое Веселое оно было потому, что нигде так блестяще нельзя было отличиться;667 Зач. вписанное Толстым: и что все люди, участвовавшие в этой войне, испытывали чувство, подобное охоте, безопасное потому, что каждый отдельный начальник берег своих — маленькая партия никогда не стояла под выстрелами; и самое полезное, потому что эти отряды давали сведения о положении армии (не всегда верные, потому что чем лучше представлялось положение неприятеля, тем больше была заслуга), но все-таки668 они одни руководили большую армию, и в особенности полезное потому, что партизаны уничтожали по мелочам большую наполеоновскую армию. Партизаны подбирали те отпадавшие листья, которые сами собою сыпались с иссохшего французского войска, и иногда трясли это дерево.

В октябре месяце, когда французы бежали к Смоленску, этих партий различных величин и характеров были669 десятки и вписано: сотни. сотни. Были партии, перенимавшие все приемы армии, с пехотой, артиллерией, штабами, с удобствами жизни; были одни казачьи, кавалерийские, были мелкие, сборные, пешие и конные, были мужицкие и помещичьи, никому не известные. Был один дьячок начальником партии, взявший в месяц несколько сот пленных.670 Далее зачеркнута копия (см. вар. № 276), кончая словами: в тоне подчиненности шпильки, на которые он считал себя великим мастером (стр. 94 — 96). Вместо зач. над строками на полях копии и продолжении на отдельном листе написан дальнейший текст. Начало его зачеркнуто: Васька Денисов в начале сентября был одним из партизанов первых партизанов.

671 На полях конспект: Охота за людьми — бессмысленная, от этого дельная. Т Тихон с кавалеристами бегает, соперничает с казаками. Сначала Денисов, как в тумане, но всё делается, как само собой — его учат, а он притворяется. Врассыпную отступать и т. д., убить, да уйти. Учит мужиков, как бить. Бежал солдат. Т Тихон привел его. Он был полезен. Он описывался. Петя удивляется, как он видит линии, опрокидывает их, как [будто] ничего не было. 400 пленных, ранено 3 казака. Устали вечером, возвращаясь, а нечего делать, опять надо идти. Выпивали, хотят идти сейчас и пошли уже. Спрашивают у урядника. П[ете?] совестно жалеть. Петя Ростов, покинув при выезде из Москвы своих родных и присоединившись к своему полку, скоро после этого из полка перешел в ординарцы к генералу, командовавшему важной частью. Поступив в действующую армию,672 во время ее отступления Петя испытывал то тяжелое чувство не столько разочарования, сколько недовольства собой, которое испытывают все искренние и пылкие молодые люди, испытывая на деле войну, о которой, благодаря ложному ходячему мнению, у них составилось совершенно противуположное понятие. Это разочарование и недовольство собой бывает всегда тем сильнее, чем способнее молодой человек к военному делу. Петя был одарен огромным самолюбием, здоровыми нервами и способностью крови вступать ему в голову так, что он ничего не понимал и не видел, когда разгорячался. Кроме того, он был почти ребенок. И поэтому он был то, что называется безумно храбр, и поэтому тоже он, вступив в действующие войска и участвовав два раза в деле под Тарутиным и под Вязьмой, испытывал тяжелое чувство разочарованья и недовольства собой.

Вместо торжественных с знаменами, музыкой673 определительных сражений Петя видел674 неясную какую-то кутерьму. Вместо героя полководца он видел дряхлого старика, про которого рассказывали неприличные анекдоты, вместо675 героев сынов отечества, жертвующих собой, были генералы, игравшие в бостон и ссорившиеся между собой, вместо общего мужества большая часть людей боялись смерти и ран. Петя не знал тогда, что все эти генералы и даже его начальник, который почти всякий день был пьян и очень не любил быть под огнем, что все эти генералы будут описаны в шлемах и бронях летающими перед полками. Петя не отдавал себе тогда отчета о том, как всё это было, и не позволял себе судить о том, что он видел, но он испытывал недовольство собой, считал, что он виноват в том, что с ним не случается ничего геройского. Он всё время был, как в тумане. Ему всё казалось, что там, где его теперь нет, там-то совершается самое хорошее, геройское, и он всё торопился поспеть туда, где его не было. Когда в676 половине 20-х числах октября его генерал, командовавший отдельным отрядом, пожелал послать кого-нибудь к Денисову, бывшему одним из партизанов в то время, Петя просил, чтобы послали его. Может быть, партизаны, в особенности Денисов, которого он помнил еще с 1806 года, был самым героем. И, боясь пропустить что-нибудь геройское в то время, как он будет в отлучке, и надеясь, что там-то у Денисова он найдет случай отличиться вполне, он поехал к партизанскому отряду Денисова.677 нашел его и участвовал с Денисовым в поиске на французов, который Денисов сделал нарочно, чтобы угостить молодого человека.

Петя нашел678 Денисова место помещения Денисова в 15 верстах от большой дороги. Но в тот день, как он приехал к нему, Денисова не было дома. Он с своей партией был в разъезде, и его ждали к вечеру. Перед вечером, стоя у ворот маленького помещичьего дома, Петя увидал679 подъезжающую возвращающуюся партию.680 24 октября был пасмурный, сырой, осенний день. В 30 верстах от Смоленска, в 10 верстах от большака, в небольшой господской деревне, в лучшем маленьком помещичьем дворе 24 октября на двор небольшого помещичьего домика перед вечером въезжала партия человек 20 верх верхом . Несколько Перед вечером 24 октября к воротам небольшого помещичьего домика подъезжала кавалерийская партия человек в 100. Впереди ехал Д Денисов .

Впереди на вороном донце ехал Денисов.681 Осталось незачеркнутым: Рядом с ним ехал Петя Далее зачеркнуто: Ростов, несколько дней тому назад поступивший из адъютантов, куда его поместили, в партизанский отряд, которым командовал Денисов. Снегу еще не было, но день был сырой и пасмурный.

Денисов был одет в папаху682 лицо его обросло черной бородой и всё похудело и почернело — агатовые глаза его казались еще чернее и светлее. и мужицкий кафтан с большим образом Н Николая Ч Чудотворца на груди и высокие сапоги. За кушаком у него был пистолет, через плечо шашка. Он сидел бочком, подкорчив свои короткие мускулистые ножки, и, громко смеясь, оборотив назад голову, кричал что-то683 казачьему офицеру, ехавшему сзади. Лицо его было худее и желтее обыкновенного. Черная, густая борода обросла нижнюю часть его лица, и глаза казались еще чернее и блестящее, чем обыкновенно.

— Тогда поделите, только бы толк был. Да п’иходите обедать, у нас ба’ан нынче, — кричал он, заворачивая с Петей в ворота, тогда как684 казаки остальные проезжали дальше.685 Петя Офицер был одет так же,686 в бурку и папаху как и его командир, только без образа, и на кафтане у него нашиты были патроны, но687 Петя с своими широкими скулами, крупным лицом и длинными, хорошими членами офицер казался наряженным, тогда как Васька Денисов, казалось, родился в этом кафтане и с этим образом на груди. Ехавшие сзади688 офицеры были одеты, кто фантастически, кто в кавалерийской, кто в казачьей форме. Рядовые состояли из казаков, улан и людей, одетых в французские мундиры и русские кафтаны и полушубки с французскими ружьями и саблями. Под некоторыми были казачьи и кавалерийские лошади, но большинство было на мужицких короткошейных, приземистых лошадках.689 Позади кавалеристов ехали запряженные мужицкими лошадками в дышло две зеленые фуры, за ними шло человек 30 французов. И сзади шла вокруг В числе этих людей

Один из этих кавалеристов690 солдат очевидно позади себя вез босоногого, худенького мальчика француза в барабанщичьем мундире.

Несмотря на то, что Денисов — командир — остановился у ворот, пропуская мимо себя свою партию, люди эти, не стесняясь присутствием начальства, не выпуская изо рта трубок, громко болтая и смеясь, проезжали мимо него.691 Вся Часть Партия ходила эта возвращалась с рекогносцировки, как называл Денисов, но, наткнувшись на толпу французов

Партия, выехав с полдня, захватила, кроме мальчика, 30 человек пленных и две фуры с седлами. Трофеи эти позади кавалерии вела пехота партии, и назади на подъеме горы к деревне слышались дружные уханья на лошадей, везших по грязи тяжелые фуры.

Удача нынешнего дня,692 совершенно неожиданная, была особенно приятна и вписаны след. девять слов. не очень важная, но зато и труда было мало, и все люди партии испытывали приятное чувство охотника, возвращающегося с неожиданно удачного, без труда добытого, поля.

Денисов,693 пропустил всех людей и останови остановился прислушавшись к крикам из-под горы, остановил урядника и послал его694 <посмотреть> с народом подсо подсобить посмотреть за фурами.695 и поехал во двор к крыльцу домика, у которого, дожидаясь его, стоял казак, исправлявший должность его дворецкого. — Гречук, — сказал Петя солдату, везшему пленного мальчика, — сюда, на двор. — И, слезши с лошади, пошел за Денисовым. Редко удавалось Денисову с его партией иметь такое хорошее помещение, как в этот день в <маленькой> неразоренной деревушке в 15 верстах от большака. Казак Лихачев, исправлявший должность дворецкого, с свойственной казакам практичностью и щегольством, исполнял свое дело, но в нынешний день он, казалось, превзошел себя. В небольшой избе, служившей конторой помещика, были сделаны на сошках койки с сеном, а покрытый ковром стол был накрыт скатертью и было два графина, один с водой, другой с водкой, и было пять вилок и ножей, и лавочки поставлены вокруг стола, и изба чисто выметена, и на столе сало и две жареные курицы и в печи похлебка и баранина. — Ай да Лихачев! Вот так банкет! Ну, молодчина, — сказал Денисов. Лихачев только улыбнулся и сказал, что стаканов не мог достать больше двух. Через час Денисов, Петя и три офицера, раскрасневшись от жара усталости: они с утра выехали>, рвали и грызли курицу, запивая кто водой, кто водкой, и громко и весело разговаривали. Предметом разговора были подробности нынешнего поиска и предположения о завтрашнем важном предприятии. Предприятие состояло в том, что на смоленской дороге должен был ночевать большой французский транспорт кавалерийских вещей и партия наших пленных. Предполагалось напасть на этот транспорт. Но <сила его была не вполне известна> при транспорте и пленных было, как говорили, два полка французов, и с одной партией в 200 человек трудно было что-нибудь сделать. Для этого Денисов послал к Долохову, тоже партизану, ходившему недалеко от него, предлагая ему общими силами напасть на транспорт. Кроме того, чтобы исследовать настоящую силу этого отряда французов, был послан туда нынче мужик, Тихон Шестипалый, исправлявший должность рекогносцирующего отряда в партии Денисова. Перед обедом никто и не думал о возможности атаки одними своими силами, но теперь, разгорячившись водкой и едой, офицеры уже поговаривали о том, что незачем ждать Долохова и с ним делиться. И Денисов, казалось, склонялся на это мнение. Петя, с первых дней своего поступления в партизаны боявшийся и опасности, и жестокости, теперь уже вполне усвоил себе тот охотничий дух, который чувствовался во всех этих людях. С первого же дня, когда он с казачьим офицером и 50 человеками засел в лес и выжидал французов, он, увидав их, почувствовал то же чувство, которое он испытывал в Отрадном, выжидая из острова лисицу. Убивать людей и подставлять свою жизнь было бы невозможно, ежели бы не было этого бессмысленного чувства охоты — охоты на людей. Он испытал то же, как в охоте, поглощение всех других чувств и мыслей одним желанием: взять его — зверя, а теперь человека. И желание это было так сильно, что нельзя было думать о себе и о нем: надо его взять во что бы то ни стало. И как настоящий охотник боится медведя или льва, когда думает о нем, перестает думать об опасности, как видит зверя, и, жалея зверя, когда думает о нем, перестает жалеть, когда надо взять, так точно было с Петей и в этой охоте за людьми. Но в охоте за зайцем с Петей случалось, когда откалываемый заяц вдруг запищит или заяц мал, — случалось, что ему, хотя и совестно было признаться в этом, было жалко зайца. Так точно и случилось с ним в охоте за людьми, в которой он никогда не убивал сам людей, но содействовал к их убиванию. Когда Петя вскакал в середину казаков, крича, чтобы они не били, а брали в плен, он увидал маленького французского барабанщика, которого держал казак. Пете вдруг стало ужасно жалко мальчика. Но то, что самому ему, Пете, было 16 лет и мальчику было столько же, сделало то, что Пете показалось стыдным выказать свое участие к мальчику. Заметив, что казак, обшарив мальчика, не намеревался сделать ему ничего дурного, а посадил его на лошадь с собой, Петя отъехал от него, ничего не сказав. Но когда, выехав за лес, стали пересчитывать пленных, Денисов, не считавший этого стыдным, расспросил мальчика, как его зовут, откуда он, обласкал его и решил его взять с собой.

Когда мальчика провозили мимо его, он крикнул партизанам:

— Одеть и ко мне привести! On ne vous fera pas de mal, Vincent.696 [Тебе ничего не сделают плохого, Винцент.]

Мальчик отпустил руку от казака, за которого он держался, и сказал:

— Oui, mon commandant.697 [— Слушаюсь, господин командир.]

Тут только Денисов, въехав на двор, увидал Петю и, приглядевшись, громко, радостно закричал.

За обедом, к которому пришли три офицера из отряда Денисова, шел оживленный разговор о подробностях нынешнего поиска, о предположениях на важную экспедицию завтрашнего дня. Несмотря на то, что Денисов полюбил Петю, в особенности по дружбе с братом,698 и потому, что храбрость мальчика понравилась ему он невольно видел в нем представителя враждебных ему штабов и в лице его подпускал шпильки штабным и фронтовым генералам.

Присылка Пети от своего генерала была в связи с предприятием завтрашнего дня — нападения на699 транспорт французское депо, шедшее в это время по дороге к Смоленску. Генерал, при котором состоял Петя, имел намерение напасть на это депо с своим отрядом, но не знал верно положения депо и, считая свои силы недостаточными, [решил] послать Петю разведать и пригласить Денисова соединиться с ним.

— Нет, д’ужок, меня не надуешь, — говорил на это Денисов. — Мы тоже знаем, где ’аки зимуют. Соединиться с гене’а л-лейтенантом мне, полковнику, значит поступить под его начальство. Охотники эти господа чужими ’уками жа’ заг’ебать. Он бы попробовал, как я, два месяца походить, не ’асседлывая и не ’аздеваясь. Тепе’ь-то легко. Да мы сам с усам.

И Денисов, видимо счастливый той мыслью, которая пришла ему, громко крича, рассказал товарищам, как он отделается от этого приглашения.700 Начал В то же время

За день перед присылкой Пети другой начальник отряда, генерал-немец, приглашал также Денисова присоединиться к нему. И Денисов одновременно хотел послать два рапорта: начальнику Пети он напишет, что, несмотря на сильное желание служить под начальством столь знаменитого и доблестного генерала, он лишен этого счастия, потому что он уже поступил под начальство генерала-немца. Генералу же немцу он напишет, что, несмотря и т. д.... он лишен этого счастия, потому что поступил уже под начальство Петиного генерала.

— А мы этот транспорт сами обо’удуем, — сказал Денисов, привыкший теперь невольно употреблять мужицкие слова. — А я вот Долохову послал, если он с своей партией701 Здесь, как и ниже, буква «р» в словах Денисова сохранена. подойдет, мы заграбим всю штуку.

— Как пить дадим — заберем,702 вчистую — сказал казачий офицер.

— Какой это Долохов? — спросил Петя.

— Тот ваш, что на твоей кузине жениться хотел, ты еще в рубашечках ходил, шельма страшная, но молодчина, нечего сказать. Так-то, Петруша, ты оставайся еще денек, завтра тебя так угощу, что чудо. Увидишь нашу войну.703 Нынче что, это — так, рекогносцировочка и вписано, кончая: в наших руках будут, И сведения генералу привезешь уж самые верные, когда они в наших руках будут, — сказал Денисов. Мальчик поразил Петю

Несмотря на то, что Петя боялся, как бы ему не пропустить там,705 дома у своего генерала, какого-нибудь геройского случая, ему хотелось остаться здесь и испытать завтра эту войну.706 Тот опыт партизанской войны, который он видел нынче, очень понравился ему. Его удивляла пугала прежде опасность этой войны, где можно быть не только убитым, но взятым в плен и быть казненным французами, так как говорили, что французы расстреливали партизанов, и ужасала мысль о жестокости этой войны, где побивали и забирали в плен разрозненных, незащищающихся людей, но нынче он понял, в чем состояла прелесть этой войны. Когда они нынче утром засели в лесу крадучись въехали в лес и стали в кустах, пропуская мимо себя толпы французов, и когда казачий офицер несколько раз шопотом плачущим шопотом заговорил Денисову: — В Василий Федорович], велите. Ну, пожалуйста, только гикнем — всё заберем, — и когда Денисов сказал: — Ну, с богом! — и всё с криком поскакало вперед, он понял испытал чувство, подобное тому, которое он испытывал в Отрадном, ожидая зверя из острова. Он испытал то же, как и на охоте, всепоглощающее, бессмысленное желание: на охоте — взять зверя, здесь взять человека. И так же, как на охоте за зверем, чувство это было так сильно, что всякая мысль о личной опасности исчезала при этом и также исчезало всякое соображение о том, хорошо ли или дурно ловимому зверю. Так же, как и на охоте, чувство сострадания к зверю в особенности уничтожалось тем, что так трудно и опасно было поймать зверя, что все силы внимания были сосредоточены на одном достижении цели — и человек делает жестокие вещи, потому что ему некогда видеть их жестокости. Петя в этот день никого не рубил и не стрелял, но смутно видел, что нескольких человек убили, и, как всегда это бывает, не заметил этого, потому что в то время, как расправлялись с пленными, с двух сторон бежали, стреляя, французские солдаты и надо было как можно скорее, захватив повозки и пленных, уходить в лес. Но как случается на охоте, что вдруг при виде детенышей жалостном крике дичи или при виде детенышей вдруг возбуждается сострадание с удвоенной силой, так и случилось теперь это с Петей. Это случилось с ним нынче с маленьким барабанщиком. Когда Петя подскакал к казакам, барабанщика только что взяли и он жалостно кричал. Петя поговорил с ним, узнал, что его зовут Vincent Bosse, и сказал про него Денисову. Денисов, увидав мальчика, покачал головой и по привычке говорить по-французски, чтобы его не понимали, сказал: le pauvre garçon [бедный мальчик], и барабанщик, поняв это, заплакал. Теперь, во время разговоров старших, Петя, хотя и принимал в них участие, не переставал думать о барабанщике. Куда его дели? Дадут ли ему есть? Позвать ли его сюда? Спросить ли Денисова? Ежели бы он сам не сказал pauvre garçon, я бы не думал. Что, очень стыдно будет, ежели я спрошу Денисова? Можно ли его позвать сюда? Ну, что будет, то будет, спрошу. И Петя, вперед покраснев и внимательно изучая взгляд Денисова в то время, как говорил — не будет ли насмешки, — сказал, стараясь казаться равнодушным.

Вид этих возвращающихся молодцов с трофеями и пленными очень полюбился ему.

В особенности поразил его вид черноглазого босого барабанщика, которого так ласково велел одеть Денисов.

Теперь, во время обеда, Пете беспрестанно приходила мысль о барабанщике. Куда его дели? Покормили ли его? Не обидели ли? И ему хотелось707 спросить Денисова напомнить Денисову о мальчике, но то обстоятельство, что им обоим было шестнадцать лет, останавливало его.708 «Ежели бы он сам не пожалел его, я бы и не думал».

«Что, очень стыдно будет, если я спрошу?» думал Петя. И вдруг, вперед покраснев и709 внимательно испуганно и злобно глядя на офицеров — не будет ли в их лице насмешки — он сказал:

— А что710 барабанщик. Вы хотели... я думал этот мальчик, что вы взяли в плен?

— Ах да! — весело вскрикнул Денисов, видимо не найдя ничего стыдного в этом напоминании, — позвать его сюда. Его покормить711 я думаю надо. Позвать Босса,712 Vincent Bosse, — он сказал. [так] кажется его зовут. Такой жалкий мальчик.713 Зач. вставка в след. фразу копии, также зачеркнутую: Дай ему ба’анину, — и Пете показалось, что была насмешка в его тоне и во взгляд взглядах других

— Я714 сам позову, — сказал Петя.715 радостно вскочив.

— Ну ладно, да вели одеть его. Эй, Лихачев, дай чекмень мой, да там из летних штанов что, оденьте этого мальчугана. Его надо с собой оставить.

Петя вышел на улицу.716 Далее текст копии с многочисленными поправками Толстого.

Была темная, ветреная, осенняя ночь, костры казаков и солдат виднелись за плетнем.

— Bosse! Vincent! — крикнул Петя.

Ближайшие казаки, услыхав Петю, спросили, кого ему? Он отвечал, что того мальчика-француза, которого взяли нынче.

— А, Весеннего, — сказал казак. Имя его Vincent уже переделали казаки в Весеннего, а мужики и солдаты в Висеню. В обеих переделках это напоминание о весне сходилось в их представлении о молоденьком, хорошеньком мальчике.

— Он тут у кухни грелся. Эй, Висеня! Весенний! Висеня! — послышались ласковые голоса. — Господа кличут.

— Его покормили там, одевали, голодный какой. А мальчонок шустрый, — сказал Лихачев.

Легкие босые ноги зашлепали по грязи, и в свете двери показалась тонкая детская фигурка барабанщика в717 русском кафтане коротеньком мундирчике.

Петя ввел его в комнату. Vincent, хорошенький худощавый мальчик с большими, черными глазами, испуганно взглядывал на черного, растрепанного Денисова, продолжавшего, крича, рассказывать что-то офицерам.

— Поко’ми, поко’ми его, — сказал он Пете.

Петя подал к окну баранину, но барабанщик отказывался, указывая глазами на commandant, как он называл Денисова.718 Но Денисов ласково улыбнулся ему. Далее зачеркнут текст исправленной копии: Молоденькому барабанщику не нужно было говорить о pauvre mère, его несложившееся, растущее тело, его без пушку на губе, но истощенное красивое лицо, нетвердый голос, его видимо напущенная солдатская ухватка, из-за которой еще резче выказывалась детская незаглушенная невинность, сами собою напоминали о матери, которая еще так недавно должна была носить и кормить его. Это чувствовали все, и не только Денисов и Петя, но и все офицеры и денщики и казак Лихачев, который поднес ему водки.

Денисов, кончив свой разговор и встретив вопросительный взгляд мальчика, ласково улыбнувшись, кивнул ему и сказал, чтоб он719 пил вод водку ничего не боялся, что он его оставит при себе.

— Oui, mon commandant, — отвечал мальчик, дрожа от холода и страха и приставляя свою опухшую руку ко лбу в знак военного поклона.

— Водки дай ему, — сказал Денисов.

— Пей, ничего, — говорил Лихачев. — Или не потребляешь?720 Петя подтвердил ему то же по-французски, и барабанщик выпил, и опять глаза его уставились на Денисова.

— Знаете что, — сказал Денисов.721 Далее автограф.

Слова эти обращались к Долохову, который722 вдруг в это время вошел в комнату. Долохов, командовавший небольшой сборной партией и ходивший недалеко от Денисова, получив его уведомление о французском депо и намерении взять его, сам приехал, чтобы переговорить об этом деле.

Денисов одевался в чекмень, носил бороду и на груди образ Николая Чудотворца и в манере говорить, во всех приемах выказывал особенность своего положения. Ничего не пьет; лимонад; степенный вид. Разговор о пленных. Долохов, напротив, прежде в Москве щеголявший в персидском костюме, теперь, бывши начальником партии, имел вид самого чопорного гвардейского офицера. Он был в гвардейском сюртуке, застегнутом на все пуговицы, в больших лаковых сапогах, с чисто обритым лицом и в прямо надетой простой фуражке. Он медленно снял чистую перчатку и молча подал руку Денисову, его офицерам и Пете, которого он не узнал и присутствию которого удивился. Взгляд его, остановившись на барабанщике, вдруг вспыхнул, глаза раскрылись, и он, слегка нахмурившись, отвернулся.

— Ну, спасибо, что приехал. Садись, хочешь поесть, водки? рому?724 Перегов Переговорим?

— Ты знаешь, что я не пью ничего, — ровным голосом сказал Долохов. — Лимонады, ежели есть, или клюквы. — А вот переговорить — это дело. Мешкать нечего. — Ну, в чем дело?

Денисов и его офицеры рассказывали Долохову всё, что они видели и знали. Депо ночевало нынче в деревне Шамшеве, туда послан был человек, который сейчас должен был вернуться и донести, сколько и где и как стоят французы, и взять языка, если можно. Нападать надо было скорее и потому, что французы могли уйти, могла подойти еще колонна сзади и, главное, другие партизаны могли захватить лакомый кусок. Долохов слушал молча. Он знал всё, что рассказывали ему.

— Это ничего. Дело только в том, что в версте от Шамшева Кукуево деревня, знаешь? Там стоят поляки. Много ли их там?

— Я велел своему посланному везде вылазить, — сказал Денисов. — Он узнает.

— Тишка уж везде вылазяет, — сказал казачий офицер, — долго нету.

— Не зная того, что есть в Кукуеве, пускаться в дело нельзя, — сказал Долохов. — Я люблю акуратно дело делать, подождем Тишку вашего. А что моя партия [—] готова. У меня 70 человек таких молодцов, что с ними куда хочешь. И мы с тобой это дельце обделаем, а этим господам, — он взглянул на Петю (разумея его генерала) — и понюхать не дадим.

И, окончив деловой разговор, Долохов расстегнулся (под сюртуком был белый жилет), попросил чаю и стал разговаривать, беспрестанно отводя разговор от партизанского дела, на которое наводил Денисов, рассказывал свои похождения, и Петю своими расспросами.725 Так в рукописи. Как настоящий страстный охотник не любит говорить без цели про охоту, так Долохов не любил говорить про свою партизанскую службу. Он расспрашивал Петю про его родных, знакомых, про штабных и726 слухи в штабе [рассказывал] анекдоты о разных генералах. Петя, наслышавшись прежде о необыкновенной храбрости Долохова, заезжавшего в самую середину французов и выхватывавшего оттуда людей, и про жестокость его с французами: он убивал всех пленных, — с любопытством, усиливаемым еще тем невольным уважением, с которым727 на него смотрел и вписаны три след. слова. обращался с ним Денисов и его офицеры, смотрел на эту акуратно, чисто одетую, медлительную, сколоченную как из железа, фигуру, и на холодное, неподвижное лицо с ямочками в губах.

— А этот давно у тебя мальчик? — сказал Долохов, указывая на барабанщика, который присел у двери.

— Нынче взяли, да я оставил его при себе. Куда его посылать, ведь умрет дорогой.

— А ты их куда посылаешь? — спросил Долохов с чуть заметной улыбкой.

В это время Лихачев пришел доложить, что Тихон пришел.

— Подождать, — сказал Денисов, видимо увлеченный разговором.

— Посылаю под ’осписки, — возвысив голос, сказал Денисов. — Мне там дела нет, а я на свою душу не беру и полагаю, что это... — Денисов вперед горячился, ожидая возражений от Долохова. Но Долохов, видимо, не хотел вступать с ним в спор. Он перебил его.

— У меня такой один живет тоже — повар Ожеро. Да какой повар, брат. Из лошадиного филе такие котлетки делает, что пальчики оближешь. В первый день, как его взяли, — Долохов улыбнулся одним ртом, — я его хотел уж отправить — я тоже отправляю их, только в другое место и без расписок, — нахмурившись, вставил он, — так он мне из мерзлого картофелю 7 разных кушаний сделал. Хороший повар.

Но Денисов не улыбнулся даже истории о котлетках, он нахмурился и хлопнул кулаком по столу.

— Этого,728 мой друг братец мой, я не понимаю, — начал он, — как ты, человек такой х’аб’ости, можешь унижать себя до этой жестокости.

Долохов улыбался молча, покачивая головой с выражением снисходительного презрения, которое еще больше рассердило Денисова.

— Ну разве тебе трудно отослать 30 ли, 300 ли человек под конвоем в город, чем марать, я п’ямо скажу, честь солдата.

Холодный блеск вспыхнул на мгновенье в глазах Долохова, но он заговорил тихим голосом, обращаясь к Пете.

— Вот молоденькому графчику в 16 лет говорить эти любезности — прилично, а тебе стыдно, право, говорить этот вздор.

— Убивать безоружных пленных подло и низко, — закричал Петя, вскакивая со стула, — и мне будет 116 лет, я скажу всё то же.

Долохов как будто и не заметил слов Пети и тем же тихим, слышным голосом продолжал, обращаясь к Денисову.

— Как тебе не совестно говорить вздор. Пора нам-то с тобой оставить эти любезности.

Ну нынче вы захватили этого птенца, что ж, он славный мальчик. Dites donc, venez, voila pour vous.729 [Послушайте, подите, вот вам.] — Он из жилетного кармана вынул золотой и бросил удивленному Боссу. — Ну вы его захватили и еще там десяток. Что ж мы с тобой разве не знали, что их там десятка два покололи. Ну, а этого ты зачем взял к себе, затем, что тебе его жалко. Ведь мы знаем эти расписки. Ты пошлешь их 100 человек, а придут 20: половина помрет с голоду или побьют.

Казачий офицер, прислушиваясь, поддакивал Долохову.

— Это всё равно, — тут рассуждать нечего, я на свою душу взять не хочу. Ты говорил — помрут. Ну, хорошо,730 у тебя старик отец или мать мучается, умирает, ведь ты ее не добьешь же и вписано окончание фразы. только бы я не знал.

Долохов засмеялся.731 — Не знаю, — сказал он. — Так, на постели, не добью, а коли бы эта старушка от меня утекала, да угрожала бы мне, что она меня вздернет на осину — не знаю. Ведь что вздор говорить.

— Э, вздор. Ведь ты знаешь и господа эти знают, что тут дело охоты. Чтò, мне нужна что ли медвежья шкура, а я лезу в снег и дрожу, замираю, как он хрустит, на меня лезет. А тут, кроме того, медведь-то больно кусается. Кто же им не велел меня 20 раз поймать? А ведь поймают меня и тебя с твоим рыцарством — всё равно на осинку. Это-то и весело.

И, взглянув на Петю, он светло и нагло блеснул глазами.

— Ну, вели же позвать твоего Тихона что ли, — сказал он. — Надо дело делать.732 Далее — исправленная копия.

Тихон733 Шестипалый Неверный был мужик из Покровского734 под Москвою под Гжатью. Когда при начале своих действий Денисов пришел в Покровское и,735 осведомляясь у мужиков и вписаны след. пять слов. как всегда, призвав старосту, спросил о том, что им известно про французов,736 Далее — автограф на полях, кончая словами: Денисов взял с собой Тишку Щербатого. староста отвечал, как и отвечали все старосты, как бы защищаясь, что они знать не знают, ведать не ведают. Тихон уж охотится и чуть не убил Денисов Денисова , приняв его зa француза. Но когда Денисов объяснил им, что его цель — бить французов, и когда он спросил, не забредали ли к ним французы, то староста, смеясь, сказал, что у них в деревне только один Тишка Щербатый занимался этими делами, но что Тишка мужичонка дрянной. Однако Денисов велел позвать к себе Тихона, узнал от него, что он, Тихон, уже 3-ю неделю с ребятами баловался за французами, как он выражался.738 и показал

Когда Денисов похвалил его, сказав при старосте несколько слов о той верности царю и отечеству и ненависти [к] французам, которую должны блюсти739 русские сыны отечества, Тихон, видимо, заробел и стал отказываться от того, что он объявил прежде.

— Мы хранцузам худого не делали, — говорил Тихон, предполагая, что и Денисов был француз, — мы только так, значит, по охоте баловались с робятами. Вот этих миродеров десятка два побили.

Денисов взял с собой Тишку Щербатого.

Тихон, сначала исправлявший черную работу раскладки костров и доставления воды, обдирания лошадей и т. п., скоро оказал необыкновенные способности в партизанской войне. Он в свободное от занятий время, по ночам, уходил на добычу и всякий раз приносил с собой платье и оружие французское и, когда ему приказывали, приводил и пленных. Денисов отставил Тихона от работ, стал брать его с собою в разъезды и зачислил в казаки.

Тихон был мужик длинный, худой, точно развинченный, с низко опущенными, мотавшимися руками и такими же длинными, мотавшимися, вывернутыми ногами.740 Следующий абзац — автограф на полях

Никто из товарищей его не говорил, что он силен. Тихон никогда не пробовал и не показывал свою силу; но все, смеясь, говорили про него: здоров, чорт. Что ему делается. Меренина здоровый741 здоровенный и т. п. И действительно: подпереть плечом и выдрать, из грязи завязшую фуру, за хвост своротить упавшую лошадь, стащить на себе куль муки или 6 пудов мяса или пройти 70 верст в сутки — ничего не значило для Тихона.

Длинное лицо его с повисшим набок носом, которым он беспрестанно742 посапывал втягивал в себя дух с особенным звуком, и с редкой, бурого цвета бородой, было всё изрыто оспой. Один зуб в верхней челюсти у него был выбит, и оттого его звали Щарбатый. Он один раз был ранен743 Далее автограф, кончая: редко отставал от кавалерии. в спину из пистолета французом, которого он взял. Рана эта, очень опасная, как говорил доктор, доставила много смеха всем товарищам Тихона.

— Что, брат, скрючило! А, не будешь ходить по ночам, — смеялись ему. Тихон, морщась и нарочно делая чудные рожи, покряхтывал с неделю, лечил одной водкой, внутренне и наружно, свою рану и скоро выздоровел.

Что такое боль физическая, он, казалось, не понимал также, как, казалось, не понимал, что такое усталость и страх. Верхом он ездить не любил и ходил везде пешком, редко отставая от кавалерии. На голове он носил казанскую пуховую шляпу. Одет он был в красный французский гусарский мундир, в мужицкие портки и лапти. Эту обувь он предпочитал всем другим. Оружие его состояло из огромного мушкетона — короткое ружье с воронкой расходившимся дулом, — который он заряжал по-своему, насыпая туда сразу три заряда, и носил больше для потехи товарищей, и из топора, который он носил за поясом и которым он владел, вырезая самые тонкие штуки и раскалывая бревна и головы, как птица владеет своим клювом или когтями.744 След. два абзаца — автограф.

В одеянии и вооружении своем он был странен и смешон, и, казалось, ему самому это доставляло удовольствие. Он нарочно старался одеться почуднее, и насмешки над ним всех людей партии доставляли ему удовольствие.745 Тихон был награжден за свои заслуги Денисовым, но оценить его заслуги в первое, тяжелое время, когда партия скрывалась по лесам и нельзя было никто не знал, что было можно и что нельзя Одно, за что

Услуги, оказанные Тихоном в первое время, когда партия скрывалась по лесам и еще не определилось, что было можно и что нельзя, были неоценимы. Тихон не признавал, чтобы что-нибудь было нельзя, и ходил везде, как по своей пашне, и знал всё, что делалось на 20 верст кругом. Одно, за что не любил его Денисов, это то, что746 стоило отвернуться от него, чтобы Тихон приколол или пристрелил француза. после этой пули, которая ему попала в спину, весьма трудно было уговорить Тихона, чтобы он живыми приводил французов.747 Далее текст исправленной копии.

— Ну что? — спросил Денисов.

— Привел одного, — грустным голосом сказал Тихон.

— А, — сказал Денисов. — Из Шамшева?

— Из Шамшева. Вот тут у крыльца.

— Что ж, много наг’ода? войска?

— Много, да плохой, всех побить можно разом, — так же грустно сказал Тихон.

— Где ты его взял?

— Я их двоих. Они за водой шли. Я присел за кустом. Как ухну, сразу оба повинились.

— Двух? Где же другой? — спросил Долохов, улыбаясь, глядя на Денисова.

— А? — подтвердил Денисов вопрос Долохова.

Тихон стал чесать одной рукой спину, другой голову: его уже несколько раз бранили за это. Он почесал спину и улыбнулся. Лицо Тихона, казалось, было лишено способности улыбки, и потому неожиданная улыбка с недостававшим зубом всегда неотразимо заразительно сообщалась другим. Денисов, Долохов, Петя и даже Vincent, сами еще не зная чему, засмеялись.

— Другой где, другой где? — напрасно стараясь удержать свой смех, спросил Денисов.

— Да так; ты, ваше высокоблагородие, не серчай...

— Да что так?

— Да так, плохенькая такая на нем одежонка... — Тихон опустил глаза. — Да и грубиан, ваше благородие, — сказал он вдруг, видимо довольный найденной отговоркой.

— Чем же он грубиянил? — спросил Долохов.

— Как же, говорит, я сам анеральский сын, не пойду, говорит....748 Долохов засмеялся.

— Ну,749 Далее автограф вместо текста зачеркнутой копии, кончая словами: проехали за цепь французов. а в Кукуевке был?

— В Кукуевке, это за горкой-то? Не догадался. Да что ж, я сбегаю, — прибавил Тихон, стараясь задобрить начальника.

— Пойдем, поговорим с пленным, — сказал Долохов и вместе с Денисовым пошел на крыльцо.

— Лихачев, водки стакан Тихону, — сказал Денисов.

Петя, удивленный видом этого странного человека, оставался в горнице, глядя на Тихона. Тихон выпил стакан водки и, оглянувшись и увидав барабанщика, подмигнул ему и улыбнулся.750 — Мальчонка-то взяли, — сказал он, — здорово, — сказал он барабанщику.

— А ты разве его знаешь? — сказал Петя.751 А кто ж его взял-то?

— Как же, при мне поймали, — сказал Тихон. — Их там пара была. Другой еще пофигуристее был.752 — Неужели убили другого? Из-за сапог что-то у казаков вышло. Вздор какой-то. А тот еще ловчее был.

Петя Ростов, покинув при выезде из Москвы своих родных и присоединившись к своему казачьему полку, скоро после этого из полка перешел в ординарцы к генералу, командовавшему важной частью.

Поступив в действующую армию и увидав на деле войну, Петя768 Далее зачеркнут текст копии и вписан рукою Толстого новый текст. всё это время находился в состоянии восторга и поспешности, в котором находится ребенок, придя в игрушечную лавку.769 Этот абзац и два следующие отчеркнуты и Толстым сделана помета: После. (См. печатный текст, гл. VII.) Далее текст копии, кончая: где его теперь

Он всё время был, как в тумане. Ему всё казалось, что там, где его теперь нет, там-то совершается самое хорошее, геройское, и он всё торопился поспеть туда, где его теперь не было,770 Далее — автограф на полях. и сделать что-нибудь необыкновенное.

771 Один Первый раз, когда под Вязьмой Петя был в сраженьи, его генерал послал Петю передать приказание в авангард. Петя, стремглав поскакав в цепь, выскакал за нее под выстрелы французов, выпалил два раза из пистолета и, несмотря на выговор своего генерала, был очень счастлив своим поступком.772 Следующие четыре слова — копия. Далее от слова: желая — автограф на полях зачеркнутой копии.

21-го октября его генерал, желая захватить большой транспорт кавалерийских вещей и русских пленных, шедший по большой Смоленской дороге, послал Петю к партизану Денисову, ходившему с своей партией в тех же краях.773 с тем, чтобы предложить Петя должен был получить от Денисова верные сведения о транспорте и предложить Денисову для нападения соединиться с генералом. Счастливый данным ему поручением, Петя в ночь с 21 на 22 с казаком поехал отыскивать памятного ему еще с детства и представлявшегося героем — Денисова.774 Расспрашивая у встре встречавшихся

Несколько раз рискуя попасться французам, расспрашивая у встречавшихся казаков, у мужиков, Петя775 к вечеру 22-го нашел Денисова с его партией не на стоянке, а на ходу в 2-х верстах от большой дороги776 у караулки большого казенного леса. То время, в которое Петя застал партизанск партизанскую и присоединился к нему.

Последние числа октября было время самого разгара партизанской войны. Тот первый период этой войны, во время которой партизаны,777 как забеглые сами удивляясь своей дерзости, боялись всякую минуту быть пойманными и окруженными французами и, не расседлывая и почти не слезая с лошадей, прятались по лесам, ожидая всякую минуту погони, уже прошел. Теперь уже война эта определилась — вошла в известные778 определенные формы. Было уже ясно, что было можно предпринять с французами и чего нельзя было. Теперь уже только те начальники отрядов, которые робко ходили вдали от французов, считали еще многое779 многого невозможным. Те же партизаны, как Денисов, давно уже начавшие свое дело и близко высматривающие французов, считали возможным то, о чем не смели и думать начальники больших отрядов. Казаки же и мужики, лазившие между французами, считали, что всё уже было возможно.

Кроме того, в эту пору партизанской войны, с увеличением числа партизанов, между ними разгоралось соревнование: один прежде другого хотел захватить такую-то и такую-то часть французов и один перед другим доказывал свою смелость и ближе и ближе ходил около французов, высматривая и выхватывая то, что было по силам. По мере увеличения успеха для рядовых партизанов увеличивалась и награда за этот успех — добыча.

Прежде лестная добыча для партизанов (казаков, солдат, мужиков): платье, обувь, оружие с убитых французов — теперь уже пренебрегалась, а фуры, повозки, кареты, наложенные награбленными вещами в Москве, составляли лакомый кусок для рядовых партизанов. Но, кроме славы, наград780 моло молодечества для начальников партии и добычи для рядовых партизанов, и для тех и других теперь в высшей степени разгара было одно странное,781 чувство, служившее главной пружиной их деятельности. Это было странное чувство бессмысленное чувство наслаждения в трудах, в опасностях, в высматривании, в выслушиваньи, в нападении, в захвате людей, в пленении и в убивании их.

Это было странное чувство, не только подобное, но совершенно тожественное чувству охоты — не на зверя, а на людей. То же было, как на охоте,782 какое-то молодечество, то же поглощение всех человеческих способностей в бессмысленном783 страстном желании взять убитым или живым, но взять. То же заглушение784 всех и далее: человеческих чувств переделано на: человеческого чувства человеческого чувства жалости к своей дичи и то же внутреннее сознание невиновности в жестокости вследствие трудов и опасностей, переносимых охотником.

Как человек, содрогающийся от ужаса и готовый плакать при виде зарезанного цыпленка, спокойно, не видя его страданий, добивает волка или прирезает зайца или стреляет бекаса, так точно в числе 10 000 партизанов, действовавших в то время,785 и исполнявших добивавших французов, большая часть были люди, не могущие видеть человеческих страданий. Для совершения тогда необходимого и неизбежного дела, уничтожения нашествия, нужно было, чтобы на786 человеческие души людей, исполнявших это дело, была напущена слепота, и слепота787 В автографе слова: и слепота написаны дважды эта была напущена на них788 в виде молодеческого этим чувством охоты на людей.789 и молодеческого партизанства. Петя застал Денисова в самом разгаре партизанской страсти. В тот день, как приехал Петя <узнать подробности о французском транспорте, Денисов с своей партией выслеживал этот транспорт (утром) и стоял <теперь> в двух верстах от дороги, по которой шел тот самый транспорт, подробности о котором приехал узнать Петя, и <в ночь> <утром сделав> в это утро отбив из него две фуры, ждал только того, чтобы транспорт стал на место, чтобы ночью атаковать его. На поляне за караулкой стояло человек сто кавалеристов, казаков и странно разнообразно одетых людей. В середине их стояли две французские фуры. Денисов (окруженный) с тремя офицерами сидел у дверей караулки и горячо спорил о чем-то с одним из офицеров. Увидев Петю в форменном сюртуке и не узнав его, но признав зa штабного, которых ненавидел Денисов, он нахмурился. Но только что Петя заговорил, передавая свое поручение и еще не успев назвать его, как Денисов вскочил, глаза его весело блеснули, и он обнял Петю и поцеловал его. — Вот не узнал бы, каким молодцом стал! — закричал Денисов. — Так у него? Господа, каково? Приглашают меня. Вместо зач. написан новый автограф на восьми страницах.

В тот день, как790 с помощью мужика из деревни Петя791 после многих исканий, наконец, нашел его, Денисов с утра со всей партией следил за тем самым транспортом, узнать о котором792 Слово: котором исправлено из: который Далее зач: сбирался атаковать ген генерал был послан Петя, и на рассвете другого дня вместе с другим партизаном, Долоховым, намеревался без793 содействия донесения о том высшим начальникам атаковать и взять этот транспорт.

Транспорт шел в этот день от деревни Микулиной к деревне Шамшеву — 19 верст. С левой стороны дороги от Микулиной к Шамшеву шли большие леса, местами подходившие к самой дороге, местами отдалявшиеся от дороги на версту и больше. По этим-то лесам целый день, то углубляясь в середину, то выезжая на опушку, целый день ехала партия Денисова, не выпуская из виду широкой, извивавшейся лентой по Смоленскому большаку колонны французов с их тощими командами, обозами и отсталыми. С утра недалеко от Микулиной, там, где лес близко подходил к дороге, партия захватила две ставшие в грязи фуры с кавалерийскими седлами и, второпях захвата перебив французов, которые были при фурах, увезла фуры в лес. С тех пор и до самого вечера партия, не нападая, следила за движением французов.794 Иногда Местами, когда лес подходил близко к дороге и видны были без осторожности шедшие, растянувшиеся французы, казаки умоляли Денисова ударить. Несмотря на жалостные просьбы,795 казаков и Пети несмотря на желание Денисова угостить Петю зрелищем молодецкой войны, Денисов не позволял людям своей партии нападать. Надо было не испугать796 дичь их. Надо было им дать спокойно дойти до Шамшева и там установиться и тогда, соединившись с Долоховым, который должен был к вечеру797 подъехать с своей партией приехать на совещание к караулке в лесу в версте от Шамшева, на рассвете пасть с двух сторон, как снег на голову, и побить, забрать всех разом.798 Денисов

Позади, в 2-х верстах от Микулиной, там, где лес подходил к самой дороге, было оставлено799 был оставлен и далее зач.: разъезд казаков 6 казаков, которые должны были стоять тут и донести сейчас же, ежели покажутся новые колонны французов. Впереди Шамшева точно так же Долохов должен был исследовать дорогу, чтобы знать, на каком расстоянии есть французские войска. Так что Денисов знал, что он будет иметь завтра дело только с той колонной, которая шла от Микулиной. Колонна эта казалась очень большою — казаки оценяли ее в 1000 человек. Видны были обозы и кавалеристы и кучками шедшие люди с штыками. У Денисова было 200 человек, у Долохова могло быть столько же. Но превосходство числа не останавливало Денисова. Одно только, что еще нужно было знать ему, это то, какие именно были эти войска, и для этой цели Денисову нужно было взять языка (то есть человека из неприятельской800 армии колонны). В утреннее нападение на фуры в самой середине колонны французов дело сделалось с такою поспешностью, что бывших при фурах французов всех перебили и захватили живым только одного больного мародера, ничего не знавшего о шедшей колонне, и мальчишку 15 лет, барабанщика, который тоже ничего не мог сказать положительного о том, какие были войска в колонне. Нападать другой раз Денисов считал опасным, чтобы не встревожить всей колонны, и потому он послал вперед в Шамшево бывшего при его партии мужика Тихона Щарбатова захватить, ежели можно, хоть одного [из] бывших там фр французских передовых квартириеров. Т Тихон Щ Щарбатов был мужик, взятый Денисовым из деревни под Гжатью, где этот мужик, составив команду из робят [?], с топорами и вилами охотился за миродерами, как называли мародеров. Никто во всей партии не умел так, как этот Т Тихон Щ Щарбатов , пройти по самым опасным местам, неслышно подлезть в самую середину французов и выхватить человека или двух, и потому Тихон был неоцененный человек для партии, и теперь Денисов ожидал наверное успеха от данного ему поручения. Петя смотрит на них. Петю все ласкают.

____________

День был темный, мокрый, осенний. День драгоценный для охотников. Оттого-то и все люди партии были довольны выбранным днем. Неба не видно было никакого.802 Какая-то жижа Та же жижа, которая была на платьях, в сапогах, на земле, тоже цвета мутной воды, стояла и над головами. То моросил мелкий дождичек,803 маленькими каплями то вдруг припускали крупные капли с ветром, хлеща в лицо людям. Точно сыпались капли с веток от порыва ветра, но эти капли, обещавшие пройти сейчас, хлестали так иногда по целому часу. Партия Денисова шла по лесной дороге, по которой вел их маленький, мокрый мужичок, шлепавший впереди их своими лаптями по мокрым листьям. Впереди ехали втроем Денисов, Петя и казачий эсаул, главный сотрудник Денисова.804 Денисов был одет в папаху с висевшим по лицу мокрым курпеем, в чекмень, на который накинута была бурка, которую он беспрестанно распахивал, делая жесты руками.

Все они были мокры насквозь, лошади их были глянцовиты, поджимали уши и набок сворачивали головы от дождя, и седла лоснились и чмокали на езде.

Денисов, одетый в папаху с висящим на его лице вымытым дождем курпеем, в бурку, которую он беспрестанно распахивал, выказывая большой образ, висевший у него на груди, делая жесты руками, и в больших, порыжевших от дождя сапогах,805 казался тоже особенно оживлен и весел. сидел бочком, подкорчив мускулистые ножки, на худом, избитом и ширококостом вороном донце и, смеясь, громко говорил. Похудевшее его теперь лицо с обросшей черной бородой и блестящими более обыкновенного глазами светилось806 самодовольным возбужденным выражением. Под Денисовым был донской, худой, костлявый конь.

Эсаул Ловайский, 3 сотрудник Денисова, был808 как всегда медлителен молчалив, спокоен и светел. Эсаул был длинный, плоский, как доска, белокурый, обстриженный в кружок человек с809 маленькими узкими светлыми глазками и франтовски самодовольным выражением и в лице и в посадке. Несмотря на то, что [он] был второе лицо в партии, что он был ниже чином и беднее Денисова, под ним лошадь была гораздо лучше, сытее, сам он был гораздо лучше одет. На нем была тоже папаха, но не с таким длинным курпеем, как у Денисова, чекмень его был, вероятно, сух, потому что он был укрыт весь буркой, аккуратно завязанной спереди, и на голове у него, как бабий платок, была надета попона. Руки, которые чуть высовывались из-под бурки, были в кожаных перчатках, длинные ноги, около одной из которых висела в чехле длинная шашка, были в натянутых новых сапогах. Все движения его были сдержанны и точны, рука, которая правила лошадью, не шевелилась, ноги чуть покачивались, чтобы управляя притронуться. Лошадь была золотистый, круглый, с породистой головой и небольшим кадыком крупный мерин, с кованными, тонкими и на коротких бабках ногами. Седло и сбруя — новые с серебряным набором. За седлом был маленький вьючек. Нельзя было сказать, в чем была особенность убора лошади и седока, но чувствовалось при первом взгляде на эсаула, что это не человек, который сел на лошадь, а что этот человек вместе с лошадью — одно увеличенное двойной силою существо.

Петя восхищался одинаково и810 разгильдяйскими размашистыми манерами Денисова с его спустившимися мокрыми сапогами и мотавшимся мокрым образом, и растерзанной шеей, за которую заливала вода с боков, и этой подобранной степенностью казака с тихим, как будто насмешливым блеском в узких глазах. Позади их ехали по узкой лесной дороге в шинелях гусары и казаки в бурках, прикрытые также с головой, кто рогожкой, кто мешком, кто попоной. Между ними ехал казак, везя сзади себя 15-летнего босоногого мальчика в французском барабанщичьем мундире. Мальчик, подняв брови, держась за спину казака, беспрестанно оглядывался.

Петя, одетый в форменную шинель, фуражку и обыкновенные сапоги, был мокрее всех, но этот хлещущий ему в лицо и наполняющий его сапоги и все платье дождик, казалось, доставлял ему большое удовольствие. Ему всё время хотелось смеяться от радости.

Дождик шел всё сильнее и сильнее, и в высоком лесу становилось уже темно. Выйдя на торную дорогу, перерезавшую лесную дорожку, по которой шла партия, проводник остановился и снял шапку, обращаясь к Денисову.811 Но Денисов, не слушая его, продолжал <разговор на, то, что он смеясь говорил эсаулу. Вообще во весь этот день Петя замечал, что ни Денисов, ни эсаул, ни даже и солдаты и казаки — никто не говорил про дело, которое предстояло, исключая крайней необходимости, а все говорили о посторонних предметах. Денисов говорил про то, как он отделается от предложения соединиться, которое присылал ему генерал Пети.

— Ну что, борода?

Мужик объяснил, что влево дорога шла к Шамшеву, не больше 100 шагов до опушки леса, откуда видно всё. А вправо в лес, где был предполагаемый ночлег и место соединения с Долоховым.

— Так, — сказал Денисов. — Поедем, посмотрим на них еще разик.

— Ах, пожалуйста, поедемте, — сказал Петя.

— А вы идите к караулке, — сказал Денисов другому из своих офицеров, — и становитесь: пускай поедят и отдохнут люди.

Эсаул распорядился о баране и костре.

Денисов, Петя и эсаул, сопутствуемые несколькими казаками,812 оставив партию на перекрестке дороги послав партию к караулке, поехали влево по дороге, ведшей в Шамшево, и выехали на опушку леса, у которой, следя за движениями французов, неподвижно стояли два гусара.813 накрытые На полях: Он привел. Да нет же [?]. Он полез опять. Выстрелы. Вон он. Хохот. Петя. Н. Г. [?] Долохов. Весенний. Шашку. Петя просится. Ради бога.

— Ну что? — понижая голос, сказал Денисов, подъехав к ним.

— Становятся, —отвечал также таинственно, но не громко хохол гусар с стекающими по нем ручьями дождя.

— Ну, а Тихон814 привел что? Не видать?

— Проволок одного низом, вон тама, — сказал хохол, указывая направо.

— Он опять пошел, — сказал другой гусар.

— Брешешь, — сердито проговорил хохол.

— Ну-ка, посмотрим!

Денисов выехал на самую опушку леса, так что только голый ореховый куст отделял его от поля, шедшего за опушкой. Петя продвинул свою лошадь рядом с Денисовым и тоже стал смотреть. Лес, в котором они были, находился на бугре, по которому на пол версты шло полубугром яровое поле до дороги, шедшей низом, так что прямо перед собой не видно было дороги. Левее и назади к Микулиной дорога шла выше, и по ней сквозь дождь виднелось что-то, двигавшееся по дороге верстах в двух расстояния. Но не вперед и влево, а вправо почти вперед невольно обращалось всё внимание смотревших. Вправо, почти перед ними, выходил крутой голый овраг из леса, расширяясь по мере того, как он отдалялся, и сливавшийся с болотцами, поросшими кустами, и речкой, вившейся под противуположным бугром. За этой речкой был пруд, над прудом сад и выше сада на бугре небольшая деревушка с домами с одной левой стороны улицы. На правой стороне к саду была господская усадьба. От этой деревушки вниз по бугру шла между рытвинами глинистая дорога к мосту чрез речку и скрывалась за буграми, бывшими впереди смотревших. В этой деревне в разоренных мужицких и в барском доме и по всему бугру у колодцев и пруда, и по всей дороге в гору от моста к деревне, не более, как 200815 шагах саженях расстояния, виднелись из-за косого дождя подходившие, устанавливавшиеся в деревне и разбредавшиеся по саду и около пруда люди. Слышны были явственно их крики на выдиравшихся в гору лошадей в повозках и призывы друг к другу.

— Устанавливаются, устанавливаются, — говорил Денисов.

— Вон пехота. А видите — козла.816 Много их

— А смотрите: из-под горы-то кавалерия рысью, — сказал эсаул.

— Э! Это — не кавалерия, это с конвоем в карете кто-то на рысях. Да так и есть, сторонятся. Вот кабы Наполеон.

— Да, как же!

— А пожалуй, что маршал какой-нибудь. Вишь, чешут.

Карета, ясно видная на горе, четверкой, с конвоем впереди и сзади, проехала рысью в гору в деревню, остановилась там и поехала дальше.

— Где Тишка проклятый? — опять сказал Денисов. — Где ты его видел, Грицук? — спросил он опять у гусара.

Гусар показал на лощину по болотам и на пруд.

— Тут прополз, вашбородие. Мы видали: увалился в саду. А тут один ихний за водой сошел, он его и взял, да опять лощиной кустами в лес ввалился. Ему ужо придти надо.

Другой гусар опять заспорил, утверждая, что действительно Тихон провел кустами и болотом француза, но потом вернулся опять в сад.

Петя,817 с новым для него и сильным физическим ощущением волнения смотрел на этих близких, беззаботно двигавшихся врагов, — Как же вы будете атаковать? — спросил он Денисова. — Атаковать к как и и вписано, кончая: как будто с улыбкой быстрым движением поворачивая голову, оглядывался818 то на того, то на другого то на Денисова, то на эсаула, отыскивая в их лицах объяснение того, что занимало его. Эсаул, как будто с улыбкой щуря узкие глазки, всматривался в деревню.

— Должны быть 4 батальона, — сказал он.819 Денисов смотрел тоже молча и, оглянувшись, вдруг начал говорить эсаулу о том

— Как же вы будете атаковать? — спросил Петя.

— Как атаковать? — сказал Денисов с серьезным лицом.

— Нет, пожалуйста, мне расскажите и дайте мне отряд.

Денисов улыбнулся.

— Пехота наша, 60 человек, полезут этими болотами к саду. Мы — лощиной через мост и в гору. Долохов оттуда — видишь, проехавши деревню, лесок. Он там с партией.

— Лощиной нельзя будет, Василий Федорович, — сказал эсаул. —820 (Тут) Болото Топко, надо будет объезжать полевее...

В то время, как они вполголоса говорили таким образом, внизу в лощине от пруда щелкнул один выстрел, забелелся дымок, другой, и послышался дружный крик, больше — веселый крик сотен голосов французов, бывших на полугоре. Низом, по болотам, изогнувшись, бежал человек в лощине. Очевидно, по нем стреляли и на него кричали французы. Несколько человек бежало за ним и наперерез, и сверху, тах-тах — послышались выстрелы.

— Наш Тихон, ей-богу, — сказал Грицук.

— Шельма,821 попался растревожил, — с досадой сказал Денисов.

— Уйдет, — щуря свои глаза, сказал эсаул, и вдруг и Денисов, и эсаул, и оба гусара, и Петя — все822 расхохотались. захохотали.

Бежавший человек, подбежав к речке, бултыхнулся в нее так, что брызги полетели, и, скрывшись на мгновенье, весь черный от воды, выбрался на четвереньках и побежал дальше. Tax, тах, — провожали его выстрелы.

— Ушел-таки, шельма.823 Эсаул, посмеиваясь, отъехал от опушки и повернул поехал назад к караулке.

— Ради бога, позвольте, — сказал Петя Денисову, указывая на бежавших за Тихоном французов. — Мы их отхватим.

Денисов улыбнулся.

— Погоди, постой, до завтра. Спасибо еще, не к нам бежит, — сказал Денисов, глядя на подбегавшего к лесу Тихона. — Ну, поедем. Экий шельма.

И, повернув лошадей, Денисов, эсаул и Петя поехали назад по дороге к караулке, в которой они должны [были] обсушиться и поесть.

— Я только не понимаю, что такое наделал этот Тихон, — сказал Денисов, обращаясь к эсаулу. Петя жадно прислушивался.

— А видите ли, Василий Федорович, я знаю, — сказал эсаул, щуря глазки. — Он взял одного, да и привязал его в лесу или так обобрал, да полез за другим.

— Куда же он его дел? — спросил Петя.

— Убил, — отвечал824 казак. эсаул. Петя с возбужденным лицом, подергивая поднятой кверху головой, смотрел на казака.

— Экая бестия, — сказал Денисов.

— Набаловался, — сказал эсаул, смеясь. — Это еще с Кукуевской сцены (казак любил употреблять иностранные слова).

— А что? — спросил Денисов.

— А как же, ему в это место, — эсаул указал на спину, — всадил пулю француз.

— Я и не знал, — сказал Денисов, — ранили?

— Да, и сильная рана была. Он не сказывал, над ним все казаки смеялись.825 Что, скрючило, дядя!

— Об чем? — спросил Петя.

— Да об пульке об этой. Ну, с той поры он уж пардона не дает. Должно быть, убил, да и полез за другими.

Петя с той способностью очень молодых людей глотать, не пережевывая, непонятные нравственные вопросы, поспешно проглотил то, что сказал эсаул. Что-то ему показалось неловко и страшно, но он только почувствовал необходимость повыше поднять голову и подбодриться, чтобы не быть недостойным того, общества, в котором он находился.

— А, что он, молодец, этот Тихон? — спросил Петя у Денисова.

—826 Такой молодчина Такая шельма, что не хуже казака, — сказал эсаул.

— Ну, не хуже, батюшка. Ни один ваш казак ему в, подметки не годится. Что этот человек делает — это непостижимо, — говорил Денисов всё подбадривающемуся Пете. — Куда хочешь, пошли, он как по своему огороду ходит. Я его взял, так уж он их, я думаю, сотню уложил. С робятами баловался, — он говорил.

— Рожа — так вы испугаетесь, — вставил эсаул827 И силы страшной

— Ему828 70 80 верст пройти ничего. Он всегда с нами с кавалерией пешком бегает и никогда не отстанет.

— Что ж, силен очень?

— Не сила (эсаул сам хвалился своей силой), а здоровенный меренина, так сказать. Здоров, чорт.

— Да как же не сила. Он при мне за хвост один выворотил лошадь, а как завязла наша фура, как подопрет плечом Тихон и выдерет, — сказал Денисов, видимо любивший своего Тихона.

— Что же, скоро он придет? — спрашивал Петя.

829 Первый абзац — автограф вместо зачеркнутой копии вар. № 277 (см. стр. 113 — 114). Одет он был в синие штаны, в когда-то красную со снурками французскую гусарскую куртку, подпоясанную кушаком, и в лапти. В руке он держал пуховую казанскую шляпу. Вода капала с его локтей, и там, где он стоял, скоро налилась лужа.830 Далее — текст копии.

Длинное лицо его с повисшим набок носом, которым он беспрестанно втягивал в себя дух с особенным звуком, и с редкой, бурого цвета бородой было все изрыто оспой. Один зуб в верхней челюсти у него был выбит, отчего его и звали Щербатым. Шея у него была толстая, как у быка, и коричневая. В одеяньи и фигуре своей он был странен и смешон, и, казалось, ему самому это доставляло удовольствие. Так заключил Петя по взгляду, которым он ответил на улыбку казака.

— Куды ты пропал? Что ж не привел? — спросил Денисов.

— Да что ходить-то, — сказал Тихон, всасывая носом.

— Что ж,831 привел взял? — сказал Денисов.832 Далее — автограф, кончая: в один голос эсаул и Денисов вместо зач. текста копии.

— Взять-то взял (за каждым словом он сопел). Да будь ему неладно. Сорвался.

— Как сорвался.

— Да я его взял одного-то сперва-наперво, — начал Тихон, переставляя ноги в луже, которая натекла с него, — да и свел в лес, привязал как следувает к березке. Думаю, дай схожу, другого,833 поладнее поакуратнее какого, возьму.

— Ишь, шельма, так и есть, — сказал Денисов эсаулу. Петя с раскрытым ртом с восторгом глядел прямо в рот Тихону, слушая его слова.

— Подполз я таким манером. А ихний кашовар и огляди меня. — И Тихон, засопев, замолчал.

— Ну что ж?

— Загалдели по-своему, палить принялись. В меня-то, — сказал он, как бы сам удивляясь тому, что они в него палили.

— То-то мы с горы видели, как ты стречка задал, — сказал эсаул.

— Тоже ловить стали. Я и пошел к лесу...

— Ну, а первый-то где ж, — [спросил] Долохов, — что к березке-то привязал?

Тихон не отвечал, пока Денисов не спросил у него того же.

— Да затянулся, — быстро сказал Тихон и, опустив голову, сильно потянул в себе дух.

— Как же ты сказал, сорвался? — сказали в один голос эсаул и Денисов.834 Далее текст переработанной копии.

Тихон стал чесать одной рукой спину, другой голову. Его уже несколько раз бранили за это. Он почесал спину и улыбнулся. Лицо Тихона, казалось, было лишено способности улыбаться, и потому неожиданная улыбка, открывавшая недостаток зуба, всегда неотразимо заразительно сообщалась другим. Денисов, Долохов улыбнулись, Петя залился, сам не зная чему, веселым смехом, к которому невольно пристал и барабанщик.

— Как же ты сказал, сорвался? — напрасно стараясь удержать свой смех, спросил Денисов.

— Да что, совсем несправный был, — сказал Тихон, махнув рукой.

— Ах, шельма!

— И одежонка плохенькая такая на нем... Что же, я не видал разве хранцузов-то. — Тихон опустил глаза. — Да и грубиан, ваше благородие, — сказал он вдруг, видимо довольный найденной отговоркой.

— Чем же он грубиан? — спросил Долохов.

— Как же, говорит: я сам анаральский сын, не пойду, говорит.835 Далее, кончая: засопел пронзительно автограф.

Денисов нахмурился.

— Эка скотина, — сказал Денисов, — послал836 узнать взять, а ты... Расспросить надо.

— Да я его спрашивал, — сказал Тихон. — Он говорит: плохо знаком. Наших, говорит, и много, да все плохие, только, говорит, одна названия. Ахнете, говорит, хорошенько, всех заберете.

И Тихон засопел пронзительно.

— А, скотина, — сказал Денисов.

— Да что же, коли надо, я сбегаю, еще возьму какого, теперь темно, — сказал Тихон.

Денисов, не отвечая ему, обратился к Долохову, совещаясь, что теперь делать.

Петя не слушал их, он стоял подле Тихона и не спускал с него удивленных глаз.

Тихон оглядывался вокруг себя. Увидав барабанщика, он подмигнул ему и улыбнулся.

— А ты разве его знаешь? — сказал Петя.

— Как же, при мне поймали, — сказал Тихон. — Их там пара была. Другой еще пофигуристее был.

— Где же другой? — спросил Петя.

— Из-за сапог что-то у казаков вышло. Вздор какой-то. А тот еще ловчее был, — сказал Тихон и, оглянувшись

на начальство и решив, что его больше не нужно, пошел из избы.

— Я тебе говорю, нельзя наобум, — говорил Долохов, — надо акуратно делать. Надо съездить. Я поеду. Вот и вы, молодой человек, — сказал Долохов, обращаясь к Пете, — не хотите ли, наденем мундиры французские, да и поедем сейчас к ним в лагерь, поговорим, расспросим.837 След. абзац — автограф.

Петя был в восторге от сделанного ему предложения. Он тотчас обнял Долохова, поцеловал его, предложил ему изюму и кремней и сообщил, что он тоже привык всегда всё делать акуратно и не наобум Лазаря и что он об опасности для себя никогда не думает, потому что, согласитесь, если не знать верно, что там — от этого зависит жизнь, может быть, сотни, а тут мы одни, и потом мне очень этого хочется.

Никакие просьбы Денисова не могли остановить Петю. Одевшись в французский уланский мундир, который был у Денисова, Петя с Долоховым, переодетым в такой же мундир, который он всегда возил с собою, взяв проводником Тихона, поехали на ту просеку, где они стояли вечером, и в совершенной темноте вслед за Тихоном спустились в лощину.

[Далее от слов: Съехав вниз, Долохов велел кончая: И Долохов поцеловал его и, насвистывая «Allons enfants de la patrie», скрылся в темноте близко к печатному тексту. T. IV, ч. 3, гл. IX.]838 Далее — автограф-вставка на трех страницах.

Вернувшись к караулке, Петя вошел к Денисову. Денисов лежал под буркой.

— Ну, слава богу! — крикнул он и обнял и поцеловал Петю. Петя рассказал всё, что они узнали, и Денисов, подвинувшись к стене, хлопнул рукой по бурке.

— Ну, ложись сюда, до завтра надо взд’емнуть.

Говоря с Петей, Денисов не мог не улыбнуться, так мил ему был этот маленький герой.

— Нет, благодарствуй, я не буду ложиться. Я себя знаю, ежели засну, так уже кончено.

И Петя пошел на двор, осмотрел свою лошадь, жевавшую с другими овес.

— Ну, Карабах, завтра послужим.

Он понюхал ей нос. Он любил этот запах.

— Что, барин, не спите, — сказал казак, сидевший за телегой.

— Нет. А, Комарев, кажется, тебя звать. Пожалуйста, голубчик, наточи мне саблю. Затупил — (но Петя боялся солгать) она никогда отточена не была.

— Что ж, можно.

Комарев так же, как и Денисов и все, с лаской и бережностью обращался с Петей. Он встал, достал что-то в телеге, и Петя радостно услыхал воинственный звук стали о брусок. Он подсел в темноте к Комареву и поговорил с ним.

— А что ж, спят молодцы? — сказал Петя.

— Кто спит, а кто так вот.

— Ну, а мальчик что?

— Весенний-то? Вон он завалился. Со страху спится. Уж как рад-то был. Ну, а что ж вы там видели?

Петя рассказал всё Комареву. Потом подошел еще гусар спросить, где чашка, и спросил, что делал Комарев.

— А вот барину наточить саблю. Небось скоро свет.

Лошади вдруг подрались, заржали.

— Ну, черти, разбудите хранцузов.

Храпел кто-то близко. Казак пробовал кремень в пистолете и щелкал. Негромкий говор шел невдалеке.839 Листья Капли капали с листьев. На небе расчищало, и над вершинами быстро бежали облака, как будто открывая звезды.

Казалось, что звезды840 Так в автографе. Казалось тоже, что небо черное, что это черная тучка. Казак841 зажигал рубил огонь. Петя должен бы был знать, что он в лесу, в партии Денисова, в версте от дороги, что это казак, лошадь, телега, но он ничего не знал и не хотел знать этого. Всё это было волшебное царство, волшебные люди, возникшие нынче только сейчас на один вечер. Что бы ни увидел теперь Петя, ничто бы не удивило его. Больше всего его удивило бы теперь то, что было самое обыкновенное.

Пете страшно хотелось спать, он влез на телегу и сел, изредка качался, засыпал и опять поднимал голову.

Ожиг, жиг, вжиг, жиг, — свистела натачиваемая сабля. И вдруг Петя услыхал стройный хор музыки, игравший какой-то неизвестный, торжественно-сладкий напев. (Петя был музыкален, так же как Наташа, и больше Николая, но он никогда не учился музыке, не думал о музыке и потому мотивы, неожиданно приходившие ему в голову, были для него особенно новы и привлекательны.) Хор играл дальше, дальше, напев разрастался, переходил из одного инструмента в другой, вот скрипочки, вот трубы и литавры, вот он, торжественный победный марш.

«Ах, да, ведь это я во сне», качнувшись всем телом, сказал себе Петя. «Это у меня в ушах. Ну, опять. Валяй!» И опять заиграл хор. «Ах, это прелесть что такое! Сколько хочу и как хочу», сказал себе Петя. И он как бы руководил этим огромным хором инструментов. «Ну, голоса, хор, приставайте». И сначала издалека послышались голоса, мужские, и они росли, росли и сливались с оркестром и опять затихали, и с торжественным, победным маршем сливалась песня, и капли капали, вжиг, жиг, и опять подрались и заржали лошади, но нарушая симфонии, а входя в нее.

Петя не знал, как долго это продолжалось. Он наслаждался так, что всё время удивлялся своему наслаждению и жалел, что некому сообщить его. Его разбудил ласковый голос Комарева.

— Готова, ваше благородие. Надвое хранцуза расколет.

Петя очнулся. Уже светает, право светает, невидимые прежде лошади у телеги стали видны до хвостов, и сквозь оголенные ветви виднелся водянистый свет.

Петя встряхнулся, вскочил, достал из кошелька целковый и дал Комарову и, махнув, попробовал шашку.

Комаров рассказал Пете, как у них пробуют шашку на баранов или на платке. Петя послушал. Рассказал, как он привык никогда не спать перед сражением, а всё приготовить. Опять сходил к своей лошади, понюхал, погладил. Казаки стали вставать и поить.

— Вот и командир.

Из842 двух шалашика и из караулки в одно время вышли Денисов и эсаул. Эсаул был приглажен, как будто не ложился. Денисов, сморщенный, перхал и подтягивал спустившиеся штаны, над которыми выбилась рубашка.

— Ну что, не спал, Петя?

— Нет.

— Так пора, пора, — и опять поднятая843 В автографе; поднятое кверху рожа Пети вызывала на ласку, веселье и предприимчивость. Быстро разобрали лошадей, подтянули подпруги и собрались. Пехота как будто лениво прошла мимо и спустилась в лощину. Петя сбегал на опушку.

— Спустились, спустились совсем, — сказал он, прибегая назад. — Тихон дубину с собой взял.

Стали садиться. Ступив в стремя, Пете казалось, что нечего поднимать, так легко он вскочил в седло. Лошадь его по привычке куснула его за ногу.

Садясь на зады и скользя, лошади спускались с своими седоками в лощину. Из лощины не видно было французов. Денисов ехал рядом с Петей. Съехав вниз и оглянувшись назад, видя, что все спустились, Денисов взял в сторону и стал пропускать мимо себя кавалеристов.

— А вы не поедете?

— Я после, с гусарами. И ты оставайся со мной.

Не успел еще сказать этого Денисов, как передние уже пустились, и Петя встряхнул головой, дал шпоры и полетел за ними, поправляя шапку, которая чуть не свалилась от прыжка, который сделала его лошадь, и, бросая назад комья грязи, полетел с казаками. На мосту он столкнулся с тремя казаками, сбил одного. Послышался выстрел часового. Петя не видал его и летел в гору одним из первых. Не успели еще они вскакать, как с разных сторон послышались выстрелы и Петя увидал, как французы844 выбегали бежали с правой стороны на левую. Один француз упал в грязь под ногами лошади Пети. У второй избы большая куча французов,845 стреляла стояла был дым и треск. Это были французы. Но это продолжалось только одно мгновенье. Когда Петя подскакал к ним, он не удерживал, а только гнал лошадь. Французы бросали ружья, и казаки были между ними, и Петя смутно видел, как одного ударили пикой.

— Не бить, брать в плен! — прокричал он и под влиянием того опасения опоздать, которое не оставляло его, поскакал вперед, где что-то много людей кричали и возились. Это были русские пленные, выбегавшие один за другим и бившие французов. Толпа этих людей с радостными воплями смешалась с казаками и гусарами, прискакавшими с Денисовым. Но и тут Пете некогда было оставаться. Еще впереди шумели и стреляли. Это был Долохов с своими. Они стояли против барского домика, и Петя видел, что один казак слез с лошади и, стоная, сидел на земле.

— Ну что? — спросил Петя, подскакивая к Долохову.

— Не сдаются. — Долохов указал на толпу французов на дворе за частоколом.

— Урааа! — закричал, ни минуты не медля, Петя и поскакал в ворота. Несколько выстрелов, и Петя бросил поводья, качаясь, вскакал в ворота и бочком, бочком упал с лошади в середину французов.

Почти все казаки вскакали вслед за ним, и французы бросали и тут оружие.

Петя лежал, не шевелясь, с пулей в голове, пробившей ему голову.

— Ах, мальчик какой был, — сказал Долохов.

— Да уж такой барин, поискать.

— Убит! — вскрикнул Денисов, и он схватился за голову и в три ручья заплакал.

— Жалко, очень жалко, — сказал Долохов. — Брать не будем? — сказал он, указывая на пленных.

Денисов не отвечал и, повернувшись, поехал со двора. «Как он мне кремни предлагал», вспомнил Д Денисов и заплакал.

В отбитой Денисовым и Долоховым партии пленных находился Безухий.

Осень и первозимье 1812 года были такие теплые, каких в то время не запомнивали старики. До 28 октября не было ни одного мороза, кроме утренников, — такого мороза, который бы заковал землю на целый день, как это обыкновенно бывает еще в сентябре, — не было ни одного зазимка. Стояла всё время то ясная, солнечная осенняя погода с блеском и паутинами, то теплая, сырая погода с тучками или туманом. 27 октября после полдня в первый раз пошел снег, сначала теплый и тихий, на сырую землю, но к вечеру с ветром и к утру с морозом.

В этот день 27 октября партия пленных, в которой находился Пьер, подходила к бывшей большой, но вполне разоренной деревне, в 80 верстах не доходя Смоленска.847 Ничего уж не было похожего на

Хотя848 партия эта и вписаны след. четыре слова. об этой партии пленных во время всего своего движения849 не получала и вписаны след. четыре слова. от Москвы не было никакого нового распоряжения о том, где и как ей идти, уж она теперь находилась совсем с другими войсками и обозами, и около нее всё было другое. Половина обоза маршала, который шел за нею, была отбита казаками, другая половина уехала куда-то вперед, пеших кавалеристов, которые шли впереди, не было ни одного больше, они все исчезли. Артиллерия, которая первые переходы виднелась впереди, теперь отстала сзади. Теперь партия этих пленных, конвоируемая всё теми же вестфальцами, шла между850 сплошной толпой войск Нея и Мюрата, итальянцев и поляков, и впереди ее ехали фурами кавалерийского депо и851 сзади обозом маршала Жюно, конвоируемым теми же вестфальцами.852 После Вязьмы прежде шедшие 3-мя колоннами французские войска шли теперь кучей. Но, кроме этих двух обозов, по всей дороге, перегоняя и отставая от них, тянулись отсталые поляки, итальянцы, которых прежде не было. От Вязьмы прежде шедшие тремя колоннами французские войска шли одной кучей. Те признаки беспорядка, которые заметил Пьер на первом привале из Москвы, теперь дошли до последней степени. Солдаты, которых видел Пьер (это были отсталые), были все босые, оборванные. Несколько раз во время их движения всё бросалось стремглав, давя друг друга и разбегаясь в разные стороны, заслыша казаков, и опять всё собиралось. Эти три сборища, шедшие вместе от Вязьмы: депо, пленные и обоз Жюно — всё еще853 держались составляли что-то отдельное и цельное, хотя и то, и другое, и третье — быстро таяло. В депо, в котором было 80 повозок сначала, теперь оставалось не больше 20, остальные были отбиты или брошены. Из обоза Жюно, который и его хозяина на каждом привале проклинали вестфальцы, тоже было оставлено и отбито несколько повозок и три повозки разграблены набежавшими отсталыми солдатами из корпуса Даву. Из разговоров немцев Пьер слышал, что к этому обозу ставился караул больше, чем к пленным, и что один из их товарищей — солдат-немец, был расстрелян за то, что у него нашли ложку серебряную, принадлежавшую Жюно (принадлежавшую потому, что Жюно прежде украл ее в Москве). В особенности немцы негодовали на то, что этот солдат, виновный только в том, что он поднял эту ложку после грабежа обоза солдатами Даву, был оправдан военным судом, но все-таки расстрелян по приказанию маршала.

[Далее от слов: Больше же всего из этих трех сборищ растаяло депо пленных кончая: опять с Каратаевым и его лиловой, кривоногой шавкой близко к печатному тексту. T. IV, ч. 3, гл. XII.]

Он вместе с ним шел, вместе с ним ложился у костра и вместе с ним делил то, что ему, благодаря его знанию французского и немецкого языка, кроме обыкновенной пищи — лошадиного мяса с порохом, давали солдаты и офицеры. Каратаева не оставляла напущенная, как он говорил, на него тряска, и он слабел с каждым днем; но с сносливостью, составлявшей главную черту его характера, всё шел, не жаловался и шутил и всё так же говорил те свои речи, которые так любил Пьер. Он был худ, бледен, синь, и с 3-го перехода из Москвы Пьер начал бояться, что он не в силах будет идти, но, казалось, не было границ растяжимости силы и страданий, к которая б была в нем.

— Бог души не вынет, сама не выйдет, — говорил он.

В особенности боялся за него Пьер с 3-го перехода, потому что на этом переходе через Пьера, служившего переводчиком своим товарищам, было по случаю бегства двух пленных объявлено всем, что велено пристреливать тех, кто отстанут.

С самого выхода из Москвы854 и до морозов угроза эта ни разу не исполнялась, хотя большая половина пленных не умерла, а отстала, и Пьер замечал, как солдаты конвойные сами, чтобы избежать исполнения страшного приказания, выпроваживали отсталых за цепь или делали вид, что не видят их, но все-таки угроза существовала, офицеры повторяли ее и когда-нибудь могли они тоже и быть поставлены в необходимость исполнить это страшное приказание. И Пьер боялся его,855 и за себя и за преимущественно за Платона. За себя Пьер не боялся. Он не думал о себе и переносил страдания856 чре чрезвычайно не замечая без мысли о них.

[Далее от слов: В плену, в балагане кончая: как только [плотность его превышает известную норму плотности близко к печатному тексту. T. IV, ч. 3, гл. XII.]

Он понял, что всё относительно, кроме жизни. А жизнь есть бог. Он не думал об этом, он ни о чем не мог думать — во время переходов всё внимание его было обращено на дорогу и больные ноги, во время отдыхов — на еду, тепло и на Каратаева, но он это чувствовал. И новая сила душевная вырастала в нем.

«Жизнь, которая есть во мне, в Каратаеве, во всех — бог, перемещается и движется по каким-то мне неизвестным законам, и пока есть жизнь, есть всё блаженство самосознания божества».

(Куда они идут и зачем — никто не знал, еще менее сам великий) гений Наполеона, так как никто ему не приказывал. Но все-таки он и его окружающие по привычке соблюдали раз заведенный порядок; писались приказы, письма, рапорты, ordre du jour, называли еще друг друга: «Sire, mon cousin, Prince d’Ékmuhl и roi de Naples», но877 все чувствовали, что они бедные, гадкие люди, нажившие себе горя, упреков совести и безвыходное несчастие. приказы и рапорты были только на бумаге, в сущности же каждый думал только о том, как бы поскорее уйти и спастись.878 Далее до конца варианта — автограф на двух с половиной страницах. На полях: М. Д. Бертье.

Первые дни движение этого мнимого войска от879 Москвы Смоленска до Красного, замечательного своей880 бессмыслицей простотой, не подходящей ни под какие мнимые распоряжения начальников. Вся эта обратная компания от Москвы до Немана881 подобна игре вследствие быстроты подобна игре в жмурки с колокольчиком, когда двум играющим завязывают глаза и один изредка звонит колокольчиком, чтобы882 обозначить то ме место уведомить о себе ловящего. Сначала тот, которого ловят, звонит, не боясь неприятеля, но когда ему приходится плохо, он, стараясь неслышно идти, убегает от своего врага, часто думая убегать, идя прямо к нему в руки.

Сначала Н Наполеоновские войска еще давали о себе знать — это было в первый период движения по Калужской дороге, но потом, выбравшись на Смоленскую дорогу, они бегут, прижимая рукой язычок колокольчика, и часто, думая, что они уходят, набегают прямо на неприятеля. Так это случилось883 под при выходе из Смоленска, когда вся французская армия была уверена, что Кутузов у Витебска, и побежала на Красное, где был Кутузов. Русская же армия между тем была в полной уверенности, что Наполеон идет на Витебск, туда, где Наполеон ждал их.

При быстроте бега французов и за ними русских и вследствие того изнурения лошадей — главное средство приблизительного узнавания положения, в котором находился неприятель — разъезды кавалерии — не существовало, и при постоянном движении сведения, какие и были, не могли поспевать во-время. 2-го числа приходило известие, что армия неприятеля была там-то 1-го числа. Но 3-го числа, когда можно было предпринять что-нибудь, уже армия сделала два перехода и находилась совсем в другом положении.884 От этого-то ни в какой войне не было такой простоты движения войск, как в эту кампанию, и все попытки историков по заведенному ими порядку приписывать какие-то планы, марши и маневры своим героям, падают сами собой, при этой продолжавшейся всю кампанию и особенно ясно выразившейся при выступлении Наполеона из Смоленска игре в жмурки. Одна армия бежала, другая догоняла. От Смоленска французам предстояло много различных дорог, и казалось бы, тут отдохнув три дня, французы могли бы885 сообразить узнать, где неприятель, сообразить что-нибудь выгодное и предпринять что-нибудь новое. Но нет, после 3-х дневной остановки толпы их опять побежали ни вправо, ни влево, без всяких маневров и соображений, по старой худшей дороге на Красное и Оршу, по пробитому следу, несмотря на то, что русские войска, от которых они бежали, выходили в это же время тоже в Красное. Как, идя к Смоленску — все убедились, что в Смоленске спасение, потому что нужна была надежда, так теперь886 идя к Вильне все убедились, что русские у Витебска, потому что это нужно было думать, чтобы удержать какую-нибудь надежду.887 Они бежали Ожидая врага сзади, а не спереди, они бежали, растянувшись и разделившись друг от друга на 24 часа расстояния. Впереди всех бежал император, потом короли, герцоги с теми людьми, с которыми они думали, что начальствуют.

Русская армия думала, что Наполеон возьмет вправо за Днепр, что было одно разумно, подалась тоже вправо и выходила на большую дорогу к Красному. И тут, как в игре в жмурки, французы наткнулись на наш авангард. Неожиданно, увидав первые части врага, французы с Наполеоном, шедшие порознь растянуто, смешались, приостановившись от неожиданности испуга, но опять побежали, бросая своих, сзади следовавших товарищей. И тут, как сквозь строй русских войск, проходили три дня одна за одной отдельные части французов, сначала В-короля Вице-короля 888 Фраза не закончена.

Французская армия продолжала свое бегство. С 28 октября, когда начались морозы, бегство это получило только более трагический характер замерзающих и изжаривающихся на смерть у костров людей и продолжающих в шубах и колясках ехать имп императора , королей и889 мар маршалов герцогов с награбленным добром. Но в сущности своей процесс бегства и890 на бегстве> во время бегства уничтожения разложения французской армии нисколько не изменился. От Москвы до Малого Ярославца и до Вязьмы из 73-т 73-тысячной части армии осталось 36 тысяч (из этого числа не более 5 т тысяч выбыло в сражениях). Вот первый член прогрессии, и математически верно определяются последующие. Армия в той же пропорции таяла и уничтожалась от Москвы до Вязьмы, от В Вязьмы до Смоленска, от Смоленска до Березины, от Березины до Вильны, независимо от большей или меньшей степени холода, преследования, заграждения пути и всех других условий, взятых отдельно.

После Вязьмы войска французов вместо 3-х колонн сбились в одну кучу и так шли до конца.891 (известно как далеко)

Бертье писал своему государю. Известно, как отдаленно от истины позволяют себе начальники описывать положение армии, но он все-таки писал. ( М-Д[анилевский Михайловский-Данилевский ]. Том III.)

Ввалившись в Смоленск, представлявшийся им обетованной землей, они убивали друг друга за сухари, грабили свои же магазины. Постояв там 3 дня, они пошли дальше.892 Все шли, сами не зная куда и зачем они идут. Еще менее других знал это Постояв там по На полях конспект: [1 неразобр.] Французы идут до Смоленска врозь. Грабят. [2 неразобр.] в Вильну. [1 неразобр.] Подвиг Нея. 1/10. Под Кр Красным путаница. Идут дальше как в жмурки. Березина, сам бежит [1 неразобр.] На бегу нельзя взять армию и еще меньше можно взять армию расстроенную, или из которой бежит главнок главнокомандующий . Берут только благодаря страданиям [?]. Взять нельзя, потому что самим есть нечего. Ежели не кажется победы, то только оттого, что все хотят драться. Костер после Красного. Кутузов после Красного. — Богданович. Красное, торжество К Кутузова . Богд Богданович . У костра. Полк о смотре. М. и в. И. Приход. Жалуются на него [?]. Vive H Henri IV. Н Наполеон мужествен, по показанию Т Тьера , остается в Кр Красном и все-таки бежит. Лимон [?] поговор[ка?] Кудашева. Пехота В. К. полож[ит] оружие. Опять диспозиции. Толь die 1-е Colonne mar marschiert . Если бы все эти расч расчеты Но точно никогда Потеряв всю армию. Милорадович [?] подарил колонну.

Историки вообще и военные историки в особенности, описывая войну, с подробностью передают нам распоряжения высших властей о маневрах, и продовольствии, и наградах, и мельком упоминают о том, что в русской армии выбыла половина, т. е. пятьдесят тысяч больными и отсталыми. Что бы было написано книг, ежели бы эти 50 тысяч, т. е. число, равное всему населению большого губернского города, выбыло бы в сражении. Но теперь нет описаний об этом факте, исключая короткой заметки о том, что полушубки были не все получены и что войска останавливались в поле. И действительно, эта убыль людей не подлежит изучению истории — это не историческое событие. Глаза болят и привычнее Подобно тому, как переселение народов средних веков описано подробно, а гораздо большее, совершающееся теперь переселение народов из Европы в Америку не имеет историка. Ибо, как Herr Schultz сел с своими сыновьями на пароход и поехал в Америку — не есть событие историческое, хотя и изменяется895 весь вид вся жизнь народов от переселения Щ Щульца и Фохта, история не может знать этого. Это не подлежит ей. Хотя все действия кампании 12-го года896 даны основаны только на том, что отставал от 8-й роты Петров, а Захарченко отморозил руку и т. д. — эти явления не подлежат военной истории. И как общая история отыскивает разрешения своих вопросов в обменных между Америкой и Пруссией нотах, в записках министров, а не вникает в сущность явлений, в движение бесконечно малых Шульцев и Фохтов — так и военная история отыскивает рапорты, донесения, суждения о маневрах и не вникает в сущность, в движение бесконечно малых — Захарченко и Петрова. И поэтому в описании военных событий, в особенности в описании последнего периода кампании, является постоянное неразрешимое противоречие, разрешающееся только самым простым вникновением в сущность дела, в движение бесконечно малых Захарченко и П Петрова . Французы падают, мерзнут, сдаются, и наши три армии не удерживают их в Красном и на Березине. Всё это происходит тоже оттого, что и русские падают, мерзнут и голодают.

Простая истина, но которой не сказал ни один историк. С тех пор, как существует мир, никогда не было войны зимою в стране, где бывают метели и 20-гр 20-градусные морозы. Это была первая и до сих пор единственная.

Понятно, что при этих исключительных условиях, действующих на сущность дела (ежели признавать сущность сущностью дела людей, а не стратегию), все побочные условия должны были измениться, а что все те маневры, распоряжения, сражения, рапорты — вся эта поверхностная деятельность армии, представляющаяся выражением ее (так как она из нее выработалась при обыкновенных условиях), теперь совершенно отделилась от сущности, как бы отделились часовые стрелки от механизма часов, и вертеть эти стрелки можно было сколько угодно, ничего не объясняя и не показывая.

А историки и в этот период кампании, когда войска без сапог и шуб по месяцам ночуют в снегу и морозе, когда дня только 7 и 8 часов, а остальное ночь, во время которой не может быть влияния дисциплины, когда не так, как на сраженьи, на несколько часов только люди вводятся в область смерти, где уже нет дисциплины, а когда люди эти по месяцам живут всякую минуту, борясь с смертью от голода и холода, — в этот-то период кампании нам рассказывают, как Милорадович должен был сделать фланговый марш туда-то, а897 Ермолов Тормасов туда-то, и как Чичагов должен был898 сде сделать передвинуться туда-то (передвинуться выше колена в снегу), а как тот опрокинул и отрезал, и носятся с своими словами военной науки, не имеющими899 не имеющих никакого смысла.

Кто из русских людей с болезненным чувством досады, неудовлетворенности и тяжелого сомнения в доблести своего народа не читал этот период кампании. Как не забрали, не уничтожили их всех, когда все силы были устремлены на то и когда французы голодали, мерзли и представляли толпы бродяг, как нам рассказывает история?

Неужели такое громадное преимущество перед нами имеют французы, что мы с превосходными силами, окружив, не могли побить их? Кто не задавал себе этих тяжелых вопросов и не получал тех неудовлетворительных ответов, которые дает история, рассказывая, как виноват Кутузов, и Тормасов, и Чичагов, и тот-то, и тот-то, что не сделали таких-то и таких-то маневров?

И как ни обстоятельны все эти ответы о маневрах, чувство народное не удовлетворено, и здравый смысл тоже чует, что тут что-то не то, что-то забыто или не так сказано.

Как могло то русское войско, которое одержало победу под Бородиным с слабейшими силами, под Красным и под Березиной с превосходными силами не задавить французов?

И ответа нет901 А между тем стоит только забыть на минутку про план, присланный из Петербурга и составленный внимательно, и вглядеться в сущность дела, в солдат, в их положение, в те условия, в которых они были, и вдруг ясный свет осветит всё дело. И всё просто и понятно. От Москвы до Красного отсталыми и больными растаяло на половину русское войско. Отчего это произошло? Какова была пища солдат? Не всегда полная порция сухарей — редко мясо и никогда водка. Какова была одежда? Полушубков не было у трети, сапог не было теплых у половины. Холодные сапоги были худы. Где ночевали войска? В поле биваками. Какая была погода? Морозы Сырая осень, метели, метели и морозы до 18 градусов. Вместо зач. вписан дальнейший текст. и не может быть в том ложном изложении военных событий, которое нам представляет история.

История рассматривает официальные документы, обращающиеся в высших сферах, на основании их представляет себе цель войны, которой никогда не было и не могло быть. Эта цель, по понятиям историков, почерпнутая из официальных документов — планов, составленных в Петербурге и т. п., состояла будто бы в том, чтобы отрезать, окружить, поймать Наполеона с армией. И соответственно с этой мнимой целью действительно все действия русских весьма слабы и исполнены ошибок. Но цели этой никогда не было и не могло быть у народа, цель эта была только в головах десятка людей, цель эта не имела никакого смысла.

Единственная цель, которую мог иметь народ и которую понимал один Кутузов и которой вполне достигли русские, состояла в том, чтобы выгнать французов. Цель эта достигалась и сама собой, так как французы бежали, и действиями народной войны и еще902 присут присутствием следованием по пятам французов большой армии, готовой употребить свою силу в случае остановления движения французов. Русская армия должна была действовать как кнут на бегущих французов, и опытный погонщик или кучер знает, что удобнее и выгоднее держать кнут поднятым, угрожающим, чем бесцельно стегать, в особенности по голове, бегущее животное.

Но кроме того, что то, что представляют нам целью историки, было глупо, оно было еще и невозможно.

904 Весь первый абзац — вставка, написанная при последующем просмотре первого наброска. <Когда мы видим умирающее животное, ужас охватывает нас. То, что есть я, сущность905 моего меня, скрывается от меня. Но когда умирающее передо мной есть человек,906 сделанный любимый, ощущаемый мною как я сам, тогда, кроме ужаса, мы чувствуем лишение, духовную рану, чувствуем, что часть нашей души оторвана.907 <Иногда, когда любимый> И рана И душевная рана, произведенная разрывом, болит, как рана физическая, и908 как рана иногда убивает, а когда залечивается, то залечивается только изнутри самой жизни. всякое внешнее прикосновение раздражает ее.909 Зач. начало первого наброска: Прошло две недели со времени смерти князя Андрея. Наташа и княжна Марья были неразлучны. Они редко выходили из маленькой угловой комнаты, отведенной княжне Марье, и над зачеркнутым вписана первая фраза след. абзаца.

Последнее время пребывания княжны Марьи в Ярославле они были неразлучны. Ежели одна выходила, то другая спешила присоединиться к ней.910 Они сидели большею частью Позднее вписаны вместо зач. след. семь слов. Любимое их время было, когда они были одни: Наташа с ногами на большом диване, княжна Марья или у стола или против нее на кресле. Соня911 и графиня из-за стены и из-за двери слышала, что912 когда они913 оставались одни, они не переставая говорили; но когда она к ним входила, они замолкали и очевидно было, что им тяжело914 и им мешают и вписано позднее окончание фразы. присутствие посторонних и что Наташа и княжна Марья испытывали это.

915 Княжна Марья Они обе чувствовали одинаково, что над ними после того, что они пережили, остановилось и нависло грозное облако смерти и, нравственно согнувшись и916 Зач. позднее: скрыв лицо и надписано: зажмурившись зажмурившись, они917 так или не смели918 поднять головы и взглянуть в лицо жизни.919 Всякое участие в вольной жизни представлялось им кощунством испытанного чувства. Всё в этой вольной жизни,920 Зач. позднее: на каждом шагу встречались оскорбительные, недостойные воспоминания, как пьяный смех над в середине Вместо зач. вписаны след. восемь слов, а затем четыре исправлены из: таинственного, величественного, дальнего хора не касающееся смерти, казалось оскорбительным, всё нарушало тот таинственный, величественный, дальний хор, к пению которого они921 След. слово вписано позднее. прислушивались с напряженным922 напряжением и далее зачеркнуто: продолжали прислушиваться. И потому вниманием. Они, сжавшись, согнувшись от жизни, избегали ее, ходили в ней так, чтобы грозная, нависшая туча не задевала их, и жили только в своем мире, где, они знали, ни та, ни другая не нарушит той благоговейной тишины, которая нужна была им.923 Зач. позднее. Они жили только тогда, когда они были вдвоем. Они И Это сближение между ними породило в них взаимное чувство, сильнейшее, чем дружба Они часто были вдвоем Они большей частью были вдвоем. Дальнейший текст — позднейшая вставка на полях.

Тогда только ничто не могло нарушить торжественности их чувства. Когда они были вдвоем, тогда только с ними было еще третье, невидимое лицо, которое обе одинаково ясно чувствовали и которое стояло на страже перед всяким проявлением жизни.

Стоило только намеком, словом, жестом выразить надежду, радость жизни, как924 невидимый голос таинственный голос одинаково внятно для обеих говорил: помни! помнишь? и925 они затихали, <направляя> давая мысли и чувства их получали прежнее направление.>926 След. фраза вписана позднее.

Между ними установилось чувство сильнейшее, чем дружба. Это было исключительное чувство возможности жизни только в присутствии друг друга.927 Зач. позднее: Им было легко вместе и вместо зач. вписано до конца абзаца. Они вдвоем чувствовали большее согласие между собой, чем порознь каждая сама с собою.

Иногда928 Зач. вписанное позднее: так же согласно они молчали целые часы. Иногда, уже лежа в постелях, они сходились и начинали говорить и говорили до утра.

Они929 След. два слова вписаны позднее. тихими голосами говорили930 обо всем, что могло в прошедшем интересовать одну или другую и надписаны след. три слова. между собою, но они никогда не говорили931 только о будущем, как будто будущего не существовало для них и никогда932 ни одного раза во все эти две недели они не говорили об933 нем умершем. Говорить о нем было для них невозможно. Им казалось, что то, что они пережили и перечувствовали, не могло быть выражено словами. Им казалось, что всякое упоминание словами о934 прошлом только нем нарушало величие происшедшего. Но беспрестанные воздержания речи, когда они говорили о чем бы то ни было, постоянное обхождение тех предметов, которое бы навело на935 мысль разговор о нем: эти остановки с разных сторон на границах того, о чем нельзя было говорить, как будто чище, яснее и величественнее постоянно держало перед их глазами то, что они чувствовали.

Они говорили большей частью о дальнем прошедшем. Княжна Марья рассказывала про свое детство, про свою мать, про своего отца, про свои мечтания, и Наташа, прежде с спокойным презрением отворачивавшаяся от этой жизни преданности, покорности, от поэзии христианского самоотвержения, теперь,936 полюбив чувствуя себя связанной с княжной Марьей, такою, какою она была теперь, полюбила и прошедшее княжны Марьи и поняла непонятное ей прежде: прелесть и высоту покорности и самоотвержения. Она не думала прилагать эту добродетель в своей жизни, потому что она не937 думала вовсе о б будущем верила в возможность жизни, но она поняла и полюбила в другой эту, прежде непонятную ей сторону жизни. Для княжны Марьи, слушавшей рассказы детства Наташи, тоже открывалась прежде непонятная сторона жизни, вера в жизнь, в наслаждения жизни.

<Княжна Марья читала каждый день Евангелие. Наташа взяла эту книгу, возбуждавшую ее удивление тем, что в ней находят что-то938 уте утешительное необыкновенное, и939 стала <читать> тайно, прячась от ночью, когда княжна Марья заснула, стала читать ее.940 «Нет, я не понимаю ее», сказала она себе. <Я по> — Мари, — сказала она ей. — Я читала вчера ночью. — Я видела, — отвечала княжна Марья. — Я боюсь, ты и вписана след. фраза.

— Наташа, — сказала княжна Марья, — я видела, ты читала.

— Да.

Княжна Марья вопросительно941 глядела смотрела на Наташу своими лучистыми, радостными глазами. Наташа покраснела.

— Я не поняла, — сказала она. — Я не могу понять. Лучше не будем говорить.

— Что же не понять... — Княжна Марья взяла в руки книгу.

— Нет, нет, — вскрикнула Наташа, взволнованно отрывая руки княжны Марьи. — Нет, я не могу... Я всё понимаю, что ты942 взяла из этой книги и надписаны след. десять слов. говоришь.

— Да откуда же я говорю? откуда я взяла успокоение?

— Я тебя понимаю, я понимаю943 радость страдания всё. Я бы желала быть такой, как ты. Но я не пойму, не могу....

— Что же будет?...

— Не будем говорить про это.944 Далее вписано на полях и зач. позднее, кончая: был лишен ее новый друг. Лучше, если бы я не читала, — говорила Наташа, краснея и избегая взгляда княжны Марьи, как будто боясь какого-то стыда за нее.

Для княжны Марьи, в первое же время своего горя нашедшей успокоение и силу в945 вере высо высоте том Евангелии, было непонятно то, что говорила Наташа,946 но ежели бы она любила и знала ее и она сказала бы, что это был враг человека, который смущал ее. Но она знала Наташу, потому что любила ее и не могла верить этому. Она знала, что искренность,947 необходимость требование ответов на вопросы, которых не было в княжне Марье, но которые были законны в Наташе, были причиной ее неудовлетворенности, и она, не обвиняя ее, жалела о том, чего был лишен ее новый друг.

953 Наташа вышла в коридор и в столовую. В Граф Илья Кроме общего чувства отчуждения от всех людей Наташа в это время испытывала особенное чувство отчуждения от лиц своей семьи. Все свои: отец, мать, Соня были так ей близки, привычны, так напоминали ей тот будничный мир, который оскорблял ее теперь, что она даже враждебно смотрела на них. Она теперь почти с злобой954 и с досадой повиновалась требованию отца.955 Отец стоял у противу сидел на стуле у окна и, положив свою плешивую голову на сжатые кулаки, всхлипывал.

Когда она956 Слово она вписано позднее. вошла957 Наташа, он поднял мокрое от слез лицо. «Бог мой, бог мой! — проговорил он. — Петя» и вписано до конца абзаца. в залу, отец выходил из комнаты графини. Лицо его было мокро от слез, и он, видно, только что остановил рыданья. Увидав Наташу, он поднял кверху руки.

— Что? что? — вскрикнула Наташа.

— Петя — сын.958 вот — и он подал ей письмо. — Поди, поди! Она тебя зовет, — и он, быстро семеня ослабевшими ногами, подошел к стулу и упал почти на него, закрыв лицо руками.

— Мари, что? убит? — угадала Наташа,959 спра спрашивая входя в спальню матери.

Мать лежала960 окруженная Соней и девушками и страшно и надписаны след. пять слов. на кресле, странно неловко вытягиваясь, билась961 руками и головой962 и кричала: Наташу! и надписаны след. одиннадцать слов. об ручку кресла.

Соня и девушки держали ее за руки.

— Наташу, Наташу, — кричала она. — Неправда, неправда. Он лжет. Наташу, — кричала она, не узнавая ее и отталкивая. — Подите прочь все. Неправда. Убили. Ха-ха-ха-ха!

Слезы выступили в глаза Наташи и лились из них, но она не рыдала. Рот ее963 строго сложился в выражении твердой силы, только вся челюсть изредка вздрагивала. Она подошла к матери, обняла, подняла ее, подложила подушки и, положив ей голову на грудь, стала целовать ее руки, лицо, шепча ей нежные слова.

— Воды! — проговаривала964 Так в автографе. она. — Расстегните! Голубчик, маменька.

Мать долго бессмысленно сжимала ее голову, вглядывалась в нее на мгновенье и замолкала и опять впадала в свое прежнее беспамятство.

Рамбаль, знакомый Пьера, между тем уже давно находился в975 Костроме. Ярославле. Он ничего не награбил в Москве976 и вышел с своим полком вме вместе и на одном из первых переходов весьма охотно сдался напавшим на него с его эскадроном казакам. Половина эскадрона его была пешая, другая половина на лошадях, кормленных соломой с крыш, которые не могли двигаться, и la chair de cheval,977 [конина,] к которую ему предоставили для пищи, не нравилась ему. В самой глубине души своей он был очень доволен d’avoir tiré son épingle du jeu,978 [что ловко выпутался из беды,] но в разговорах с русскими в то время, как его с другими пленными офицерами препровождали в Кострому, он рассказывал чудеса про подвиги de la grrrande armée979 [великой арррмии] и удивлял тех охотников до французского языка — русских, которые разговаривали с ним, своим мужеством, и храбростью, и рыцарством, и bonne mine.980 [бодрым видом.] С казаками первое время981 было плохо Рамбаль982 чувствовал мало разговаривал и, когда его вели, сняв с него сапоги и оружие, всё оглядывался, как бы сзади не ударил бы кто пикой, но чем дальше он шел в глубь России, тем положение его улучшалось и он становился веселее и развязнее. В самой Костроме его опять одели, хорошо поместили и, кроме кормовых денег, давали много от благотворителей и приглашали в дворянские дома на вечера и обеды.

«Cette fois cicelies ne m’échapperont pas, les comtesses russes», думал он. «Je me rattraperais sur ce que j’ai manqué à Moscou. Elles sont b..... gentilles»,983 [«На этот раз от меня не уйдут русские графини. Я наверстаю то, что мне не удалось в Москве. Они очень... милы,»] говорил он сам с собою, подмигивая глазом и любуясь перед зеркалом своим припомаженным освежевшим лицом и усами. Рамбаль в этот вечер 5 декабря получил через костромского молодого помещика, сдружившегося с Рамбалем, приглашение к984 одной Princesse и Comtesse985 [княжне и графине] вместе. Он уж и прежде бывал на балах и вечерах в костромском обществе, пленяя дам своей турнюрой в короткой куртке и обтянутых панталонах, но он чувствовал, что то общество, в котором он бывал, было не самое хорошее общество, но теперь Princesse и Comtesse, Princesse Boug.... Comment diable ces noms russes... et Comtesse Rossitordoff, — выговаривал он. — Balekine [?] prétend que la Rossitordoff est gentille. Tant mieux.986 [Княжна и графиня, княжна Буг... Чорт побери эти русские имена... и графиня Роситордова. Балекин утверждает, что Роситордова мила. Тем лучше.]

Он, прищурив глаз, сделал ту неприличную выходку, которая называется танцем у французов, и собрался ехать.

Princesse Boigou и Comtesse Rositordoff были Наташа и княжна Марья. Они приглашали к себе Рамбаля.

Прошло две недели со времени смерти князя Андрея.987 Вскоре после похорон Ростовы и княжна Марья с ними вместе переехали в Кострому. Княжна Марья продолжала жить у Ростовых. Она ожидала ответа от посланного в Москву управляющего для приготовления для нее несгоревшего их дома. Она приглашала Ростовых ехать вместе с собой в Москву, и988 И исправлено из: но Ростовы,989 ничего не могли обещать и вписано до конца фразы. дом которых сгорел дотла, находились в нерешительности, принять или не принять предложение княжны. Наташа опять была больна и в том положении, в котором она была, нельзя было думать о зимнем переезде в Москву.990 След. три слова вписаны позднее. Но без Ростовых княжна Марья991 тоже не решалась оставить Наташу, к которой она привязалась чувством, гораздо сильнейшим, чем дружба и вписано, кончая: жизни без Наташи. не хотела ехать в Москву. Она теперь не могла себе представить жизни без Наташи. Насколько прежде ей не нравилась Наташа, настолько сильнее теперь, после того992 того исправлено из: тех и зач.: минут времени, которое они одни пережили с ней вместе у умирающего Андрея, княжна Марья испытывала к Наташе робкое, осторожное и подобострастное обожание, которое ее спасало от ее горя. Она до сих пор ни о чем другом не могла думать спокойно, как о брате и его кончине, и993 нич любя только с Наташей994 постоянно находясь с нею княжна Марья чувствовала, что она продолжала жить в мысли о брате. Со времени кончины князя Андрея и до сих пор они ни разу не говорили о нем, но бесчисленные воздержания от речи о том-то и о том-то, их взгляды, их присутствие говорило им, что, о чем бы они ни говорили, они говорили о нем. По совету докторов и по желанию графини они переехали на другую квартиру для того, чтобы избавиться от воспоминаний; но княжна Марья и Наташа так же не могли избавиться от этих воспоминаний, как они не могли избавиться от жизни. Воспоминание этих последних дней его овладело ими всеми. Одно только в жизни было — эти воспоминания, остальное были скучные подробности, отвлекавшие от главного. А между тем они никогда не говорили про него. Им казалось, что то, [что] они видели, перечувствовали и пережили, не могло быть выражено словами. Что всякое упоминание о том, о чем-нибудь из его жизни (они чувствовали, когда Соня, графиня говорили об этом) нарушало величие прошедшего и было недостойно его.

Княжна Марья имела занятие, свойственное ее любовной натуре, ухода за больной Наташей, но Наташа не имела никакого занятия. Она сидела, лежала, ходила, ела, спала, говорила и всё думала одно: смерть там — как. Но ни для Наташи, ни для княжны Марьи не было ничего страшного и жалкого, горестного в этом воспоминании, напротив, что-то могущественное и подавляюще прекрасное. Наташа была больна, все говорили, но болезнь ее ничем другим не выражалась, кроме усталости. В ней был995 переломлен надорван нерв жизни. Она не чувствовала вызывающего действия впечатлений, воспоминаний, потому что одно воспоминание и впечатление, поглотившее всё и ни к чему не вызывающее, продолжало действовать на нее. Она созерцала величие смерти и бесконечного.

996 Но впечат впечатления Наташа была слаба, бледна и худа, но ничто так не сердило ее, когда ей говорили, что она больна,997 Она боялась старалась делать то, что делают все здоровые, но силы ее заметно слабели.

Две причины были, которые998 увеличивали ее горе ухудшали ее положение: то, что она не высказывала того, что было на ее душе, что они никогда не говорили с княжной Марьей,999 то, что воспоминание впечатление смерти было так сильно, что заглушало все другие и то, что физические силы ее слабели.

И все три причины упадка ее духа носили в себе причины возрождения. То, что они не говорили между собой, как им казалось,1000 для того потому, что слова были низки и недостаточны для выражения того, что они чувствовали, делало1001 делали то, что они понемногу, сами не отдавая себе в том отчета и не веря этому, — забывали. То, что физические силы слабели,1002 сделали то казалось, еще больше должно было усилить ее упадок, а вместе с тем, тут только, когда она заметила упадок сил, она неожиданно почувствовала, как испугалась, встрепенулась жизнь, сидевшая в ней, стала пробовать свои силы и как неожиданно, подобно молодой траве, пробивающей пробивающейся по заилевшему лугу, стали выбивать самые неожиданные жизненные впечатления, как бы пробуя свои силы. Она,1003 вдруг думавшая, что она хочет смерти, не боится ее, любит ее — вдруг почувствов почувствовала близость ее, испугалась и стала спрашивать себя, жива ли она.

Но Наташа сама не замечала этих невольных проблесков жизни — ей казалось, что горе еще всё так же сильно, ничто живое ее не интересовало, и она думала только о своей смерти, когда неожиданный случай показал ей самой присутствие этих, пробивающихся сквозь ил горя, игл травы жизни.

И причиною этому был Рамбаль.1004 На полях конспект: Приезд Веры и известие о Пете. Вдруг: 1) злоба на судьбу, 2) презрение к Вере, 3) потребность usefulness [полезности], 4) любовь к проснулась и увидала, какая прелесть княжна Марья, и полюбила, как любят чужое. Как оно затихло, но затихало. Жили в Москве. Болезнь, в Москву и вдруг приехал Пьер и неожиданная краска. Пьер — легко, и всё ясно. В Москву. Приехал к Наташе и вечером — готово волнение. Разговор княжны Марьи с Наташей; из бани чистый [?], нет, жени жених .

Рамбаль был приглашен княжной Марьей, потому что приятель его рассказал графине Ростовой, как этот Рамбаль в Москве знал графа Безухова, про которого ничего не слышно было и которого знакомые его, находя это особенно поразительным, считали умершим в один месяц с его женою.1005 После Княжна Марья уговорила Наташу выдти1006 к Рамбалю в гостиную. Она хотела ее развлечь интересом о Пьере. Рамбаль поговорил сначала с графом и графиней о grrrande armée,1007 [великой арррмии,] потом на вопрос княжны Марьи стал рассказывать о своем знакомстве с Пьером.

— Si, je l’ai connu. Mais, madame, c’est plus, qu’un ami: c’est un homme qui m’a sauvé la vie.1008 [— Да, я его знал. Но, сударыня, он мне больше, чем друг: этот человек спас мне жизнь.]

Рассказав, как ему была спасена жизнь и как он простил преступника, Рамбаль, приняв ту поэтическую позу, которую он считал нужным принимать, говоря чувствительно, он начал рассказывать про вечер, проведенный с Пьером.

— Oh! C’était une de ces soirées qu’on n’oublie pas. Seuls sur les décombres de Moscou, nous nous sommes laissé aller aux confidences intimes, aux doux pensées de l’amour. Oui, mesdames. Il m’a parlé de son amour, le pauvre cher ami qui devait périr; il m’a parlé d’une femme qu’il avait aimé sans lui avouer son amour. Une jeune fille charmante qui avait fait un faux pas, mais qu’il aimait encore plus tendrement pour la juissance de pardonner. Nathalie disait il...1009 [— Ах, это был один из вечеров, которые не забываются. Одни среди развалин Москвы, мы пустились в задушевные признания, в нежные думы о любви. Да, сударыни. Милый бедный друг, которому суждено было погибнуть, он говорил мне о своей любви, он говорил мне о девушке, которую любил, не признаваясь ей в своей любви. Прелестная молодая девушка, она совершила ошибку, но он любил ее еще нежнее за радость прощения. Наталья, так он называл ее...]

_____________

В этот вечер в первый раз Наташа заговорила с княжной Марьей о князе Андрее.

— Я боюсь, мы забывали это, Мари. Ты помнишь? И она заплакала...

1011 На полях конспект: Плен Пленные . Бород Бородино . Погоним из земли русской. 80 лет. Неприятны. Вид солдат. На другой день после так называемого Красненского сражения Кутузов выехал верхом к войскам, чтобы благодарить их.

Он проехал мимо оборванной толпы пленных (их всех было взято 26 тысяч) и рядов французских орудий и подъехал к Преображенскому полку, у которого стояли взятые знамена. С того памятного дня 26-го августа, когда под конец Бородинского сражения на представление немцев о том, что сражение проиграно, он сказал: неприятель разбит, и завтра мы погоним из Священной земли русской, с этого дня, как1012 накануне в ночь военного совета в Филях на Рязанской дороге, когда он получил известие о пожаре Москвы, в Тарутине при известии о выступлении Наполеона из Москвы и теперь — он не мог спокойно говорить о том, что было единственным, всепоглощающим его желанием: видеть1013 погибель осуществление погибели французов, к которую он знал уже давно. Тем более это волновало его, что он один из всего войска понимал это.

После Красненского сражения он видел вскипевшую эту борьбу, алчность славы между своими генералами, видел в глазах их упреки себе, видел жадность проэктов теперь, которыми замучают его, знал, что убедить их нельзя, потому что руководило ими не1014 чувства ум, а страсти, но это замеченное им настроение не расстраивало его душевной радости при подробных известиях о результатах Красненских сражений. «20 т тысяч пленных и 120 орудий — вот они, трофеи Бородинского сражения», думал он. Этот промежуток времени от 26 августа до 2 ноября для него, 86-тилетнего человека, не казался велик, и причина и следствие несомненно связывались между собой. То, что он1015 зна знал ждал — свершилось. Французская армия была1016 разру разрушена уничтожена. Истекавший кровью зверь не сопротивлялся более. Он1017 хотел был счастлив, как бывают одиноко счастливы люди, понимающие то, что недоступно еще толпе. Его призвание было исполнено. Он был счастлив. Все эти речи его окружающих генералов не занимали его — это было их неизбежное призвание, и оно в своей мере было полезно. Он сам был молод, сам вбегал первый на штурмы в то время, как ему выбили глаз, и думал, что всё в этом тогда. Он не имел к ним ни досады, ни озлобления. Проезжая мимо жалких рядов пленных, он заметил, как русский солдат давал французу, обвязанному платком, курить трубку и вдруг, увидав Главнокомандующего со свитой, спрятал трубку в голенище и, спрятав улыбку на лице, толкнул француза в ряды. Кутузов чуть заметно улыбнулся и, пустив лошадь в галоп, подъехал к фронту П Преображенского полка, у которого стояли знамена. Он остановился, хотел что-то сказать, но почувствовал, что слезы, которые всегда выступали ему на глаза при разговоре о французах, заклокотали у него в горле. Чтобы скрыть свою слабость, он поднял руку, указывая на знамена, и сказал: «ура». Полки ответили перекатывающимся криком. И этот крик, эти1018 лица русские, обросшие теперь бородами — какая-то особенная, новая, коренная сила виднелась в этих бородатых солдатских лицах — люди, эти знамена неприятеля, которыми махали державшие их, — всё это, как старое, привычное впечатление, еще сильнее возбудило то чувство умиления, которое Кутузов хотел скрыть, сказав «ура». Он сморкался, притворялся, что кашляет, и слезы текли по его сморщенным, пухлым щекам. Он махнул к себе рукой казаков и показал, что он хочет слезть с лошади. Старое, толстое тело, как всегда, сняли с лошади. Он поправился и сел1019 перед на принесенный барабан, перед рядами полка. Кто-то из свиты махнул, чтобы державшие знамена солдаты подошли, и поставил их с лесом древок и знамен вокруг старого толстого человека, который, нагнув голову в белой с красным околышем фуражке, сидя на барабане и распустив живот между расставленных прямо ног, играл плетью, дожидаясь того, чтобы замолкли солдаты, кричащие ура, и сам бы он успокоился.

— Вольно!1020 распустив, осталось незачеркнутым: офицеров — сказал он, и глаз его засветился радостным, твердым блеском.1021 Толпы офиц офицеров

Ему что-то нужно было сказать. Толпы офицеров окружили его. Он снял шапку с коротко обстриженной седой головы.

— Благодарю, ребята, — сказал он, обращаясь к солдатам, и в тишине, воцарившейся вокруг него, отчетливо слышны были его медленно выговариваемые слова.

— Благодарю всех за то, что вы сделали. Из всей Наполеоновской армии ничего не остается. Вот они! — он указал на знамена, на пленных и пушки.1022 Трудно было и еще Надо забрать и выпроводить то, что бежит. Трудно было и трудно будет. Но зато слава ваша великая.

Он помолчал, и опять особенно заблистал его глаз. Он хотел сказать то, что ему нужно было1023 и то и на что навела его сцена солдата с трубкой.

— Ребята, мы их победили, и слава вам во веки. Но, ребятушки, они тоже люди, не виноваты — их жалеть надо, видите, какие они... — опять его голос дрогнул и, чтобы не отдаться своему чувству, он вдруг надел шапку, встряхнул головой и шутливо сказал: — а1024 Зач.: кто и то, кто же их к нам звал? Поделом им м. и. в. г., — сказал он.1025 бессмысленное, грубое, но для всякого русского человека имеющее такое определенное, добродушно стариковское ругательство. И опять затрепались знамена и тысячи голосов заревели ура. По звуку голоса, по виду его, по непонятным почти речам каждый человек чувствовал отражение своих лучших чувств в этом старом толстом человеке. В этот же вечер

____________

Одна и та же веселая улыбка пробежала по всем лицам солдат, и опять 1000 голосов заревели ура.

Слова, сказанные Кутузовым и в начале и в конце своей речи, не поняты были войсками. Никто не сумел бы передать1026 сначала смысл содержания сначала торжественной1027 речи и под конец простодушно стариковской речи фельдмаршала; но сердечный смысл этой речи1028 чувство не только был понят, но то самое, то самое чувство величественного торжества в соединении с жалостью к врагам и сознанием1029 ничтожества и простоты и добродушия, выраженного этим, именно этим стариковским добродушным ругательством, это самое чувство лежало в душе каждого солдата и выразилось радостным криком.

А не будешь ходить в Москву О Кутузове рас рассказ Холодно!
<В этот день некоторым войскам (на все недостало) была роздана водка. Но и в тех, которым не было дано водки, чувствовался праздник.1032 В одном

Полки авангарда Милорадовича стояли впереди [1 неразобр.] в стороне от большой дороги у края мелколесья. Морозы до 18 градусов стояли несколько дней, по ночам было ясно и звездно, по утрам падал снег. Морозный снег визжал и скрипел под колесами и шагами.

Деревья, кусты полыни, кучи хвороста для костров, усы, волоса, брови солдат, морды лошадей — всё было в инее. Из 3000 вышедших из Т Тарутина теперь растаяло до 900 человек. Полк стоял в чистом поле на снегу. Пробили зорю, молитву, поужинали1033 кашей сухарями с салом, выставили часовых и1034 начался для солдат тот период задушевной жизни, когда солдаты, окончив служебные занятия, принялись за ночные костры и разместились кучками. Душевная жизнь солдата начинается после вечерней зари у костра.

Одно из лучших мест расположения, за которое поссорились два фелдвебеля,1035 досталось у края леса, ближе к дровам, досталось 10 роте. Огромные костры, треща и шипя, пылали на краю леса, освещая изукрашенные серебряным инеем деревья опушки и темные фигуры солдат.

У офицеров уже были балаганчики из хворосту, накрытые соломой и рогожами, но офицеры тоже сидели у костров, около которых на сажень таял снег и даже обсохла земля и было так тепло, что голые солдаты выпаривали вшей.

Около фелдвебельского костра собралось много солдат.1036 и шел оживленный разговор. Офицер, завернутый в шинель, сидел на чурке, которую подложили ему, и Солдаты1037 не обходили его, < ока оказывали > поправляли перед ним костер, подавали огня ему в трубку, но не стеснялись его присутствия, и разговор, пересыпанный ругательствами и шутками, не замолкал, но сосредоточивался в противуположной от офицера стороне костра.>

Рассеян. Людей любили и уважали. К Княжну о матери, ее любовь. Пленный француз Рамбаль; усмешка. Решился не строить, а надо. Смысл жизни от того [?], что вокруг себя. В Москву и Петербург. У Растопчина. Хотят, чтоб я лгал. Но нет, свою свободу и готовность. Ходит по комнате на Царицыно. Ну, нечего делать. Письмом.
Все практические вопросы жизни, прежде вызывавшие в нем тревогу и поспешность, страх не ошибиться, теперь разрешались для него самым легким способом. Какой-то внутренний, прежде неслышный голос теперь всегда указывал, что можно и нужно, чего нельзя и не нужно сделать. Близкие окружающие люди, прежде представлявшиеся помехой для жизни, теперь,1039 были приятные, радостные гости. Терешка, молодой лакей, с его рассказами о том, как он побил двух французов, как он мужественно защищал Савельича в церкви, несмотря на то, что Пьер чувствовал, что Терешка лжет, доставляли Пьеру удовольствие, и он часто заставлял его рассказывать и слушал с чуть заметной улыбкой. Строгий, непроницаемый вид Игната и его преданность составляли другой предмет бесконечных радостных наблюдений во время болезни Пьера. Старшая княжна, прежде бывшая с детства знакомая Пьеру только как княжна с деревянным лицом, теперь, во время его болезни, вдруг в его глазах распустилась как цветок живым прекрасным цветком из какой-то мертвой куклы. Пьер не только Пьер невольно заставил ее говорить, вспоминать, думать вслух и из наимертвейшего существа, каким она представлялась не только ему, но и всем, знавшим ее, понемногу стал перед ним выступать образ божий, столь же великий и бесконечный, как и в каждом своем проявлении. Княжна приехала к Пьеру, как к своему кормильцу, к наследнику покойного, с намерением исполнить свой долг, как она его понимала, и с намерением дать почувствовать, что она делает должное, но не нуждается ни в привязанности, ни в благодарности. И вдруг понемногу Пьер увлек, заставил она почувствовала, что к И первое время своего пребывания в Орле она была суха и холодна с Пьером. Но чем дальше, тем больше она невольно увлекалась ее Пьер вызвал княжну на рассказы из прошедшего. Казалось, главным чувством княжны за всю ее жизнь была зависть и гордость. Она хотела быть права всегда и ненавидеть всех; но Пьер видел в ее зависти желание любить, в ее гордости Вместо зачеркнутого на полях написан дальнейший текст, кончая: где в ней живая душа человека. какие бы они ни были, поглощали всё внимание и деятельность Пьера.

Лица, окружавшие Пьера во время его болезни и выздоровления, были: княжна, два лакея, доктор, два пленных француза и граф Вилларский, тот самый масон, который вводил его 7 лет тому назад в петербургскую ложу. Всё это были давно знакомые лица, но все они теперь представлялись Пьеру столь же новыми и занимательными, как будто он в первый раз узнал их. Княжна, которую он знал с детства и которой он только старался избегать, поглощала всё его внимание первое время его выздоровления и, когда он в конце января уехал прежде ее в Москву, они, прощаясь, нежно обнялись и княжна сказала ему, что она прощается с ним навсегда и что то время, которое она провела с ним здесь, никогда не возвратится.

Пьер ничем не заискивал расположения княжны,1040 даже не надея надеялся но только с самого того времени, как она приехала к нему, он стал наблюдать ее. Но не так наблюдать, чтобы найти в ней смешное, странное, презрительное, как он изучал прежде, а наблюдал ее с одной определенной целью — где в ней живая душа человека. Ревность. Пьер ревнует и говорит: Не могу. Я б[уду] мучать ее. Н[аташа?] зарастает трава.

И очень скоро, несмотря на всю трудность этого искания, Пьер нашел искомое, и княжна смутно почувствовала это и была благодарна ему. Княжна была одна из тех людей, которые1042 имея мало всегда себя считают правыми и этим сознанием своей правоты любят укорять других людей. При самом первом опыте жизни, когда княжна вступила в дом отца Пьера, она почувствовала себя оскорбленною, свою привязанность непризнанною и людей, к которым она имела привязанность, неблагодарными. Первое впечатление это было так сильно, так резко отпечаталось в ее душе, что все свои последующие чувства она невольно отливала в ту же форму. Как будто ее призвание жизни состояло в том, чтобы к ней были неблагодарны. Она старалась сделать что-нибудь для людей только для того, чтобы были неблагодарны. Все были ей неблагодарны: и старый граф, и сестры, и прислуга, и девки, которых она брала, и Пьер — все, кроме ее собачки. Любовь к ее собачке была тоже выражение неблагодарности людей. Она приехала к Пьеру с тем, чтобы больше укрепить его отношение неблагодарности к ней. Пьер понял это теперь сейчас же. Но ему мало было этого, он старался добраться до того источника, из которого взялось это настроение. Он расспрашивал княжну про первое ее время, про молодость, про то время, в которое в первый раз она почувствовала эту неблагодарность людскую, и она рассказала с неожиданными слезами свою молодость.

Пьер понял ее. Он расспрашивал ее про свою мать, и, хотя княжна и ненавидела ее, она пожалела сына и рассказала в мягких чертах историю его матери, которую в первый раз понял Пьер.

Княжна не могла измениться: она всё так же смотрела на свет, как на арену для приложения своих сил неблагодарным людям, но Пьер уже понял источник этого взгляда, и он, слегка насмешливо улыбаясь про себя, любил княжну и старался не разочаровывать княжну и быть к ней достаточно для ее удовлетворения неблагодарным. Таким же он был теперь в отношении своих двух людей. Старый Терентий был постоянно недоволен недостаточной важностью своего нового барина и старался на каждом шагу дать почувствовать, что он привык к другому, и Пьер доставлял ему удовольствие презирать себя. Молодой слуга старался делать карьеру и сделаться необходимым для барина, и Пьер и ему доставлял удовольствие, показывая, что его услуги ему были приятнее.

Кроме этих домашних людей, из посторонних были доктор, Вилларский и француз Рамбаль, который был в Орле. Рамбаль первое время забавлял Пьера своими рассказами, но чему Пьер сам удивился, как неожиданной перемене в самом себе, было то, что он на1043 вторичную просьбу Рамбаля второй раз дать ему денег просто и без труда отказал ему и без всякого усилия так упорно молчал, думая о другом в присутствии Рамбаля, что француз перестал посещать его.

Доктор, обрусевший немец, доставлял Пьеру особенного рода удовольствие тем, что, следя за своим мнимым лечением (в которое Пьер не верил), доктор притворялся сам верующим, в сущности же не верил и о медицине всегда говорил с горячностью и дурно, но охотно, а интересен был только тогда, когда говорил про семейные отношения своих пациентов, о чем он нечаянно заговаривал и говорил прекрасно, выказывая настоящее знание человеческого сердца, приобретенное, очевидно, любовью к человеку.

Вилларский, занимавший важное место в Орле, был интереснейший предмет наблюдения для Пьера. Глядя на него, Пьер видел себя в прошедшем. Вилларский был женатый, семейный человек, занятый и делами именья жены, и службой, и семьей. Но он считал, что все эти занятия суть помеха жизни, и постоянно смотрел с1044 горд гордостью вниманием туда, куда его не спрашивали. Военные, административные, политические, масонские соображения постоянно поглощали его внимание. И Пьер, не стараясь ни исправить его, не осуждая его, не удивляясь, с своей теперь постоянно тихой, радостной насмешкой любовался на это странное, столь знакомое ему явление.

В практических делах Пьер, судя по своему отказу в деньгах французу (о котором он долго потом с удовольствием думал, удивляясь тому, что это совсем не так трудно, как прежде ему казалось), Пьер почувствовал, что у него теперь был какой-то центр тяжести, которого не было прежде. Он был так же, как прежде, равнодушен к денежным делам, но теперь он знал, что можно и нужно сделать. Новым доказательством этого было его решение ехать в Петербург и Москву.1045 Вскоре после его В Орел приезжал к нему его главноуправляющий, и с ним Пьер сделал общий счет своих доходов. Пожар Москвы стоил Пьеру, по учету главноуправляющего, около 2-х милионов. Доходы уменьшились на 30% — был результат учетов главноуправляющего. Но когда главноуправляющий ушел, Пьер один стал рассчитывать свое имение и к удивлению своему нашел, что 12 год не только не уменьшил его состояние, но увеличил его в пять раз. Расчет его был основан на том, что он считал доходы, получаемые им самим. Оказалось, что смерть жены, стоившей 150 тысяч, уничтожение подмосковной и московских домов, которые стоили 80 т тысяч , увеличили его доходы впятеро. Он сообщил это соображение княжне и решил с ней, что он не будет возобновлять московского дома и подмосковной и отдаст внаймы петербургский дом.

— Да, да, так, так, — говорил Пьер, нагнувшись вперед всем телом и жадно вслушиваясь во все страшные подробности, очевидно, забыв даже про присутствие Наташи. — Это был человек редкий. Он так всеми силами души всегда искал одного: быть прекрасным, что он не мог бояться смерти.1046 Я знаю его од одного Если он был горд, он имел право, — сказал Пьер. — Как я рад за него, что он свиделся с вами, — сказал он Наташе.

1047 Его лучшее — Мари не застала его в лучшее время, — начала Наташа. — Он страдал ужасно, но он был так необыкновенен, он умел быть счастлив... Когда я в первый раз пришла к нему... — Наташа1048 стала б бледнеть вдруг побледнела, как свои воротнички, глаза ее с умиленным блеском остановились на глазах Пьера, и она стала рассказывать отрывистым, с остановками, но не дрожащим голосом то, что она никогда еще никому не рассказывала: всё то, что он говорил в две-три недели их путешествия и жизни в Ярославле.

— Да, да, так, так, — говорил Пьер, нагибаясь над нею с налитыми слезами глазами и раскрытым ртом.

— Я часто думаю, что больше того счастья, которое я испытала в эти дни, никто никогда не испытывал. В Троице он был очень хорош. Он подозвал меня и стал говорить о прошедшем. Я просила его пожалеть меня. Он сказал, чтобы я жалела его; что прощать никто ничего не может.

— Да, да, так, — говорил Пьер.1049 А любить должен всякий.

Княжна, сморщившись от желания удержать слезы, сидела подле Наташи и слушала в первый раз историю любви своего брата с Наташей.

— Он знал сначала я думаю, что его жизнь кончена; но ему было не страшно. Он хотел спасти меня, и он спас. Перед приездом в Ярославль я рассердилась на Кирилла за то, что его дурно положили. Он, смеясь,

[Далее от слов: Мучительный и радостный рассказ, видимо, был необходим для Наташи кончая: — Ну, прощай, прощай, душенька, милая Маша. Как бы я съела тебя, так я люблю тебя, — прощаясь, сказала Наташа и ушла к себе близко к печатному тексту. T. IV, ч. 4, гл. XVI—XVIII.]

На другой день, проснувшись, Пьер испытал чувство, подобное тому, которое должен испытывать человек, легший спать на воле и проснувшийся скованным. Та свобода, которой он так дорожил, которую он так лелеял, которой он так радовался в себе, не существовала более. Все, раскиданные прежде в разных сторонах центры жизни, все вдруг слились к одному центру, и центр этот был Наташа. Он отложил свой отъезд в Москву и поехал на другой день обедать к княжне Марье; на третий день он поехал вечером. Вернувшись в этот день домой, он долго взад и вперед ходил по своей комнате.1050 И вдруг

«Ну, что же делать. Если надо, то надо», — сказал он себе. И, сев за стол, написал письмо в Кострому к графу, прося у него руки его дочери.1051 Он писал, что обстоятельства, в которых находится теперь Наташа, воспрещают ему открыть ей свои чувства, но что он просит графа согласия на этот брак. Он писал, что знает несвоевременность такой просьбы1052 но что он и потому готов ждать столько, сколько это будет нужно, и до тех пор не решится говорить с самой Натальей Ильиничной.

На другой день утром Пьер поехал к княжие Марье. Как только Наташа вышла из комнаты, Пьер вынул из кармана свое письмо к графу и показал ей его.

— Скажите мне свое мнение. Могу я послать это письмо, могу я надеяться?

Княжна Марья прочла письмо; краска радости покрыла ее лицо.

— Я очень рада, — сказала она.

— Но могу, могу я...

— Я очень счастлива. Я только одно скажу вам. Когда мы не знали о смерти вашей жены и вас считали за мертвого, она говорила мне, что один человек, которого она могла бы любить, как мужа — это вы.

Пьер вскочил, засопел носом и стал целовать княжну Марью.

— Я и не думаю теперь, не говорите. Я поеду в Петербург.

— Она любит вас, и она чудная девушка. Вы будете счастливы.

Пьер остался обедать в этот день, последний перед своим отъездом в Петербург. Наташа, как и в прежние дни, была задумчиво внимательна и восприимчива к Пьеру, но ее отношения к нему для него имели теперь новое значение. Прощаясь с нею, он с новым счастливым чувством взял и долго удерживал в своей эту худую,1053 костлявую тонкую руку. Она будет его, и рука, и лицо, и глаза, и всё это сокровище женской прелести, которое так долго, мучительно и радостно, как что что-то недоступное и чуждое, томило его.

С этого дня радостное, неожиданное сумашествие, к которому Пьер полагал уже себя неспособным, охватило его. Все события жизни, все люди были только подробности одного вечного, бесконечного счастия. Все люди, которых видел Пьер, были заняты одним — его будущим счастием; они знали все, они все радовались и дурно скрывали, что не радуются и не знают. И всех их любил Пьер, и все они были только покамест.

Сомнений не было, как прежде, никаких слов «je vous aime» ложных не было, всякое слово радостно повторялось. Одно сомнение: она скажет: он с ума сошел. Он, Пьер, человек, а мне нужно такого же бога, как я. Планов никаких: это случится, и всё кончено. После этого ничего не будет. Как они добры, что занимаются едой, деньгами, государством. Я им благодарен. Я их жалею. Мне говорят: хочу ли я служить, — ха, ха, ха! Мне говорят, что я дурно делаю, — ха-ха-ха! Торговки все улыбаются. Кн Княжна улыбается и рада. — Она притворялась, что она злая. Гр. Раст Растопчин притворялся часто. — Пьер вспоминал потом это счастливое время.

Может быть, он казался странен людям, но он был счастлив и счастлив не без причины. Всё было прекрасно, всё было для счастья.

Он ехал по пожарищам Москвы и видел красоту. На каждом лице он видел красоту и добро. Может быть, это было безумие, но оно было лучше небезумия. Все были добры, прекрасны. Жена покойная была жалка и несчастна. Княжна — ангел доброты, и всё это было не выдумано, а правда.