01

№ 1

1862 г. Августа 28. Покровское Стрешнево

Еслиб я была государыня1 Еслиб я была государыня. С. А. Толстая вспоминала в своей автобиографии: «Помню раз, мы были все очень веселы и в игривом настроении. Я всё говорила одну и ту же глупость: «когда я буду государыней, я сделаю то-то», или когда я буду государыней, я прикажу то-то»[...]. У балкона стоял кабриолет моего отца, из которого только что выпрягли лошадь. Я села в кабриолет и кричу: «Когда я буду государыней, я буду кататься в таких кабриолетах!» Лев Николаевич схватил оглобли и вместо лошади рысью повез меня говоря: «Вот я буду катать свою государыню» («Моя жизнь», 1). , я прислала бы вам в день вашего рождения всемилостивейший рескрипт, а теперь, как простая смертная, просто поздравляю вас с тем, что вы в один прекрасный день увидели свет божий, и желаю вам долго еще, и если можно всегда, смотреть на него теми глазами, какими вы смотрите теперь.

Соня.

Первое и единственное письмо Софьи Андреевны к Льву Николаевичу до замужества, имеющееся в нашем распоряжении. Текст Софьи Андреевны — часть коллективного письма семьи Берсов к дню рождения Толстого за двадцать дней до того, как Толстой сделал предложение С. А. Берс — 16 сентября 1862 г. Кроме нее в письме писали ее отец, старшая сестра, брат, младшая сестра и мать: «В главе всех пишущих приношу Вам, любезный граф Лев Николаевич, мое задушевное поздравление с днем Вашего рождения и прошу Вас приехать к нам сегодня обедать и ночевать. В среду утром я собираюсь доставить вас в Москву, если вам угодно будет со мною ехать. Надеюсь, что добрый Лев Николаевич не откажется всех нас утешить, — подавно в такой день, который многих утешил появлением и теперешним вашим пребыванием на белом свете. — Итак, надеюсь, что до свидания. Ваш искренно любящий Берс» [отец, А. Е. Берс]. «Лев Николаевич, поздравляю вас с днем вашего рождения, и так как 28-го числа с вами всегда замечательное случается, то желаю вам, чтобы вы нынче, проснувшись, вдруг почувствовали, что вы большой. Ел. Берс» [сестра]. «Александр сын Андрея по прозванию бысть Берс кланяется графу, батюшке Льву Николаевичу, и желает им много лет здравствовать. А. Берс» [брат Александр]. «M-elle Tatiana Behrs a l’honneur de féliciter monsieur le comte Léon Tolstoy à l’occasion de l’anniversaire de sa naissance, et de lui souhaiter tout le bonheur possible dans ce bas monde» [«Татьяна Берс имеет честь поздравить графа Льва Толстого по случаю годовщины дня его рождения и пожелать ему всевозможного счастья в этой земной жизни»]. «В старину Левочка и Любочка танцовали в этот день, теперь же на старости лет, не худо нам вместе попокойнее отобедать в Покровском в кругу моей семьи, вспомнить молодость и детство. Л. Берс» [мать]. В своем дневнике от 28 августа Толстой записал, что Берсы прислали ему «букеты писем и цветов». В то время женихом С. А. Берс считался Митрофан Андреевич Поливанов (1842—1913), товарищ старшего брата С. А. Берс по корпусу. О претендентах на ее руку до замужества Софья Андреевна пишет в своих неопубликованных мемуарах (книга I): «Веселиться и танцовать

мне пришлось в жизни очень мало[...]. Всякое так называемое ухаживание меня пугало и я никогда не поощряла их, тем более, как бы наивно это ни было, но раз мы с Поливановым решили, что мы поженимся в далеком будущем, когда он кончит академию и сделает карьеру, то я уже считала себя связанной. Странно, что лично мне никто никогда не делал предложения; вероятно всякого отпугивал мой наивный страх перед всякими ухаживаниями. Когда мне было 16 лет, молодой сын аптекаря придворного [Александр, Карл или Николай — сыновья Карла Петровича Зенгера (1800—1872)] сделал мне предложение через сестру. Я так рассердилась, какая-то глупая, аристократическая гордость поднялась во мне, и я ей только ответила: «да вы, кажется, с ума сошли»[...]. Весной того же года, мы раз сидели на балконе дома Шиловского на Тверской, у тетеньки Шидловской, и пили все чай. Понемногу все разошлись, и я осталась одна на террасе с Давыдовым, кажется, Василием Денисовичем, сыном партизана. Ему было уже за 40 лет, у него был, как мне говорили, удар, и я его иногда встречала у тётеньки. Он мало говорил, но упорно смотрел на меня, и мне всегда это было неловко, и он совсем меня не интересовал. Я хотела уже уйти с террасы, когда вдруг он спросил меня: «Вам Вера Александровна ничего не передавала от меня?» — Ничего. — «Я бы хотел с вами поговорить»[...]. В это время вошла тётенька. Она хитро улыбалась и сказала мне: — Василий Денисович тебе делает предложение. — Что? — с ужасом сказала я, и прямо обратилась в бегство. Так я его никогда более не видела, и не знаю что сталось с ним впоследствии. [Василий Денисович Давыдов (1822—1892) — генерал-майор, был женат на Наталье Александровне Ивинской, имел трех детей в 1859 г.]. Стремление мое к идеализации сильно поколебал со временем наш русский учитель, медик студент Василий Иванович Богданов. Это был живой, способный малый, интересовавшийся всем на свете, прекрасный студент, умелый учитель и ловкий стихотворец. Он первый, как говорится, развивал нас, трех сестер. Он так умел интересно преподавать, что пристрастил прямо меня, ленивую девочку, например к алгебре и русской литературе, особенно к писанию сочинений. Эта форма самостоятельного изложения впечатлений, фактов, мыслей до того мне нравилась, что я писала длиннейшие сочинения с страшным увлечением. Раз он задал мне тэму чрезвычайно трудную: «Влияние местности на развитие человека»[...]. Уроки наши с Василием Ивановичем кончились довольно печально. Сестра моя, Лиза, 16-ти лет держала экзамен на звание домашней учительницы и, кончив экзамены, перестала заниматься с Василием Ивановичем. Остались мы две с сестрой Таней. Но она была гораздо слабее меня и на два года моложе. Приходилось заниматься с Василием Ивановичем вдвоем с глазу на глаз. Скоро вместо уроков стал он приносить мне философские книги материалистов: Бюхнера, Фейербаха и других. Он горячо толковал мне, что бога нет, что весь мир состоит из атомов и тому подобное. Меня это приводило в восторг, как нечто новое, простое, не сложное. Но недолго я исповедовала материализм: мне вдруг стало невыносимо грустно без религии, я не могла жить без молитвы... И вот я возненавидела своего учителя Василия Ивановича, тем более, что в один прекрасный день он, в числе многих стихотворений, написал мне объяснение в любви, а потом, став на колени, схватил мою руку и начал целовать. Я страшно рассердилась, расплакалась и пошла сначала в свою комнату смыть о-де-колоном поцелуи Василия Ивановича с руки, а потом пошла к матери и пожаловалась на учителя. Она спокойно посмотрела на меня сквозь очки и сказала: «ох, уж эти мне студенты». И когда пришел Василий Иванович сконфуженный и красный, она ему отказала и сказала мне, что больше русских учителей у меня не будет. Это очень меня огорчило. [В Яснополянском архиве С. А. Толстой сохранилось два рукописных стихотворения Богданова: «Я» и «Челнок»]. [В зиму 1861—1862 г.]

приехал в Москву из своего имения сын знакомого нам доктора-акушера Янихена, женатого на Мусиной-Пушкиной. Акушер этот лечил мою мать и был дружен с моим отцом. Красивый и богатый, этот Янихен имел совсем особенное положение в Москве, по связям, через свою жену. Старик Янихен сейчас же представил нам своего также красивого сына, приехавшего из Екатеринославской губернии, из своего имения, просить у родителей разрешения на женитьбу. Молодой Янихен стал часто бывать у нас; кроме того мы встречались на вечерах, танцовал он удивительно хорошо, особенно мазурку. Большой, широкоплечий, он так легко, неподвижно и плавно скользил по паркету, что мы все любовались им. Отношения мои к нему были самые простые, дружеские; он был ласков, прост и недалек; но когда мы встречались, мы оба были рады видеться. Вместо того, чтоб ехать жениться, молодой Янихен прожил всю зиму до весны в Москве. Никогда он мне не говорил ни слова о любви; но, например, на вечере у нас, он все только приглашал меня, и лицо его во время танца, когда я своими близорукими глазами могла видеть его близко, выражало столько нежности и чего-то сильного, даже страшного, что я начинала угадывать причину замедления его отъезда из Москвы. На вечере у нас я отказывала всем, кто приглашал меня на мазурку и, не получая до конца приглашения Янихена, стала бояться, что останусь без кавалера. Но как только маленький оркестр, состоявший из музыкантов Малого театра, заиграл мазурку, Янихен подошел ко мне, и так просто, ласково, протянул мне руку, сказав: «со мной», что я нисколько не удивилась, и радостно прошлась с ним первый круг мазурки. Подошла весна и мы стали собираться на дачу, а Янихен к своей невесте. Я уговаривала его скорее ехать и не огорчать ту, которой он обещал жениться[...]. Вечером, накануне нашего переезда, он пришел прощаться и просил у меня что-нибудь на память. Я дала ему какую-то книгу. Мы оба были грустны, но оба понимали, что ехать ему необходимо нужно. На другой день мы переехали на дачу, и я забыла Янихена[...], вдруг вижу вороные рысаки Янихена подъезжают к нашей даче. Я так и обмерла. — Зачем вы приехали? — вырвалось у меня поневоле[...]. «Еще раз взглянуть на вас»[...]. Когда я вышла замуж, он говорил Льву Николаевичу о любви его ко мне. Но он честно женился на своей невесте, и я никогда больше на встречала его в своей жизни. [Это сын врача Федора Ивановича Янихен и Серафимы Матвеевны, рожд. Мусиной-Пушкиной].

12

№ 2

1864 г. Апреля 23 вечером Я. П.

Я также акуратно и хорошо хотела описать тебе всё, что было в эти полтора дня у нас и с нами, но вдруг Серёжа2 Серёжа — Сергей Львович Толстой (р. 28 июня 1863) старший сын Толстых. До осени 1881 г. жил с родителями в Ясной Поляне. В 1881 г., выдержав экзамен на аттестат зрелости в Тульской гимназии, С. Л. Толстой поступил в Московский университет на отделение естественных наук, где по преимуществу занимался химией. В 1886 г. окончил курс кандидатом. Музыкальное образование первоначально получил у тульского учителя музыки А. Г. Мичурина, затем у профессора Московской консерватории Н. Д. Кашкина и исследователя русской народной песни В. П. Прокунина. Занимался сельским хозяйством в Ясной Поляне и самарском имении с 1884 по 1891 г., начиная с последнего года — в своем имении при селе Никольском-Вяземском. 10 июля 1895 г. женился на Марии Константиновне Рачинской, скончавшейся 2 июля 1900 г. В 1898—1899 гг. участвовал в деле переселения духоборов и ездил в Англию и Канаду в качестве агента переселения. С 1900 по 1908 г. был гласным Московской городской думы. В 1901—1904 гг. был гласным Чернского земства. 30 июля 1906 г. женился вторым браком на гр. Марии Николаевне Зубовой. В 1911 г. принимал участие в организации Толстовской выставки и затем — Толстовского музея. С этого же года состоял товарищем председателя, а затем председателем Толстовского общества в Москве. Был с 1919 по 1931 г. председателем Совета Товарищества по изучению и распространению творений Л. Н. Толстого. С 1912 г. по 1917 г. состоял председателем Комиссии по народному образованию при Обществе распространения технических знаний, заведывавшей курсами для рабочих (Пречистенскими курсами, при фабрике Тилле и др.). С 1921 по 1930 г. — научный сотрудник Государственного института музыкальной науки (ГИМН). В 1926—1928 гг. преподавал народную музыку Западной Европы на этнографических курсах ГИМНа, зимой 1928—1929 г. — в Консерватории, в 1929—1930 гг. — в Музыкальном техникуме имени Октябрьской революции. С. А. Толстая так охарактеризовала Сергея Львовича в «Моей жизни» под 1883 г.: «Мне часто было жаль его, что он молодой, как бы от конфуза и некоторой неловкости совсем не ездит в свет, а что, может быть, ему иногда и хочется веселья. Еслиб знал Серёжа с какой глубокой нежностью я часто смотрела на него, и как я его всегда горячо любила. Я гордилась и его университетскими и его музыкальными успехами и любила его деликатную душу, часто скрываемую под какой-то внешней брюзгливостью и даже иногда грубостью» (Рукопись, стр.422—423). С. Л. Толстой является автором ряда произведений, в том числе: «Тургенев в Ясной Поляне» («Голос минувшего» 1918, 1—4); «Л. Н. Толстой о поэзии Ф. И. Тютчева» (ТЕ за 1912 г.); «Юмор в жизни Л. Н. Толстого» (ТП, 3, М. 1923); «Ясная Поляна, путеводитель и описание»; «Федор Толстой американец» (ГАХН, М., 1926); «Мать и дед Л. Н. Толстого» («Федерация», М. 1928); «Л. Н. Толстой в 70-х годах» («Красная новь» 1928, IX); «Музыка в жизни Л. Н. Толстого» (Юбилейный сборник Толстовского музея, 1929), вышло на английском и немецком языках; «Л. Толстой и П. Чайковский» («История русской музыки, труды ГИМНа», 1925); «Les derniers jours de ma mère. Fragment inédit d’un journal intime» [«Последние дни моей матери. Неизданный отрывок из интимного дневника»] («Europe» 1928, №67, р. 497—511). Под редакцией С. Л. Толстого вышли 3 тома дневников С. А. Толстой (изд. Сабашниковых, М. 1928—1932). С. Л. Толстому принадлежит ряд музыкальных композиций. В сборнике «Звенья» №2 совместно с И. В. Ильинским опубликовал статью: «Квартет «Ключ» в романе «Война и мир» с приложением нот: «Ключ» («С тобой вдвоем») — для трех голосов с напева И. В. Ильинского.стал хрипеть, ему заложило грудь, и на меня нашел такой страх, я по обыкновению начинаю теряться и бояться. А без тебя еще страшнее и хуже. Употреблю все средства против простуды, бог даст не опасно. А ужасно, ужасно трудно мне и грустно, и страшно без тебя. Теперь он спит, а я беру на себя и всё тебе описываю. — Вчера, как ты уехал, я себя выдержала и не плакала. Но вдруг у меня будто бы стало очень много дела, я хлопотала бегала, суетилась, хотя нынче, спроси, что я делала, — я не знаю. Больше возилась с Серёжей и с рук его почти не спускала. Гулять не ходила, а вечером вязала. Когда же пришла в свою комнату и хотела, было, ложиться, так мне вдруг стало скучно, что я просидела два часа, писала, да не пошло́, плакала, и всю ночь потом почти не спала. А когда заснула, всё видела какие-то страшные сны и пугалась и просыпалась. В пять часов Дора3 Дора — сеттер, любимая охотничья собака Толстых.нас разбудила. Таня4 Таня — Татьяна Андреевна Берс (р. 29 октября 1846 г., ум. 8 января 1925 г.), младшая дочь А. Е. и Л. А. Берсов. Помнила Льва Николаевича с своего девятилетнего возраста, когда Толстой приезжал к Берсам на дачу «в военном мундире во время Севастопольской войны». Толстой навещал тогда Берсов, как «товарищ детства матери» (КМЖ, I, стр.52). В начале 1860хгг., когда Толстой стал, приезжая в Москву, чаще бывать в доме Берсов, он, по свидетельству самой Т. А. Берс, относился к ней, как к ребенку, «школьничал, как с подростком, сажал к себе на спину и катал по всем комнатам. Заставлял говорить стихи и задавал задачи» (КМЖ, I, стр.71). Когда Толстой был женихом, Т. А. Берс перешла с ним на «ты» в то время, как он продолжал «говорить Софье Андреевне «вы». В неопубликованном дневнике под 30 декабря 1862 г. Толстой записал: «Таня — чувственность. Соня трогает боязнью». Под 15 января 1863 г. читаем: «Таня прелесть наивности, эгоизма и чутья. Как она отнимет у Л[юбови] А[лександровны] чай или повалит ее. Люблю и не боюсь». После своей женитьбы Толстой с неизменным благорасположением и вниманием относился к Т. А. Берс, принимая близко к сердцу все обстоятельства ее жизни. По поводу получения письма от Татьяны Андреевны С. А. Толстая писала ей так 28 февраля 1865 года: «Лёвочка, прочтя, сказал: «какая славная девочка, со всех сторон, куда ни поверни, все хороша». Конечно я подумала тоже самое уже в тысячный раз в своей жизни» (не опубликовано; хранится в АК). Т. А. Берс в свою очередь относилась к Льву Николаевичу, как к самому близкому человеку. Она писала Льву Николаевичу 25 ноября 1865 г.: «Ты мне и лучший друг и второй отец, и всегда это так будет и я тебя очень, очень люблю, и где бы я не жила и не была, это никогда измениться не может» (не опубликовано; хранится в АК). Т. А. Берс послужила живой натурой Толстому в «Войне и мире», являясь прототипом Наташи Ростовой. А. Е. Грузинский пишет: «Образ Наташи до мелочей совпадает с Т. А. Кузминской» (Л. Н. Толстой, «Новые тексты из «Войны и мира», «Огонек», ч. I, стр.10). В 1867 г. Т. А. Берс вышла замуж за своего двоюродного брата, Александра Михайловича Кузминского. Толстой был против этой свадьбы, предполагая, что состоится брак Т. А. Берс с его другом Д. А. Дьяковым, в имении которого Татьяна Андреевна часто гостила. В течение двадцати пяти почти лет ежегодно Т. А. Берс, сначала девушкой, а потом с мужем и детьми, проводила лето в Ясной Поляне во флигеле. Л. Л. Толстой писал так: «у тёти Тани была способность, как у нас говорили, «поднимать вопросы» и, действительно, очень часто какой-нибудь своей самой неожиданной и крутой постановкой мысли она заставляла и Льва Николаевича и других доходить до интересных разговоров» («В Ясной Поляне», Прага 1923, стр.24—25). Т. А. Кузминская оставила о себе намять, как о талантливой исполнительнице романсов. Ей посвящено стихотворение Фета «Опять» («Сияла ночь. Луной был полон сад...»). И. Л. Толстой пишет: «Позднее, уже взрослым человеком, я часто задавал себе вопрос: был ли папа̀ влюблен в тётю Таню. И я думаю теперь, что да. Прошу читателя понять меня. Я разумею не пошлую влюбленность...., то чувство, которое, как мне кажется, отец испытывал к тёте Тане, французы называют «amitié amoureuse» [любовь и дружба]. И. Л. Толстой считает, что исполнение дуэтов Т. А. Кузминской с Ипполитом Нагорновым (братом мужа дочери М. Н. Толстой) послужило Толстому основным сюжетом для «Крейцеровой сонаты». И. Л. Толстой кончает так: «Ревновал ли тогда отец тётю Таню? Если можно ревновать мечту, то, конечно, да. С внешней стороны отношения отца с тётей Таней были чисто братские. Они были друг для друга Лёвочка и Таня и такими они и остались до конца. Мечта увяла, но не разбилась» (Илья Толстой, «Мои воспоминания», М. 1933. Второе издание, стр.63). Т. А. Кузминская является автором следующих работ, посвященных Толстому и лицам, с ним связанным: «Воспоминания о гр. Л. Н. Толстом в шестидесятых годах» (иллюстр. прил. к «Новому времени» 1908 №№11655 и 11659; было переиздано брошюрой); «Мои воспоминания о М. Н. Толстой» (иллюстр. прил. к «Новому времени» 1913, №№13543 и 13550; было переиздано брошюрой. Спб. 1914); «В Ясной Поляне осенью 1907 года» (иллюстр. прил. к «Новому времени» 1908 №№11530, 11534, 11544 и 11551; было переиздано брошюрой. Спб. 1908); «Мой последний приезд в Ясную Поляну» (о смерти и похоронах Толстого) («Новое время» 1910, 15 декабря, №12487); «Как мы жили в Ясной Поляне» («Родник» 1906, №№23, 24, стр.59—64); «Воспоминания прошлого (быль)» (Тип. Губернского правления. Орел 1885) [анонимно]; «Сестра и я» (печаталось в журн. «Семейные вечера»); «Отношение графа Льва Николаевича Толстого к войне вообще» (Птр. 1915); «Tolstoy et la guerre» («La Revue» 1917, №1—2); «Моя жизнь дома и в Ясной Поляне» (Три части в изд. Сабашниковых, первое издание М. 1925—1926, второе издание — М. 1927—1928). Кроме того Т. А. Кузминская написала: рассказ «Бабья доля» (проредактирован Толстым и напечатан в «Вестнике Европы» 1886, №4; отдельно издан «Посредником», М. 1886) и др. О Т. А. Кузминской см. статью В. В. Нагорновой, рожд. Толстой: «Оригинал Наташи Ростовой в романе «Война и мир». Молодость Т. А. Кузминской» (иллюстр. прил. к «Новому времени» 1916, №№14400, 14413, 14427 и 14434). После смерти Т. А. Кузминской в Ясной Поляне остался ценный архив, включающий обширную переписку Т. А. Кузминской с С. А. Толстой и рядом лиц, связанных Толстым и Ясной Поляной. Архив этот хранится в ГТМ. (она спала в гостиной) встала, оделась и выпустила ее на цепи. Но опять та же возня с собаками, и Дорку принесла Таня на руках. Потом ее заперли и увезли в Москву только в одиннадцать часов, тоже возились долго, от собак не могли отбиться.

Хотя я с пяти часов опять спала плохо, но встала в одиннадцать часов как будто я больна, так дурно мне было. Серёжа был и весел, и здоров, и мил. За чаем я узнала, что Николай5 Николай — Николай Михайлович Румянцев (1818—1893), бывший флейтист яснополянского крепостного оркестра. Служил до 1883 г. поваром, потом жил на пенсии. О нем см. Илья Толстой, «Мои воспоминания», М. 1914, стр.16; там же помещена его фотография.болен и не может даже готовить. Я пошла в кухню и простряпала всё утро. В кухню Таня принесла мне твое письмо6 Таня принесла мне твое письмо. В своем письме от 22—23 апреля Толстой, между прочим, писал: «у меня в ухе шумело и стало грустно о тебе (о Серёже меньшом я еще не жалею), и нашел страх, что я тебя оставил; потом заснул и видел во сне разные лица из моего романа [будущая «Война и мир»] [...]. Вот что: пожалуйста, ты без меня не попускайся — тебя в это втягивает Таня, — а действуй, как бывало в эти дни, когда ты сходишь к Мышке и играешь на фортепианах и только Серёжа отрывает тебя. Ежели Серёжа будет нездоров, пришли ко мне сейчас нарочного. Я прошу не сидеть, а ходить, для того, что иначе (я имею дерзость думать) тебе будет грустнее без меня» (ПЖ, стр.6—7).. Я так обрадовалась, что меня всю в жар бросило. Я читала и просто задыхалась от радости. В самом деле, точно ты давно уж уехал. Всё, что ты про Серёжу мне писал7 Всё, что ты про Серёжу мне писал. Сергей Николаевич Толстой (р. 17 февраля 1826 г., ум. 23 августа 1904 г.), — брат Толстого, с которым всю жизнь он был очень близок и находился в постоянной переписке. Сохранилось около 175 писем Льва Николаевича к брату. Учился в Казанском университете, откуда выбыл в 1847 г. Гр. С. Н. Толстой был женат с 7 июня 1867 г. на цыганке Марии Михайловне Шишкиной (1829—1919), прожив с ней восемнадцать лет до венчания. В своих «Воспоминаниях», написанных в год смерти С. Н. Толстого, Толстой так говорит о брате: «Серёжей я восхищался и подражал ему, любил его, хотел быть им. Я восхищался его красивой наружностью, его пением (он всегда пел), его рисованием, его веселием и, в особенности, как ни странно это сказать, непосредственностью его эгоизма. На днях он умер, и в предсмертной болезни и умирая, он был так же непостижим мне, и так же дорог, как и в давнишние времена детства. В старости, в последнее время, он больше любил меня, дорожил моей привязанностью, гордился мною, желал быть со мной согласен, но не мог и оставался таким, каким был: совсем особенным, самим собой, красивым, породистым, гордым и, главное, до такой степени правдивым и искренним человеком, какого я никогда не встречал» (Собр. соч. Л. Н. Толстого, под ред. Бирюкова, т. I, стр.290). Племянница С. Н. Толстого — Е. В. Оболенская — описывает гр. С. Н. Толстого так: «Он был обворожительным, но характер у него был тяжелый, несдержанный, вспыльчивый. Он был большим оригиналом. Он любил всё заграничное, особенно англичан; уже в зрелых годах самостоятельно выучился английскому языку, и любимым его чтением были английские романы. Он страстно любил пение — простое бабье пенье и цыганское. А под старость стал нелюдимым, подозрительным, почти не выходил из дому, избегал наемной прислуги. — Жил он чрезвычайно скромно, сам убирал свою комнату, чистил свое платье... Льва Николаевича он очень высоко ставил, любил, гордился им, но не разделял его политических и социальных взглядов» («Октябрь» 1928, кн.9—10, стр.207—208). Гр. С. Н. Толстой — прототип Володи «Детства, отрочества и юности». В 1863—1864 гг. Сергей Николаевич увлекался Татьяной Андреевной Берс. 20 января 1864 г. Лев Николаевич писал сестре М. Н. Толстой за границу о брате Сергее: «Под секретом скажу тебе. Он с Таней влюбились друг в друга и, как кажется, очень серьезно». Роман Сергея Николаевича с Татьяной Андреевной, кончившийся разрывом в 1865 г., послужил Толстому материалом для «Войны и мира» при изображении взаимоотношений князя Андрея и Наташи Ростовой. В настоящем письме С. А. Толстая имеет в виду следующие строки письма Льва Николаевича от 23 апреля из Пирогова: «После ужина я прошел в подробности по всему дому и узнал вещи Серёжины (разные мелочи), которых я не видел давно, которые знаю 25 лет, когда мы оба были детьми, и ужасно мне стало грустно, как будто я его потерял навсегда. И оно почти так [...]. Я спал внизу, должно, быть, на том диване, на котором Таня за ширмами держала его. И эта вся поэтическая и грустная история живо представилась мне. Оба хорошие люди, и оба красивые и добрые: стареющий и чуть ли не ребенок, и оба теперь несчастливые; а я понимаю, что это воспоминание этой ночи — одни в пустом и хорошеньком доме — останется у них обоих самым поэтическим воспоминанием, и потому, что оба были милы, особенно Серёжа. Вообще мне стало грустно на этом же диване и об обоих, и о Серёже, особенно глядя на ящичек с красками, тут в комнате, из которого он красил, когда ему было 13 лет; он был хорошенькой, веселой, открытый мальчик, рисовал, и всё бывало, пел разные песни, не переставая. А теперь его, того Серёжи, как будто нет» (ПЖ, стр.5—6)., так во мне отозвалось, что всё плакать хотела, и вдруг так я его полюбила, тоже и мне его жалко стало. Я очень рада твоему намерению писать8 Я очень рада твоему намерению писать. Л. Н. Толстой писал 23 апреля: «Еще я буду писать тебе каждый день, как нынче, — всё хоть с собой привезу; также и ты пиши пожалуйста; но не посылай по почте, не дойдет; а в субботу вечером вышли Якова» (ПЖ, стр.7)., — мы ни о чем не переговорили, мне не хотелось говорить тогда, потому что и так тяжело было расставаться. А теперь писать грустно, и я всё избегаю назвать тебя по имени, потому что как будто говоришь с тобой, а тебя нет, и еще скучнее. Вслед за твоим письмом привезли письма с почты: от С. Горсткиной9 С. Горсткина. — Софья Михайловна Горсткина, рожд. Кузминская (1842—1891), была замужем за Львом Ивановичем Горсткиным. С. М. Горсткина — сестра А. М. Кузминского, мужа Т. А. Берс., от Анеточки10 Анеточка — Анна Карловна Юргенс (р. 1843), дочь содержателя аптеки в Москве — Карла Петровича Зенгера (1802—1872) и Екатерины Кубе. Подруга Софьи Андреевны. (Письмо Зенгер к С. А. Толстой от 16 апреля 1864 г. хранится в АСТ)., от Иславина11 Иславин — Владимир Александрович Иславин (1818—1895), дядя С. А. Толстой, сын А. М. Исленьева и кн. С. П. Козловской, был членом совета министра земледелия и государственных имуществ. Этнограф. Автор книги: «Самоеды в домашнем и общественном быту» (Спб. 1847), Толстой усматривал в натуре Иславина сочетание «адуевщины» (тип из романа Гончарова) с «готовностью делать добро для других». В 1863 г. Толстой был в деятельной переписке с Иславиным, подбивая его участвовать в постройке винокуренного завода в Никольском-Вяземском. Иславин уклонился от предложения Толстого. — Письмо, которое переслала С. А. Толстая мужу, вероятно от 13 апреля (год не проставлен); в нем Иславин сообщает о стоимости разных препаратов для винокуренного завода.и Серёжи. Последние посылаю тебе. Верно письмо Серёжи12 письмо Сережи. Не сохранилось. на тебя подействует хорошо. Я ему так обрадовалась, что сказать тебе не могу. Всё-таки нравственно ему лучше, и я нынче как-то так раздражена, что всё очень принимаю к сердцу. Не сердись, что мы распечатали. Это письмо было радостно для всех и потому только я не раскаиваюсь, и, если тебе неприятно, то раскаиваюсь и прошу прощения. — Серёжа кашляет очень дурно; я совсем начинаю унывать и завтра пошлю и за доктором и к тебе, если ему не будет лучше.

24. После обеда.

У нас всё просветлело, и меня мучает, что ты едешь и ужасно беспокоишься о нас всех. Я тебе скоро всё лично буду рассказывать, и пишу, чтоб время прошло скорее и всё-таки как будто говорю с тобой. Что это только было вчера, я вспомнить не могу! Совершенно неожиданно, сидим за чаем, вдруг Серёжа закашлял, я встала, посмотрела, мне показалось, что ничего особенного. Потом всё пошло сильнее; я писала, услыхала опять кашель, пошла в детскую и тут его начало душить. С первых минут я совсем растерялась, не помню даже ничего об окружающих. Он кашлял как из бочки и задыхался13 Он кашлял как из бочки, и задыхался. «Это был сильный ложный круп» (прим. С. А. Толстой)., но я скоро опомнилась, хотя всё плакала. Одно знаю, что было очень серьезно и верно опасно, и все, особенно Таня и Татьяна Александровна14 Татьяна Александровна — Т. А. Ергольская (р. в 1792 г., ум. 20 июля 1874 г.), троюродная сестра отца Толстого, Николая Ильича; была воспитана бабкой Льва Николаевича, Пелагеей Николаевной Толстой, будучи сиротой с малолетства. После смерти жены отец Льва Николаевича хотел жениться на Ергольской, она же отклонила брак, но обещала посвятить себя воспитанию детей Николая Ильича. До конца жизни прожила в доме у Толстых в Ясной Поляне. Лев Николаевич описал ее комнату в «Семейном счастьи», как комнату матери героя романа, Татьяны Семеновны (см. вариант №9 — «Юбилейное собрание сочинений Толстого», т. V, стр.181). В «Воспоминаниях детства» Л. Н. Толстой писал так: «Третье после отца и матери, самое важное в смысле влияния на мою жизнь была тётенька, как мы называли ее, Т. А. Ергольская [...]. Когда я стал помнить ее, ей было уже за сорок, и я никогда не думал о том, красива или некрасива она. Я просто любил ее, любил ее глаза, улыбку, смуглую, широкую, маленькую руку с энергической поперечной жилкой. Я сказал, что тётенька Татьяна Александровна имела самое большое влияние на мою жизнь. Влияние это было, во-первых, в том, что еще в детстве она научила меня духовному наслаждению любви. Она не словами учила меня этому, а всем своим существом заражала меня любовью. Я видел, чувствовал, как хорошо ей было любить, и понял счастье любви. Это первое. Второе то, что она научила меня прелести неторопливой, одинокой жизни». В письме к М. Н. Толстой от 20 января 1864 г. Лев Николаевич писал: «Тётинька Татьяна Александровна все дороже и дороже становится нам, потому что чувствуешь, что она не долго с нами останется». (Письмо не опубликовано, хранится в ГТМ). С. А. Толстая отзывалась так: «Она старого воспитания с странными правилами и высокой нравственностью» (письмо Т. А. Берс от 27 марта 1864 г., не опубликовано)., очень испугались. Хочется мне похвастаться, что я хорошо распорядилась, и, если ты скажешь, что дурно, то я верно с тобой соглашусь. Я послала за Иваном Ивановичем15 Иван Иванович — И. И. Орлов, приказчик; из духовного звания, окончил Тульскую духовную семинарию. Был учителем в школе Крапивенского уезда, бывшей в ведении Толстого. Прослужил у Толстых 28 лет в качестве управляющего имением Никольское-Вяземское (до 1890 г). Злоупотреблял спиртными напитками. Сохранился ряд хозяйственных писем Толстого к И. И. Орлову (хранятся в АТ); два из них опубликованы в «Красной нови» 1928, сентябрь, стр.209—210.и просила его немедленно ехать к Шмигаро16 Шмигаро. — Сигизмунд Адамович Шмигаро, главный врач Тульского оружейного завода., а, если он не поедет, то привезти какого бы то ни было доктора, и кроме того велела позвать к себе Кондратия17 Кондратий — Кондрат Пименов (р. 1798), бывший дворовый Толстых, в 1859 г. отпущен на волю.. А Дуняше18 Дуняша, рожд. Банникова (ум. 1879) — дочь дядьки Толстых, Николая Дмитриевича и Арины Игнатьевны Банниковых; жена Алексея Степановича Орехова. О ней: Илья Толстой, «Мои воспоминания», 1914, стр.12. Была горничной Т. А. Ергольской.велела сделать маленький горчишник и припарки, о которых напомнил Кёллер19 Кёллер — Густав Федорович Кёллер, немец, привезенный Толстым в Яснополянскую школу во время его путешествия по Германии. Первоначально преподавал в школе рисование и черчение. В 1864 г. был учителем у С. Н. Толстого, воспитывая его сына, Григория Сергеевича. Позднее — учитель немецкого языка Тульской гимназии.. (Он, повидимому, принимал большое участие.) Дала Серёже масла касторового, положила горчицу. Еслиб ты только видел, как он был жалок. Плакал, задыхался, горчица его щипала; он сучил ножками и хватался всё за мои волоса, серьги, воротник, точно он в меня влезть хотел или просил, чтоб его спасли. Я всё держала его на руках, и чем больше он мучился, тем живее мне представлялись его щелчки, его любовь ко мне, все его мины и я думала, что он умрет. Вспомнила еще, что ты бы отнял его у меня и сердился бы на меня, а я бы отдала бог знает что, чтоб ты всё-таки был со мной. Думая о смерти Серёжи, мне еще стало страшнее без тебя. Ты не можешь вообразить этого чувства осиротелости, которое я испытываю без тебя и испытала, особенно вчера с больным Серёжей. Я стала придумывать, как бы скорее тебе дать знать. Пришел Кондратий, оказалось, что верхом он проездит сутки и даже больше; к тому же у него не оказалось вида, а то я его хотела послать на перекладной20 На перекладной — езда с перепряжкой почтовых лошадей на каждой почтовой станции.. Таня говорит: «пошли Алексея21 Алексей — Алексей Степанович Орехов (ум. 1882), камердинер, позднее — приказчик и управляющий в Ясной Поляне. Из Яснополянских крепостных; в качестве камердинера сопровождал Толстого в Севастополь.». Он согласился, и вот мое распоряжение. Слава богу, что напрасно послали; хуже бы, еслиб не напрасно. А ты мне ужасно нужен, я так измучилась и отдохнуть не с кем. Таня и тётенька Татьяна Александровна были ужасно милы. Их любящие натуры высказались вполне. Таня всё бегала: по дворне, к работникам, распоряжалась от моего имени, не спала всю ночь, только часа три, и помогала во всем, хотя сама дрожала и плакала от страха, а Татьяна Александровна была и бодра, и добра, и своим настоящим участием меня просто поддерживала. А очень мы все перепугались. Тётеньку Полину22 Тётенька Полина — Пелагея Ильинична Юшкова (1801—1875). Когда Толстому было тринадцать лет, в виду смерти воспитывавшей его тётки, он вместе с братьями и сестрой перешли на попечение другой своей тетки, П. И. Юшковой, жившей в Казани. Там Толстой прожил с 1841 по 1847 г. По отзывам лиц, знавших ее, у нее, человека недалекого, внешняя светскость совмещалась с культом предрассудков и диких понятий (см. статью Н. Загоскина «Студенческие годы Л. Н. Толстого», «Исторический вестник» 1894, январь). После кончины мужа жила в Тульском женском монастыре, потом совсем переехала в Ясную Поляну, где и умерла. я не видала; она объелась и спала всю ночь препокойно, только ходила в палатку и отпивалась мятой. Прости за грубость и злость на нее. —

После горчишников и масла Серёжа заснул, но дышал страшно всю ночь. Я продолжала класть ему припарки и он проспал всю ночь распеленутый, такой трогательный и милый, в самых милых детских позах. Тётенька Татьяна Александровна и я, мы à la lettre* буквально ни минуты не заснули. Я всё его сторожила, как бы он не задохнулся, а тётенька всё навещала. Никто и не раздевался. Еще я растерла его теплым маслом, но не могла никак добиться, чтоб он спотел. Как много я передумала в эту ночь, как любила тебя, как я хорошо понимала и чувствовала, какой ты отличный и как я тебя люблю. Лежала я на кушетке и всё прислушивалась, не едет ли доктор. Несколько раз я сбегала на крыльцо посмотреть не едет ли доктор и всякий раз Кёллер выходил из кабинета и спрашивал: Wie geht der Kleine?».* Как здоровье маленького? Он тоже не раздевался и не тушил свечи. В пятом часу явился Иван Иванович и с ним какой-то толстый белокурый доктор. Доктора я проводила в детскую и спросила, кто это у Ивана Ивановича. Оказалось, что Шмигаро не поехал, а что это Виганд23 Виганд. — Эдуард Ильич Виганд (р. 1826), доктор медицины, был врачем в Тульской гимназии, впоследствии — главный доктор Оружейного завода в Туле.. И то заманили его насилу. Он всё отговаривался, что у нас лечит Шмигаро и что он не поедет. Виганд дал Серёже в три приема 85 антимониальных капель, поставил не к груди, как мы, — а к спинке горчицу и дал сыроп, который очень помогает от кашля. Опять я ужасно мучилась: бедный Серёжа страшно метался; его тошнило, рвало, он всё лежал у меня на плече и хватался за меня. Как жалок был, ты вообразить не можешь! Но душить его перестало, дышал он всё лучше и лучше и заснул совсем покойно. Мы все до одной души собрались пить чай, было совсем светло и шесть часов. Все успокоились, я видела, что прошла опасность, но всё меня мучил его кашель и дыханье, и до сих пор я не совсем покойна. Ел он хорошо, спал порядочно и слабило хорошо. А его нежность ко мне сводит меня совсем с ума. Мне всё хочется плакать, да и нервы расстроены, может быть, оттого. Он похудел и стал еще больше похож на тебя. Тебя я не вижу и мне всё хочется в его личике увидать твои черты и найти сходство. Когда уехал доктор, я легла и спала часа полтора в детской. Всё мне представлялось в тумане, и ночь прошедшая, и природа вся, и люди; — ты знаешь, как после бессонной ночи, а когда я думала о тебе, то ужасная пустота, скука и всё, кажется, как будто не для меня, что я умерла и что только здоровье Серёжи и ты опять меня оживят. И до сих пор это чувство. Серёже делалось всё лучше и лучше, тётенька спала, Таня бегала везде: и в сад, и еще куда-то, а я всё у Серёжи, и всё с самыми радостными, но тревожными мыслями о тебе. Часа в три мы все опомнились, умылись, оделись; Кёллер поехал в Тулу, Серёжа уж стал играть и смеяться и я села есть. Потом опять в детской; любовь Серёжи ко мне, меня так и тянет к нему. В четыре с половиной часа обедали, а потом, с моего позволения, Иван Иванович с сыном и Таня поехали верхом кататься. Они и третьего дня ездили ловить лошадей крестьянских на наших лугах, но ничего не поймали. Я пошла нынче после обеда к Мышке24 Мышка — вероятно Ольга, дочь Родиона Егоровича Егорова, вышедшая замуж за Семена Яковлевича Базыкина; была очень маленького роста.и опять я для всего мертвая, как будто. Погода была чудесная, всего часа полтора, особенно ярко блестела на солнце трава, мне это в глаза бросилось. Мышки дома не было; я вернулась домой и встретила Ивана Ивановича, Таню и Анатоля25 Анатоль — Анатолий Львович Шостак (ум. 1914), сын Льва Антоновича и Екатерины Николаевны, рожд. Исленьевой, впоследствии получил фамилию Исленьев-Шостак; окончил Александровский лицей, впоследствии черниговский губернатор, тайный советник и камергер. С. А. Толстая называла его пустозвоном (письмо к Т. А. Берс от 23 мая 1863 г., не опубликовано). К 1863 г. относится увлечение Т. А. Берс Шостаком, который приходился ей троюродным братом. Сближение произошло в Петербурге весной 1863 г., куда Татьяна Андреевна ездила с отцом. После этого Шостак приезжал в Ясную Поляну в июне того же года и усиленно ухаживал за Татьяной Андреевной, одновременно гостившей у Толстых. Лев Николаевич, которому не нравились отношения Шостака к Татьяне Андреевне, добился того, что Шостак принужден был покинуть Ясную Поляну. В петербургских кругах, однако, говорилось, что виновата во всем эпизоде Татьяна Андреевна, которая вела себя легкомысленно. (По письмам Кузминского к С. А. Толстой, хранящимся в АТ). С осени того же года наметилось сближение Татьяны Андреевны с Сергеем Николаевичем. Эпизод увлечения Татьяны Андреевны Шостаком послужил Толстому материалом для описания романа Наташи Ростовой с Анатолем Курагиным, который в первых черновых набросках «Войны и мира» назван Анатолем Шимко. — Настоящее письмо является единственным свидетельством того, что Анатолий Львович был в Ясной Поляне вторично уже после того, как налаживался роман у С. Н. Толстого с Т. А. Берс, и продолжал с последней свой флирт. Это обстоятельство вносит корректив в описание событий, как они изображены в воспоминаниях Татьяны Андреевны, и рисует ее поведение в несколько ином свете. . Таня была блестяща просто. В бархатной курточке, в своей шляпке с пестрыми перышками, беленькая, свеженькая, — прелесть. Немножко завидно было и я подумала, что и ты ею поразишься, страшно немножко стало. А я дурная с измятым лицом, жалкая, чересчур не элегантная пешеходка. — Дома, пока Серёжа спал, пописала, потом он оторвал меня, потом я опять писала и пишу до сих пор. Его кладут спать, я отпущу няню, и сама продежурю до твоего приезда. Я жду тебя непременно нынче в ночь. Приедешь-ли? Я не дождусь, кажется, тебя, а как хочется увидаться скорее с тобой.

Месяц и год отсылки письма определяется ответным письмом Толстого. Письмо писано С. А. Толстой в имение Пирогово, куда Толстой ездил по хозяйственным делам владельцев имения, брата и сестры Толстого — Сергея Николаевича и Марии Николаевны, в связи с отъездом последних за границу. С. А. Толстая пометила к серии писем, писанных в апреле 1864 г.: «Эти три дня подробного описания моей жизни без Льва Николаевича[...] были им мне заказаны. Это не письма, а дневник, который я охотно вела, как бы всё время общаясь с ним». В это время С. А. Толстая, прожив полтора года в Ясной Поляне, имела уже ребенка десяти месяцев. Позднейшая надпись С. А. Толстой на оригинале: «1863 год» — ошибочна.

В тот же отъезд Л. Н. Толстого в Пирогово С. А. Толстая продолжала ему писать, — это дальнейшее письмо, писанное в два присеста, 25 апреля, нами не воспроизводится.

23

№ 3

1864 г. Августа 10 Понедельник. Я. П.

Боюсь, что письмо это не дойдет уже до тебя; ты, может быть, уж будешь возвращаться26 будешь возвращаться. Толстой решил с охоты проехать дальше в Никольское-Вяземское.; но всё-таки пусть лучше пропадет, чем не писать, когда всё таки, может быть, и получишь. Веселого мало: Серёжа всё нездоров. Удивляюсь я его бессоннице. Вечером до двенадцати часов не спит, а потом всю ночь вскрикивает и плачет. По вечерам оглядывается, всё что-то высматривает и всё издает те звуки, которые он произносит при виде лошадей. Понос продолжается по семь раз в сутки и очень жидко. Нынче, верно, была боль в животе, потому что он очень кричал и ножками сучил. Я покуда только грею ему припарки и больше ничего. Тётеньке я вчера обрадовалась27 Тётеньке я вчера обрадовалась. Т. А. Ергольской. — Толстой писал из Пирогова Софье Андреевне 9 августа: Тётинька первое слово сказала,больше, чем сама думала. Так она меня хорошо, добродушно и ласково встретила и видно, что искренно. Что это за горе мне будет, когда ее не будет на свете. Я ее очень люблю. Таня мне тоже ужасно стала чужая28 Таня мне тоже ужасно стала чужая. Лев Николаевич писал так 9 августа: «Было бы очень хорошо всё, ежели не присутствие Серёжи и Тани, которое дает натянутость и неискренность всем отношениям. Это пение, выходы на балкон и всё мне ужасно неприятно. Вся эта история много портит мне жизнь. Постоянно неловко и боишься за них обоих[...]. У Серёжи с Таней что-то было, — я вижу по признакам, и мне это очень неприятно. Ничего, кроме горя, и горя всем, от этого не будет. А добра не будет ни в каком случае» (ПЖ, стр.10—11). . Мне точно так же, как и тебе, так неестественно, и неловко, и неприятно, когда они с Серёжей. Когда-то это всё кончится! Нынче она за чаем стала рассказывать, что про тебя дурного говорил Серёжа и что она с ним согласна. Что ты бестолков, что у тебя нет верного слова, я не могла удержаться, чтоб не наговорить ей неприятного. Но ей всё равно, что стакан воды выпить. Так она в эту историю с Серёжей много потеряла деликатности, самолюбия, чувства такта, которое в ней было так сильно.

Твое письмо меня так обрадовало29 Твое письмо меня так обрадовало. Письмо от 9 августа. Толстой писал: «Вчера я возвращался в Пирогово с мыслью, что я нынче еду назад в Ясную: так мне стало страшно за тебя и Серёжу, которого видел во сне. И мне досадно было, что тётенька не едет и не уехала[...]. Может я нынче найду письмо в Черни. Испортился я совсем. Ты говоришь, я забуду. Ни минуты, особенно с людьми. На охоте я забываю, помню об одном дупеле; но с людьми — при всяком столкновении, слове — я вспоминаю о тебе, и всё мне хочется сказать тебе то, что я никому, кроме тебя, не могу сказать (ПЖ, стр.11). , что передать тебе не могу. Они приехали в ту самую минуту, как я садилась за свой одинокий обед. Я его побежала читать в свою комнату, и даже стыдно было, — всё время от радости смеялась. Уж сколько раз я его перечитывала! Мне тебя даже не жалко, что ты испортился, так я рада, что ты меня всё помнил и что я тебе недоставала. А домой тебя не вызываю, я рада, что нынешний раз я не выхожу из себя от скуки и страха насчёт Серёжи, и рада, что ты из Пирогова30 из Пирогова. Имение Крапивенского уезда Тульской губ. в 32 верстах от Ясной Поляны. Принадлежало раньше троюродному дяде Толстого, Александру Алексеевичу Темяшеву, давало дохода в год до 70 тысяч рублей. По разделу между братьями Толстыми в 1847 г. часть имения перешла к Марии Николаевне Толстой, другая часть досталась Сергею Николаевичу Толстому. не приехал домой. Раз расстались, надо уж сделать дело, чтоб не расставаться во второй раз. Жаль, что опоздал на охоту, а то бы ты повеселился. Щенят я очень кормлю; белый стал еще больше. Ивану Ивановичу я очень внушала про посев; он уверял, что уже распорядился давно точно так, и нынче уж сеят. Рассказывал мне с гордостью, что у него не было довольно народу работать, он и поехал ночью лошадей ловить и, в виде штрафа, заставил работать, по одной и по две десятины вязать. — Серёжа сейчас встал и еще слабило уже в пятый раз, а теперь только половина двенадцатого. Я ему всё грею припарки. Когда Серёжа спит, я нигде себе места не нахожу, так и тянет всё к тебе, и всё я тебя жду, как будто ты только ушел не надолго. Серёжа очень скучен нынче, не знаю, от погоды это или от того, что ему хуже. У нас проливной дождь, но, кажется, не надолго. Я немного удивилась, что ты так поздно выехал в Никольское31 Никольское — Никольское-Вяземское, имение Толстых Чернского уезда Тульской губ., заключавшее около 1200 десятин; в 100 верстах от Ясной Поляны. Принадлежало брату Льва Николаевича, Николаю Николаевичу Толстому, а после его смерти в 1860 г. перешло к Л. Н. Толстому. После раздела между детьми Льва Николаевича досталось в большей части Сергею Львовичу Толстому.; ведь это было на третий день после твоего отъезда из Ясной. Жаль, что тебе даже не было весело. Лёвочка, куда ты дел Машенькины письма32 Машенькины письма. Мария Николаевна Толстая (1803—1912), единственная сестра Толстого, с 1847 г. была замужем за своим троюродным братом, Валерианом Петровичем Толстым. По соседству с имением ее мужа «Покровское» жили Фет и Тургенев. Последний, заинтересонанный литературными опытами Толстого, стал бывать у М. Н. Толстой. Первый шаг к знакомству с Толстым был сделан Тургеневым в Покровском: оттуда Тургенев впервые обратился с письмом к Толстому, находившемуся тогда в Крыму. В 1857 г. гр. М. Н. Толстая разошлась с мужем, после чего жила в Пирогове, владея частью именья, а затем уехала за границу. Две зимы (1861—1862 и 1862—1863 гг.) провела в Алжире. В 1861 г. увлеклась шведом, Гектором-Виктором де Клееном, ставшим ее гражданским мужем. По возвращении в Россию, после смерти гр. В. П. Толстого в 1865 г., переехала в Покровское. Впоследствии гр. М. Н. Толстая поселилась в Шамардинском монастыре Калужской губ., где в 1891 г. постриглась в монахини. К ней в Шамардино Толстой прежде всего направился, когда уехал 28 октября 1910 г. из Ясной Поляны. — Е. В. Оболенская характеризует свою мать, М. Н. Толстую, так: «Вообще характер матери был трудный[...]. Она была капризной, раздражительной и, как очень нервная, несдержанной[...]. Нежности в ее характере не было, но мы знали, что она горячо нас любит» («Моя мать и Лев Николаевич», «Октябрь» 1928, кн.9—10, стр.226 и 234). — С. А. Толстая отозвалась так в письме к Т. А. Кузминской от 13 февраля 1900 года: «У нас гостит Марья Николаевна и на сколько она может быть приятна, когда она спокойна и довольна, на столько она невыносима, когда она приходит в ворчливое и суетливоеиз-за границы. Мы вчера искали их весь вечер, чтоб ей их послать с лошадьми, и не могли нигде найти. Неужели ты потерял их? — Первую жертву я сыну сделала, что не поехала с тобой. Мне теперь весело думать о том, как бы мы с тобой вдвоем, совсем одни куда-нибудь поехали пожить, как молодые. Но теперь это уж кончено, никогда этого не будет. Серёжа меня ужасно измучил своей продолжительной болезнью. Просто не дает отдохнуть даже. Всё понос, понос и понос! Я уверена, что я просто не умею его воспитывать, но что же мне делать! Когда ты что-нибудь решительное говоришь на счет его, я как будто сержусь, а в душе ужасно рада и дорожу всем, что ты говоришь. И теперь, верно, ты что-нибудь сказал бы дельное, а я теряюсь и не знаю, на что решиться. Я очень часто думаю и не могу себе объяснить, какое чувство имеешь ты к Серёже. Уж верно не такое, какое я, — как любишь ты его? У меня всё только страх и сожаление к нему. Я не могу вообразить себе, что завтра, может быть, ты приедешь. Это было бы очень хорошо, да плохо я на это надеюсь. До вчерашнего твоего письма меня всё мучило, что последнее время между нами была какая-то холодность, особенно с твоей стороны, и даже неловкость, но письмо твое так просто, так хорошо, что все эти мысли прошли. Мне вчера так всё опять показалось весело, после твоего письма. И время, прожитое без тебя, сократилось, и болезнь Серёжи как будто не стала так опасна, и всё, всё стало лучше, как будто ты сам побывал дома. Я говорю с твоей стороны, а с моей я такие тебе сделала две неприятности, что теперь и стыдно, и ужасно грустно вспомнить. Чем больше я с тобой живу, тем тяжелее мне делается всякая гадость, которую я тебе сделаю. Я всё бы писала тебе, да боюсь опоздать, почта отойдет; и потому цалую тебя покуда, и уж больше не жди от меня письма; всё равно оно тебя не застанет, пожалуй. А если ты не приедешь завтра в ночь, я еще беспокоиться не буду, только с 15-го начну беспокоиться. Прощай, милый, может быть, мне привезут нынче от тебя письмо. Если ты не приедешь и поехал к Фету33 к Фету. Афанасий Афанасьевич Фет (Шеншин) (1820—1892), лирический поэт. Жил по соседству с имением Толстого Никольское в имении «Степановка» Мценского уезда, Орловской губ. Был женат на Марии Петровне, рожд. Боткиной. Находился в постоянной переписке с Толстым до 1881 года. С 1856 года — начала знакомства Фета с Толстым — до нас дошло 158 писем Толстого к Фету, из них многие напечатаны в воспоминаниях Фета: А. А. Фет, «Мои воспоминания», М. 1890, ч. I—II. Сын Толстого Лев Львович так пишет в своих воспоминаниях: «Из всех руских писателей чаще всего посещал Ясную в пору моего детства Фет, друг моего отца еще до его женитьбы, наилучше его понимавший и ценивший. Почти ежегодно Фет приезжал с своей женой в Ясную, и мой отец всегда искренно был рад его видеть. Мой отец писал и рассказывал Фету, как верному другу, всё, что лежало у него на сердце. Он очень ценил поэзию своего друга и ряд стихотворений он цитировал наизусть» (Статья Л. Л. Толстого в «Figaro» от 12 февраля 1923 г.). Сам Лев Николаевич писал Фету так 28 июня 1867 г.: «Я свежее и сильнее вас не знаю человека. Поток ваш всё течет, давая тоже известное количество ведер воды — силы, — колесо, на которое он падал, сломалось, расстроилось, принято прочь, но поток всё течет и, ежели он ушел в землю, он где-нибудь опять выйдет, и завертит другие колеса» (опубликовано Фетом). Несмотря на изменение взглядов Толстого и всё возраставшую реакционность убеждений Фета, отношение первого к последнему не изменилось до конца жизни поэта; имеются лишь неодобрительные отзывы Толстого по поводу юбилея Фета в 1889 г., в связи с которым Фет домогался камергерства; в октябре 1892 г. незадолго до смерти Фета Толстой писал жене так: «Скажи ему, чтоб он не думал, как он иногда думает, что мы разошлись. Я часто испытываю это, и с ним особенно, что люди составят себе представление о том, что я должен отчуждаться от них, а сами отчуждаются от меня» (ПЖ, стр.428). Отзывы С. А. Толстой в её дневниках таковы: под 16 июля 1865 г. она записала — «он немного напыщенный»; 23 декабря 1890 г.: «Получила очень и напишешь, что вернешься не прежде 15-го, я тебе еще напишу в среду. Не получишь, так не беспокойся.

Письмо писано Льву Николаевичу во время его поездки в Чернский уезд: он поехал на охоту в Пирогово, а оттуда через Чернь в свое имение Никольское-Вяземское. Данному письму С. А. Толстой предшествовало другое, утраченное, о получении которого Толстой так писал 9 августа: «А я-то тебя как люблю. Голубчик, милый. Всю дорогу ехал до Черни и думал: нет, непременно произойдет какая-нибудь путаница с письмами, и я не получу в Черни. Приезжаю, и бывший прикащик Томаса — какое милое лицо у этого прикащика — говорит: а вы не изволили получить письма? Нет. А я так проголодался, занялся супом, что еще не спросил. Какое письмо милое, и ты милая; я спокоен, и по письму вижу, что ты не в веселом, но в очень хорошем состоянии» (ПЖ, стр.13—14; неверно датировано 12 августа).

как мы тебя оставили одну, и сказала, что поедет. Я подговаривался, чтоб она ехала на другой день, но она не сказала, когда» (ПЖ, стр.10).

Иван Иванович — И. И. Орлов, управляющий.

состояние и грустно в ней видеть, по мере приближения к концу, возрастание житейских забот. Закупка вещей, провизии, разных платков, белья — всё это ее занимает бесконечно, всё это ей куда как важней душевного состояния. Религия же всё больше и больше принимает у нее характер суеверия, мистицизма и обожания или священника, или старца, или иконы. Потом еда сладкая тоже играет у нее роль. Я очень ее люблю, но очень устала от нее» (не опубликовано; хранится в АК). В 1865 г. С. А. Толстая писала сестре: «[Серёжа] говорил, что у Машеньки скука, она графиня, а сидит в кресле и читает уроки о нравственности[...]. Вообще я Машеньку не долюбливаю». Лев Николаевич приписал к этим строкам: «Напрасно. Всё это так кажется, только когда не в духе. А было и будет всем вместе хорошо, весело, и Машенька очень много хорошего имеет». (Неопубликовано; хранится в АК.) Толстой изобразил свою сестру в образе Любочки из «Детства, отрочества и юности». О ней см. Бирюков «Гр. М. Н. Толстая» («Русские ведомости» 1912, №83); И. Толстой «М. Н. Толстая» («Русское слово» 1912 г., от 10 апреля). Он же «Памяти Марии Николаевны» («Новое время» 1912 г., от 12 апреля; здесь же некролог Д. П. Маковицкого, посвященный М. Н. Толстой; Т. Кузминская «Мои воспоминания о гр. Марии Николаевне Толстой», Спб. 1914. — По поводу запроса о «Машенькиных письмах» в письме С. А. Толстой, Лев Николаевич писал только что вернувшейся из-за границы Марии Николаевне: «Ты на меня сердилась поделом за то, что я забыл твои письма. Меня это мучило верно столько же, сколько и тебя. Удивляюсь, что они не нашли их на столе. Чтоб загладить свою вину, посылаю тебе два письма, только что полученные мною нынче» (письмо от 14 августа 1864 г.; не опубликовано; хранится в ГТМ).

льстивое и почти влюбленное письмо от Фета, и мне это было приятно, хотя никогда ни крошечки не любила его, и он был мне скорее неприятен» (ДСТ, I, стр.92 и 158). 22 мая 1891 г.: «Был Фет с женой, читал стихи — всё любовь и любовь, и восхищался всем, что видел в Ясной Поляне, и остался, кажется, доволен своим посещением, и Лёвочкой, и мной. Ему 70 лет, но своей вечно живой и вечно поющей лирикой он всегда пробуждает во мне поэтические и несвоевременно молодые, сомнительные мысли и чувства» (ДСТ, II, стр.42). Фет посвятил С. А. Толстой пять стихотворений: «Когда стопой слегка усталой», «Когда так нежно расточала», «И вот портрет! И схоже и не схоже», «Пора, — по влаге кругосветной», «Я не у вас, я обделен». В неопубликованном письме 1870-хгг. Фет писал Толстому: «Жаль, если вы не вполне знаете, как хорошо в вашем оазисе. Тут все спелось. Отнимите графиню с ее прелестными волосами и глазами, отнимите детей: Илью-богатыря или Лёвочку, боящегося «Лесного царя», и все разрушено. Дай бог, чтобы это всё долго, долго так было» (хранится в АТ).

34

№ 4

1864 г. Августа II вторник вечером Я. П.

Мне нынче что-то так взгрустнулось, милый Лёвочка, вся моя бодрость пропала, и так захотелось скорей, скорей увидаться с тобой. Это всё сделало твое милое письмо, твоя ко мне любовь и то, что нам всё делается лучше и лучше жить на свете вместе. Мне грустно стало, что ты еще не скоро воротишься; к тому же Серёжа мой всё нездоров, а причина тому та, что корова больна. У ней так болят ноги, что она даже ходить не может. Но всё это случается как будто нарочно. Он так хорошо стал поправляться; надо же такое несчастье. Ходит он без боли, безо всякого жилиния, но очень жидко и часто. Спал нынче хорошо и ест порядочно. Нынче весь день гуляет, потому что погода чудесная, тепло и тихо. Мой день провела я вот как: встала, как и все дни, в восемь часов, спала первую ночь отлично, потому что Серёжа спал хорошо; потом послала в Ясенки34 Ясенки (Ясенецкая станция). В то время почтовая станция, в 5 верстах от Ясной Поляны, с конца 1860-хгг. — станция М. -Курской жел. дор., ныне переименована в Щекино.Таню. Она привезла мне твое письмо35 Она привезла мне твое письмо. — Письмо от 9 августа из Черни. , а я всё утро убирала все книги, твои и наши, перетерла их все, вымыла полки и очень устала. Это до моих родов я убираю их в последний раз; работа не легкая. Потом вообще на меня нашел дух порядка и я всё стала убирать. До обеда рисовала и идет очень плохо, но на этот раз хочу выдержать характер и кончить начатое. Обедала ровно в четыре часа. Дворецкий наш очень исправен, мы тоже. Потом я гуляла с Серёжей и была по всем садам. Караульщик солдат был вчера пьян и он препротивный; Кондратий старик пьян постоянно, — и я Ивану Ивановичу говорила, чтоб он на всё это обратил внимание. Пушкин обирает с Кузьмой персики36 Пушкин обирает с Кузьмой персики. Пушкин — тульский торговец, покупавший фрукты по окрестным имениям. Кузьма — садовник при оранжерее. Персиковые деревья существовали в Ясной Поляне до 1867 г.и сливы, и Кузьма очень деятелен, исключая огородной части. Все твои приказания я передала Ивану Ивановичу37 Все твои приказания я передала Ивану Ивановичу. Толстой писал 9 августа из Черни: «Еще скажи ему [Орлову], чтобы лучше землю (самую навозную), 2 десятины, он бы не засевал, а оставил под пшеницу, которую привезут из Никольского. В выборе земли пусть он спросит совета . Жаль, что лучшие десятины нынче уж засеяли, твое письмо шло очень долго. Еще вчера вечером Таня ездила, и письма не было. Теперь я буду брать скоро ванну, а ложусь я в десятом часу, потому что вечера без тебя и Серёжи очень грустны и длинны. Серёжа опять стал бледен и такой у него больной, слабый вид. Насчет Серёжи большого я говорила с Таней. Она говорит, что он сказал то же самое, что ты, т. е., что ты был какой-то озабоченный и растерянный, что ему хотелось поговорить с тобой о деле, но что тебе было не до того, что он думал, нет ли какого дурного известия из Ясной. А в Пирогове ничего не было и он был весел, и с Таней ничего не было, она мне слово дала, что ничего не было и даже не намекали ни на что друг другу. А с Таней я нынче много говорила откровенно. Она очень жалуется на тебя, что ты очень о ней дурного мнения, что ты с ней не хорош, считаешь ее страшной кокеткой и что она при тебе всегда растеряется и ей неловко. Конечно, она чувствует, что всё это не даром, и она заслужила, но не сознается. А я прямо всё сказала, что я думаю и что у меня на душе, и она была рада моей откровенности.

С. А. Толстая
С фотографии 1863 г.
Гос. Толстовский музей в Москве

Тётенька наша38 Тётенька наша — Т. А. Ергольская. всё похаживает по дорожкам с зонтиком и всё хочется ей съесть: и персики, и петуха, и яблоки. Она очень в хорошем духе и добра. А нынче так трогательно рассказывала про старину, про смерть всех близких ей, и, знаешь, как всегда — голос у ней немного дрожал и она была в таком трогательном волнении. Я покуда рисовала, а Таня тоже слушала. Лёва, милый, кабы ты скорей приехал. Я уже мечтаю, не застанет ли тебя это письмо в Черни, на возвратном пути. Я не поняла, что это значит, что я не думаю ехать к Фету и Киреевскому39 я не думаю ехать к Фету и Киреевскому. Николай Васильевич Киреевский (1797—1870). Ему принадлежало имение Шаблыкино Карачевского уезда, Орловской губернии. Владел огромным состоянием. Страстный охотник и гитарист; вел постоянно журнал своей охоты. С 1834 по 1837 г. — карачевский предводитель дворянства. Дом его, похожий на дворец, состоял из нескольких десятков комнат: отличался широким гостеприимством, причем гости его пользовались полною свободою: жили сколько хотели, и некоторые уезжали, даже не видев хозяина (из биографии Киреевского, помещенной в «Сборнике биографий кавалергардов», 1801—1826, там же портрет его). Будучи на охоте у Киреевского в 1865 г., Толстой описал его в письме к Софье Андреевне так: «Приехал я [...] утром к Киреевскому. Он уже встал. Меня отвели, не спрашивая, кто я и зачем, в комнату, спросили, чего я хочу, чаю, кофе. Куча грязных лакеев в передней встают всякий раз, как ты проходишь. Он — ограниченный, честный, твердый человек, исключительно охотник. Из всех его рассказов три четверти принадлежат охоте [...]. 29-го мы поехали после завтрака в 7 экипажах на скверных упряжках и лошадях, но все с отличными собаками и ружьями, и с такой важностью и степенством, как будто мы ехали на важнейшее дело в мире. Правду сказать, мне здесь дороже охоты этот охотничий мир и стариковский» (письмо от 31 июля 1865 г. см. ПЖ, стр.46—47, где письмо неверно датировано 1 июня). Толстой изобразил некоторые черты Киреевского в «Войне и мире» в лице дальнего родственника Ростовых (дядюшки — «чистое дело — марш»), страстного охотника и гитариста («Война и мир», т. II, часть 4, глава VII по изд. 1886 и сл. годов). — Киреевский написал: «40 лет постоянной охоты. Из воспоминаний охотника». Второе изд. М. 1875. a moin qu’il n’arrive quelque chose d’extraordinaire.* Лишь бы не случилось что-нибудь необыкновенное. Но что же может случиться особенное? Ну, прощай, завтра утром напишу еще и пошлю это письмо. Цалую тебя, милый.

Датируется на основании пометы «вторник вечером» и связи с предшествующим письмом, датированным 10 августа. [«Понедельник»].

Тимофея старосты. Еще скажи ему, чтоб он посмотрел саженый клевер, — не перепустить бы его, т. е. как бы головки не свалились. Еще семянной же клевер за рощей, надо обирать. Послать туда 10 девочек и Соню с ними, если хорошая погода, и щипать головки, класть в фартуки, а из фартуков в телегу» (ПЖ, стр.15).

45

№ 5

1864 г. 22 ноября. Воскресение. 10 ч. вечера Я. П.

Только что уложила свою девочку40 уложила свою девочку. Татьяна Львовна Толстая (р. 4 октября 1864 г.) — старшая дочь Толстого. Художница. Ученица Репина. С 1899 г. замужем за Михаилом Сергеевичем Сухотиным (1850—1914). В 1922 г. организовала школу рисования и живописи. В 1923—1925 гг. была директором Толстовского музея в Москве. С 1925 г. живет за границей, в настоящее время — в Риме. Первый свой литературный труд — детский рассказ «Учитель музыки» опубликовала в журнале «Игрушечка» 1891 г., №11 под псевдонимом Ольги Болхиной. В разных периодических органах напечатала ряд очерков (посвященных Тургеневу, Н. Н. Ге и др.), которые объединены в ее сборнике «Друзья и гости Ясной Поляны». М. 1923. Ей принадлежат также следующие публикации: «Как мы с отцом решили земельный вопрос» (ТТ, I, стр.45—62); «Из дневника Т. Л. Толстой», ТП, 1923, III, «Sur la mort de mon pére» [«О смерти отца»] («Europe» 1928, №67, p. 395—472); ее письмо о завещании и литературном наследии Толстого опубликовано М. А. Стаховичем в статье «Tolstoy’s posthumous works» («The Russian Review» 1913, may, №2). При ее содействии и с ее предисловием вышел на немецком языке том избранных писем Толстого к жене (Leo Tolstoy, Briefe an seine Frau. Herausgegeben v. D. Umansky. Eingeleitet von T. Suchotine-Tolstaja, 1925). Большинство писем к Татьяне Львовне Л. Н. Толстого опубликовано в сборнике «Современные записки» (Париж 1928, №XXXVI)., милый Лёвочка, и теперь засела писать тебе, пока не засну над письмом. Девочка что-то очень бунтовала, а у мальчика сильный понос нынче, т. е. шесть раз, хотя он ночь спал очень хорошо. Может быть это к лучшему, а впрочем очень грустно всё-таки. Оспа начинает краснеть, но оспы я не боюсь. Вот тебе рапорт о твоих собственных детях, больше о них сказать нечего. Теперь спят, как херувимчики, а няня на лежаночке пьет чай41 а няня на лежаночке пьет чай. Татьяна Филипповна; няньчила еще Льва Николаевича. О ней Толстой писал в своих «Воспоминаниях детства»: «Няню Татьяну Филипповну я помню потому, что она потом была няней моих племянниц и моего старшего сына. Это было одно из трогательных существ из народа, которые так сживаются с семьями своих питомцев, что все свои интересы переносят в них и для своих семейных представляют только возможность выпрашивания и наследования нажитых денег».. Как-то тебя застанет это письмо? Хорошего я ожидаю мало, дай бог тебе только силы всё получше перенесть. Завтра посылаю за телеграммой к Серёже и на телеграфную станцию; жаль, что мы не условились, куда ты пошлешь телеграмму. Лёва, голубчик, пожалуйста, пиши мне всю истинную правду; я знаю, что после восьми недель очень трудно и больно, и, пожалуй, опасно вправлять вывих, но надеюсь, что всё-таки кончится все хорошо. Ты о нас не думай, а, главное, думай о себе, лечись хорошенько, может быть в Петербурге есть специалисты лучше, чем в Москве. Теперь верно ты уже приехал, если карета довезла исправно и не сломалась нигде. То-то Берсы наши тебе рады были42 То-то Берсы наши тебе рады были. Лев Николаевич останавливался в Москве в Кремле у родителей Софьи Андреевны А. Е. и Л. А. Берсов. Андрей Евстафьевич Берс (р. 9 апреля 1808 г., ум. 1 мая 1868 г.), сын аптекаря, врач Московской дворцовой конторы. По окончании университета А. Е. Берс в 1822 г. с семьей родителей И. С. Тургенева поехал в Париж. Вернувшись из Парижа, где он провел два года, поступил на службу в сенат. Считался модным доктором. Получил дворянство в 1843 г. Состоял сверхштатным врачем московских театров, откуда его знакомство с театральным миром. Сохраняя связь с семьей Тургеневых, часто бывал в Спасском. От В. П. Тургеневой у него была внебрачная. Я совсем переношусь к вам с тех пор, как воображаю тебя уже не в дороге, а в Кремле. И легче мне стало, не так грустно. Вот как ты уехал нынче, пришла я к деткам и как посмотрела в кроватки, так и прошло то маленькое чувство досады на них, которое испытывала, когда прощалась с тобой. Девочка сейчас же проснулась и я долго сидела, кормила ее и всё думала о том, что я очень счастливая, благодаря тебе и что ты мне много хорошего внушил. Спала я очень дурно на этой кушетке, а утром ушла наверх, где стало так скучно, что я заснуть не могла. Машенька43 Машенька — М. Н. Толстая; гостила в то время в Ясной Поляне.переходить ко мне не хочет. Мысль, что везде дует, в двери и окна, так глубоко вкоренилась в нее, что ей кажется, что в мою дверь дует, а у ней зубы болят. Пусть делают, как хотят, а ей было бы удобнее. Об отъезде она, слава богу, не говорит. Я очень рада, и боюсь, что она оттого уедет, что ей неудобно. Дети сегодня целый день смотрели картины44 Дети сегодня целый день смотрели картины. Дочери М. Н. Толстой. Старшая — Варвара Валерьяновна (1850—1921) была замужем за Николаем Михайловичем Нагорновым. Варвара Валерьяновна была любимойи приходили в восхищение, а я нынче весь день писала45 я нынче весь день писала. В автобиографии С. А. Толстой читаем: «Перед отъездом из Ясной Поляны он [Лев Николаевич] всегда оставлял мне работу переписыванья» («Начала» 1921, №1, стр.145).; надеюсь скоро кончить, и пользуюсь просто всякой секундой времени, чтоб написать хоть одно слово, — всё подвигается. Как кончу, — перешлю немедленно. Хотела я тебе напомнить, что ты сам говорил. Не читай никому своего романа46 Не читай никому своего романа. Толстой повез в Москву первые главы своего романа «1805 год» (так первоначально называлась первая часть будущего романа «Война и мир»). В бытность свою в Москве Толстой отказался от мысли издать «1805 год» особой книгой и продал законченную первую часть в «Русский вестник». , никому, кто может быть судьей тебе. Помни, что тебя уже не раз сбивали, а теперь дело серьезное, кто-нибудь скажет глупость, а ты к сердцу примешь. Если тебе что понадобится переписать, дай мамаше, она славный писарь, да и охотно будет писать. Что Таня, заботится ли она о тебе? Как иногда страшно подумать, как ты далек от нас и как много может теперь быть с тобой разных неприятностей.

Лёва, Якова я нынче отправила, но вообрази, что он не понял, что я ему говорила про лечебницу, и отправился прямо к Серёже47 отправился прямо к Серёже. С. Н. Толстой имел квартиру в Туле. . Серёжа сказал ему: «ну, брат, мы завтра с тобой вместе поедем в лечебницу». Я этому очень рада, и уведомлю тебя, что с ним сделают. Завтра его привезут домой, я за ним посылаю. Я хочу начать гулять. Постоянная сидячая жизнь в детской, в духоте меня совсем притупила и нравственно и физически. Нынче я почувствовала себя такою вялою, притупленною и так захотелось мне чистого воздуха, что я, несмотря на эту морозную, ясную, бесснежную погоду, начну ходить гулять. Надо освежиться и поднять нервы. А то, пожалуй, без тебя опустишься и труднее будет переносить свое одиночество.

Вчерашний вечер и наше с тобой прощанье, — твой отъезд, всё это мне представляется теперь как сон, такая я сама-то была сонная и в неестественном, напряженном состоянии. А как нам хорошо было последнее время, так счастливо, так дружно, надо же было такое горе. Грустно без тебя ужасно и всё приходит в голову: его нет, так к чему всё это? Зачем надо всё также обедать, зачем так же печи топятся и все суетятся и такое же солнце яркое и та же тётенька, и Зефироты48 Зефироты. Так в доме Льва Николаевича называли девочек М. Н. Толстой — Варю и Лизу. Название это, надо полагать, литературного происхождения. В газете «Северная пчела» 1861 г., №75 от 1 апреля был напечатан шуточный фельетон «Зефироты», в котором описывались странные существа — полу-люди, полу-птицы, появившиеся в Северной Америке. Автором этого анонимного фельетона был кн. В. Одоевский. С. А. Толстая несколько иначе рассказывает о происхождении этого прозвища. Она пишет: «Прозвание, данное сначала сестре Тане и мне, потом племянницам Льва Николаевича — Варе и Лизе. Крестная мать Марии Николаевны, тульская монахиня [Марья Герасимовна], приехав в Ясную Поляну, рассказывала, что в газетах напечатано о прилетевших Зефиротах, не то птицах, не то драконах. Лев Николаевич шутя говорил про нас и племянниц: «Жили мы с тётенькой тихо, вдруг прилетели Зефироты и все перевернули»., и всё. Я нынче весь день внизу, писала изо всех сил49 Я нынче весь день внизу, писала изо всех сил. Переписывала «Войну и мир» (примечание С. А.). и это рассеивает.

Конец письма утрачен. Письмо писано в Москву, куда Толстой поехал на операцию. 26 сентября 1864 г. Лев Николаевич во время охоты, по дороге в соседнюю деревню Телятинки, упал с лошади и вывихнул себе плечо. Тульские врачи правили ему руку неудачно, поэтому 21 ноября Толстой отправился в Москву, чтобы посоветоваться с московскими докторами. Падение с лошади Л. Н. Толстого описано С. А. Толстой в ее письме к Т. А. Берс от 1 октября 1864 г., а также С. П. Арбузовым (Гр. Л. Н. Толстой. Воспоминания С. П. Арбузова. М. 1904, стр.4 и сл.).

дочь В. Н. Богданович-Лутовинова, по мужу Житова (1833—1900), составительница мемуаров «Семья И. С. Тургенева» («Вестник Европы» 1884, XII). С 1842 г. А. Е. Берс был женат на дочери А. М. Исленьева, Любови Александровне Иславиной, познакомившись с нею проездом в Орловскую губернию. Благодаря присущей ему мнительности, Толстой во время жениховства относился к А. Е. Берсу боязливо (дневниковая запись под 8 сентября 1862 г.: «Андрей Евстафьевич в своей комнате, как будто я что украл»). Но вскоре установились очень дружественные отношения между Толстым и Берсом, о чем свидетельствует сохранившаяся переписка. А. Е. Берс с интересом следил за литературной деятельностью Толстого и помогал ему в получении нужных материалов и в издательских делах. В статье «Как писался роман «Война и мир» М. А. Цявловский пишет: «В первоначальной стадии работ Толстого над романом, в деле розыскания и собирания материалов, обожавший Льва Николаевича, добрейший Андрей Евстафьевич всячески старался помочь, чем только мог» (ТТ, 3, М. 1927, стр.131). В «Моей жизни» С. А. Толстая пишет: «Тяжелое осталось впечатление и от болезни и от настроения моего отца за последние годы моей жизни дома. Это вечное ожидание ночных посещений моего отца к матери и его крики — расстраивали наши нервы и омрачали наши юные души. Мы очень любили мать, больше отца, и жалели ее очень. Но когда я на днях [в 1904 г.] перечитывала письма моего отца ко мне и ко Льву Николаевичу, меня поразила эта его глубокая нежность к нам, эта радость за наше счастье, эта готовность во всем помочь нам, как-нибудь нам услужить, несмотря на постоянное недомогание и большое количество дел и больных. Что-то было такое широкое, великодушное и щедрое в его натуре и характере» (I, стр.101). А. Е. Берс был страстным охотником и любителем собак. Как-то в последние годы своей жизни Лев Николаевич, вспоминая А. Е. Берса, сказал: «Это был чрезвычайно прямой, честный и вспыльчивый человек», а потом, понизив голос и после некоторой паузы, прибавил: «и большой ловелас» (сообщение М. А. Цявловского со слов Т. А. Кузминской). — Жена А. Е. Берса Любовь Александровна (1826—1886), рожд. Иславина, дочь Александра Михайловича Исленьева и кн. Софьи Петровны Козловской, рожд. гр. Завадовской. С. А. Толстая писала о матери в своих мемуарах в связи с своим замужеством: «Моей матери тогда было 37 лет, и она была красива, стройна и с удивительным цветом лица. Нежно-розовые щеки, синие жилки на висках, белый лоб с очень тонкими морщинками. И большие, продолговатые, очень черные глаза. Волосы тоже черные, очень тонкие и вились сами собой [...]. Мы, две дочери, наследовали ее цвета, но не наследовали ее величавого спокойствия, ее осанки» («Моя жизнь», I, стр.100). Кузминская писала о матери: «Хозяйственные заботы и частые дети поглощали всю жизнь Любови Александровны. Всех детей нас было тринадцать человек [...]. Мать была серьезного, сдержанного и даже скрытного характера. Многие считали ее гордой. Она была очень самолюбива, но не горда» (КМЖ, 1846—1862. М. 1925, стр.36). С. А. Берс пишет: «Моя покойная матушка рассказывала мне, что, описывая свою первую любовь в произведении «Детство», он [Толстой] умолчал о том, как из ревности столкнул с балкона предмет своей любви, которая и была моя матушка, девяти лет от роду, и которая после этого долго хромала. Он сделал это за то, что она разговаривала не с ним, а с другим. Впоследствии она, смеясь, говорила ему: «Видно, ты меня для того в детстве столкнул с террасы, чтобы потом жениться на моей дочери» (С. А. Берс, «Воспоминания о гр. Л. Н. Толстом», Смоленск 1894).

племянницей Толстого. В 1857—1858 гг. он изобразил ее в «Сказке о том, как другая девочка Варенька скоро выросла большая». В. В. Толстая помогала Толстому при писании им «Азбуки» и «Книг для чтения». Сохранился ее девичий дневник, очень литературно написанный с любопытными записями о Толстых (не напечатан). Другая дочь М. Н. Толстой — Елизавета Валерьяновна (1852—1935), была замужем за кн. Л. Д. Оболенским. Составила воспоминания о Толстом, опубликовав часть их под заглавием: «Моя мать и Лев Николаевич» («Октябрь» 1928, №№9—10). В своей автобиографии С. А. Толстая записала о В. В. и Е. В. Толстых: — «Эти милые девочки на всю жизнь остались моими нежно любимыми подружками; и теперь мы разницу лет уже давно не чувствуем».

Яков — Яков Васильевич Цветков (1848—1921), охотник, ездивший с Львом Николаевичем,

Толстой писал в ответ 27 ноября: «За обедом позвонили, газеты; Таня все сбегала, позвонили другой раз — твое письмо. Просили у меня все читать, но мне жалко было давать его. Оно слишком хорошо, и они не поймут, и не поняли. На меня же оно подействовало, как хорошая музыка и весело, и грустно, и приятно — плакать хочется. Какая ты умница, что пишешь, чтобы я никому не давал читать романа; ежели бы даже это было не умно, я бы исполнил потому, что ты хочешь» (ПЖ, стр.21).

56

№ 6

Нынче получила обе телеграммы50 Нынче получила обе телеграммы. От 24 и 25 ноября. Текст первой таков: «Тула. Графине Толстой. Екатеринин день помешал. Отложено до завтра. Еще советуюсь с Иноземцевым. Общее здоровье лучше». Второй: «Решил поступить по совету Рудинского, он отсоветовал ломать, говоря почти справлена и улучшится много гимнастикой». (Телеграммы не напечатаны; хранятся в АТ.), милый Лёвочка. Вчера телеграмма получена была уже после отъезда Семёна, — линия была занята, и Кёллер, которому ее принесли, прислал нынче51 Кёллер, которому ее принесли, прислал ее нынче утром. Г. Ф. Кёллер жил в то время уже в Туле.утром, а другую привез сейчас Семён. Не знаю, радоваться или сокрушаться. Конечно, приятно мне, что ты избегаешь больших страданий и опасности даже, но грустно также, что уж кончено; ни прежней силы, ни мускулов, ни свободных движений, ничего не будет. Еще грустно, что, так как ты будешь лечиться гимнастикой, то тебе долго нельзя будет вернуться домой, надо лечиться с выдержкой, последовательно и долго. Ну да что, это пустяки, только бы не даром прошло всё это, а была бы польза. Я рада, что общее здоровье твое лучше, это главное. Как скучно, что до сих пор нет от тебя писем. Твоим духом на меня повеет, когда прочту твое письмо и это меня много утешит и оживит, да и подробности-то, главное, я все узнаю, что говорили доктора и как ты смотришь на все эти передряги с рукой. Очень ли тебя всё это огорчает или нет. Серёжа всё говорит о твоей руке с каким-то разочарованием, но все рады, что тебя не будут ломать. Нечего просить тебя, чтоб ты мне писал обо всем подробно, ты, верно, сам меня не забываешь. А я то вчера, сумасшедшая, обвиняла тебя, что нет телеграммы52 А я то вчера, сумасшедшая, обвиняла тебя, что нет телеграммы. 24 ноября С. А. Толстая писала: «Не знаю, что и думать, что вы со мной делаете; нынче Семён весь день ждал телеграммы, а ее не было; завтра посылаю опять. Я в ужасном горе и тревоге. Точно меня бьют, бьют, и я всё желаю, чтобы было больнее, чтобы поскорее это кончилось. Мне представляется бог знает что: всевозможные бедствия и случаи. Неужели никому в голову не пришло, что мне будет ужасно, если я не получу телеграммы?» . Прости меня, Лёвочка, я была так встревожена и огорчена; какую я нынче ночь провела гадкую. Думала, думала, так в голове стало спутано всё и тяжело. Расстались таки мы с тобой, пришлось и горе испытать, не всё же радоваться. А это настоящее горе, серьезное, которое тоже надо уметь перенести. Как то вы все там поживаете? Хорошо ли тебе? Ты обо мне не думай, ты всё делай, что тебе весело. И в клуб езди, и к знакомым, к кому хочешь; я теперь насчёт всего так покойна, так счастлива тобой и так в тебе уверена, что ничего в мире не боюсь. Это я тебе говорю искренно и самой приятно в себе это чувствовать. У нас всё по-старому, без малейших перемен. Я всё сижу внизу, тут мое царство, мои дети, мои занятия и жизнь. Когда приду наверх, мне кажется, что я пришла в гости. Серёжа, когда я приду, встает, без меня шутит и врёт, а при мне всё церемонии и натянутость, хотя он и любезен и хорош со мной. Чувствуется мне, что я им всем чужая; странно, — чужая твоим родным; что все они любят и дороги друг другу, а на меня смотрят снисходительно и ласково, как на воспитанницу в доме. Все очень добры и участие большое принимают во мне, но всё это как то не то. Без тебя я тут не при чем, — такие уж у меня дикие мысли, — при тебе я чувствую себя царицей; без тебя — лишней. Все, кто меня любит — теперь в Кремле, и я постоянно с вами живу, вся моя жизнь, — исключая детей, — всё там. Тётенька53 Тётенька — Т. А. Ергольская.самая родственная и самая добрая. Она никогда не меняется, — всё та же. Боюсь, что тебе немного неприятно будет, что я говорю тебе так, но ты, Лёва, для меня всё равно, что я сама, так просто и естественно мне говорить тебе всё, что у меня на душе. Ты не думай, мы все очень дружны, но так мне нынче показалось. Я пришла к ним в гостиную, они все в кружке сидят, работают, читают, болтают; Серёжа лежит на диване, Лиза54 Лиза — тринадцатилетняя Е. В. Толстая. у него сидит на ногах. Когда я вошла, Серёжа вскочил, пошли фразы — скучно, я и ушла. Точно я им помешала. — Списывать тебе я еще не кончила, что делать, не до того было. Завтра кончу непременно.

Девочка моя очень беспокоилась, она горит от оспы, у ней принялись одна на одной руке и три на другой. У Серёжи, кажется, не принялась, хотя няня и уверяет, что примется. У него всё еще довольно сильный понос, верно потому оспа и не примется. Понос этот меня не очень тревожит. Он довольно весел, спит и ест хорошо, но слабит его до шести раз в сутки и очень дурно. Ничем не лечу и даю одно молоко и куриный суп, который ест плохо. Вообще в детской у нас почти совсем исправно, а что и не исправно, бог даст пройдет. Напиши, милый Лёвочка, когда ты думаешь, будет возможность приехать. Кажется уж так давно, что ты уехал. Как здоровье папа́? что его трубочка?55 Как здоровье папа́? Что его трубочка? В октябре 1864 г. А. Е. Берсу делали операцию трахеотомии, в результате чего сделали искусственное горло, вставив ему трубочку (канюлю).Грустно, что нет от вас всех писем. Взяла этот большой лист, хотела писать много, но рука так устала от списыванья, что просто трудно даже ею двигать. Тебе, верно, интересно знать про Якова56 Тебе, верно, интересно знать про Якова. Толстой отвечал 1 декабря: «Что Яков? какой дурак, что убежал из больницы: не переставайте следить за ним» (ПЖ, стр.28).. В больнице он лежать не захотел и ушел оттуда. Ему хотели отрезать палец, он не дался ни за что. Это будет ужасная история; у него вся рука уже опухла и всё больно очень. Мы всё о нем наведываемся, да делать-то не знаем что. Какой глупый народ, — ужас просто. Того и гляди, что сделается Антонов огонь. Без тебя с ним не сладишь. Может быть, и так пройдет, да навряд-ли. Всё это очень дурно. О хозяйстве твоем не знаю ничего. Только говорят, что всё благополучно и хорошо. Старосту я нынче видела57 Старосту я нынче видела. Василий Ермилов Зябрев (1826—1880), был помощником управляющего в экономии имения Толстых. ; — только и разговору с ним было, что он требовал купить два топора, а то повар с немцем подрались. Григорий столяр сделал флинтусы, завтра купят войлок и краску и, может быть, натянем клеёнку без тебя, если я ни в чем не затруднюсь; я этого очень желаю. — Здоровье всех нас, больших, хорошо, только у Машеньки болели зубы, а теперь лучше. Все сидим, как закупоренные, даже дверей, боже сохрани, отворять. Я сижу оттого, что еще шубка не готова, завтра ее привезут, и я начну гулять. — Как будут тебя лечить гимнастикой? Вероятно, пассивной, а не активной гимнастикой, а то ведь ты руки поднять не можешь. Что сказали про ямку сзади, про выдавшуюся кость спереди и про шишку, которую я ощупывала? Понравились ли тебе доктора? Как бы мне хотелось знать всё поподробнее. Что Таня, исполняет ли мои поручения относительно тебя, и соблюдает ли тебя довольно хорошо. Так как тебя не ломали и ты всё в том же положении, то, верно, ты и выходишь; пиши так подробно мне, как дневник. Где бываешь, кого видишь, всё, всё. Прощай, друг милый; будь здоров, покоен, весел. Я спешу кончать, потому что Таня моя ворочается что-то. Теперь, кажется, опять заснула.

Как хорошо всё, что ты мне оставил списывать. Как мне нравится вся княжна Марья!58 Как мне нравится вся княжна Марья! Марья Болконская из «1805 года», прототипом которой Толстой взял свою мать.Так ее и видишь. И такой славный, симпатичный характер. Я тебе всё буду критиковать. — Князь Андрей, по-моему, всё еще не ясен. Не знаешь, что он за человек. Если он умен, то как же он не понимает и не может растолковать себе свои отношения с женой. Старый князь59 Старый князь — князь Н. А. Болконский, из романа «Война и мир».очень тоже хорош. Но мне первый, которым ты был недоволен, нравился больше. Я уж из того составила себе в голове идеал, который не подходит к теперешнему князю. Сцена отъезда князя Андрея60 Сцена отъезда князя Андрея. Имеется в виду гл. XXVIII (последняя) первой части первого тома романа (по изд. 1886 г. и всем последующим).— очень хорошо, и с образом княжны Марьи — отлично. Мне было такое удовольствие это списывать. Пишешь ли ты в Москве? Был ли у Каткова?61 Был ли у Каткова? Михаил Никифорович Катков (1818—1887), публицист; первоначально — либерал, со времени польского восстания — выразитель дворянско-монархической реакции. Был редактором «Московских ведомостей» и «Русского вестника». До «1805 года» в Катковском «Русском вестнике» Толстой опубликовал: «Семейное счастье», «Казаки» и «Поликушку». — Толстой сообщил Софье Андреевне 27 ноября: «Потом пришел Любимов от Каткова. Он заведует «Русским вестником». Надо было слышать, как он в продолжение, я думаю, двух часов торговался со мной из-за 50 рублей за лист и при этом, с пеной у рта, по-профессорски смеялся. Я остался тверд и жду нынче ответа. Им очень хочется, и вероятно согласятся на 300 руб., а я, признаюсь, боюсь издавать сам, хлопот и с типографией, и, главное, с цензурой» (ПЖ, стр.21).
Толстой писал Софье Андреевне 1 декабря: «Как в житье нашем сказалось, что нам дома не надо, а достаточно одной детской, так и в жизни, с тех пор, как вырос большой, вижу, что никого не нужно, кроме пяти-шести человек самых близких людей[...]. Я вчера объяснял Тане, почему мне легче переносить разлуку с тобой, чем бы это могло быть, если бы у меня не было писания. Вместе с тобой и детьми (я чувствую однако здесь, что я их еще мало люблю) у меня есть постоянная любовь или забота о моем деле писания. Ежели бы этого не было, я чувствую, что я бы не мог, решительно, пробыть дня без тебя, ты это верно понимаешь, потому что то, что для меня писание, для тебя должны быть дети[...]. Я всегда податлив на похвалу, и твоя похвала характера кн. Марьи меня очень порадовала» (ПЖ, стр.26—27). На счет денежных дел скажу тебе, что оттисками не бери. Все, кто получает «Русский вестник», не купят книжки, а это большая часть людей денежных, которые выписывают журнал. Лучше погоди, может, сам напечатаешь.

Это не мое дело, я знаю, да так в голову пришло.

Лёвочка, милый мой друг, когда-то я увижу тебя? Всё ли еще с удовольствием думаешь ты о нашем житье в Ясной, не понравилось ли тебе в Москве? Не думаю. А мне даже Ясная опостылела без тебя. Никуда мне не хочется выдти из детской, ничего не хочется делать. Но ты не думай, я не опустилась. Я очень всё-таки деятельна и бодра. Ну, уж теперь решительно прощай. Цалую тебя крепко. Теперь уж когда буду писать, пошлю рукопись. Должно быть это будет в субботу. Дай бог тебе всего хорошего. Береги себя, ради бога. Помни нас с детками.

Твоя Соня.

Этому письму предшествовали два других — от 23 и 24 ноября, — в настоящем издании они не воспроизводятся.

67

№ 7

1864 г. 26 ноября. Вечером поздно. Я. П.

Вот, Лёвочка мой друг, посылаю тебе мое списыванье62 посылаю тебе мое списыванье. Толстой писал в ответ 1 декабря: «Нынче я перечел все присланное тобою, и мне показалось, что это очень гадко, и я почувствовал лишение руки; хотел поправить кое-что, перемарать — и не мог; вообще разочаровался насчет своего таланта, тем более, что вчера диктовал Лизе ужасную ерунду. Я знаю, что это только временное настроение, которое пройдет, — может быть оттого, что нервы не окрепли» (ПЖ, стр.27).и прошу извинения, что ленилась и мало переписывала. Теперь жаль, что кончила; мне это было развлечение, тем более, что ты мне сказал в день отъезда: «ты мне помощница». Я и рада бы писать с утра до ночи и помогать тебе. Писала сегодня с Серёжей к папа́, что оспа у Серёжи fils* сына.не принялась, а теперь посмотрела и, кажется, на здоровой ручке принялась, наверное, и на больной тоже, кажется. — Иван сейчас приехал63 Иван сейчас приехал. Иван Алексеевич (ум. 1884), яснополянский дворовый. из Тулы и не привез писем от вас. Это меня очень огорчило. Пишите мне, голубчики, это меня бы очень утешало. Завтра, Лёвочка, кроим клеенку и всё примеряем и пригоняем. Купили сегодня войлок, 6 руб. с. стоило, очень дорого, и краски на флинтусы. Столяр велел.

Что твоя рука, милый мой Лёва? Лечишься ли ты? Принесла ли тебе московская поездка хоть малейшую пользу? Господи, как бы я желала с тобой повидаться, поговорить, посидеть с тобой. Что ты делаешь в Москве, где бываешь, кого видишь. Ужасно, сколько дней только по нескольку слов знаю о тебе, а подробностей никаких, и до сих пор писем нет. Лёвочка, на всякий случай пишу тебе на другой стороне реэстер64 реэстер — на обороте список предположенных покупок — рукой С. А. Толстой; сюда входят: кусок русского полотна, тонкая фланель, подкладка на халат Льва Николаевича, какао, мыло, гребень и т. п. , что нам нужно из Москвы, если можно, то попроси Таню и мама́ купить. — О себе нечего тебе говорить; ты знаешь меня, знаешь, как я люблю тебя и что мне скучно без тебя.

78

№ 8

30 ноября, вечером 1864 г. Я. П.

Вчера не писала тебе, милый друг мой Лёвочка, и что-то так неловко на душе, точно я, как бывало, маленькая, богу не помолюсь. Вчера уже поздно вечером привезли мне твое письмо65 поздно вечером привезли мне твое письмо — от 25 ноября; в нем Толстой писал: «[Рудинский] смотрел внимательно и решил, что ломать не надо, что был перелом (это признал и Попов), и что полному вправлению могла помешать какая-нибудь подвернувшаяся под головку связка, и что кроме того пустое пространство, которое не занято костью руки, теперь уже наверно выполнилось хрящом (это тоже говорил Попов), и что поэтому пробовать нечего. Он говорил, что рука очень, очень немного не на месте, и что владеть я ей буду гораздо лучше, чем теперь» (ПЖ, стр.18—19)., грустное, неприятное, и вчера же получила самую приятную и утешительную телеграмму66 приятную и утешительную телеграмму — от 29 ноября; текст ее таков: «Правили руку удачно. Совершенно здоров. Владеть буду свободно. Нужно две недели бинтование, осторожности» (не опубликована, хранится в АТ)., что рука на месте и ты здоров. Ну, слава богу, мне, признаюсь, немного неприятно было, что ты останешься убогий, именно с той точки зрения, что это твое существование немного бы отравило и испортило. Но я до того удивилась, что рассказать не могу. Особенно после письма, в котором ты с такими подробностями пишешь о том, как править нельзя, как уже пустое пространство заросло хрящем и мускулы приведены в параличное состояние и проч. Что побудило тебя править руку?67 Что побудило тебя править руку? 29 ноября Толстой писал: «Когда Редлих, у которого была выгода брать с меня деньги, на гимнастике сказал, что[б] я правил, то я окончательно решился; по чистой правде, решился я накануне в театре [на представлении «Зора» в Большом театре], когда музыка играет, танцовщицы пляшут, Michel Bode [сын президента Московской дворцовой конторы] владеет обеими руками, а у меня, я чувствую, вид кривобокий и жалкий, в рукаве пусто и ноет» (ПЖ, стр.22).Кто советовал тебе, как правили?68 как правили? Т. А. Кузминская так описала операцию в своих мемуарах: «Лев Николаевич очень спокойно приступил к операции, но не мог заснуть от хлороформа. Возились долго. Наконец, он вскочил с кресла, бледный, с открытыми блуждающими глазами; откинув от себя мешечек с хлороформом, он в бреду закричал на всю комнату: — Друзья мои, жить так нельзя... Я думаю... Я решил... — Он не договорил. Его посадили в кресло, подливая еще хлороформ. Он стал окончательно засыпать. Сидел передо мной мертвец, а не Лев Николаевич. Вдруг он страшно изменился в лице и затих. Двое служащих, по указанию Попова, тянули из всех сил руку Льва Николаевича, пока не выломали неправильно сросшуюся кость. Это было очень страшно. Мне казалось, что без хлороформа операция эта была бы немыслима. Меня охватил страх, что вот он сейчас проснется. Но нет, — когда рука безжизненно повисла, Попов ловко и сильно как бы вдвинул ее в плечо. Я как сейчас вижу всё это, такое сильное впечатление произвела на меня эта операция[...]. Когда он очнулся, то пожаловался на боль в руке. Я просидела с ним весь вечер. Он страдал от тошноты — следствие хлороформа — и долго мучался ею. Когда же он через два-три дня писал Соне про операцию, он не упоминал о своих страданиях. Я спросила его: — Ты скрываешь это от нее? — Да нет, да я не особенно страдал. Я думал, будет хуже» (КМЖ, 1864—1868, М. 1928, ч. III, стр.19). Не скоро узнаю я всё это. Давали ли тебе хлороформу? Завтра посылаю в Тулу за — и с письмом. Но еще описания, как тебя чинили и правили, быть не может. Спасибо, душенька, что посылал мне такие частые и правдивые телеграммы. Вижу, что ты помнишь обо мне и понимаешь, как мне дорого знать всё, что до тебя касается. Это бы мне и писать не надо. Лёвочка, письмо твое от 25-го мне очень было грустно. О руке-то уж теперь прошло, а Таню, бедную, мне ужасно жаль69 Таню, бедную, мне ужасно жаль. Толстой писал о Т. А. Берс 23 ноября: «Она плоха. Беспрестанно плачет и молчит почти так же, как было первое время» (ПЖ, стр.19).. Видно она только и дышет, что у нас, а там душно ей. Да, кремлевским воздухом дышать теперь тяжело, особенно таким лёгким, как у Тани. Ей только бы теперь веселиться, развернуться. Два раза молод не будешь. Мне ее ужасно жаль. Утешай ее, Лёва, и зови к нам на лето непременно. Отчего ты, глупый, скучаешь?70 Отчего ты, глупый, скучаешь. Толстой писал 25 ноября: «Вечером поехали опять в Малый театр все, без Тани, в новую дурацкую пьесу, но всё хорошо бы было, только не для меня. Мне всё скучно здесь, кроме моей работы и пенья Тани» (ПЖ, стр.19). — Толстой был на пьесе «Семейные расчеты» Куликовых.Я уже писала тебе, чтобы ты рассеивался, нарочно старайся веселиться, а то что же, кой веки раз уехал, и то скучаешь. Я очень рада, что тебе пишется71 Я очень рада, что тебе пишется. В письме Толстого от 25 ноября читаем: «Нынче утром я опять писал охотно». . Это всегда для меня радость. Готовь, готовь мне работы. Я уже соскучилась без переписывания.

Вот нынче-то у нас возня была, Лёвочка. Вообрази, вчера явился поп72 вчера явился поп — Константин Иванович Пашковский (р. 1823) с Кочаковского погоста близ Ясной Поляны, сын дьячка, окончил Тульскую
духовную семинарию, в Кочаках с 1860 по 1876 г. В своей автобиографии С. А. Толстая аттестовала его так: «всегда почти пьяный и очень глупый» («Моя жизнь», II, 70). По свидетельству ныне здравствующего яснополянца И. И. Кандаурова, яснополянские старики помнили, как однажды Пашковский шел со святом по деревне и, увидав игру в бабки, прицелился, и крестом, который был у него в руках, подбил сложенные бабки. Он крестил первого сына Льва Николаевича и, будучи в нетрезвом состоянии, чуть не потопил его в купели., просит меня и Машеньку крестить. Мы уж отвёртывались, отговаривались, — нет же, не отделались. Он решился привезти мальчика сюда и нынче явились: Константин Иванович, Василий Иванович73 Василий Иванович — В. И. Карницкий (1831—1881), другой священник Кочаковской церкви, незадолго до того (в 1862 г.) поступивший. Учил закону божию всех детей Толстого. «Был простой, хороший человек с большой семьей» (примечание Софьи Андреевны). Дочь его, Евдокия Васильевна, была крестницей Льва Николаевича., Василий Давыдыч74 Василий Давыдыч — В. Д. Можайский (р. около 1792 г.), священник Кочаковской церкви с 1817 по 1859 г. Сын священника, кончил курс Тульской духовной семинарии. Крестил Льва Николаевича в 1828 г., старик. Мы крестили в две пары. Я с молодым попом, Машенька с Василием Давыдычем. Привез нам поп две полбутылки шампанского, пироги, наливку, рыбу, икру и угощал нас, кумушек. Такая была комедия. Маленького своего сына он привез, который, бедный, бегал, бегал, не знал к кому обратиться, опрундыкался и разревелся. Всё бы это ничего, но нынче же утром я решилась наконец, так как надо же когда-нибудь, начать обивать клеёнку. Мы и переносились всё утро из детской75 Мы и переносились всё утро из детской. Детская находилась в первом этаже в комнате под сводами, где одно время был кабинет Льва Николаевича. Желая отеплить комнату, Софья Андреевна воспользовалась отъездом Толстого и перевела детей себе в спальню в то время, как обивали клеенкой пол в детской.в мою комнату. Всё почти перенесли, комнату внизу опростали совершенно. Здесь, в спальной устроились очень хорошо, и теперь я пишу перед своим туалетом, и херувимчики спят. Ну, вот, в самую то переноску и приехали попы с попёнком. Дети кричат, девочку надо кормить, попёнок кричит — опрундыкался, Серёжа кричит, оттого, что дети кричат, а тут: «елицы во Христа крещаеши»76 «елицы во Христа крещаеши». «Елицы во Христа крестистеся» — трижды поется во время обряда крещения. ... и шампанское и «как прикажете клеёнку кроить», и «чай кушать пожалуйте». Совсем голову потеряла, но всё сошло с рук хорошо. Войлок обили совсем, клеёнку совсем скроили, Иван уже шьет. Будет так хорошо, что чудо. — Главное-то я и не пишу тебе, что у Серёжи понос прошел совершенно, жару тоже почти нет, и вообще ему гораздо лучше, но сыпь, на руке особенно, и на лице и везде ужасно усилилась и обезобразила его. Мокнет, чешется, просто страсть. Спит он очень плохо, ночь почти напролет кричит без устали. Совсем уходил нас с няней. Девочка моя цветуща здоровьем и красотой, и полнотой. Чудо, какая растет. Дай бог, чтоб не испортилась. Но в развитии плоха. Ничего не понимает еще, и успехов без тебя не сделала. А Серёжа вместо того, чтоб начать ходить, вовсе теперь ослаб и не в состоянии даже ходить около стульев. — Похвастала было, что понос прекратился у Серёжи, а к вечеру ему стало опять хуже.

Сейчас приехал большой Серёжа и привез мне твое письмо77 Сережа и привез мне твое письмо — от 27 ноября., мой милый голубчик Лёва. Все истории о руке остались в прошедшем, — но я всё-таки ужасно обрадовалась, и так хорошо мне стало от твоего письма. Только бедная Таня, очень мне за нее грустно78 Только бедная Таня, очень мне за нее грустно. Толстой писал: «Таня плачет целые дни, как вчерашнее утро. О чем? не добьешься, или все о том же, или о том, что ей скучно. Это правда. Года 3—2 тому назад был ваш целый мир, твой и её, с влюбленьями разными и ленточками, и со всей поэзией и глупостью молодости, а теперь вдруг и после нашего мира, ей очень полюбившегося, и всех передряг, т. е. чувства, испытанного ею, она, вернувшись домой, не нашла больше этого мира, к[отор]ый у нее [был] с тобой, а осталась добродетельная, но скучная Лиза, и поставлена она лицом к лицу, т. е. ближе к родителям, которая [Лиза] вследствие болезни стала тяжела. Ну, записались на коньки, сделали шапочку мерлушечью, записались в концерт, но этого ей мало. Вчера же она ревела кроме того, потому что через Алексея она будто узнала, что Серёжа женится на Маше» (письмо от 27 ноября, ПЖ, стр.20). , и жаль ее; она много отравляет мою жизнь, потому что я ее очень люблю. После тебя и детей, её и мама́ люблю больше всего.

Теперь совестно мне стало, милый друг мой, что я не всякий день писала тебе, а пропустила два раза. Это не лень, а совестно всякий день было в Тулу гонять. Когда воротишься ты? ничего-то я про тебя не знаю. Отчего не пишешь ты мне, где бываешь? Как приняли тебя у Сушковых79 Как приняли тебя у Сушковых? Николай Васильевич Сушков (1796—1871), писатель, был женат на сестре поэта Тютчева — Дарье Ивановне (1806—1879); Толстой часто у них бывал в 1850 г. Имели литературный салон, где встречались писатели различных направлений., что говорили, весело ли было. Мне так всё это интересно. Насчёт своих сочинений и вообще всего, спасибо, что послушал меня. А писем моих лучше не давай. Еще как посмотрят, и мне неловко будет писать; тебе-то и дурно, и хорошо, а всё ловко; ты и осудишь, так так и быть, а от них я уже отстала. Так, кое-что прочесть можно, а всего не давай. Теперь ты сбинтован, писать не можешь, уж я не увижу твоего милого, крупного, сжатого почерка. Когда-то я твою милую рожу увижу и расцалую. Я без тебя еще больше зарылась в детской, тем более, что Серёжа теперь у няни с рук не сходит, и девочка исключительно на моем попечении. Вчера, Лёвочка, я сделала маленькую extravagance.* экстравагантность, сумасбродство.После обеда собрались мы с Лизой (Варе и Машеньке нельзя) гулять. Пошли на скотный двор сначала; видела я в первый раз твоего бычка Па́шковского80 бычок Па́шковский — из высокосортного отродья бычков, культивировавшегося помещиком Пашковым в Приволжском крае.. Чудо, как хорош, вылитый английский бык. Какая серьезная, беспристрастная физиономия, какой сытый, и чудесно сложен. Копыловского глядела81 Копыловского глядела — купленного у Копылова быка. Копылов — тульский купец; часто упоминается в письмах Толстого 1848—1849 гг.; он вовсе плох. Худой, кашляет, совсем не вырос, лохматый. Английские свинки82 Английские свинки. Толстой одно время очень увлекался свиноводством. В июле 1865 г. он писал А. Е. Берсу в Москву о покупке японских свиней, причем прибавляет: «Я на днях видел у Шатилова пару таких свиней и чувствую, для меня не может быть счастья в жизни до тех пор, пока не буду иметь таких же» (Иллюстр. прилож. к «Новому времени» 1908 г., №11659).пресмешные: толстенькие, коротенькие, идут — и все суставчики и мускулы, обтянутые жиром, вытягиваются, съёживаются и трясутся. Свиньи, которых откармливают, уже до того жирны, что вставать не могут, особенно старая свинья. Всё очень сыто и хорошо. Ну и потом вдруг мы с ней расхрабрились и отправились в мелкий Заказ83 отправились в мелкий Заказ — лес за гумном яснополянской усадьбы., оттуда низом к броду, кругом, потом на гору, и мимо Чепыжа домой84 мимо Чепыжа домой. Чепыж — смешанный вековой лес близ дома (дуб и липа), являющийся продолжением яблоневого сада в Ясной Поляне. Любимое место Льва Николаевича.. Шли так скоро, как будто нас ветер нес, и всё болтали. Уже совсем смерклось, немного жутко, а хорошо было. Я стала очень сильна, нисколько не устала. А природа такая жалкая стала. Всё голо, пусто, кое-где снежок; не осень и не зима, а что-то печальное, неопределенное. Лиза всё понимала, в ней поэзия есть; так хорошо она говорила и любовалась засекой85 любовалась засекой. Засека — большой казенный лиственный лес (32000 десятин), примыкающий к Ясной Поляне; тянется через всю Тульскую
губернию полосой, шириной от двух до пяти верст. В XVI—XVII вв. деревья засекались, в сваленном виде они служили заграждением от набегов татар. Этим объясняется название леса. Ближайшая к Ясной Поляне железнодорожная станция, носящая в настоящее время название «Ясная Поляна», расположена среди этого леса и называлась «Козлова засека».и природой, и тоже ей было немного жутко. Домой пришли, уже было совсем тёмно. Щёки разгорелись, захотелось спать, а тут детки мои разгулялись, привезли телеграмму, письма, пошло всё другое. Из мира поэзии в житейские дела. От Саши и я получила письмо86 От Саши и я получила письмо. Письмо это не сохранилось. Александр Андреевич Берс (р. 3 ноября 1845 г., ум. 16 ноября 1918 г.) — старший сын А. Е. и Л. А. Берсов. Воспитывался в Московском кадетском корпусе, который окончил в 1863 г. В 1872—1882 гг. служил в Закавказском крае. Участник Турецкой кампании. Был градоначальником города Баку. В 1882 г. получил назначение орловским вице-губернатором. Позднее член совета Московского земельного банка. Вышел в отставку после серьезного ранения, полученного им при проезде в Петербург вследствие крушения поезда Николаевской жел. дор. Был женат на княжне Патти (Матроне) Дмитриевне Эристовой. Разведясь с ней, вторично женился в январе 1887 г. на Анне Александровне Митрофановой. — Л. Н. Толстой отозвался так в письме к А. А. Берсу от 4 февраля 1866 г.: «У тебя и сердце и ум (esprit de conduite), которое тебе лучше меня покажет, где хорошее и дурное» (не напечатано; хранится в АК). С. А. Толстая писала Татьяне Андреевне 10 декабря 1874 г.: «Лёвочка всегда о нем [Саше] говорит: «вот милый малый и честный, лучше их всех. Он, да Стёпа — это Лёвочкины фавориты из братьев» (не напечатано; хранится в АК.) — В 1864 г. А. А. Берс служил в местечке Варки Варшавской губернии. . Всё жалуется на свою жизнь и судьбу. Что это, как они все, мои-то, разладились. Серёжа большой очень весел, едет в Пирогово завтра утром. Я опять засела дома. Вчера напилась холодного квасу и нынче горло разболелось. А я, было, так охотно разгулялась. Пороши у нас еще не было, Серёжа ждет её. Видно, что ему дома стало веселее, чем прежде, но что сказал Алексей Тане, — и похожего нет. — Что, милый Лёвочка, любишь ли ты меня в Москве? Вдруг приедешь ко мне и скажешь, что я ошибался. Иногда, признаюсь, приходит в голову и ревность, и мысли, что ты разлюбишь, но большею частью я покойна. Но рука твоя, — это для меня какая-то загадка. Отчего вдруг вздумалось тебе её править, после всего, что говорили доктора. Правда-ли, что всё благополучно? Я всё еще не желаю, чтобы ты приехал, пока мы не устроимся совершенно, и здоровьем, и комнатами. Теперь я хриплю, Серёжа чешется и понос; у Вареньки тоже болит горло и голова, вот поздоровеем все, и ты, и мы, тогда и заживем веселее. Что рука? Я в таком еще до сих пор волнении, что, как и зачем правили руку? Ну прощай, друг мой милый. Мое удовольствие кончено, я уже не буду получать от тебя собственно писем. Ты опять убогий. А Таню очень, очень прошу, чтоб она о тебе мне писала, как ты будешь себя чувствовать и как ты поживаешь. И о себе также пускай мне душу изливает. Прощай, душенька, цалую тебя. Если с тобой что будет, телеграфируй мне опять.

Твоя Соня.

Настоящее письмо, как и предшествующее от 28 ноября (его мы не печатаем), рисуют ту атмосферу, в которой писалась «Война и мир», абсолютно не литературную, — а узко семейную, даже детскую. В автобиографии С. А. Толстой мы находим следующее свидетельство о жизни Толстого в 1864 г.: «Раз как-то я задержалась внизу в детской и написала шуточное стихотворение с запросом, чем все заняты наверху, которое послала наверх Льву Николаевичу и девочкам. Немного погодя получаю ответ, написанный Львом Николаевичем:

Лиза с Варей все за Фетом
С низкой свечечкой сидят,
A ma tante* моя тетя перед буфетом,
Алексей с Дуняшей спят.

Я ж пишу о дырке
В горле медика отца,
Размышляя о подтирке,
О пеленках без конца».

(«Моя жизнь» II, 159—160; не напечатано.)

89

№ 9

1864 г. Декабря 3. Я. П.

Половину письма напишу теперь пораньше, потому что вечером нынче дела много. И ванна, и переноска. Хочу нынче вечером переходить вниз опять, потому что уже сейчас будет готово, а здесь детям холодно. Какой пол вышел чудесный, просто прелесть. Другую половину письма напишу тебе по получении письма. Уж нынче я надеюсь непременно получить известие о тебе, мой милый Лёва, а то уж слишком было бы грустно. Сегодня я опять совсем здорова, и зуб прошел совершенно, только всё немного охрипла. Серёжа всё еще плох. Слабит его не часто, но совершенно как вода, и очень бело. Ясно, что молоко, которое он сосет, проходит насквозь, не перевариваясь. Что всего хуже, что мальчику второй год, и в нём просто ни кровинки, и ручки постоянно холодные. Нынешний раз я не так отчаяваюсь как бывало, потому что он довольно весел, играет, кушает и спит порядочно. Пишу всё подробно тебе, мой милый друг Лёва, потому что это меня очень занимает, и еще для того, чтоб уж ты ни о чем не беспокоился, а знал бы всю истинную правду. — Нынче утром встала, вижу пороша, ночью шел снег; я непременно решилась отправиться с собаками и с Лизой, конечно, пешком. Но не успели напиться чаю, как пошел снег; так и остались. Теперь к вечеру Лиза, бедная, расклеилась. У ней болит голова, ей тошно и железа распухли. Так я и осталась без товарища. Когда ты, мой милый товарищ, приедешь опять к нам? Не могу представить себе, что это будет за счастие, когда я тебя опять увижу, милый мой голубчик. Какой ты? В воскресение будет две недели, что ты уехал, а кажется, что прошло уже два года. Так я и не знаю, как твое здоровье после операции, только телеграмма была утешительная, что здоров и рука на месте. Не испортилось ли что с тех пор. Я всё соображаю, когда можешь ты приехать? Если нужно бинтовать две недели, стало быть ближе этого срока тебе нельзя будет пуститься в дорогу. Кажется ведь только одни сутки езды, а ни ты ко мне, ни я к тебе приехать не можем. Ты девочки нашей не узнаешь, так она выросла и переменилась. Понимать еще ничего не в состоянии, и всё-таки славная и миленькая.

Как то ты ночь провел после операции. Мучился ли ты и кто за тобой ходил. Как я всё подробно о тебе всё передумала, и сколько раз страшно становилось за тебя. Слава богу, что ты взял Алексея с тобой87 ты взял Алексея с тобой. Толстой взял с собой в Москву слугу А. С. Орехова. , а то плохо бы было с чужими людьми.

11 часов вечера. — Сейчас получила два пакета за раз твоих, Таниных и папа́ писем88 Сейчас получила два пакета зараз твоих, Таниных и папа́ писем. От Льва Николаевича С. А. Толстая получила письма от 29 ноября и 1 декабря. В первом Толстой писал: «Ухаживали и ухаживают за мной так, что желать нечего, и только совестно; но, не смотря на всё, вчера с расстроенными нервами после хлороформа, особенно после твоих писем, которые пришли четверть часа после операции, я бог знает, как хотел, чтобы ты тут была, не для того, чтобы ты что-нибудь сделала, а только для того, чтобы ты тут была» (ПЖ, стр.23—24). Письмо Т. А. Кузминской не сохранилось. Письмо А. Е. Берса — от 29 ноября., и вообрази, сидя в ванне читала их. Хоть бы ты еще когда-нибудь вздумал подиктовать Тане; с таким наслаждением читала я писанное твоим слогом, хотя и не твоей рукой. На счёт руки не совсем еще утешительно, потому что не совсем еще она на месте. Наверное ли только, что лучше? А мне-то как грустно стало, Лёвочка, что Любимов унёс твою первую часть89 Любимов унес твою первую часть. Николай Алексеевич Любимов (1830—1896), профессор физики Московского университета, сотрудник Каткова, принимал ближайшее участие в «Русском вестнике». — Толстой сообщил Софье Андреевне 29 ноября: «Забыл, было, описать свидание с Любимовым перед «Зорой», он приехал от Каткова и, опять слюняво смеясь, объявил, что Катков согласен на все мои условия, и дурацкий торг этот кончился, то есть я им отдал по 300 р. за лист первую часть романа, которую он [с] собою и увез, но когда мой porte-feuille запустел и слюнявый Любимов понес рукописи, мне стало грустно, именно оттого, за что ты сердишься, что нельзя больше переправлять и сделать еще лучше».. И так хорошо, а вдруг еще бы лучше. То бранила, бранила, зачем поправляешь, а теперь самой жаль стало, что продал. Ужасно, свои мысли, чувства, свой талант, просто даже душу продал! Ей-богу, очень жаль, пока не будет совсем напечатано и не оценят порядочные люди. Всё про именины вы хорошо описали90 Все про именины вы хорошо описали. 30 ноября праздновались именины отца С. А. Толстой А. Е. Берса. Лев Николаевич писал так 1 декабря: «О вчерашнем дне писала тебе Таня; отчего я не писал, сам не знаю, кажется, устал, да и весь день для всех был, несмотря на свою торжественность, тяжелый и скучный. Кто ни приедет, с кем ни поговоришь, и Дьякова [жена друга Толстого], и Перфильева Варинька и Саша Купфершмидт [скрипач, приятель А. Е. Берса] всё люди хорошие и показывают участие, а бог знает отчего, — не только скучно, но тяжело, как будто под наказанием сидишь с ними[...]. Веселее всего, даже Армфельда
[профессор, друг Берса], блан-манже и пирогов Николая Богдановича [Анке], было вчерашний день то, что мы с Таней и Петей [брат С. А. Толстой] в пристройке повторяли всё «Са-а-ш Куп-фершмидт ([!!! staccato)»* отрывисто этаким голосом. Впрочем, Саша Купфершмидт, Петр Гаврилович [Степанов, актер], няня и многое мне особенно странно и приятно потому, что напоминает тебя девочкой и когда ты была невестой, и это хорошее чувство я второй раз испытываю, живя без тебя в Кремле» (ПЖ, стр.25—26). , и в день операции суматохи было не мало. Я, читая, совсем перенеслась в ваш мир. А мне теперь мой, яснополянский, — милее. Видно гнездо, которое сам совьешь, лучше того, из которого вылетишь. Еще долго не увижу я тебя, мой милый Лёвочка. Всё думаю про себя: дай, господи, полегче перенесть, дай, господи, силы побольше. Знаешь, со дня на день всё больше слабею, особенно, как получу письма, да на меня тобой пахнет, так сделается грустно, такой сиротой я себя вдруг почувствую. А жаль, что не ты мне пишешь. Твои первые письма такие были унылые, что-то не хорошие. Ни одно меня не подбодрило, ни одно не прибавило силы легче перенесть разлуку с тобой. Лёвочка, любишь ли ты всё еще меня? Это страшнее всего. Признаюсь, я не думала, что так долго ты должен будешь прожить в Москве. Ужасно досадно, что потерял целую неделю; целую неделю напрасно разлучались.

Иллюстрация:

Липовая аллея в старинной части парка Ясной Поляны,
прилегающей к дому
Гос. Толстовский музей в Москве

Лёвочка, береги свою руку, хоть уж не напрасно теперь прошло всё это. — Я нынче к вечеру опять уныла. У Серёжи желудок совершенно не варит. Ей богу, не дошло бы это с его бесконечными поносами до паралича в желудке. Ведь ни на что не жалуется, ест, но так и проходит пища насквозь, не перевариваясь. Пожалуйста, спроси папа́, что делать. Я тебе даю честное слово, что если будет плохо, я телеграфирую, а вы телеграфируйте, что делать. А покуда еще ничего. Может быть и так пройдет. — Я удивилась твоей бодрости при операции. Слава богу, что всё так прошло. Теперь, как ждать и желать больше нечего, я жду и желаю тебя видеть изо всех сил. Мы перешли в детскую, устроились немного иначе, но очень хорошо. Я очень устала от ванны и переноски, и потому больше не пишу тебе. Прощай, мой милый, девочка кричит, Серёжа тоже. Хотела ей дать соску, чтоб еще пописать, да ей это не нравится. Жаль, что не можешь ты писать мне, это меня много бы оживило и утешило. А всё-таки не спеши, голубчик, — береги себя.

Твоя Соня.

3 декабря. Четверг, вечер.

Этому письму предшествовало два других — от 1 и 2 декабря, их мы не воспроизводим.

910

№ 10

1864 г. 5 декабря. Утром. Я. П.

Сейчас пришла домой, целое утро ходила по хозяйству. Вот тебе подробный отчёт. Сначала отправилась я к овцам91 Сначала отправилась я к овцам. О своем хозяйстве Толстой писал так А. Е. Берсу в октябре 1865 г.: «Кроме многих радостей жизни, которыми я пользуюсь, есть еще большая радость следить за расположением и улучшением растений и животных моих. Я уверен, что ты бы принял участие в этом, и я с гордостью и радостью показал бы тебе кое-что, что я успел сделать за это время. Куплено мною около трехсот мериносов, а теперь у меня их шестьсот, и весь приплод, рожденный и воспитанный у меня, без всякого сравнения лучше купленных. Ожидаемый же приплод нынешнего года, я надеюсь, будет замечателен, так как производители, купленные у Шатилова, высокой породы бараны[...]. Кроме мериносов я развожу в Никольском улучшенную породу русских овец и породу маличей (крымских), купленных у Шатилова» (Иллюстр. прилож. к «Новому времени», 1908 г., №11659 от 27 августа).. Там всё хорошо очень, все по местам: молодые, старые, бараны, валухи92 валухи — кладеные, выхолощенные бараны или быки., всё это по особенным загородкам. У молодых нашла только я две старые овцы; немец говорил93 немец говорил. У Толстого был скотник — немец; о нем упоминает С. А. Толстая в «Моей жизни», II, стр.169., что они были плохи, и он хотел их поправить. Корм был, чисто там очень. Видела твоего Рамбульетовского барана; он чудо как хорош, сыт, и шерсть прекрасная. Я немцу говорила, чтоб он старался, он уверял, что очень старается и, кажется, действительно, хорошо. Английские свинки у него очень сыты и хороши, я их даже сама руками пробовала. — Затем я отправилась к Анне Петровне94 отправилась к Анне Петровне. Анна Петровна Банникова служила продолжительное время скотницей у Толстых; жена Ивана Филипповича Банникова. Толстой писал в ответ 10 декабря: «Твое хозяйство отлично. Всё,
что сделаешь, хорошо. И то, чтобы возить воду из Воронки, одна из тех хозяйственных вещей, которые очень трудны и очень просты. Вот я приеду, погоди же ты, Анна Петровна, уж я не раз нарушу твое спокойствие и чай» (ПЖ, стр.40).. Ну, тут очень плохо. Телята, особенно три бычка так худы, что все ребра видны. Бычки, которых надо было поить одним молоком, щипят сено, которое разбросано и топчется под ногами. Я ей сделала серьезный выговор; она была очень сконфужена и даже разговаривала не так хорошо. Бычков молочных я велела привязать, чтоб они не допускались до сена, велела лучше поить, подобрать сено. Но я думаю, что бычки уже испорчены и мясо их не будет так бело и хорошо. Затем я отправилась к свиньям. По-моему, свиньи очень сыты — жирны, но корма у них тоже я не нашла. Анна Петровна уверяла, что уже кормила их, и нельзя же поминутно, чтоб был корм. Копыловский бычок тоже плох. Она при мне дала ему немного овса, а сено было раскидано по всей закутке, и он топтал его ногами. И за это я сделала выговор. Па́шковский бычок очень сыт и хорош. А какой красавец, — прелесть. У больной коровы была, она уже ест хорошо, и ей лучше. Больше больных нет, все здоровы. У коров четвертый день нет барды, завод стоит95 завод стоит. В 1863 г. Толстой увлекался грандиозным планом постройки даже не одного, а сразу двух винокуренных заводов. Затея Толстого свелась к сравнительно незначительному предприятию; он вошел в компанию с соседом Бибиковым, в имении которого Телятинки и был выстроен завод на половинных началах. Просуществовал завод около полутора лет. Свое участие в заводе Толстой продал Бибикову. Торговля водкой шла слабо. Грумонтский крестьянин Е. И. Разоренов показал 20 января 1933 г.: «Около Засеки близ старой Крапивенской-Белевской дороги был графский кабак. Этот кабак принадлежал Льву Николаевичу. Это было после отмены крепостного права. Там сидел Алексей Мартынович Комарёв, по прозвищу «Кривошейка» от запрокинутой головы. Я его помню и лично слышал, как он торговал водкой. Построена была хата. Одну бочку он привез от Бибикова и продал. Деньги отдал. Потом привез другую, распродал. А денег то принес графу чуть-чуть. «Куда ж ты деньги девал?» — «Да ведь с сорока-то ведер денег мало. — Да я, ваше сиятельство, проторговался, роздал мужикам, пристал народ». — «Это плохая привычка, на тебя не навозишься». И прекратил торговлю. А кабак сломали». — По приходным яснополянским книгам от Грецовского кабака получено прихода в июне 1869 г. 55 рублей.и Анна Петровна уверяет, что они оттого спали с тела. Действительно, при мне поили коров; только что нальют воды, а она и замерзнет. У коров чисто, солома только овсяная валялась, я велела ее загрести, — да сено привезенное валялось кое-как у ворот. У лошадей не была, потому что Кондратий уехал за водой, да я и не понимаю ничего. Очень понравилась мне тёлочка Копыловская, прелесть как мила. Ну, потом я пошла по своему птичьему хозяйству. Это тебе не интересно: скажу тебе только, что у меня уже больше недели несутся две курицы, приезжай кушать свежие яички. Нынче вообще, я в тоне настоящей хозяйки, и уже перестаю конфузиться и поддаваться разговорам разных Анн Петровн. Забыла я сказать, что Анна Петровна уверяла, будто телята худы оттого, что у них понос. Но это её же вина. Отчего бы быть поносу, если они в теплой избе и поятся тёплым молоком. Еще Анна Петровна говорила, что коровы не пьют воды потому, что она из пруда очень воняет. Не знаю, умно ли, нет ли, но я велела возить из Воронки96 Воронка — речка в версте от яснополянской усадьбы. . Если и не умно, так недолго, бог даст опять пойдет завод. Верно, прочтя всю эту хозяйственную болтовню, ты будешь надо мной смеяться, скажешь: «вот какой дельной представляется». Я таки признаюсь, что немного и придаю себе важности, но всё-таки стала кое-что понимать, благодаря моим прогулкам с тобой по конюшням, варкам, скотным, и проч. Ну, теперь о хозяйстве, — вся 97 вся — т. е. «всё сказано». .

Вечером. Серёжа всё болен и слаб. Понос продолжается и меня часто приводит в отчаяние. Решительно слабит его водой. Так жидко и дурно. Похудел он ужасно, все рёбра видны. Я всё терплю, терплю и не знаю, когда уже будет конец. А жаль мне, что ты детей мало любишь98 жаль мне, что ты детей мало любишь. Толстой писал 11 декабря: «Грустно, что о Серёже всё ты не пишешь; что понос, прошел? Не говори и не думай, что я их не люблю. Одно из главных желаний моих, чтоб Серёжа был совсем здоров. Больше я бы ничего не попросил бы у волшебницы. А я не люблю их в сравнении с тем, как я тебя люблю» (ПЖ, стр.41). ; мне они так дороги и милы. А если так, то я тебе ничего о них рассказывать не буду. Какие они и что новенького. Жаль только, что Серёжа не ходит к твоему приезду. Какая это для меня эпоха — твое отсутствие. Но грустная эпоха. А ты теперь, милый Лёва, в каком мире живешь. Мы поменялись: я — в твоем, ты — в моем. А кто такая была Соничка Берс в Кремле, уж осталось одно только предание, а ее уж и помину нет. Мне хочется теперь дойти до идеала моего хорошей хозяйки, главное, деятельной и способной на всё, не говоря уже о заботах о детях, которые явились сами собой, безо всяких усилий. Дочка моя совершенно покуда такая, о какой я мечтала. Такого ребенка я и желала: здоровенького, крепинького, покойного и моего питомца. Мне с ней нет никаких хлопот. Серёжа в настоящую минуту на полу, около меня играет, и всё ложится лицом к клеенке. Она холодит ему золотуху на щечках, и он всё переменяет место, где нагреется. Сначала, Лёвочка, мне всё казалось, что вот-вот ты войдешь, а теперь я приуныла, и уже не жду тебя, а в душе ноет, ноет. В другой раз, может быть, я уже не решусь с тобой расстаться, мой милый друг. Намучаешься, а за что? Нынче посидела я и наверху с Машенькой и детьми. Мы говорили грустно. Лиза всё больна, у ней головокружение. Машенька очень тревожится. Нет, не жилица она России, а еще менее — деревни. Да и то, сказать правду, будь мы в городе, рука твоя была бы уж давно совсем здорова, а теперь, как не рассуждай, а всё грустно, что есть эта неправильность в тебе. Ты всё говоришь; «для тебя мне главное хочется, чтоб рука была вправлена». Отчего для меня? Я тебя от этого меньше любить не буду, а, напротив — больше. Лёвочка сейчас приходил садовник и велел тебе написать, чтоб ты купил семян:

Дыни ананасной большой.

Дыни черноморской большой.

Дыни бухарской.

Огурцов 1 / ₄ ф., полуголландских.

Спасибо тебе за брамапутров, я им очень рада. Боюсь только, что бабка моя их поморит. Я думаю взять их в кухню. Они скорее занесутся и будут сытее. Серёжа всё ползает по полу, такое ему раздолье, а у меня сердце радуется. Одно только, — не очень гладко натянули они клеенку, кое-где складки. Ровно целый кусок нетронутый остался. Вот лишние 5 р. с. Что с ним делать? Когда-нибудь пригодится. — Нынче вечером, вообрази, слышу пенье. Это Наталья Петровна99 Наталья Петровна — Н. П. Охотницкая, бедная дворянка, жившая при Т. А. Ергольской. После ее смерти поселилась в богадельне, учрежденной в Спасском И. С. Тургеневым, где и умерла, впавши в слабоумие. В своих мемуарах С. А. Толстая отозвалась о ней так: «приживалка тётеньки, очень глупая и безвредная старушка, которая рассказывала, что муж ее был офицер, что у нее было двое детей, которых ей в походах и переездах неудобно было кормить грудью, и она их кормила соской[...]. «Только станут привыкать к соске — и помрут». («Моя жизнь», II, стр.1)., Машенька, дети развеселились и за чаем стали петь гимн Марьи Герасимовны100 Марья Герасимовна — монахиня, крестная мать М. Н. Толстой. : «своим духом утешаюсь...» и проч. Мне нельзя было, жаль, с ними побыть, девочку укладывала, да вот тебе, моему милому, пишу. Это уже мое удовольствие. Хотя уже восемь часов, но еще из Тулы не возвращались и письма еще нет.

Сейчас привезли твое письмо101 Сейчас привезли твое письмо — от 2 декабря (ПЖ, стр.28—30). , милый мой Лёва. Вот счастие-то мне было читать твои каракульки, написанные больной рукою. Всеми любовями102 Всеми любовями. Своей нетвердой рукой Толстой вписал в письмо от 2 декабря следующие строки: «Прощай, моя милая, душечка, голубчик. Не могу диктовать всего. Я тебя так сильно всеми любовями люблю всё это время. Милый мой друг. И чем больше люблю, тем больше боюсь» (ПЖ, стр.30). , а я то уж не знаю, какими я тебя люблю любовями, да всегда воздерживаюсь говорить о них, потому что ты когда-то сказал: «зачем говорить; об этом не говорят». О Серёже ты очень встревожилсям, мне жаль теперь, хотя я и не преувеличивала. За доктором не посылала и не пошлю еще, пока совсем худо не будет. А теперь всё-таки немного лучше и он ползает, играет, ест. Уж я телеграфировала бы, конечно, неужели оставляла бы тебя в неизвестности. Не спеши, друг мой милый, еще увидимся, а руку, главное, береги; потом раскаиваться будешь. — Что это тебе не пишется?103 Что это тебе не пишется? Толстой писал 2 декабря: «Сегодня утром я диктовал немного Тане, читал книги для романа и перебирал бумаги из архива, которые, по протекции Сухотина, они приносят на дом. Но несмотря на богатство материалов здесь, или именно вследствие этого богатства, я чувствую, что совсем расплываюсь и ничего не пишется. Я пересиливал себя, диктовал» (ПЖ, стр.29). Как это жаль. А всё это гадкий хлороформ. И тот раз нервы расстроились, вспомни, и ты тоже разочаровывался в себе и был иногда мрачен, и сомневался в себе. Не поддавайся нервам, милый мой Лёвочка, они тебя надувают. А талант твой не тебе ценить и не пропал же он вдруг теперь, а это хлороформ всё дело испортил. Погоди немножко, всё это придет. А не пишется — будем смотреть на свинок, овец, коров и брамапутров, которых ты привезешь; будем на порошу ходить и наслаждаться природой; будем читать вслух и возиться с детьми. Теперь опять всё покажется ново. Ты повеселился в Москве. Я не унывала до сих пор, напротив, я сама себе удивляюсь, что была так бодра. Должна признаться, что хотя мне Серёжа не меньше дорог и мил, но много значит, что есть еще ребенок, это много поддерживает. Теперь няня держит её на руках, она смеется и махает ручонками. Лёвочка, милый, когда-то я тебя увижу, друг мой. Совсем другая жизнь пойдет тогда. А рука, рука, — просто беда. Лучше б маленький Оболенский104 маленький Оболенский — кн. Дмитрий Дмитриевич Оболенский (р. 1844), тульский помещик, знакомый Толстых. Его имение Шаховское Богородицкого уезда находилось в шестидесяти верстах от Ясной Поляны. Ему принадлежат: «Воспоминания» («Русский архив» 1894, 10) и «Отрывки»
(из личных воспоминаний) («Международный Толстовский альманах» 1909).за Таней ухаживал, она ему скорее парочка, а Лиза такая серьёзная, да и старше его. Зови его к нам, если он милый. Таню очень благодарю за то, что пишет мне за тебя, и цалую ее, душечку. Лёва, нынче целый день только и знаю, что даю рабочим и поденным записки на вино. Завтра праздник, пойду опять по хозяйству. И денег выдаю, заняла у Машеньки 100 р. с., а то больше негде было взять. Даю оттого, что отказать нельзя, а думаю, всё равно должны Машеньке или рабочим людям. — Ну, Лёва голубчик, прощай. Целый день пишу тебе это письмо. Зато уж длинное какое. Прилагаю письмо Серёжки к Алексею105 Прилагаю письмо Серёжки к Алексею. Сергей Петрович Арбузов (1849—1904), сын дворового человека помещика Воейкова Крапивенского уезда и няни у Толстых. Учился в яснополянской школе, через год был взят в дом в качестве помощника лакея. После назначения А. С. Орехова приказчиком, С. П. Арбузов стал старшим лакеем в доме. Прослужил у Толстых 22 года. Автор книги: «Гр. Л. Н. Толстой — Воспоминания С. П. Арбузова, бывшего слуги графа Л. Н. Толстого». М. 1904.. Я так смеялась, когда он с своей улыбкой принес мне и просил переслать. Он очень хорошо расправляется, мы даже не очень замечаем отсутствие Алексея. Прощай; всё бы писала да писала. Да спать пора; еще дочку надо покормить. Я сплю на полу106 Я сплю на полу — «боялась при кормлении ночью, сидя, задремать и уронить ребенка» (прим. Софьи Андреевны). — Толстой писал в ответ 10 декабря: «Ты меня так удивила, объявив, что ты спишь на полу; но Любовь Александровна сказала, что и она так спала, и я понял. Я и люблю, и не люблю, когда ты подражаешь ей. Я желал бы, чтоб ты была такая же существенно хорошая, как она; но хочется, чтоб ты была (как оно и есть) более тонкой работы и с большими умственными интересами. Оно так и есть» (ПЖ, стр.40)., посреди комнаты и мне очень хорошо. Цалую тебя, милый, и люблю так, как ты, может быть, уж и не можешь любить меня. Письма твои перечитывала двадцать раз, спасибо, что пишешь всякий день. Сейчас приехал Серёжа107 приехал Серёжа — С. Н. Толстой. , я его не увижу, потому что раздета и должна кормить.

Это письмо Толстой называет большим, сообщая Софье Андреевне так 10 декабря: «Вчера получил вдруг два твоих письма, большое и розовое. Оба письма очень хорошие, и я опять ожил духом, и мне верится, что опять счастливо и скоро увижу тебя, а именно после послезавтра» (ПЖ, стр.39—40).

1011

№ 11

1864 г. 7 декабря. Вечером. Я. П.

Сижу у тебя в кабинете, пишу и пла́чу. Плачу о своем счастье, о тебе, что тебя нет; вспоминаю всё свое прошедшее, плачу о том, что Машенька заиграла что-то, и музыка, которую я так давно не слыхала, разом вывела меня из моей сферы, детской, пеленок, детей, из которой я давно не выходила ни на один шаг, и перенесла куда-то далеко, где всё другое. Мне даже страшно стало, я в себе давно заглушила все эти струнки, которые болели и чувствовались при звуках музыки, при виде природы, и при всем, чего ты не видел во мне, за что иногда тебе было досадно. А в эту минуту я всё чувствую, и мне и больно и хорошо. Лучше не надо всего этого нам, матерям и хозяйкам. Еслиб ты видел, как я теперь плачу, ты бы удивился, потому что я сама не знаю, о чем. Я всегда раскаивалась, что мало во мне понимания всего хорошего, а теперь, в эту минуту, я желаю, чтобы никогда не пробуждалось во мне это чувство, которое тебе — поэту и писателю — нужно, а мне — матери и хозяйке — только больно, потому что отдаваться ему я не могу и не должна. — Лёвочка, когда увидимся, никогда не спрашивай меня, что со мной было и о чем я плакала; теперь я всё тебе могу сказать, а тогда мне будет стыдно. Теперь я слушаю музыку, у меня все нервы подняты, я люблю тебя ужасно, я вижу как заходит красиво солнце в твоих окнах, Шуберта мелодии108 Шуберта мелодии. Франц-Петер Шуберт (1797—1828), немецкий композитор., к которым я бывала так равнодушна, теперь переворачивают всю мою душу, и я не могу удержаться, чтоб не плакать самыми горькими слезами, хотя и хорошо. Лёвочка милый, ты будешь надо мной смеяться, скажешь, что я сошла с ума. Сейчас зажгут свечи, меня позовут кормить, я увижу, как дурно марается Серёжа, и всё мое настроение пройдет разом, как будто ничего со мной не было. — Машенька стоит в спальне у окна, я сейчас прошла мимо, и сморкается. Мне кажется, что и она плачет. Что с нами сделалось? Я к ней не подошла, но мне показалось. — Оглядываю всё твой кабинет, и всё припоминаю, как ты у ружейного шкапа одевался на охоту, как Дора прыгала и радовалась около тебя, как сидел у стола и писал, и я приду, со страхом отворю дверь, взгляну, не мешаю ли я тебе, и ты видишь, что я робею, и скажешь: войди. А мне только того и хотелось. Вспоминаю, как ты больной лежал на диване; вспоминаю тяжелые ночи, проведенные тобой после вывиха, и Агафью Михайловну109 Агафья Михайловна — (1808—1896) (КК), крепостная горничная Пелагеи Николаевны Толстой, бабки Льва Николаевича. Описана Толстым в «Детстве и отрочестве» в лице Гаши. В семье Толстых ее называли собачьей гувернанткой за ее любовь к собакам. О ней Т. Л. Толстая-Сухотина «Друзья и гости Ясной Поляны», М. 1923, стр.111—121 и Илья Толстой «Мои воспоминания», 1914, стр.18—24.на полу, дремлющую в полу-свете, — и так мне грустно, что и сказать тебе не могу. Не приведи бог еще раз расстаться. Вот это настоящее испытание. Еще почти неделю я не увижу тебя, мой милый голубчик. Нынче посылала в Тулу Серёжку, он привез мне два письма, одно от Тани, другое — твое110 два письма, одно от Тани, другое — твое. Письмо Толстого от 4 декабря; в нем он писал: «Милая моя Соня, сейчас был я у Аксакова, который, помнишь, стоил тебе стольких слез и мне такого раскаяния. Как я помню это чувство, когда я подъезжал к дому, и ты выскочила мне навстречу. То мне только и радостно здесь, что напоминает тебя. И сейчас опять же Аксаков так живо напомнил мне то прекрасное время, когда ты в Покровском сидела с Нилом Поповым на приступочке, и я, притворяясь, что мне ничего, изо всех сил ревновал тебя и любил, только совсем
иначе, чем теперь» (ПЖ, стр.31) — Толстой вспомнил тот случай, когда он заговорился у И. С. Аксакова до 4 часов ночи, а бывшая с ним в Москве Софья Андреевна, не ложась спать, сильно о нем беспокоилась., где всё воспоминания о прошлом. Будто уж нам не будет никогда хорошо, что мы только всё вспоминаем; то-то, что теперь то нам грустно и очень плохо жить на свете. О твоей руке я и говорить не могу без особенного огорчения. Сколько было хлопот, горя, и что вышло? Всё то же. По всему вижу, что операция отняла много время, прибавила много страданий и тебе, и мне, а пользы вышло мало. Всего больше боюсь, что ты бы не стал хандрить оттого, что рука твоя не будет так хорошо владеть, как прежде. Захочешь сделать то да другое, а рука не двигается хорошенько, вот и унывать начнешь. А теперь тебе кажется, что хорошо дома, в Ясной Поляне, а приедешь, поживешь, я опять тебе надоем; и поносы, и дети, — всё покажется скучно. Кстати о Серёже скажу тебе, что понос всё продолжается безо всяких перемен уже несколько дней. Он весел, но слаб и худ. Девочка благополучна, но нынче весь день плохо спит и беспокоится, что у меня отнимает много времени. Несмотря на то, успела нынче прочесть в новом «Русском вестнике» глупейшую повесть: «Дочь управляющего»111 «Дочь управляющего» — повесть «N», напечатанная в октябрьском номере «Русского вестника» за 1864 г., стр.632—675.и начало английского романа «Армадель»112 «Армадель». Начало романа Вильки Коллинза. «Армадель» напечатан в №10 «Русского вестника» за 1864 г., стр.676—727., который меня очень заинтересовал, так что я провела приятный час времени. Удивительно, что столько английских писателей, и все очень интересны, а у нас всё пишут какие-то N глупейшие повести. «Наш общий друг»113 «Наш общий друг» — роман Диккенса.всё еще я не читала дальше, потому что отдала Серёже. — Лёва, вообрази, друг мой, какое горе. Няня ходила на вечеринку к Анне Петровне и, возвращаясь, упала, и у ней хрупнула ужасно кость ноги; теперь в полчаса страшно распухла щиколка, она очень страдает, не знаю, что делать. Кладем холодные компрессы, а завтра пошлю за доктором. Наступать она может, но с большой болью. Я не унываю, за меня не беспокойся; я здорова, сильна, и всё могу сделать. Лиза тоже больна, кажется желудочной лихорадкой. Мы посылаем за доктором Вигандом, а теперь ей правит ногу та самая бабка, которая правила тебе. Если будет плохо, пошлю за Преображенским114 Преображенский — Василий Григорьевич Преображенский (1839—1887), тульский врач, хирург и акушер.. Как не ругай их, а без них не обойдешься. Девочка у меня на руках, а я спешу писать тебе, мой милый друг. Видишь, я ничего от тебя не скрываю, а ты будь благоразумен, не беспокойся слишком, и не езди домой, если доктора запрещают. Если будет что-нибудь очень плохо, я тебе телеграфирую. Надеюсь что у няни просто ушиб и опухоль жилы, оттого, что ведь она может, хотя с болью, ступать на ногу. Вот несчастное время то! Только не достает, чтобы я свихнулась. А я молодцом. Вчера поболело горло, а нынче и то прошло. Бабка говорит, что у няни вывих, это очень прискорбно. Прощай, друг милый, теперь мне дела прибавится вдвое, и я буду меньше тебе писать. Цалую тебя крепко. Что это на нас какие напасти. Серёжа, к несчастию, ни к кому больной не идет. Придется ей лежать и укачивать его на руках. Я буду его подавать ей. Обо мне не беспокойся, я слажу отлично с помощью Душки115 Душка — Авдотья Ивановна Банникова (р. около 1852 г.); дочь скотницы Анны Петровны.и Дуняши116 Дуняша — Авдотья Николаевна Банникова, позднее жена А. С. Орехова.
Толстой писал в ответ 11 декабря: «Душа моя, я радуюсь твоим слезам, понимаю их очень, люблю их очень, очень. Только страшно, не примешивается ли к ним сожаленье, и не мог ли я сделать, чтоб не было этого сожаленья?» (ПЖ, стр.41). . — Бабка сейчас правила, няня уверяет, что ей много стало легче, и перестала стонать. Может быть просто ушиб и легче от холодной воды с камфарным спиртом, которые мы ей прикладывали. Что ты? Что твоя несчастная рука? Воображаю, как ты еще похудел. Цалую милую Таню за то, что она тебя так соблюдает и за то, что, я и ты, мы ее любим. Про мама́ и говорить нечего. Я ей не пишу оттого, что слишком много хотела бы ей сказать, она и так знает, как я ее люблю, и ты это знаешь. Лёва милый, правда, что пока мы с тобой любим друг друга, всё можно перенесть, на всё хватит силы.

Твоя Соня.

Предшествующее письмо (от 6 декабря) опускаем.

1112

№ 12

1864 г. 9 декабря. Среда. Вечер. Я. П.

Милый мой друг Лёвочка, наконец утешительное, радостное письмо117 наконец утешительное, радостное письмо — письмо от 6 декабря; в нем Толстой писал: «Боюсь тебя обманывать, но через неделю, верно, буду уж с тобой вместе переноситься из детской на верх[...]. Ежели я тебе мало пишу о детях, Серёже и Тане, то ты из этого не заключай, чтоб их положение мне было мало интересно: напротив, все, до малейших подробностей хотелось знать о них, а в нынешнем письме ты пишешь, что у Серёжи понос опять, а не описываешь подробно, в какой степени» (ПЖ, стр.33—34; неверно датировано 7 декабря)., что ты приедешь. Как я давно ждала этого и боялась вызывать тебя. Почти наверно знаю, что письмо это не застанет уже тебя, но пишу на всякий случай. Лёва, мой милый, что это ты как духом упал118 что это ты как духом упал. Толстой писал: «Сейчас говорил это Тане, и тебе должен сказать, хоть и совестно. Я ужасно нравственно опустился эти последние три дня; ничего не делаю, даже не съездил в библиотеки, куда мне нужно, ни к Каткову переговорить о романе, а с утра до вечера шляюсь по комнатам и уныло слушаю невеселые 50-ые шуточки Александра Михайловича [Исленьева]. — Все это, может-быть хорошо, но мне здесь одному, т. е. без тебя, не вынести еще столько же. С завтрашнего дня намерен строго ходить в струне» (ПЖ, стр.33—34).; как тебе не стыдно, голубчик мой, это на тебя не похоже. Всё пройдет, всё это следствие хлороформа, — я это предвидела и говорила об этом с Серёжей. Твои нервы все расстроены, а некому утешить тебя; народ такой там живет всё грустный, не бодрый. Бедные они все, бедная Таня, мама́. Кажется всех бы взяла в свой мир детей, моего счастливого intérieur,* интимного обихода где играет забавный Серёжа с двумя дудками в руках, и блестит глазёнками моя Танюша, и где мне так хорошо и приятно, и легко живется, — когда только еще ты тут. А без тебя всё пусто, и трудно, и грустно. Я ужасно раскаиваюсь, что писала тебе письма в дурном духе. По крайней мере не обманывала тебя. Какая была, такая и тебе явилась. А право, Лёва, я не жалуюсь, но иногда спишь ночь только пять часов и меньше, и весь день голова кругом идет, особенно как у детей была оспа, а у Серёжи понос. Теперь всё слава богу; дети здоровы, ноге няниной лучше, пиявки ставили, Серёжа почти всё с Душкой, и я ее сменяю, а няня исполняет все дела сидячие, т. е. нянчит девочку, укачивает Серёжу и проч. Живем понемногу. Лёва, милый, как мне грустно про роман твой119 как мне грустно про роман твой. Толстой писал: «У меня еще горе — я начинаю охладевать к моему писанью, и, можешь себе представить, ты, глупая, с своими неумственными интересами, мне сказала истинную правду. Все историческое не клеится и идет вяло. Я утешаюсь, что от этого нейдет вперед. Я расклеился. Оправдываю себя тем, что это от положения руки, которое опять стало неопределенно. И досадно» (ПЖ, стр.34).. Что это ты со всех сторон оплошал. Везде тебе грустно и не ладится. И зачем ты унываешь, зачем падаешь духом. Неужели сил нет подняться. Вспомни, как ты радовался на свой роман, как ты всё хорошо обдумывал, и вдруг теперь не нравится. Нет, Лёвочка, напрасно. Вот как приедешь к нам, да вместо грязного, каменного Кремлевского дома, увидишь наш Чепыж, освещенный ярким солнцем и поле, усаженное смородиной, малиной и проч., и вспомнишь всю нашу счастливую жизнь, и пойдем мы с тобой на порошу, и будем нянчать своих деток, и ты мне начнешь опять с веселым лицом рассказывать свои планы писанья, у тебя пройдет вся ипохондрия твоя, ты почувствуешь, как улетучится весь хлороформ из тебя, и нервы успокоятся, и всё пойдет хорошо. О руке я успокоилась более, чем прежде, может быть она и будет подниматься совсем хорошо. Скучно ждать, и как-нибудь сократим время. Ты будешь мне диктовать, мысли опять придут; стрелять нельзя, — ну это так и быть. У нас, Лёва милый, не поладили что-то дети вечером, и я провозилась, так что пожалуй, не успею тебе много написать. Вообрази, Лёвочка, нынче явился ко мне наниматься карлик120 явился ко мне наниматься карлик, — звали его Афиногеныч. «Безобразный, с огромной головой, коренастый и с большим юмором в речах и характере» («Моя жизнь», II, стр.168). С. А. Толстая писала о нем сестре 29 декабря 1864 г.: «Вчера карлик, которого мы наняли, нарядился девочкой и принялся плясать, но так отлично и легко, что мы дали ему целковый и хохотали ужасно» (хранится в АК; не опубликовано)., один р. с. в месяц, в помощники к повару. Он ужасно мал и безобразен. Я думаю, что не оставлю его, он неприятен, но такой жалкий и старательный. Берется колоть дрова на весь дом; стало быть это заменит поденного. Как мне нынче было досадно. Говорят, что староста121 староста — Василий Ермилович Зябрев, помощник управляющего по имению. отправил пастуха Якова, говоря, что и без него народу много. В хозяйстве всё идёт понемногу. Завтра будет барда, пойдет завод. Телята всё в ужасном положении.

Ну, никуда не годный мой муж, но милый и которого я ужасно люблю, теперь я совсем ожила, когда знаю, когда ты приедешь. Как я буду ждать тебя целый день, и постараюсь быть сама здорова, и чтоб дети были здоровы, и чтоб всё было благополучно. А ты, мой бедный, убогий, милый, не унывай, ради бога, будь бодр, — какая я дура, все мои утешения напрасны, теперь поздно, и я так мало утешала тебя в своих письмах, и пожалуй еще меньше буду утешать при свидании. Только я так рада тебе буду. Грустно у вас там в Кремле, плохо122 Грустно у вас там в Кремле, плохо — отклик на следующее место из письма Толстого: «Сейчас уехал Василий Исленьев; он имеет вид доброго малого и прост; но что-то есть в нем, как-будто у него на душе много стыдного и гадкого; такое он мне делает впечатление и раздражает меня. Кроме того, тут Александр Михайлович, который просто противен; и с тех пор, как он тут, мне еще тяжелее становится здесь» (ПЖ, стр.33). . А я-то счастливая, какую мне бог судьбу послал. Только несчастная рука. Лёва, милый, прощай, у дочки животик болит, и нянчить некому; я и так пишу урывочками, и спешу ужасно. Да теперь скоро увидимся, голубчик, друг мой. Уж поздно, детей [никак] не уложим, и сама почти не гляжу глазами. Если застанет тебя это письмо, то одно прошу тебя, ради бога не падай духом. Я, бывало, так любила, когда ты говорил, что это значит хандра — пустяки. О нас не беспокойся, одна Лиза только нездорова, но на ногах, у ней страшная болезнь во рту. Няня дня через два, три, верно, пойдет молодцом. Ну, прощай, и так девочку бросила, чтоб писать тебе. Машенька ужасно мнительна и с ума сходит о Лизе, а доктор сказал, что ничего нет. Цалую тебя, покуда еще будто бы, но скоро в самом деле. Что ты мало пишешь о мама́? Когда-то я их всех увижу. Мне без тебя приходило раза два такое желание увидеть всех своих кремлевских, и даже грустно делалось.

Предшествующее письмо от 8 декабря не печатаем.

1213

№ 13

27 июля 1865 г. 12 часов дня. Покровское.

Милый Лёвочка, всё хорошо и благополучно. Серёжа так же, как вчера; у меня зуб прошел. Теперь мы все вместе сидели в доме, и Машенька рассказывала свое грустное прошедшее с мужем123 Машенька рассказывала свое грустное прошедшее с мужем, Валерьян Петрович Толстой (1813—1865) в 1847 году женился на М. Н. Толстой, приходившейся ему троюродной сестрой. Через 10 лет он с ней порвал, находясь в сожительстве с мещанкой Еленой Гольцевой, от которой имел двух дочерей и сына. Умер в Липецке, оставив большую часть наследства своей второй семье. Формального развода с мужем М. Н. Толстая не добилась, вследствие чего ее связь с Гектором де-Кленом оказалась не прочной.. Как-то особенно грустно и больно было вчера, когда ты уехал. Ради бога береги свое здоровье. У меня из головы не выходит твой шум в ухе и твоя боль в желудке. Пиши мне главное о здоровье. — Вечером вчера приехала Фионочка124 приехала Фионочка — Хиония Александровна, рожд. Чапкина, по мужу — баронесса Дельвиг. Соседка и приятельница М. Н. Толстой. См. о ней КМЖ, III, М. 1928, стр.74—75.. Она очень милая и я подумала, что невозможно опошлеть около такого простого и чистого существа. Мы с ней сидели больше в бане125 Мы с ней сидели больше в бане. Софья Андреевна поместилась с детьми и няней в пустовавшей бане в усадьбе Марии Николаевны.у детей. Она так хорошо их забавляла, что они оба её пустить не хотели, так и лезут к ней на руки. Из этого я больше заключила, что она прекрасная женщина. Кругленький барон126 Кругленький барон — бар. Александр Антонович Дельвиг (1818—1882), меньший брат поэта, штабс-капитан гвардии, муж Хионии Александровны. пока пел с Таней и аккомпанировал ей на фортепиано. Он очень хорошо играет на гитаре, особенно трепак. Мне нынче так показалось страшно спать одной, что я положила на твое место девочку, и опять буду спать с ней. Она такая покойная, и так приятно слышать около себя дыханье маленького существа.

Таня большая поет и я всё её слушаю, и мыслей не соберу писать тебе. Только под музыку еще скучнее без тебя, и еще яснее представляется, как ты вчера вечером отъехал, и я осталась одна. А нынче послушала рассказы Машиньки о её несчастиях, и совестно стало за свои маленькие горести перед таким большим несчастием. А мне теперь кажется самым большим горем, что тебя нет. — Лёвочка, завтра поеду к баронам, они очень звали, и буду помнить всё время твои родительские наставления. А на счёт полосканья во время сердца127 полосканья сердца. Вероятно образное выражение — в смысле умиротворения настроения., я нынче утром уже употребила это средство, и очень рада. Сейчас идем купаться, а Машинька поедет нынче к Сухотиным128 Машенька поедет нынче к Сухотиным. Соседи М. Н. Толстой по Покровскому Павел Иванович и Анна Петровна Сухотины, жившие в имении Паринцево. . Я еще не бралась за переписыванье, но постараюсь всё исполнить. Прощай, Левочка милый; нынче нечего еще писать. Так еще мало времени прошло, к несчастью, с тех пор, как ты уехал. Завтра, может быть, не буду писать, а пошлю после завтра. Не знаю еще и это письмо с кем пошлю.

Соня.

25 июля 1865 г. Толстой отвез свою семью в имение своей сестры М. Н. Толстой «Покровское», а сам выехал к соседям Новосильцовым и Киреевскому, куда ему и писала Софья Андреевна.

1314

№ 14

28 июля. 1865 г. Вечером. Покровское.

Сейчас только приехала я от Дельвигов, милый друг мой Лёва. Я провела там только два часа, ездила в тележке с Павлом129 в тележке с Павлом, вероятно с кучером М. Н. Толстой в ее имении «Покровское»., совершенно независимо от всех. Ничего не могу тебе рассказать о их вечере и гостях. Провинциальный сброд, с бледными барышнями, с провинциальным львом в русском бархатном казакине и черных пу-де-суа130 пу-де-суа — шелковая материя с вышивкой.панталонах. Совсем не весело и не смешно. Petits jeux* Игры скучные, шутки кавалеров глупые и не смешные; варенья разных сортов на блюдечках, старички играли в карты и дети мелькают кое-где и кое-когда в пёстрых платьицах и панталончиках с оборочками. Только милы очень сами хозяева, т. е. веселая и, действительно, удивительно простая Фионочка и сам барон. Добродушные и, в самом деле, с отсутствием всякого тщеславия. Я нарочно искала его в чем-нибудь, и не нашла. Машенька в их обществе в большом почёте, и меня очень фетировали131 фетировали — чествовали. . Мне и не хотелось ехать, так страшно оставлять было детей хоть на два часа. Впрочем они благополучны и здоровы. Только Серёжа всё охрип; я удивляюсь, что не проходит.

Что же я ничего не пишу тебе о том, что нынче я получила утром твое милое письмо132 получила утром твое милое письмо. Толстой писал из имения Новосильцовых Орловской губ. 27 июля: «Старик заговорил меня своими анекдотами и рассказами из моего доброго, старого времени 12 года [...] можешь себе представить, вид его хозяйства побудил меня к тому, что ты любишь и желаешь, подчистить в Ясной [...]. Я рад, что этот день меня развлекали, а то дорогой мне уже становилось за тебя страшно и грустно. Смешно сказать: как выехал, так почувствовал, как страшно тебя оставлять» (ПЖ, стр.44—45)., милое оттого, что ты меня тоже пожалел оставлять, и что не мне одной было так больно и грустно, когда ты уезжал. Я этому очень обрадовалась, и письмо твое было такой радостью нынешнего дня, что я его везде с собой таскала и перечитывала. Я не удивилась, что ты у Новосильцовых133 у Новосильцовых. Толстой поехал к Петру Петровичу Новосильцову (1797—1869). Новосильцов в молодости служил в кавалергардах; в 1838—1851 гг. — московский вице-губернатор, в 1851—1858 — рязанский губернатор. В 1866 г. состоял при министерстве внутренних дел. Тайный советник.задержался, рада, что ты отдохнул и рассеился. Где бы ты ни был, и что бы ты ни делал, я всему буду рада, только бы ты был главное здоров, а потом весел. А ты ничего не написал мне о желудке и о шуме в ухе. Барабан134 Барабан — «старая лошадь, на которой мы много ездили» (прим. Софьи Андреевны).теперь опять поправляется и стал есть корм, а то ты его таки уходил порядочно. Хочу тебе написать, что мы делали вчера и нынче, да не припомню хорошенько. Вчера только помню, что занимались утром вышиваньем и бисером, потом купались два раза и ели много крыжовнику. А вечером Машенька уехала к Сухотиным, а мы вчетвером, самая-то молодежь, всё разговаривали, были в поэтическом расположении духа, и припоминали девочкам свое детство и молодость первую, и рассказывали кое-что. Потом приехала Машенька, и видно уж такой был вечер à confidences,* откровенностей девочки ушли спать, а она мне и Тане подробно рассказала свой роман с Тургеневым135 подробно рассказала свой роман с Тургеневым. Во время своей ссылки в Спасском-Лутовинове Тургенев познакомился с гр. В. П. Толстым, как своим соседом. Их сблизили охотничьи интересы. Познакомившись с М. Н. Толстой в октябре 1854 г. за год до знакомства с Львом Николаевичем, Тургенев ею увлекся. Творческим последствием этого увлечения явилась повесть Тургенева «Фауст», в которой он изобразил Марию Николаевну. В своих письмах к Л. Н. Толстому, он так отзывался об его сестре: «Если есть на свете женщина, которая заслуживает быть счастливой, так это она; а на такие-то натуры судьба и налегает» (от 8/20 декабря 1856 г. из Парижа); «я искренно к ней привязан — и известие о ее болезни меня сильно опечалило» (от 3/15 янв. 1857 г. из Парижа): «с Вашей сестрой жить очень легко» (от 25 ноября — 7 декабря 1857 г. из Рима) — см. «Толстой и Тургенев. Переписка», ред. А. Е. Грузинского и М. А. Цявловского, изд. Сабашниковых. М. 1928, стр.24, 31 и 39. — Об отношении Тургенева к М. Н. Толстой см. также вступительную заметку В. И. Срезневского к 16 письмам Тургенева к В. П. и М. Н. Толстым («Звенья», первый сборник). Имеется также очерк о М. Н. Толстой и Тургеневе И. М. Гревса (не напечатано). и свой заграничный роман. Мы разошлись очень поздно, и я потом долго не могла спать, всё ты мне вполовину во сне, а вполовину на яву мерещился, и как будто указывал в угол, где мелькали огоньки, и говорил: «гляди, гляди...». Так было страшно и одиноко. Только девочка, которая спит со мною, утешала меня и радовала своим присутствием.

Нынче встала так поздно и голова так болела. Я всё утро одевала и устраивала Машеньку и барышень в гости. Кому бантик, кому серьги, кого причесать. Они поехали рано, к обеду, а я всё время часов до шести тебе списывала и подвинулась таки вперед порядочно. В шесть встали дети, и я с ними обедала в доме. Мне с ними было так весело и хорошо. Серёжа так ел аппетитно, и такой был милый. Уже почти в восемь я поехала к баронам. Завтра утром посылаю это письмо, а от тебя, верно, еще не будет. У баронов разные господа о тебе спрашивали, о твоем писательстве. «Туда же лезут рассуждать», — подумала я несколько раз. А всё-таки, бог знает от кого, а мне приятно, когда говорят о тебе и хвалят. Милый мой Лёвочка, где-то ты теперь? Я всё думала, что настоящие охотничьи дни, тепло и дождик моросит. Дай бог, чтобы тебе было хорошо и весело. Прощай, цалую тебя, душенька. Пиши мне чаще, пожалуйста.

1415

№ 15

29 июля 1865 г. Покровское.

Никак не ожидала я себе такого счастия, милый мой Лёвочка, что ты пришлешь мне еще письмо136 не ожидала я себе такого счастия, милый мой Лёвочка, что ты пришлешь мне еще письмо. Имеется в виду письмо Толстого от 27 июля из Орла, в котором он писал: «Мне всё больше и больше становится скучно и грустно, и страшно[...]. Никогда мы перед разлукой не были так равнодушны, как этот раз, и потому мне всё об тебе щемит» (ПЖ, стр.34). . Только нынче встала, Душка подает мне маленькое письмецо; я удивилась от кого бы это, и вдруг опять от тебя. Плохо, что здоровье твое всё нехорошо, ты не поверишь, как я мучаюсь постоянно о твоем здоровье. Опять мне стало приятно, что ты обо мне всё думаешь; только с чего ты взял, что мы были равнодушны друг к другу перед разлукой. Я не была равнодушна, мне было грустно, что ты едешь, и главное едешь больной. А твое равнодушие я считала за желчное, нездоровое расположение, в котором ничто не мило и ничто не трогает. Хорошо бы, кабы ты приехал раньше, но боюсь просить тебя; тебе, может быть, будет весело, а мне не надо быть эгоисткой. А еще неделя до срока, до пятого числа.

Вообрази, целый день, как кто едет, смотрю в окно, не катки ли, не ты ли, может быть, соскучился и едешь назад. Но это так, глупая фантазия. В каком ты нынче состоянии, нашёл ли Киреевского?137 нашёл ли Киреевского? От Новосильцовых через Орел Толстой поехал на охоту к Киреевскому в Шаблыкино Карачевского уезда.А дни всё теплые, хорошие, и для охоты хороши; жаль, если пропадают в поисках и погоне за Киреевским. А я всякий вечер считаю, слава богу, еще день прошел, а на сон грядущий тебе пишу. Нынче опять мы встали очень поздно, моя девочка, которая со мной неразлучна, вдруг ночью села возле меня и начинает — ма, ма, ма, а в комнате уже свеча была потушена, я так удивилась. Так и провозилась я с ней до трех часов почти ночи. Она была такая веселая и оживленная. Потом пили в доме кофе, рассказывали друг другу о приключениях и торжественном дне у баронов. До купанья я всё списывала, но дело идет тихо. Начну списывать, то дети помешают, то мухи кусали ужасно, а то станет интересно и я читаю дальше, и начинаю думать и судить сама себе о всех лицах и действиях твоего романа. Мне очень Долохов нравится138 Мне очень Долохов нравится. С. А. Толстая переписывала текст, соответствующий первым главам 2 части I тома «Войны и мира» (по изд. 1886 г. и следующим), где описывается Долохов рядовым, подготовление к смотру полка, сцена с полковым командиром и разговор Кутузова с Долоховым.. Но я чувствую себя всё-таки действительно пошлой, читающей публикой. Купаться мы ходили все, даже мои дети. Серёжа смеялся, а девочка всё кричала — ма, ма, ма, и лезла ко мне в воду. После обеда мы все были в саду на ягодах, а потом я велела закладывать в тележку Барабана и поехала с Серёжей кататься просто по полю, по гладенькой дорожке. Сначала он был очень весел, мы ему дали возжи и он погонял лошадь, кричал тпрр, показывал на Павла, смеялся и говорил: Па. А потом вдруг заснул. Когда приехали домой, он опять отправился гулять, я его катала по саду в тачке, ему это очень нравилось, и он закатывался от радости. Сейчас пили чай, а теперь, как кончу письмо, сяду еще списывать. Вот и весь мой нынешний день. Все прочие члены нашего общества, приблизительно, проводят время также. Все здоровы и дети тоже. Серёжина хрипота всё не проходит. Ты велел писать подробнее, вот тебе всё до мельчайших подробностей. Ты мне только завещал не сердиться; ну так на этот счет будь покоен, я в самом ровном, спокойном, но грустном без тебя расположении духа. Как будто нарочно, без тебя стараешься быть лучше. А это не нарочно, а просто так, занята мыслью, что тебя нет, что как ты, и где, и благополучен ли, и скоро ли приедешь, что всё другое почти не трогает и не может волновать. — Ты бы, верно, если бы видел меня, сказал, как всегда говоришь, с особенным ударением: «не объясняй, не объясняй». А мне тебе, милый мой Лёва, всё хочется и рассказывать и объяснять. Лёвочка, пиши мне подлиннее письма, если время будет; хоть несколько минут в день будет счастливых, и с явным участием тебя. А то так пусто, одиноко. Серёжа нынче всё на твой портрет глядел и с такой радостью и веселым лицом указывал на него и говорил: «папа». Он мне еще милее стал за то, что только у нас с ним ровная, и искренняя, и настоящая к тебе любовь. Ведь его никто не учил любить тебя, и, стало быть, чувствует. Он ужасно мил; только нынче опять кричал ужасно, и, верно, просто от каприза. Это жалко. Скажешь: «сама избалована». Что делать. А девочка меня нынче просто била за то, что я у ней ягодку крыжовника отняла. Её кто же избаловал? И успеть-то еще нельзя было, такая маленькая. Лизанька139 Лизанька — Е. В. Толстая.удивляется, что я тебе могу так много писать; если бы она прочла, какие я тебе пишу пустяки, она бы надо мной смеяться стала, а мне не хочется оторваться от письма к тебе. Я так мало думаю о том, как и что писать тебе. — Таня всё поет, она очень в голосе, и очень оживлена, так что поет и трогает. Можно ее, кажется, заставить забыть старое, я так замечаю, но может быть и ошибаюсь. Лёвочка, голубчик милый, мне ужасно хочется в эту минуту видеть тебя, и опять в Никольском вместе пить чай под окошечками, и сбегать пешком в Александровку140 Александровка — Александровский хутор (Протасово тож), небольшое имение Толстого, примыкавшее к Никольскому-Вяземскому. и опять жить нашей милой жизнью дома. Прощай, душенька, милый, крепко тебя цалую. Пиши и береги себя, это мое завещание.

Твоя Соня.

Старшая дочь тебя цалует, племянницы141 Племянницы — Варвара и Елизавета, дочери Марии Николаевны.тоже и Машенька говорит «и от меня!» Это они непременно велели написать. Они с аппетитом уничтожают за ужином картошки. И вся142 И вся — т. е. всё написала. .

Пришла в свою одинокую комнатку в бане запечатывать письмо и ложиться спать, и такая тоска, и одиночество, и страх. Верно тебе вполовину не так страшно за меня, как мне за тебя.

1516

№ 16

31 июля 1865 г. Покровское.

Нынче весь день такая тоска, просто ужас. Так ясно представляются всевозможные несчастия, которые могут случиться с тобой, мой милый Лёвочка. Ради бога береги себя сколько возможно, думай, как я испугаюсь и измучаюсь, если что-нибудь случится с тобой.

Нынче переписывала и прочла вперед немного, что я еще не видала и не читала, а именно, как жалкий, повязанный старичек Мак143 жалкий, повязанный старичек Мак. Имеется в виду приезд генерала Карла Мака (Máck; 1752—1828) после гибели австрийской армии под Ульмом в 1805 г., описанный Толстым в тексте романа, соответствующем главе III второй части первого тома «Войны и мира» (по изд. 1886 и сл. гг.).приехал сам признаться, как его разбили, а кругом его любопытные адъютанты, а он почти рыдает, и его свидание с Кутузовым. Мне ужасно это понравилось, оттого и пишу об этом тебе. Нынче к обеду явились все почти бароны, я вышла только прямо к столу, а до обеда сидела в бане, окруженная всеми частицами тебя, т. е. с детьми и с писанием твоим, которое переписывала. Только такая жизнь мне и возможна без тебя. Чувствую себя и покойнее и лучше. Утром я с девочками разглядывала гравюры с картин Рафаэля144 с картин Рафаэля. Рафаэль-Санти или Санцио (1483—1520). Толстая ошибочно приписывает ему картину «Двенадцать дев».: «Les douzes Vierges.* «Двенадцать дев». Очень хорошо, и я так вникала, и тексты были к каждой Vierge. Есть во мне, верно, немножко понимания живописи или я так себе воображаю. После обеда прихожу к себе в баню, и вижу картина: няня, Душка и Серёжа, все с ветками мух выгоняют. Серёжа так был мил: бегает, гонит и всё ртом делает: ш-ш-ш... Я детей взяла туда, в дом, где их затормошили, но они, слава богу, не дики и были милы. Сама же я мало принимала участие в общем разговоре и веселье. Всё сидела одна и переписывала. Так было нынче весь день, да и теперь грустно и тяжело. Уже я стала придумывать с отчаяния, не написать ли, что я больна, чтоб ты приехал. Да сейчас уже устыдилась своей подлости. Никогда бы я, конечно, этого не сделала, а еще скрыла, еслиб и заболела. Завтра только первое число. Весело ли тебе, по крайней мере, за то, что мне так грустно? Нынче письма опять не было, будет ли завтра? Лёвочка, если я пишу тебе в скучном тоне, не сердись на меня, по крайней мере искренно. — Таня нынче меня много расстроила. Такая оживленная, точно чахоточная, и пела весь день с сипотой в голосе. Много горя мне впереди, много близких людей придется, пожалуй, потерять, уж лучше самой умереть поскорей. Варинька нынче меня тронула. Слушала, слушала Танино пение, слёзы у ней были на глазах, потом Таня кончила, она взяла её руку, поцеловала, потом поцеловала ее в лицо и сказала: «какая прелесть, милая». И так это у ней было просто, искренно, хорошо, что меня до слёз тронуло. Чудо, какая симпатичная девочка. А как мать ее не любит и преследует, даже грустно. Как нынче мне хочется всех любить и жалеть, и сама себя чувствую несчастной, и, бог знает, что о тебе в голову приходит. Я тебя ужасно люблю, и так же, как и Вареньке, хочется поцеловать твою руку и тебя, и сказать, что ты милый и прелесть. Не знаю, после этого письма писать ли тебе еще, может быть не надо и ты сам приедешь. Когда будет это счастье? Разве для этого только надо расставаться. Да только радость свидания всё-таки меньше скуки и разлуки, я в этом уверена. Хотела бы тебе что-нибудь рассказать о нашей жизни, да интересного мало. Нигде не были, всё сидели. Все здоровы, только у обоих детей небольшой понос и Серёжа всё охрип. Получил ли ты все мои письма? Это уж пятое. Я пишу всякий вечер, и на другое утро рано отвозят письмо в Чернь. Напишу еще завтра, а потом четвертого вышлю лошадей и письмо в Богоуслов145 Богоуслов, правильнее Богуслово или Богословская — почтовая станция на большой дороге между Мценском и Чернью (в 12 верстах от Мценска и в 16 верстах от Черни). . Как бы сама я выехала навстречу. А может быть, что ты и раньше будешь. Прощай, душенька, что же ты не пишешь мне?

Твоя Соня.

Предшествующее письмо от 30 июля не печатаем.

1617

№ 17

11 ноября 1866 г. Вечером Я. П.

Все эти сутки ехала с вами в своем уме, милый мой Лёва, и теперь опять воображаю, как у вас весело, и как все вам рады, и признаюсь, еслиб не веселые, милые голоса Серёжи с Таней, то очень было бы грустно и даже скучно под монотонное храпенье Наташи и тётеньки, которые обе спят и дремлят по вечерам. Я нынче весь день почти списывала146 нынче весь день почти списывала — «1805 год» («Война и мир»)., и написала мало, потому что рассеяна. А списывать также приятно, как когда в комнате сидит близкий друг, и не надо его занимать, а только хорошо, что он тут. Так и в переписыванье моем, думать не надо, а следишь и пользуешься разными мыслями другого, близкого человека, и оттого хорошо. Бралась я нынче и за разные работы, но нет еще у меня той потребности деятельности, которая всегда нападает на меня в твое отсутствие. Только чувствую везде пустоту и лень и недовольство собой и немножко озлобление на других. Ты за это не сердись, — что делать, а я не могу тебе не рассказать все, что во мне делается, даже еслиб это тебя не интересовало. Весь вечер свободное от детей время нынче буду читать, это очень приятно, когда в таком духе, как нынче я. Просматривала я «Рудина» Тургенева147 «Рудина» Тургенева. Повесть Тургенева «Рудин» напечатана в «Современнике» за 1856 г., №1 и 2. , и даже мне показалось, что и я уже выросла для него. Совсем мне не понравилось.

Таня и Илюша148 Илюша — второй сын Толстого, Илья Львович (р. 22 мая 1866 г., ум. 12 декабря 1933 г.). Первыми учителями его были: С. А. Толстая — чтение и письмо, русский и французский языки, и Толстой — арифметика. Из гувернеров упомянем: Ф. Ф. Кауфмана, Рея, коммунара Ниефа. С 1881 г. учился в московской частной гимназии Поливанова. В 1888 г. женился на Софье Николаевне Философовой. После женитьбы поселился на хуторе при имении Никольское-Вяземское — Протасово, — а затем в имении С. А. Толстой Гриневке, Чернского уезда Тульской губернии, которую получил по разделу в 1891 г. В 1891—1892 гг. и в 1898 г. принимал участие в помощи голодающим. Был гласным уездного Чернского и Калужского губернского земства. Занимался делом народного образования. Разойдясь с женой, вступил во второй брак в 1920 г. с Надеждой Клементьевной Катульской (по первому браку — Паршиной). С 1916 г. переехал в США, где выступал с чтением лекций, а также работал в качестве режиссера на кино-съемках в Голливуде. Писал рассказы и статьи под псевдонимом Ильи Дубровского («Одним подлецом меньше», «Русская мысль» 1905 г., сентябрь, стр.185—197; переиздан отдельной брошюрой в 1906 г. в изд. «Посредника» №625) и под собственным именем. Толстому посвящена книга И. Л. Толстого «Мои воспоминания», М. 1914, изд. Сытина; другое издание Ладыжникова, Берлин, sine anno (первоначально печаталось в виде отдельных статей в «Русском слове» за октябрь, ноябрь и декабрь 1913 г.). Второе дополненное издание с предисловием Нусинова. М. 1933 г. Нам известны,
кроме того, следующие, касающиеся Толстого статьи И. Л. Толстого: «Отрывок из воспоминаний об отце» («Русские ведомости» 1911 г., №256); «М. Н. Толстая» («Русское слово» 1912 г., №83 и «Новое время» 1912, 12 апреля. Некролог); «Из воспоминаний об отце» («Русское слово» 1912 г. №257); «Разъяснения любимого ученика» («Новое время» 1912 г., №13181); «Письмо в редакцию» («Русское слово» 1913, №40); «К выставке художника Салтанова» («Русское слово» 1913, №42); «Поль Дерулед в Ясной Поляне» («Русское слово» 1914 г., №33); «Князь Д. А. Хилков» (там же, некролог, №248); «Внук Л. Н. Толстого» («Русское слово» 1915 г., №82); «Мои старые друзья» («Столица и усадьба» 1916 г., №59, стр.21—22). Издал в Америке сборник своих очерков «Visions». Наиболее обстоятельный некролог о нем в «New York Herald Tribune» 1933, № от 13 декабря.всё так же, как и вчера, довольно веселы и кашляют только по утрам, а у Серёжи небольшой понос, который, верно, пройдет завтра же. Я всё в раздумье и хочу послать за англичанкой и всё не решаюсь. Очень тебе благодарна за твою записочку из Тулы149 Очень тебе благодарна за твою записочку из Тулы. Толстой писал с дороги 10 ноября: «Какова собака Шумка? прелесть. То, что мы опоздали, не доказывает, что я приеду позже[...]. Прощай, думай, что теперь меньше дня до свиданья. Главное, как можно меньше предпринимай. И в случае чего не торопись» (ПЖ, стр.53).. Я думаю, вы и до конца доехали по хорошей дороге, тепло, и собачка, думаю, вам надоела. Таня сейчас ко мне подошла и говорит: «Сымите со стенки папашу, я его погляжу», и утром Серёжа спрашивал: «а папаша чтож не приходил?» Они замечают твое отсутствие. Еще бы кто-нибудь не замечал его. Нынче утром, вообрази, подают мне из Пирогова записку к тебе от Егор Михайловича150 Егор Михайлович — управляющий М. Н. Толстой. Его Толстой изобразил в «Поликушке» в лице приказчика Егора Михайловича.. Он пишет, что графиня требует возок, чтоб послать его в Хитрово. Стало быть к барону. Верно, Любочка151 Любочка — Любовь Антоновна Дельвиг, сестра друга Пушкина.
Толстой писал в ответ 14 ноября: «После обеда еще получил твое первое письмо. И мы оба с мама́ принялись так хвалить тебя, что самим стало совестно. Как грустно о Машиньке. А Таню маленькую я так и вижу, и сияю при мысли о ней. — Прочти им: « Серёжа милый, и Таня милая, и Илюша милый, я их люблю. Серёжа теперь большой, он будет писать папаше» (ПЖ, стр.60). приедет болтать всякий вздор, и Машенька, верно, намеревается еще жить долго в Пирогове. Мне, признаться, стало даже очень досадно и неприятно. О возке то я не очень сокрушаюсь, и в кибиточке доедет, а о девочках думаю с большим сожаленьем.

Что-то у вас, что Таня, её здоровье, и как найдут её доктора и родители? Всей душой живу с вами, а от себя всё жду: «когда же ты поднимешься?» Так хотелось бы не скучать и быть не гадкой. Теперь бы я ответила Танюше, что «нет, я гадкая». Пиши, Лёвочка, мне побольше. Я так тебя, милый, люблю, и такое я ничтожное существо без тебя. Как мы вчера с тобой прощались, я всё вспоминаю и всё думаю, как радостно будет увидаться. И теперь целую тебя, милый мой друг, будь здоров; не тороплю тебя, потому что знаю, что это будет очень горестно для папа́ и для всех Берсов, и знаю, что и ты сам поспешишь домой. Прощай, душенька. Серёжа нынче не спал, и я всё слышу, как он капризничает, а уже теперь поздно. Прощай.

Толстой поехал с больной Т. А. Берс в Москву, где ему хотелось выяснить все дела, связанные с печатанием романа, начало которого было опубликовано в «Русском вестнике» за 1865 (№1 и 2) и 1866 гг. (№2, 3 и 4). Толстой предполагал выпустить отдельное издание с иллюстрациями, для этого ему предстояло переговорить с художником Башиловым. Предшествующие письма С. А. Толстой от 11 и 12 августа и 29 октября 1866 г. не печатаем.

1718

№ 18

1866 г. 12 ноября, суббота, вечер Я. П.

Милый друг мой Лёва, вообрази, нынче перед обедом вдруг является длинная англичанка Львовых152 вдруг является длинная англичанка Львовых. Дженни Тарсей, служила у знакомых Толстого тульских помещиков Львовых. — Кн. Евгений Владимирович Львов (1817—1896) — отец премьера Временного правительства кн. Г. Е. Львова. Имение Львовых — «Поповка» Алексинского уезда.с своей сестрой153 сестра англичанки — Ханна Егоровна Тарсей (Hannah Tarsey) (р. около 1845 г.), дочь садовника Виндзорского дворца, приехала из Англии в 1866 г., пробыла воспитательницей детей Толстых с 1866 по 1872 г., когда, вследствие слабого здоровья, уехала с Кузминскими в Кутаис гувернанткой детей Татьяны Андреевны. Через два года вышла замуж за кн. Дмитрия Георгиевича Мачутадзе. В «Анне Карениной» воспитанницу Анны, девочку англичанку Толстой назвал Ганной. О Х. Тарсей см. КМЖ, III, 1928, стр.110—111 и Илья Толстой, «Мои воспоминания», М. 1914, стр.12, — нашей англичанкой. Меня даже всю в жар бросило, и теперь еще все мысли перепутались, и даже от волнения голова болит. Ну как тебе всё это передать? Она такая, какою я ее и ожидала. Очень молода, довольно мила, приятное лицо, даже хорошенькая очень, но наше обоюдное незнание языков — ужасно. Нынче сестра её у нас ночует, покуда она переводит нам, но что будет потом, — бог знает, я даже совсем теряюсь, особенно без тебя, мой милый друг. На этот раз вспомнила твое правило, что надо подумать, как всё это покажется через год легко и ничтожно. А теперь даже очень трудно. Дети обошлись, Таня сидела у неё на руках, глядела картинки, сама ей что-то рассказывала, Серёжа с ней бегал, говорил, что «она как со мной играет!» Потом Таня представляла в детской, как англичанка говорит, и, вероятно, всё это образуется, но покуда как-то всё это очень неестественно, тяжело, неловко и страшно. Тебя я как-то всё душой ищу, как свою опору, но пускай и без тебя, может быть скорей обойдется. Одно просто ужасно, что мы совсем не понимаем друг друга. Я думала, что буду лучше понимать. Сестра её, т. е. Львовская англичанка, смотрит на всё как-то недоверчиво и недоброжелательно, а наша, кажется, добродушна и старается подделаться. Вот завтра напишу тебе, как будет без переводчицы-сестры. — Дети мои здоровы, только один Илюша кашляет, а Таня совсем перестала. Все веселы, не капризны, и спали днем. Я как-то очень сильно жила нравственно нынче всё утро; была очень нервно раздражена, но теперь всё это перековеркалось и все нити ума и сердца направились на англичанку.

А нравственно меня с некоторого времени очень поднимает твой роман. Как только сяду переписывать, унесусь в какой-то поэтический мир, и даже мне покажется, что это не роман твой так хорош154 роман [...] хорош — в подлиннике «хорошо».(конечно инстинктивно покажется), а я так умна. Пожалуйста, ты не смейся надо мной, а у меня очень голова болит, и я не могу даже от этого врать. Только я, ей богу, ничего не лгу, так стараюсь обо всем точно выражаться. — Лёвочка, теперь напишу тебе о том, что ты не любишь, но, право, необходимо. Дело в том, что ты мне оставил 50 р. и у меня почти всё разобрали на верёвки, сани, жалованья, дорогу в Москву и проч. И всё говорят — граф приказал, необходимо нужно. Так что мне не на что будет жить, а пшеницу будто бы граф приказал послать, когда придут новые работники, о которых, конечно, ни слуху, ни духу. Уж не знаю, как я пробьюсь. Лучше всего поспеши, всё-таки, если можно, скорее приехать. Так я запуталась. И хозяйство, и дети, и англичанка, и всё это. Поросяты и масло посылаются завтра рано утром. Тут же шесть бутылок опёнок и масло мама́. Я с подводами не пишу, потому что пишу и так всякий день по почте. Лёвочка, милый, как вы все там поживаете? Так бы вырвалась из всех своих забот и полетела бы в Кремль. Авось завтра получу записочку хоть от тебя, но вряд ли, еще рано. Нынче я вымыла детей и, если будет очень хорошая погода, начну с ними гулять на днях. Они будут веселее. Одно еще меня сокрушает, что у Тани пропал весь аппетит. Она кроме молока целый день ничего не ест. Что папа́? большая Таня?155 Что папа́? большая Таня? — Толстой писал в ответ: «Таня, бедная, всё плоха» (ПЖ, стр.63).
В ответ на письмо С. А. Толстой Лев Николаевич писал 16 ноября: «Нынче было одно письмо от тебя, и письмо милое, но огорчительное тем, что оно заставило меня резонно упрекнуть себя. Во-первых, я виноват, что не написал англичанке или Львову; во-вторых денег тебе мало оставил. Обойдется, наверно обойдется. Я счастлив, что она тебе понравилась. И чувствуется мне, что ты, писавши письмо, была усталая и не в духе. Но и не в духе ты мне милее всего на свете, и я злюсь на почту, которая, наверно, задержала одно, а то и два твоих письма. Я бы сказал тебе кое-что о деньгах, англичанке и т. д., но уже думаю, что письмо это придет несколько часов прежде меня. Мечтал я выехать завтра, но едва ли успею. 1-е, надо переговорить с Башиловым; 2-е поправить начало печатного и рукописи, чтобы оставить в типографии [...]. И с англичанкой, и с детьми, и с деньгами всё будет хорошо» (ПЖ, стр.62—63).Как меня всё это тревожит, и как тяжело. Пишу и слышу, как наша Ханна с сестрой Женни хохочет. Неужели ей не тяжело и не страшно? Женни всё уговаривалась, чтобы я ее сестре давала есть, особенно мяса, пять раз в день. Что она так привыкла. И это ведь всё надо сообразить. Напиши мне письмо encourageant.* подбадривающее Впрочем, оно уже приедет вместе с тобой. Прощай, душенька, как бы я с тобой поговорила, как бы вместе всё хорошо сообразили.

Поцелуй от меня всех моих милых Кремлевских; и папа́, и мама́, и Таню, и всех детей. Скажи им, чтоб они мне сочувствовали. Разве легко, не знавши самой языка, отдать ей детей и ломать их язычки. Но всё-таки рада, что шаг сделан.

Целую тебя крепко, крепко изо всех сил. Бог с тобой, будь здоров и меня всё помни и люби. Когда-то кончится мое нравственное заключение, т. е. жизнь без тебя.

Соня.

1819

№ 19

1866 г. 14 ноября. Понедельник. Я. П.

Сейчас только катались, милый Лёва; детей укладывают спать, а я хочу себе продлить удовольствие на весь день, писать тебе и утром и вечером.

Кататься было тепло, дети совсем здоровы, и воздух меня оживил. Ханна была до того счастлива, что прыгала в санях говорила всё: «so nice»,* «так мило» т. е. верно это значило, что хорошо. И тут же в санях объяснила мне, что очень любит меня и детей и что country* местность хороша и что она «very happy».* «очень счастлива». Я ее понимаю довольно хорошо, но с большим напряжением и трудом. Она сидит, шьет панталончики детям, а детей укладывает старая няня. Когда они перейдут к ней, будет гораздо лучше, и то теперь у ней вполовину меньше дела. За то мне польза; я скоро выучусь, я уверена; а это очень было бы приятно. Обедает она покуда тоже с нами и чай пьет. Я до тебя еще ничего не переменю, еще успеем. А она и желает и, кажется, понимает свои будущие обязанности. Но она не нянька, она держит себя совсем как равная, но не тяготится никакой работой и очень добродушная, кажется. Совсем на сестру не похожа. А сестра мне неприятна. Лёвочка, я тебе не о чем больше не могу писать, потому что вся моя жизнь теперь с англичанкой и все старания устремлены на то, чтобы приучить к ней детей, как можно скорее. Они целый день на верху. Мы обе всё смотрим в диксионер и показываем по книге слова, которые не понимаем.

У нас нынче весь дом моют, большая возня, а о хозяйстве знаю то, что пшеницу везти наняли, только ты не думай, что это я распорядилась, — я ни во что не вхожу; и еще слышала, что Пироговский мужик прислал сказать, что нанял тридцать пять работников и они придут все на-днях.

Я нынче ужасно жду письма, верно, сегодня будет, такая скука, что известие так долго нельзя иметь. Постоянно всё думаю: вот, еслиб была железная дорога!156 Постоянно все думаю: вот, еслиб была железная дорога! Согласно объявлению от управления Московско-Курской железной дороги («Московские ведомости» за 1866 г., №225) движение пассажирских поездов на участке от Москвы до Серпухова началось 17 ноября 1866 г. До Тулы поезда стали ходить в 1867 г.Что-то ты в Москве, как живешь? Как решил с нашей святыней — твоим романом?157 Как решил с нашей святыней — твоим романом? Толстой писал 16 ноября: «Я ждал из типографии ответа и наконец получил. Всё уладилось. Катков просит напечатать 4 листа с тем, чтобы деньги эти шли в счет печатания. Я этому даже рад» (ПЖ, стр.62). Фактически из проекта продолжения печатания романа у Каткова ничего не вышло, равно как не состоялось иллюстрированное издание. Лишь в июне 1867 г. Толстой окончательно договорился о печатании романа с типографией Риса. Корректуры были поручены П. И. Бартеневу. Я теперь стала чувствовать, что это твое, стало быть, и мое детище, и, отпуская эту пачку листиков твоего романа в Москву, точно отпустила ребенка и боюсь, чтоб ему не причинили какой-нибудь вред. Я очень полюбила твое сочинение. Вряд ли полюблю еще другое какое-нибудь так, как этот роман.

Если бы ты знал, как няня старая горюет158 няня старая горюет. С. А. Толстая засвидетельствовала о няне Татьяне Филипповне: «Когда у меня родился первый сын, Сергей, старушку привозили на первое время к нам в Ясную Поляну, но так как она была уже очень больная (у неё был рак), она не могла остаться няней и вскоре вернулась в Пирогово, где и скончалась» («Жизнь для всех» 1913, №7, стр.1004).
После настоящего письма, в ту же поездку Толстого, С. А. Толстая писала ему 15 ноября. Письмо это не печатается. ; мне её жаль, и так трогательно, что детей от нее взяли. А уж из детской, когда возьмут на ночь, то, говорит, вовсе с тоски пропадешь. Она говорит: «точно я что потеряла, такая скука». Я так ей благодарна, и, право, до слез тронута, что она их так любит. Если б я даже рожать перестала, не рассталась бы с ней. Уж нашла бы ей в доме дела.

Вечером.

Сейчас приехали из Тулы, и письма всё нет, я просто боюсь себя, до чего я встревожена и как мне грустно и страшно. Завтра последний день; если письма не будет, я пошлю телеграмму, а то просто с ума сойти можно. Одно только могу тебе сказать, что я больше никогда, никогда не останусь одна на целую неделю. За что мне такое мученье, разве за то, что я тебя уж слишком люблю. Не могу тебе перечесть все ужасы, которые, я воображаю себе, случились с тобой, когда я начну только думать. А тут разные заботы и возня с милыми всё-таки детьми и англичанкой, а сердце так и сжимается целый день и, того и гляди, разразишься какой-нибудь отчаянной глупостью. Думаю я и о том, что в Кремле что-нибудь случилось очень дурное и с Таней, и со всеми вами, кого я так люблю. Лёвочка, прощай, мне писать тебе и хочется, но я только еще больше расстроиваюсь. Господи! Что с вами сделалось?

Настоящему письму предшествует другое — от 13 ноября, его мы не воспроизводим.

1920

№ 20

1867 г. 21-го марта вечером. Вторник Я. П.

Боюсь не успеть написать тебе завтра, милый Лёвочка, и потому начинаю свое письмо с вечера, в 11 часов, когда дети спят, и когда особенно грустно и одиноко. А завтра тётенька посылает Ивана159 тётенька посылает Ивана. Иван Алексеевич (ум. 1884) — живший в Ясной Поляне дворовый. «Тихий, честный, женатый на Варваре, дочери Николая, дядьки мальчиков Толстых» (прим. С. А.)., и я уже не могу послать его поздно. Утром, во всяком случае, напишу, всё ли у нас благополучно. А теперь мы все здоровы, дети, кажется, теперь совсем поправились, боль, которая у меня была утром, тоже прошла, и ничего у нас особенного не случилось. Нынче необыкновенной деятельностью старалась в себе заглушить все мрачные мысли, но чем более старалась, тем упорнее приходили в голову самые грустные мысли. Только когда сижу и переписываю, то невольно перехожу в мир твоих Денисовых и Nicolas160 мир твоих Денисовых и Nicolas. Ротмистр Василий Денисов — одно из лиц «Войны и мира», появляющееся в начале 2-й части I тома романа, действующее и в последней части его. Nicolas — Николай Ростов. , и это мне особенно приятно. Но переписываю я мало, всё некогда почему-то. А что мне делать?

Завтра никак не могу еще иметь письма от тебя, и жду этого письма просто с болезненным нетерпением. Ведь, подумай, я ничего не знаю, кроме лаконического содержания телеграммы, а воображение мое уже замучило меня. Знаешь, целый день хожу как сумасшедшая, ничего не могу есть, ни спать, и только придумываю, что Таня, что Дьяковы161 Дьяковы — семья старинного друга Толстого Дьякова. Дмитрий Алексеевич Дьяков (1823—1891), майор, помещик, владелец имения Черемошня в Новосильском уезде Тульской губернии. Племянница Толстого Е. В. Оболенская описывает Дьякова: «Он был очень хорошим человеком, но совсем другого склада, чем дядя. Веселый, остроумный, с большим юмором, рассказывая самые печальные вещи, он вдруг ввернет такую фразу, что невольно засмеешься. Горячий, благородный, он к жизни относился серьезно, но умствование ему было чуждо; он не задавался никакими вопросами и жил, мало анализируя свои чувства. Он немного отдалился от Льва Николаевича, когда в воззрениях этого последнего на жизнь, на смысл жизни совершился переворот, он как будто перестал понимать его. Помню, как-то после какого-то разговора со Львом Николаевичем, он с присущей ему горячностью сказал: Я привык разговаривать с Лёвочкой, а это разве Лёвочка? это какой-то бог Саваоф» («Октябрь» 1928, №9—10, стр.228). Д. А. Дьяков был дружен с Толстым с молодых лет. О своем изображении дружбы между Иртеневым и Нехлюдовым (в «Отрочестве») Толстой писал: «Материал для этого описания дружбы дала мне позднейшая дружба с Дьяковым в первый год моего студенчества в Казани». Толстой был в постоянной переписке с Дьяковым. По свидетельству сына Дьякова, большое количество писем Толстого, оставшихся у Дьяковых, погибло в Москве. О Дьякове см. книгу Ильи Толстого «Мои воспоминания». 19 февраля 1867 г. Толстой писал Дьякову по поводу болезни его жены: «В твоем положении не может быть утешения, но ежели в самые тяжелые минуты тебе нужно будет преданного и любящего человека, то вспомни обо мне» (не напечатано). — Женой Дьякова была Дарья Александровна, рожд. Тулубьева (1830—1867). — Толстой писал Софье Андреевне 19 марта из Москвы: «Мама рассказала мне, что Долли умерла скоропостижно, нервным ударом, как предполагают. На счастье Тани, её не было у Дьяковых в этот день [...]. Дьякова ходила, одетая, сидела за столом, выпила бульону, вдруг схватилась за голову, покраснела, встала, Дмитрий под руки провел её в свой кабинет и там она у него на руках стала умирать, хрипеть и через 20 минут умерла» (не опубликовано). , и всё воображаю себе Долли, и грустно, и страшно, да еще, главное: и тебя-то нет, и о тебе всё думаю, что может с тобой случиться. Приезжай скорей. Серёжа нынче говорит: «когда папа́ приедет, так скучно, завтра?» А я говорю: — нет, воскресенье. А он взял свою игрушку гусли и говорит, что когда папа́ приедет, мы будем играть: вы, я и папа́. А Танюшу спросила, что папаше написать, а она говорит: «вот, вот, картинка... и вот были больны, а теперь здоровы». Больше она ничего не могла выдумать. Сейчас она раз кашлянула, и меня всё пугает. Так боюсь опять не заболела бы.

Нынче получила письмо от Лизы из Покровского162 письмо от Лизы из Покровского. Письмо Е. В. Толстой не сохранилось.
Следующее письмо — от апреля 1866 г. — не воспроизводится. , пишет, что Машинькино здоровье хуже и людей нет, и есть нечего и убедительно просят купить в Туле саго или арарут, доктор велел есть. Я думаю, в Туле нет, потому прошу тебя привези для Машеньки из Москвы и саго и арарут, хоть по фунту. Это для грудной болезни. Говорят, что Егор Михайлову отказали, мужик говорил, но это еще не верно. О выигрыше десяти тысяч и Лиза ничего не пишет. Ну, на нынче будет писать, завтра утром еще припишу, а теперь скоро пойду спать с моим Илюшей, который мне много облегчает своим присутствием в моей комнате твое отсутствие. Мысленно целую тебя.

Приписку к письму от 22 марта опускаем. Письмо писано из Ясной Поляны в Москву, куда Лев Николаевич выехал в связи с тяжелой болезнью жены своего друга, Д. А. Дьяковой. В живых её он уже не застал. Письмо писано 21 марта вечером; утром этого же дня Толстая написала другое письмо, которое не воспроизводится.

2021

№ 21

Суббота, июня 17-го, 1867 г. Вечером. Я. П.

Милый мой Лёвочка, пережила целые сутки без тебя, и с таким радостным сердцем сажусь писать тебе. Это настоящее и самое большее мое утешение писать тебе даже о самых ничтожных вещах. Вчера только что ты уехал, я легла, но проснулась часа через два и уже не засыпала почти всю ночь от сильнейшей зубной боли, которая утром прошла и даже не оставила ни малейших следов. Теперь уже одиннадцатый час вечера, и зубы не болят ни капли, я так рада, что избавилась. Дети тоже все здоровы и Берсы тоже. Утром я всё ходила из угла в угол и чувствовала себя такой одинокой и несчастной. Чай пила совсем одна, потом приехал Александр Григорьевич163 Александр Григорьевич — А. Г. Мичурин, сын крепостного музыканта, жил на своей маленькой даче, позднее стал давать детям Толстым уроки музыки, приезжая раз в неделю в Ясную Поляну. Некоторые черты его характера изображены в рассказе Т. Л. Сухотиной-Толстой, «Учитель
музыки» — под псевдонимом Ольги Балхиной («Игрушечка» 1891 г., №11, стр.493—506)., и очень был огорчен, что не застал тебя. Я его занимала, потом отпустила Ханну купаться с мама́ и Таней (я не купалась), а сама пошла с детьми гулять в сад, что для меня всегда составляет наслаждение. Я им рассказывала сказку, смотрели, поспевает ли земляника, и очень были счастливы. Я им рассказала, что ты поехал в Москву. Таня вдруг оживилась и говорит: «да, поехал, да, поехал». А Серёжа спросил: «нынче приедет?» Перед обедом я была в детской, слышу Петичкин голос164 Петичкин голос. Петр Андреевич Берс (1849—1910), брат Софьи Андреевны. В 1872—1873 гг. по поручению Толстого вел дела по продаже изданной в Петербурге «Азбуки» Толстого. В 1881—1882 гг. был редактором-издателем журнала «Детский отдых». В 1893 г. с кн. Л. Д. Оболенским издал сборник «Рассказы для детей И. С. Тургенева и гр. Л. Н. Толстого» с рисунками Васнецова, Репина, Маковского, Сурикова (второе издание, 1886 г.). Был чиновником особых поручений при московском губернаторе и исправником в г. Клину Московской губ.веселый (а он утром, было, поехал с Кузминским в Тулу), смотрю, Петя с Бибиковым Мишей стоят в столовой. Я Бибикову сказала, что я очень рада его видеть у себя, и они ушли. Это Петя, ехавши по шоссе с Кузминским165 с Кузминским. Александр Михайлович Кузминский (1845—1917), сын Михаила Петровича Кузминского и Веры Александровны, рожд. Иславиной. Двоюродный брат С. А. Толстой. С 1867 г. муж Т. А. Берс. Окончив училище правоведения, служил судебным следователем по Тульскому окружному суду, затем товарищ прокурора Тульского окружного суда; в 1871 г. назначен прокурором Кутаисского окружного суда; позднее прокурор в Тифлисе, председатель Петербургского окружного суда, прокурор судебной палаты в Киеве и сенатор. Толстой вначале отнесся отрицательно к браку Т. А. Берс с Кузминским; позднее был в добрых отношениях с ним. Толстой изобразил Кузминского, его служебные отношения и среду в лицах своих романов судебного и административного мира: Каренине (корректность, исполнительность, формализм, полусерьезный иронический тон в разговорах и письмах с женой, с обращением на «вы»); Иване Ильиче (описание устройства новой квартиры Ивана Ильича в отсутствие жены в 1880 г. взято из переписки Кузминского с женой, переехавшего на новую службу в Харьков в 1879 г.); Игнатии Никифоровиче Рагожинском («Воскресение»). Общий тон разговоров Толстого с Кузминским и их разногласий воспроизведены в гл. XXXII и XXXIII второй части «Воскресения». Интересуясь и высоко ценя творчество Толстого, Кузминский, несмотря на занятость, проживая в отпуску в Ясной Поляне, переписывал Толстому его произведения., встретил весь поезд семейства Бибиковых, привез с обратным ямщиком Мишу из Ясенков и теперь Миша166 Миша Бибиков — Михаил Михайлович Бибиков, сын Михаила Илларионовича и Софьи Никитичны, рожд. Муравьевой, дочери декабриста Никиты Михайловича.будет гостить у нас, т. е. у Пети, до той субботы. Петя так счастлив, что весь день смеется и ужасно оживлен. — После обеда я ходила по хозяйству, смотрела, дан ли корм лошадям, и нашла, что хлеба не давали; я позвала старосту и велела дать хлеба, вообще видели, что я забочусь, а это главное, да? Потом была на скотной, и теперь, после твоей записки167 после твоей записки. С почтовой станции Марьино Толстой писал С. А. Толстой 16 июня 1867 г.: «Забыл тебе сказать очень важное: посылай каждый день Николку на пчельник — присутствовать, и сама вели себе сказывать, сколько и когда отроилось, и старосте вели смотреть» (ПЖ, стр.8—9, неверно датировано)., буду и о пчельнике заботиться, даже постараюсь побывать раза два. Вечером приехала линейка, вещи все целы168 Вечером приехала линейка, вещи все целы. С дороги Толстой писал 16 июня: «Доехали до Новомалахова хорошо. Линейка сломана. Кое-как собрали, чтоб довести[...]. Напиши мне с первой почтой, все ли вещи при линейке, с тем, чтоб дать на чай старосте» (ПЖ, стр.9; датировка неправильная)., мама возилась, раскладывала, я шила и с «gamins»* мальчишками болтала немного. Александр Григорьевич уехал после обеда, и Кузминского нынче нет, приедет завтра, и мне тоже не весело и не естественно с ними обоими, и боюсь, и знаю наверное, что счастья не будет, потому что главного, — любви, нет, — или, если есть, то очень мало. А он не дурной малый, и я его люблю, несмотря на твое к нему чувство, а дурно одно, что любви нет, и то, что Таня нынче горячо и взволнованно мне доказывала, что пламенной любви быть не может, оттого что давно друг друга они знают, и уже любили друг друга прежде. Что же их супружество? Зачем?169 Что же их супружество? Зачем? Толстой писал во встречном письме от 18 июня: «3-его дня, как только я выехал за Засеку и обдумал хорошенько положение наших женихов, мне такие пришли мысли, что чуть не попросил Бибикова вернуться, чтобы сказать им кое-что, но вспомнил слова Любови Александровны, что все воля божья, и вспомнил, что она там, и успокоился. Ах, поскорее бы, поскорее они бы были счастливы и покойны так, как я, а не тревожны и неопределенны, какими я их оставил» (ПЖ, стр.65).Так это всё не ясно и не весело. То ли дело у нас с тобой, как всё и ясно и хорошо; а любви слишком много, уж очень трудно расставаться, и всё за тебя страшно. Неужели Таня сумеет удовольствоваться такой малой и молодой любовью Саши, я понять этого не могу. Вот я знаю, что ты меня любишь, а все-таки часто думаю: «еще, еще», и сомневаюсь, и нужно доказательств, и отыскиваю в тебе озлобление ко мне, чтоб ты мне всё говорил, что любишь, любишь и любишь. — Лёвочка, я нынче очень глупа весь день, оттого что не спала ночь, и мое письмо глупое, и я не умею писать ясно, что думаю, но это так и быть. Воображаю, как ты деятельно принялся за свои дела170 Воображаю, как ты деятельно принялся за свои дела — дела, связанные с печатанием «Войны и мира». Толстой писал 18 июня: «Бартенев завтра приедет из Петербурга, а Башилов пришел и говорит, что Бартенев сам назывался взять на себя мое издание. Завтра его увижу, и очень рад
буду, ежели обойдусь без Каткова и сойдусь с ним. О картинках на 1-е издание и думать нечего, так сказал Башилов» (ПЖ, стр.64—65).; как то ты их кончишь? Ради бога, будь спокойнее, веселее, не ссорься ни с кем, здоровье береги, обо мне побольше думай, и на счёт нас будь покоен, я всех сберегу, и сама глупости делать не буду. А если приедешь пораньше, то ты знаешь, какое это для меня будет счастье. Боюсь тебя об этом просить, но не могу, потому что это составляет мою самую задушевную мысль. — Завтра еду в церковь причащать детей с мама́. Я вообще без тебя буду очень деятельна и подвижна, особенно буду отдавать себя больше детям. Нынче я такая была гадкая и, главное, на Таню досадовала, она на себя взяла какой-то неприязненный тон и вместе с тем повелительный, а мне было досадно. Но с ней я не ссорилась, а только в присутствии мама́ ворчала. А у Тани, бедной, была нынче лихорадка, и мне опять стало за неё страшно, и опять её полюбила. Вот, право, она несчастливая; никогда она не будет вполне счастлива, я это знаю и предвижу. Лёвочка, милый, пиши мне акуратнее всякий день, а то я, право, с ума сойду, если не получу от тебя ни одного письма. Если еще увидишь папа́, поцелуй его и Лизу171 Лиза — Елизавета Андреевна Берс (р. 27 июля 1843 г., ум. 16 ноября 1919 г.), старшая сестра Софьи Андреевны; была замужем за флигель-адъютантом Гавриилом Емельяновичем Павленковым (ум. 1892), развелась с ним и вторично вышла замуж за своего двоюродного брата, Александра Александровича Берса (1844—1921). Ее младшая сестра Т. А. Кузминская следующим образом характеризует Е. А. Берс и её взаимоотношения с Толстым: «Лев Николаевич ни на кого из нас не обращал исключительного внимания и ко всем относился равно. С Лизой он говорил о литературе, даже привлек ее к своему журналу «Ясная Поляна». Он задал ей написать для своих учеников два рассказа: «О Лютере» и «О Магомете». Она прекрасно написала их, и они полностью были напечатаны в двух отдельных книжках, в числе других приложений» (КМЖ, I, стр.71). «Частые посещения Льва Николаевича вызывали в Москве толки, что он женится на старшей сестре Лизе. Пошли намёки, сплетни, которые доходили и до неё» (там же, стр.75). Е. А. Берс очень тяжело пережила предложение Толстого Софье Андреевне. Имеются следующие неопубликованные записи в дневнике Толстого — под 22 сентября 1861 г.: «Лиза Берс искушает меня; но этого не будет. Один рассчёт недостаточен, а чувства нет». Другая запись под 8 сентября 1862 г.: «Лиза как будто спокойно владеет мной. Боже мой! как бы она была красиво несчастлива, ежели бы была моей женой». Под 10 сентября 1862 г.: «Я начинаю всей душой ненавидеть Лизу». На другой день после объяснения с Софьей Андреевной Толстой записал: «Лиза жалка и тяжела, она должна бы меня ненавидеть... Целует.» Е. А. Берс сумела взять себя в руки и достойным образом вести себя. А. Е. Берс писал С. А. Толстой 5 октября 1862 г.: «На счёт Лизы будь совершенно покойна; она так же очень желает, чтобы вы жили у нас, и ты увидишь, как она радушно обоих вас обнимет; она совершенно покойна и так обо всем умно рассудила, что я не могу довольно на нее нарадоваться. Будь уверена, что она от души радуется твоему счастью». Позднее Е. А. Берс оказывала помощь Толстому в его работах над «Войной и миром». Сохранилось её письмо от середины сентября 1863 г. в ответ на запрос Толстого о нужных ему материалах; к этому письму приложен список книг, представляющих подбор основных изданий по истории 1812 г. Письмо это, по мнению Б. М. Эйхенбаума, свидетельствует, что «в это время она была более начитана в литературе по 1812 г., чем Толстой[...]. Список этот, как основной, достаточно полно и детально подобран» (Б. Эйхенбаум, «Лев Толстой». Л. 1931, кн. II, стр.227—229). Толстой вывел Е. А. Берс в образе Веры Ростовой. Т. А. Кузминская писала в 1864 г. после первого чтения «Войны и мира» («1805 год»): «Вера — ведь это настоящая Лиза. Ее степенность, отношение к нам[...]» (КМЖ, III, стр.24). Об отношении С. А. Толстой к Елизавете Андреевне В. В. Нагорнова записала в своем дневнике под 25 декабря 1864 г.: «Меня очень удивляет, что Соня и вообще Берсы так дурно говорят о Лизе и называют её Лизкой. Я бы очень желала её видеть и посмотреть, отчего она так всем не нравится; по портретам она недурна, очень умна, учит детей, много занимается, я не нахожу в этом ничего дурного, но она мне жалка иногда» (не напечатано). — Е. А. Берс является автором следующих произведений: «О причинах разорения земледельческой России», Спб. 1899; «Вопросы нашего времени» (на правах рукописи) Спб. 1902; другое издание: Спб., 1906; «Курс на русский рубль», Птг. 1914. — С. А. Толстая так отозвалась о сестре в письме к Т. А. Кузминской от 28 марта 1898 г.: «В Петербурге жила у Лизы. Она была очень добра и ласкова, но скучно у нее ужасно. Дурные отношения с мужем, с прислугой, интересы финансового положения в России, отсутствие всего,
что украшает жизнь людей. Всё это довольно тяжело» (не опубликовано; хранится в ГТМ). Вскоре после смерти Л. Н. Елизавета Андреевна писала так о своей сестре 24 янв. 1911 г.: «Соня болтунья, легкомысленная и может быть у нее есть еще много недостатков, она возбуждала ревность мужа, но она была верной женой и хорошей матерью, и Лев Николаевич жил и не умирал в её руках[...]. Чувство ревности Л. Н. дало России и всему миру литературное имя выше Шекспировского Отелло. Может быть с более покойной и уравновешенной женой его гений принес бы другое направление, менее яркое и живое» (не опубликовано).от меня Лёва, я тебя жду в субботу, au plus tard.* самое позднее. Это на словах, а в душе жду в среду, в четверг, в пятницу и т. д. Прощай, голубчик милый, целую тебя крепко, и нежно, и страстно.

Если будешь ходить в Москве купаться, не делай безрассудств, не плавай, где глубоко. Прощай, иду спать. Где-то ты нынче вечером? Верно уж приехал.

Соня.

Подлинник датирован С. А. Толстой с ошибкой; суббота падала не на 16, а на 17 июня в 1867 г.; при переписывании Толстая исправила на 17 июня; так оставляем и мы.

2122

№ 22

1867 г. 20 июня, вторник, 12 часов вечера. Я. П.

Мы совсем помешались на барах172 бары — игра, цель которой — выхватить у противников воткнутые в землю палки; играющие при этом делятся на два лагеря. , милый Лёвочка, проиграли до двенадцати часов ночи, и устали страшно. Несмотря на то, непременно нынче хочу написать тебе, чтобы послать завтра утром. Вероятно, это письмо будет мое последнее, потому что еще ты и не можешь получить. Я всё еще не имею от тебя известий, зато завтра жду и телеграммы, и письма. Мы все здоровы, Илюша только немного хворает, но серьезного ничего нет.

Сегодня мы купались, ездили в Берсовской линейке, которая очень легка и хороша. После обеда приехала княгиня Львова173 приехала кн. Львова. Кн. Львова — Варвара Алексеевна, рожд. Мосолова, жена кн. Евгения Владимировича Львова.
В письме от 22 июня Толстой описал окончательную договоренность касательно печатания романа «Война и мир»: «приехал Рис, типографщик, и с ним подписал условие и дал ему 500 рублей задатка. Рис этот молодчина, практический и аккуратный немец. Бартенев, которому я даю 10% за публикации, продажу и склад книг, тоже аккуратнейший человек и знающий дело, так что, мне кажется, лучше нельзя было устроить издание, все будет стоить около 4500 р.; окончено будет в 1-ых числах ноября, корректуры буду держать я сам и потом Бартенев — в смысле исправности и даже правильности языка, который я ему смело разрешил поправлять. Экземпляров напечатается 4800 и продаваться будут по 8 руб. за экземпляр; из этого 30% отдадутся: 10 — Бартеневу и 20 — книгопродавцам. Против прежнего проэкта я даю лишних 5% Бартеневу за свое спокойствие. Теперь нужно мне оставить поправленную всю 1-ю часть и некоторую долю 2-й, а для того нужно часов 6 здорового и спокойного времени, которое я надеюсь найти до субботы» (ПЖ, стр.69—70). с мужем и, несмотря на её глухоту, я, право, с ними провела очень приятный вечер. Немного погромче говорили, но она очень милая и приятная; особенно была нынче и любезна, и весела. Кажется, наша жизнь, обстановка и особенно молодежь произвели на них приятное впечатление. Они провели вечер, пили чай, гуляли немножко, и уехали как-то нехотя и не спеша. А я теперь без тебя и им была рада больше, чем при тебе. Я не конфузилась, не боялась, что тебе за меня будет что-нибудь стыдно; и вышло всё очень хорошо. Как уехали Львовы, так мы и принялись играть в бары, да так завлеклись, что оторваться не могли. Теперь народ весь молодой ужинает, а я тебе всё болтаю. До купанья нынче с детьми гуляла, и с ними было так хорошо и весело. Потом с ними же ездили купаться и, вообрази, плотину прорвало и вода ушла, так что мне по колено. Ее уж починили, но дело не надёжно. Я так это письмо тебе пишу нехотя, потому что одна мысль, что оно еще может быть застанет тебя в Москве, и я не увижу тебя три или четыре дня, — меня приводит в озлобление, даже и в отчаяние. Но я креплюсь, оттого, что чувствую, как важно дело, для которого ты поехал, но всё-таки скучно. Как я боюсь, что ты Кузминскому покажешь охлаждение или поссоришься с ним. Теперь мне уж поздно предупреждать тебя, но вообще он мне стал как-то страшен и даже неприятен. Что твои дела, мой милый, после удовольствия узнать что-нибудь о тебе, почувствовать немного тебя, твоих мыслей в нескольких словах телеграммы, я особенно еще жду с волнением, как ты решил с своим романом. Дай бог, чтоб тебе всё удалось и уладилось бы, как ты больше всего желаешь. Прощай, милый, душенька, ради бога приезжай скорее или выпиши меня к себе. Впрочем нет, ничего не надо, делай, как можно и как хочешь, меня не слушай. Цалую тебя, друг милый. Вероятно, это мое последнее письмо к тебе. Верно завтра в телеграмме назначишь мне день своего приезда.

Соня.

Предшествующее письмо от 18 июня не печатаем.

2223

№ 23

1867 г. ноября 6. Понедельник вечером. Я. П.

Получила я твое письмо174 Получила я твое письмо — из Тулы, откуда 6 ноября Толстой писал: «Железная дорога идет завтра утром в 6 часов, чему я очень рад. Посижу у Тани [Кузминской], напишу прошение и буду в Москве завтра в час[...]. Ехать в пролетке было скверно и холодно и я рад, что еду в Москву и покажусь Захарьину. У меня не заболела ни грудь, ни кашель, но не ловко в легких и надо показаться» (не напечатано).с лошадьми, милый Лёвочка, и самой очень захотелось написать тебе. Это письмо, верно, до тебя дойдет, а нет, так так и быть. Я ужасно была рада, что ты мне написал и, главное, что написал так. Какая же тень досады может у меня быть на тебя?175 Какая же тень досады может у меня быть на тебя? Толстой писал 6 ноября: «Мне немножко грустно, что перед отъездом у нас было[...], но кажется мы хорошо простились и я не увез ни малейшей тени досады, — надеюсь и ты».Я после всякого, даже маленького столкновенья только пугаюсь и чувствую себя кругом безвыходно виноватой, но только всегда потому очень жалкой. Нынче очень было грустно, что ты, как будто, с досады уехал, и я очень обрадовалась, что ты на меня не сердит. Как я жду решения Захарьина176 решения Захарьина. Захарьин Григорий Антонович (1829—1895) — популярный врач, профессор и директор терапевтической клиники Московского университета. С 1867 г. Толстой постоянно пользовался медицинскими советами Захарьина. о твоем здоровье и легких, которые меня ужасно мучают. Только об этом и думаю целый день.

Ханна завтра едет в Тулу, и мне это очень неприятно. Без тебя я так свято исполняю всякую твою волю, и нынче весь день лежала, и все обедали и чай вечерний пили вместе в гостиной за круглым столом, и я лежа. — Мне смешно, что я пишу тебе, а ты еще в Туле. Я больше для своего удовольствия пишу. Получу ли я от тебя с обер-кондуктором?177 Получу ли я от тебя с обер-кондуктором? Толстой писал 6 ноября: «В середу пошли на железную дорогу к обер-кондуктору спросить от меня письмо. Я напишу тебе». Не вышло бы какой путаницы. Ради бога, не студись. Я-то поправлюсь, чувствую себя очень хорошо, а ты-то какие мне о себе известия привезешь. Только для твоего здоровья я рада, что ты поехал. Больше не для чего не в состоянии я легко жертвовать такой пустотой, скукой, страхом и чувством одиночества, какое я испытываю с той самой минуты, когда ты отъезжаешь от дому, до той, когда я тебя опять увижу.

Сейчас Ханна меня прервала, показывая в мышеловке пойманную мышь, и вчера меня это радовало, а нынче сердит, что развлекло мысли о тебе, которые теперь только и приятны мне.

Знаешь, после всякой ссоры, когда я рассержу тебя, меня особенно удивит не то, что у меня характер дурной (я это знаю), но то, что как может мой дурной характер отозваться на тебе, которого рассердить, обидеть или огорчать я так чувствую себя неспособной, так этого никогда не желаю, и так всегда этого пугаюсь. Ты верно этой путаницы не поймешь, но мне очень ясно. Прощай, целую тебя. Не опаздывай на железную дорогу из Москвы, я так тебя буду ждать.

Датируется на основании письма Толстого, на которое отвечает Софья Андреевна и которое по содержанию относится к 1867 г., а также на основании пометы «6-го понедельник», — шестое число падало на понедельник в ноябре 1867 г. Предшествующее письмо, помеченное: «Пятница, 9 часов утра», относящееся к 29 сентября 1867 г. — опускаем.

2324

№ 24

1867 г. Ноября 8. Я. П.

Никогда, Лёвочка, не надо обещать того, что не чувствуешь себя в состоянии исполнить. Целый день вчера с волнением и радостью ждала обещанного письма с обер-кондуктором; и вместо того беспокойство, бессонная ночь, и всякие черные мысли, которых я так боюсь, и никакого письма. Если б не обещал письма — я была бы спокойна, и только бы терпеливо ждала тебя. Тебе это легко кажется, — ты на всё умеешь смотреть легко, но это потому, что я тебе и вполовину столько не интересна и не дорога, как ты мне. Это старая песнь, которую я терпеть не могу. — У нас все здоровы. Мне очень хочется упрекать тебя, но я удерживаюсь, потому что ты, может быть, не виноват, а виновато что-нибудь другое. Приезжай скорей, а то ничего о тебе не знать — очень грустно.

Датируется на основании связи с содержанием предшествующего письма, а также в виду слов встречного письма Толстого «в середу пошли на железную дорогу к обер-кондуктору», сопоставленных со словами настоящего письма «вчера [...] ждала обещанного письма с обер-кондуктором, и вместо того [...], бессонная ночь».

Толстой писал во встречном письме от 9 ноября: «Мне неловко, что я не написал тебе ни одного письма. Вот отчего. Во вторник я только что приехал к обеду и успел только сдать рукопись и корректуры. В середу пришли Рис, Бартенев и я написал тебе письмо и послал через Петю на железную дорогу, но опоздал. Нынче, в четверг, я только встал, пишу и посылаю это письмо на железную дорогу, где уже пересылка писем устроена. Главное, я боюсь, что ты будешь тревожиться, не имея от меня известий и сердиться, что я нынче не выезжаю» (неопубликовано).

2425

№ 25

1867 г. Декабря 3. Москва.

Сидела с мама́, всё переговорили; теперь уже два часа ночи, и я пишу тебе, милый Лёвочка, письмо, которое придет вместе со мной. Надо уже всё рассказать по порядку, а то собьешься в подробностях и разнообразии впечатлений.

В Туле застала Кузминских в суете и укладываньи. Таня и плакала и миндальничала, и всё было, как всегда. Приехали во-время; в воксале суета и народ, так всё мне непривычно. Ехали мы в первом классе с одним только старичком лет пятидесяти. Нам было очень хорошо и не холодно. В Серпухове ели бульон и рыбу; стояли только восемнадцать минут; я в ужас прихожу, как детей, просто невозможно, везть. Стоянки так малы, что поесть большому, не только ребенку — некогда. Дорогой всё мне представлялся вопрос: зачем я еду? Теперь уж он мне не представляется, так тут все рады мне. После Серпуховского обеда в вагоне учинился скандал. Дали билет первого класса лишний архимандриту, и он занял наши места с другим попом. Саша сказал178 Саша сказал. Саша — А. М. Кузминский. , что это наши места, начались разговоры, мы стоим; потом поп ушел, и архимандрит остался; весь вагон и дамы стали уступать архимандриту место и ухаживать за ним, и роптать на кондукторов, и немного и на нас.

Приехали в Кремль в половину одинадцатого; папа́ спал, Лиза ждала Кузминских, а мама́ с мальчиками была в театре, и с Толстыми179 была в театре с Толстыми — с семьей М. Н. Толстой., и с Дьяковыми, которые еще не знают, что мы приехали. Папа́ оделся и он болен, вышел к нам, ужасно обрадовался, долго, пока одевался, не верил, что я приехала. Скоро подъехала и мама́, и так и ахнула, увидав меня. Мы и теперь всё болтаем, а уже три часа ночи, и письмо мое непоследовательно, не могу писать и болтать. Мама́ третьего дня видела Серёжу у Машеньки180 видела Серёжу у Машеньки. С. Н. Толстой.
Следующее письмо от 25 февраля 1869 г. не печатаем. , и довольно холодно с ним немного поговорила. Захарьин сказал, что у Машеньки горловая болезнь, что она не хороша, вдыхает какие-то пары. Завтра расспрошу всё у Дьякова; покуда мне это сказала мама́, но всё неопределенно. Она выезжает, но всё хандрит. Не могу больше писать, некогда, да и мысль, что письмо придет после меня, руки отнимает писать.

Я о всех вас стараюсь не думать, страшно, и упрекаю себя. Больше никогда одна не поеду. Спаси вас бог, я не останавливаюсь на всех страшных мыслях, которые мне о вас приходят. Лёвочка, что твоя голова и здоровье.

Целую тебя и детей, и тётеньку.

Датируется на основании двух писем Толстого к Бартеневу: в первом (от 30 ноября) он пишет: «Жена моя едет на день в Москву», во втором (от 4 декабря 1867 г.): «Еще посылаю сверстанный листочек, привезенный женою». В промежуток между этими двумя числами С. А. Толстая ездила в Москву, откуда и прислала настоящее письмо.

2526

№ 26

1869 г. 4 сентября. Вечер. Я. П.

Находят уже на меня минуты, когда вовсе прихожу в отчаяние, что тебя нет, и что с тобой, милый Лёвочка, особенно, когда кончится день, и усталая остаешься вечером одна с своими черными мыслями, предположениями, страхом. Это такой труд жить на свете без тебя; всё не то, всё кажется не так и не стоит того. Я не хотела писать тебе ничего подобного, да так сорвалось. И так всё тесно, так мелочно, чего-то нужно лучшего, и это лучшее — это только ты, и вечно ты один.

Получила письмо к тебе от Alexandrine181 Получила письмо к тебе от Alexandrine. Alexandrine — гр. Александра Андреевна Толстая (1817—1904), дочь Андрея Андреевича Толстого, родного брата деда Льва Николаевича, гр. Ильи Андреевича Толстого, — двоюродная тетка Толстого. С 1891 г. — камер-фрейлина. Толстой познакомился с гр. А. А. Толстой у вдовы их родственника Ф. И. Толстого («американца»), ближе они сошлись в Петербурге зимой 1855—1856 гг. и в Швейцарии в 1857 г. В дружбе с гр. А. А. Толстой Лев Николаевич был до самой ее смерти, хотя с начала 1880-хгг. наметилось сильное расхождение между Толстым и Александрой Андреевной, поскольку она была ревностной православной церковницей и крайне отрицательно относилась к критике Толстого религиозных идей. Их переписка издана отдельной книгой «Толстовский музей, т. 1. «Переписка Л. Н. Толстого с гр. А. А. Толстой» Спб. 1911 (заключает 119 писем Толстого и 66 писем Толстой). О гр. А. А. Толстой см. в «Вестнике Европы» 1904 г. кн.6, и 1905 г. кн.4: Ив. Захарьин (Якунин) «Графиня Александра Андреевна Толстая. Личные впечатления и воспоминания». Гр. А. А. Толстая не чужда была литературе; см. в «Вестнике Европы» (1905 г. октябрь) её «Поля. Из воспоминаний орловского помещика Мих. Ив. Пущинского». На французском языке опубликовала две повести под псевдонимом: Une dame russe. «Un sacrifice méconnu. Etude de caractères». Lausanne H. Mignot, édit. Paris, 1897, III, стр.397 [Русская дама. «Непризнанная жертва. Очерк характеров»]; Une russe. «L’étoile de Noël». Génève. H. Robert. Librairie. Sine anno; стр.63. [Русская. «Рождественская звезда»]. Перевела с английского на французский «La vocation de Miss Toosney», St. -Péters. 1892. Сохранился также обширный дневник гр. А. А. Толстой на французском языке (не напечатан; подлинник в Центрархиве). Письмо Александры Андреевны Толстому 1869 г. не сохранилось.из Ливадии182 из Ливадии. Ливадия — царское имение близ г. Ялты. , писанное в день твоего рождения. Она тебе много нежностей пишет, и мне досадно. Поет на мотив твоего последнего к ней письма и твоего последнего настроения — приготовления к смерти, и я подумала, что может быть лучше бы было, если б ты на ней женился во время оно, вы бы лучше понимали друг друга, она же так красноречива особенно на французском языке. Одно, что она справедливо заметила, что она от своей несчастной любви пришла к тому, что смотрит на всё с точки зрения смерти, но пишет, что не понимает, каким путем дошел до этого ты, и кажется думает, что не тем же ли путем и ты к тому пришел, и я усумнилась с нею вместе, что не от несчастной любви, а от того, что тебе любовь слишком мало дала, ты дошел до этой успокоительной точки зрения на жизнь, людей и счастье. Я нынче как-то в себя ушла, и из себя высматриваю, где моя успокоительная дорожка, и захотелось мне выдти как-нибудь из моей житейской суеты, которая меня так всю поглотила, выдти на свет, заняться чем-нибудь, что бы меня больше удовлетворяло и радовало, а что это такое, я не знаю.

Как Таня маленькая о тебе много спрашивает и говорит при каждом удобном случае, это бы тебя радовало, если б ты слышал. Серёжа два раза спросил, а Илья не понимает совсем; ему, бедному, сейчас Серёжа нос до крови дверью расшиб, и он всё хрипит и чихает. Таня маленькая совсем здорова; мама́, тётенька, и все благополучны, а у меня очень горло болит и голос пропал. Нас всех как, было, Даша перепугала183 Даша перепугала. Даша — первая дочь Т. А. Кузминской (р. 13 мая 1868 г., ум. в мае 1873 г.). Она была при смерти больна целые сутки — третьего дня; за мама́ верхового прислали, у ней был жар и рвота страшная. Доктора призывали Кнерцера184 Кнерцер — Николай Андреевич Кнерцер, тульский врач, врачебный инспектор. ; теперь совсем лучше, жар маленький, и рвота прекратилась, сделался понос. Муж и жена опять очень дружны, мама̀ говорит, что он так с ней ласков, бережен, укладывает её; жаль, что он так переменчив.

А не хорошо тебе от меня уезжать, Лёвочка; остается во мне злое чувство за ту боль, которую мне причиняет твое отсутствие. Я не говорю, что оттого не надо тебе уезжать, но только, что это вредно; всё равно как не говорю, что не надо рожать, а только говорю, что это больно.

Живем мы очень мирно, никого у нас не было, — ночи я не сплю почти совсем, встаю в девять часов (часы теперь у нас по настоящему), чай все пьем вместе, всякий день читаю с Серёжей, и он пишет, шью, крою, бранюсь с Николаем185 бранюсь с Николаем. Николай Михайлович Румянцев, повар.иногда, читаю по вечерам роман Henry Wood186 роман Henry Wood. Генри Вуд (1820—1887), — английская писательница. С. А. Толстая, судя по составу яснополянской библиотеки, читала один из четырех романов: «East Lynne», 1861, «My Feathered Friends», 1860, «Oswald Gray», 1865, The Red Court Farm» 1868.; мне легко читаются её романы, понятнее других. Когда кормлю Лёвушку187 кормлю Лёвушку. Лев Львович Толстой (р. 20 мая 1869 г.), — третий сын Л. Н. и С. А. Толстых. Родился в Ясной Поляне. До двенадцати лет воспитывался дома. В 1881 г. поступил в классическую гимназию Поливанова в Москве, которую окончил в 1889 г. В том же году поступил на медицинский факультет, на котором пробыл год, и перешел затем на историко-филологический. На нем пробыл два года, но второй год почти всецело прожил в Самарской губернии на голоде, после чего тяжело болел неврастенией. Организовал вместе с товарищами около двухсот столовых, кормивших до 20.000 человек. До середины 1890-хгг. был приверженцем учения отца, позднее по взглядам стал в резко оппозиционное отношение к Льву Николаевичу. В 1896 г. повенчался в Стокгольме с дочерью
шведского врача Вестерлунда — Дорой Федоровной (1879—1933). В 1908—1909 гг. увлекался скульптурой и работал в Париже под руководством Родена, Верде и др. В настоящее время живет в Париже. На литературном поприще дебютировал, под псевдонимом «Львова», рассказом «Любовь», напечатанным в 1891 г. в журнале «Неделя». В дальнейшем автор ряда беллетристических и драматических произведений. Об отце Л. Л. Толстым написано следующее: «Отражение или совершенствование» («Голос Москвы» 1907, №17 от 16 января и №19 от 18 января); «Из детских воспоминаний» («Международный Толстовский альманах», составленный П. А. Сергеенко, М. 1909, стр.347—354); «Отрывок из моего дневника 1903 г.» (журнал «Столица и усадьба» 1904, №4 от 15 февраля); «Письмо в редакцию «Нового времени» (об уходе Толстого) — 31 октябра 1910 г. (в сборнике «Памяти Толстого» 1911), «В Ясной Поляне» под ред. Ляцкого, Прага 1923 г. В 1924 эта книга под заглавием «Правда о моем отце» вышла в Ленинграде в небрежном переводе с французского и в неполном виде., всегда философствую, мечтаю, думаю о тебе, и потому это мои любимые минуты. Да, смешно, что почта привезла мне вчера два письма — твое и Alexandrine188 два письма — твое и Alexandrine — письмо Толстого от 1 сентября из Москвы; в нем Лев Николаевич писал: «Я всегда с тобой, и в особенности при расставании, бываю в размягченном и кротком настроении» (ПЖ, стр.74)., и в обоих четырехстишие Вяземского189 четырехстишие Вяземского. Толстой писал: «Вяземский сочинил шутливые стихи на придворных, и между прочим:
„Над Трубецким трунит Толстая,
Толстых я вижу в ней закал,
Войны и мира часть седьмая,
Благодарю, не ожидал“.
Петр Андреевич Вяземский (1792—1878), поэт, друг Пушкина, участник войны 1812 г. В 1856 г., будучи товарищем министра народного просвещения и ведая делами цензуры, запретил часть главы «Юности» Толстого. По поводу романа «Война и мир» кн. Вяземский написал: «Воспоминания о 1812 годе» («Русский архив» 1869, №1).
Письма от 6 и 8 сентября 1869 г. не печатаем. , которое очень польстило Alexandrine, и мне было смешно.

Это почти невероятно, что ты приедешь только двенадцатого. Невозможно вообразить себе, что я в состоянии буду спокойно выждать еще восемь дней, когда эти пять мне показались веком. А ты теперь едва ли еще до места доехал. Не посылаю тебе никаких комиссий в Москве. Из Москвы уж спеши скорее домой; что за глупости, что на несколько копеек в Туле дороже провизия, а я лишусь тебя для этого на несколько часов.

Мама̀ что-то не весела вчера и нынче, и вообще дух её переменился с тех пор, как она побывала у К[узминских] и видела их несогласный ménage.* семейный обиход. Мне тебе что-то много надо написать, всё думаю в продолжение дня, вот это Лёвочке напишу, а теперь перезабыла много и письмо то вышло такое бестолковое; я тебе говорила, что я писать письма разучилась; поскорей всё хочется сказать, а всё вместе нельзя. Вот письмо-то по неволе читаешь, мою болтовню, а дома бы сказал: ты бы лучше с самоваром говорила. Теперь я это вспомнила и обиделась, потому, прощай, хотя мне на тебя досадно, что я так без тебя мучаюсь, всё-таки целую тебя крепко; мне тоже хочется, как тётенькам, сказать тебе: что да сохранит тебя бог. Долго, долго еще не увидимся.

В подлиннике имеется позднейшая неверная помета С. А. Толстой «1870», — на самом деле 1869 г. Письмо писалось С. А. Толстой из Ясной Поляны Льву Николаевичу, предпринявшему поездку в Пензенскую губернию с целью покупки имения. Поездка описана С. П. Арбузовым («Граф Л. Н. Толстой», 1904) с рядом неточностей.

2627

№ 27

Четверг вечер, 10 июня 1871 г. Я. П.

Посылаю тебе, милый Лёвочка, опомнившегося Стёпу190 опомнившеюся Стёпу. Степан Андреевич Берс (1855—1910), брат С. А. Толстой. Правовед выпуска 1878 г. Служил судебным следователем. Сопровождал Толстого в некоторых поездках. Автор «Воспоминаний о гр. Л. Н. Толстом», Смоленск 1894. С. А. Толстая пишет под 1871 г. в своей автобиографии: «я написала брату Стёпе, учившемуся в Правоведении, не согласится ли он ехать с Львом Николаевичем в Самарскую губернию на кумыс. Лев Николаевич любил веселого малого Стёпу, а Стёпа прямо боготворил Льва Николаевича и немедленно согласился ехать с ним на кумыс [...]. Но как-то раз на прогулке Стёпа за что-то рассердился или обиделся и не поехал с Львом Николаевичем. Потом пока Лев Николаевич был в Москве, Стёпа опомнился и поехал догонять Льва Николаевича».и образок191 Образок. «Образок этот божьей матери по картине Рафаэля Madonna della Sedia, маленький, в серебряной ризе, благословение тётеньки Татьяны Александровны Ергольской на войну. Она и просила меня, чтоб этот образ был всегда при Льве Николаевиче. Теперь он у меня у изголовья» (прим. С. А.). , который всегда, везде был с тобой, и потому и теперь пускай будет. Ты хоть и удивишься, что я тебе его посылаю, но мне будет приятно, если ты его возьмешь и сбережешь.

Мы нынче вечером играли все в бары, и Таня с Серёжей играли с большим увлечением. У Тани так глазки и блестели, и они оба скоро поняли игру. Начали мы игру без них, а потом играли вместе, и все были очень веселы.

Пока ты в Москве, я еще чувствую твою близость, как будто вот-вот вернешься, а когда уедешь далеко, тогда что буду чувствовать, — не знаю. Если бы ты вдруг очень соскучился и если будешь чувствовать, что тоскливое состояние вредно тебе, тогда или нас вызови или приезжай. Но я надеюсь, что ты выдержишь легко разлуку, — ты так способен сам в себе находить утешение; обо мне не тревожься, я думаю, что я тверда буду и благоразумна во всем и с собой и с детьми.

Прошение твое192 прошение твое — по поводу невозможности быть присяжным заседателем (по Крапивенскому уезду) вследствие болезни.завтра отвезет в Сергиевское193 Сергиевское — большое село и почтовая станция в 40 верстах южнее Ясной Поляны. Там находился ряд уездных учреждений Крапивенского уезда. В настоящее время село переименовано в город Плавск.Леонид194 Леонид — кн. Леонид Дмитриевич Оболенский (1844—1888), с 1871 г. муж Елизаветы Валерьяновны Толстой. В 1883 г. вместе с П. А. Берсом издал сборник «Рассказы для детей И. С. Тургенева и Л. Н. Толстого» с рисунками Васнецова, Репина, Маковского и Сурикова. , ему надо туда на завод. Мама́ я решила положить в своей комнате со мной, т. е. я на железной кровати; никому делать неприятностей не буду, довольно своего горя.

Думай больше о себе, о своем здоровье и спокойствии, меньше о нас. Прощай, милый, целую тебя крепко. Я чувствую, что у меня утешение — дети, а у тебя твоя внутренняя, духовная жизнь. Ради бога не допускай себя до страха, до тоски, до беспокойства195 не допускай себя до страха, до тоски, до беспокойства. 4 сентября 1869 г. Толстой писал из Саранска: «Я второй день мучаюсь беспокойством. Третьего дня в ночь я ночевал в Арзамасе, и со мной было что-то необыкновенное. Было 2 часа ночи, я устал страшно, хотелось спать и ничего не болело. Но вдруг на меня нашла тоска, страх, ужас такие, каких я никогда не испытывал. Подробности этого чувства я тебе расскажу впоследствии; но подобного мучительного чувства я никогда не испытывал, и никому не дай бог испытать. Я вскочил, велел закладывать» (ПЖ, стр.76). — Эти переживания ужаса изображены Толстым в рассказе «Записки сумасшедшего». . Всё, что ты будешь делать для своето спокойствия и развлечения — всё я буду находить хорошим. День за днем будет проходить; ничего — вынесем, бог даст. Прощай, пиши чаще и всю правду о здоровье и душе своей.

Твоя Соня.

О цикле писем 1871 года С. А. Толстая пометила так: «Письма из Ясной Поляны в Башкирскую деревню при Каралыке, Самарской губернии, куда Лев Николаевич ездил пить кумыс с моим братом Стёпой

и слугой Иваном Суворовым. Я оставалась с семьей и тяжело поправлялась от родильной горячки, после рождения дочери Маши».

2728

№ 28

13 июня, 1871 г. Воскресенье. Я. П.

Сегодня так ждала от тебя письма, милый Лёвочка, и ничего не получила. Со среды, с того дня, как ты уехал, прошло уже столько времени, отчего ты не написал мне поскорей из Москвы? Только и возможно переносить разлуку, если получать письма почаще. Теперь пишу тебе в надежде завтра получить от тебя в Туле письмо, а то я адреса твоего не знаю. Столько надо рассказать и сообщить тебе, что не знаю, как бы потолковее всё написать, и не знаю, что тебе всего интереснее. Главное, мы все, без исключения, здоровы и благополучны. Вчера мы ездили встречать мама́. Я, Варя196 Варя — В. В. Толстая., Лиза197 Лиза — Е. В. Оболенская., Всеволод198 Всеволод — Всеволод Вячеславович Шидловский (ум. 1912 г.), сын Вячеслава Ивановича и Веры Александровны Шидловских, Двоюродный брат С. А. Толстой.и Надя199 Надя — вероятно, Надежда Вячеславовна Шидловская, сестра В. В. Шидловского. Была замужем за Николаем Михайловичем Литвиновым. , которые уехали по тому же поезду, по которому приехала мама́. Ездили мы на четверне; молодежь вся дорогой ужасно шумела и смеялась. Всеволод тут их всех прельстил; но зато без тебя так развернулся и гримасничал, что я рада была его отправить. Мама́ мы встретили в Туле, она нас не ожидала видеть, взяла даже билет до Ясенков, и очень нам обрадовалась. Она не так плоха, как я это думала; говорит, что ей воды очень помогли и будет их тут продолжать. Она поместилась со мной, и ей, и мне далеко не удобно, но делать нечего, а тётенька Полина за то, что нас стеснила, поразительно холодна и с мама́ и со мной. Но я без тебя ни с кем не ссорюсь.

В Туле же на дебаркадере встретили мы Леонида. Он возил твое прошение в Сергиевское; его не приняли и тебя оштрафовали. Надо медицинское свидетельство. Леонид хлопотал его достать, но Кнерцера не было, Виганд не дал, и завтра я с Оболенским и Лизой еду в Тулу хлопотать о свидетельстве и повидать Кнерцера для себя. Также завтра же я сниму свою карточку для тебя.

От Оффенберга получила глупейшее письмо200 От Оффенберга получила глупейшее письмо. Бар. Федор Иванович Оффенберг (1839—1872) владел имением «Алябьево» в 4 верстах от Никольского-Вяземского.
Покупка Толстым «Алябьева» не состоялась, вместо этого он приобрел имение Тучкова в Самарской губернии. полное ошибок, Он пишет, что именье в сущности не мое, а брата, имейте дело с ним; а я, хотя и нахожу, что менее 90.000 р. невыгодно продать Алябьево, но если брат согласен, то я никаких препятствий делать не буду, если брат согласится продать и за 80.000 р.

Если ты хочешь отнестись к брату201 Хочешь отнестись к брату — т. е. снестись с братом. , так как этот очевидно ничего не значит, то вот его адрес до 15 июля: в Варшаву, в расположение пятого гусарского Александрийского полка, полковому командиру барону Петру Ивановичу Оффенберг. Если ты ему будешь писать, то напиши, что брат его тебе писал, чтоб ты к нему отнесся.

Сегодня к Тане приезжали Быковы202 Быковы — три дочери Александра Михайловича и Надежды Александровны Быковых; их отец был вице-губернатором в Туле в 1866—1870 гг., и дети очень просили играть опять в бары. Мы все играли: и Кузминские, и Леонид, и Быковы, и Лиза с Варей, и я, и Ханна, и Славочка203 Славочка — Вячеслав Андреевич Берс (1861—1907), младший брат С. А. Толстой. Впоследствии инженер путей сообщения; один из строителей Сибирской магистрали и Троицкого моста в Петербурге. Случайно убит. Был женат на Александре Александровне Крамер. В детстве его звали уменьшительными именами «Славочка» и «Лапа». С. А. Толстая писала о нем: «Славочка — игрушечка всего дома» (письмо Т. А. Берс от 28 февраля 1865 г.). , и Серёжа с Таней. Было очень оживленно. Вечер был чудесный, и мы потом провожали Быковых в катках на лошадях Леонида, а Таня с Кузминским верхом. Когда мы ехали домой, это было лучшее время с тех пор, как ты уехал. Так было тихо, и такая чудесная луна отражалась в парах, которые поднимались, и не было, главное, этого одуряющего шума и суеты, которые меня так оглушали эти дни. Мы все ехали молча, и я думала всё о тебе, воображая, что ты на Волге и тоже верно любуешься чудным вечером. Без тебя у нас ужасное движение: то купаются, то катаются, то игры, то пенье, гулянье; но во всём этом шуме без тебя всё равно, как без души. Ты один умеешь на всё и во всё вложить поэзию, прелесть и возвести на какую-то высоту. Это, впрочем, я так чувствую; для меня всё мертво без тебя. Я только без тебя то люблю, что ты любишь; я часто сбиваюсь, сама ли я что люблю, или только оттого мне нравится что-нибудь, оттого, что ты это любишь. Не надоедает ли и развлекает ли тебя Стёпа? Что твое здоровье, что твое расположение духа?204 Что твое здоровье, что твое расположение духа? Толстой отвечал 27 июня: «Здоровье мое недурно, но не могу сказать, что хорошо — ломается. На днях напал кашель, и бок заболел, теперь само совершенно прошло[...]. Изредка бывает и лихорадочное состояние, но меньше и реже, и сил больше, и духом бодрее гораздо» (ПЖ, стр.88).

Дети понемногу учатся, купаются, и что-то нежны очень ко мне. Чувствуют ли это они, что тебя нет, или так пришлось, я не знаю. Оболенский ужасно старается во всём помогать и услужить; а Варю и Лизу мне так приятно иметь здесь, что лучше утешенья, как теперешнее мое общество, — я и не желаю. Особенно мне милы они, потому что они твои, от них твоим духом пахнет.

Мама́ говорила, что твое письмо ужасно подействовало на Николиньку205 Николинька — Николай Валерьянович Толстой (1850—1879), сын М. Н. и В. П. Толстых, племянник Льва Николаевича. По воспоминанию сестры, Е. В. Оболенской, в своем письме Толстой рекомендовал Николаю Валерьяновичу поступить на военную службу.
Толстой писал о получении настоящего письма: «Нынче утром, 27-го числа, получил первое твое письмо от 13-го. Вероятно, послано оно 14-го из Тулы, и ты получила мое первое. Получение письма от тебя — это маленькое свидание: то же чувство нетерпения, радости и страха, когда берешь его в руки, как когда подъезжаешь к дому». (ПЖ, стр.87—88). , и он, кажется, решился поступить.

Будь, пожалуйста, тверд, живи на кумысе подольше и, главное, не напускай на себя страха и тоски, а то это помешает твоему выздоровлению. Пиши мне, ради бога, почаще. Я бы и рада тебе писать, да куда? Это письмо беру с собой; в Туле, получив твое письмо, напишу там адрес и пошлю это письмо. Сохрани бог, если опять не будет от тебя известий. Я всё вспоминаю, что ты говорил: «пиши, что у вас случится». А у нас ничего не случилось и не случится, а письмо всё полно. И так и будет идти день за день, и опять странно, что ничего не выстрелило, когда ты уехал; точно ничего не случилось, а случилось то, что вся моя жизнь оторвалась точно от меня, когда ты уехал. Чем будет тише без тебя, тем лучше. Я теперь как-то остановилась на напряженном чувстве терпенья, и его надолго во мне хватит. Дай бог, чтоб и в тебе было то же, хотя, конечно, у меня дети, а у тебя никого нет.

Прощай, милый друг, я тебя здесь, везде, постоянно около себя чувствую хотя всеми силами стараюсь поменьше беспокоиться о тебе и думать. Мы всё собираемся гулять на ту дорожку в Засеке, где ты был поэтично, хорошо расположен и где был разрыв с Стёпой. Прощай, еще раз, целую тебя в макушку, губы, шею и руки, как люблю целовать, когда ты тут. Бог с тобой, береги себя сколько возможно.

Твоя Соня.

2829

№ 29

1871 г. Июня 17—18. Я. П.

Не с веселым духом пишу тебе, милый друг Лёвочка. У меня больна няня206 няня — Марья Афанасьевна Арбузова. О ней см. Илья Толстой «Мои воспоминания», 1914, стр.24.и у Лёвушки тоже жар и была рвота. Мне от всего этого хлопот много, но я не унываю, мне все отлично помогают — и мама́, и Ханна, и Лиза с Варей. Без тебя я очень себя берегу, сплю днем, хожу прогуливаться и т. д. Остальные дети и вообще все мы здоровы. Дети с восторгом рвут землянику, веселы, и гуляют теперь с бабушкой, так как Ханна помогает мне. Лёвушке теперь уж получше, няне тоже. Верно, когда ты получишь это письмо, уж опять у нас всё будет благополучно. Я сейчас получила твое письмо с парохода207 Я сейчас получила твое письмо с парохода. В письме с Волги (от 11 или 12 июня) Толстой писал: «Здоровье мое не только ничего, но, кажется мне, даже совершенно хорошо. Поцелуй детей, себя и всех наших. Пиши, пожалуйста, поподробнее. Стёпе я очень рад. Он очень кроток и мил. Любовь Александровна, верно, у нас; поцелуй ее и Славочку. Мне ужасно приятно, что она с тобой» (ПЖ, стр.81).и очень порадовалась, что ты себя чувствуешь хорошо. Вместе с твоим письмом получила еще письмо от Фета208 письмо от Фета — от 15 июня, см. ниже.и от Урусова209 от Урусова. Кн. Сергей Семенович Урусов (1827—1897), сын сенатора Семена Никитича Урусова и фон Маркшиц. «Севастопольский друг» Толстого. Служил в конной гвардии. Во время Крымской кампании командовал полтавским пехотным полком. По словам Бартенева «оказал чудеса храбрости под Севастополем». Познакомившись с Урусовым в 1868 г., С. А. Толстая так описала его в письме к Кузминской: «Сам князь почти наружностью портрет Николая Сергеевича (Волконского). И смех такой же, но Урусову лет за сорок; Лёвочке он ужасно нравится. И действительно умен, очень образован, очень при этом наивен и добродушен» (письмо от 7 марта 1868 г., хранится в АК; не опубликовано). Кн. Урусов был в деятельной переписке с Толстым, сам Толстой писал: «У меня было два (кроме А. А. Толстой это третье) лица, к которым я много написал писем, и, сколько я вспоминаю, интересных для тех, кому может быть интересна моя личность. Это Страхов и кн. Сергей Семенович Урусов» (письмо к Сергеенко от 6 февраля 1906 г.). Большинство писем Толстого к кн. Урусову не сохранилось; их кн. Урусов сжег, рассердившись на отказ Толстого от церкви. 15 писем Толстого к князю Урусову опубликованы в «Вестнике Европы» за 1915 г., №1. Урусов крестил трех детей Толстого — Льва, Марью и Петра. По поводу смерти Урусова С. А. Толстая так отозвалась в письме к сестре от 21 ноября 1897 г.: «Еще одним добрым, участливым другом меньше на свете. Очень мне его жаль. Все меньше и меньше друзей на свете» (не напечатано). Кн. С. С. Урусову принадлежат: «Диференциальные и разностные уравнения» 1863 г., «Об интегральном множителе разностных и диференциальных уравнений» 1865 г., «О решении проблемы коня» 1867 г., «Очерки восточной войны» 1866 г. и «Обзор кампании 1812 и 1813 гг.» М. 1868. Последняя книга открывается ссылкой на «Войну и мир» Толстого: «Суждение автора о причинах войны 1812 г. и взгляд его на военные события внушили мне мысль искать исторические законы войн помощью математического анализа». Новейший исследователь Толстого Б. Эйхенбаум считает, что Урусов «не просто единомышленник и друг, а руководитель и советчик» Толстого при писании им военно-исторической части «Войны и мира». См. Б. Эйхенбаум «Лев Толстой», книга вторая, 60-е годы. 1931, стр.341—385. — Письмо Урусова к Толстой см. ниже. . Последний написал мне такое милое, умное письмо, что я его еще больше полюбила. А Фет, как всегда, так напыщенно и говорит, и пишет.

Ты велишь писать подробнее, а мне так сегодня некогда к несчастию. Писать к тебе я очень люблю, это мое утешение получать и посылать письма. Посылаю тебе свою карточку210 Посылаю тебе свою карточку. Толстой писал в ответ 8—9 июля: «Твоя карточка тут же. Мне очень была и есть (потому что часто смотрю) приятна. Хотя первое впечатление было неприятное. Ты показалась мне и стара, и худа, и жалка. Впрочем, после разлуки всегда и портрет, и лицо само человека, которого не любишь, а больше что-то (как я тебя), производит впечатление разочарования. В воображении своем вижу я тебя всегда точно такою, какая ты есть, но совершенною. А действительность не совершенна. Теперь я помирился с портретом; и он мне приятен и очень» (ПЖ, стр.92). О своей карточке С. А. Толстая приписала: «С бритой головой, в чепце, после родильной горячки при рождении дочери Маши». Эта фотография воспроизведена в настоящем издании. . Делала я её в Туле во вторник, третьего дня, куда мы ездили с Лизой и с Леонидом.

Твоя присяжная служба наделала нам пропасть хлопот. Мы брали у Кнерцера свидетельство, посылали его с Иваном Кузмичем в Сергиевское, и теперь штраф снят и свидетельство принято. Также хлопотали очень о деньгах, 1000 р. с., которые присланы на имя твое Кузминскому. Тут пригодилась бланка, которую ты мне когда-то оставил и в которой подпись засвидетельствовали в полиции с большими затруднениями.

Таня очень благодарит за няньку211 Таня очень благодарит за няньку. Проездом в Москве Толстой разыскивал няню для Т. А. Кузминской и нашел бонну-немку Линдгольм, о которой писал дважды: 10 июня из Москвы и подробно с парохода на Волге (ПЖ, стр.78, 80—81). . Деньги ей Кузминский сам пошлет; он сегодня уехал в Москву. Таня ни минуты не колебалась, а очень обрадовалась и сейчас же решила её взять. У Тани, у бедной, очень зубы болят, а мама́ стала себя чувствовать здесь лучше. У нас жарко, знойно и ветрено. Дети всё продолжают купаться, а мне Кнерцер велел брать ежедневно ванны с отрубями и говорит, что сыпь моя — следствие лихорадки и должна была быть рано или поздно. Он свидетельство дал очень охотно, говоря, что ты отлично сделал, что поехал на кумыс, и несколько раз повторил, как это тебе будет полезно, потому что ты, будто, очень ослабел и физически, и нравственно.

А друзья твои, — Фет и Урусов — оба уверены, что ты болен от греков 212 Ты болен от греков. С конца 1870 г. Толстой стал усиленно заниматься изучением греческого языка и быстро научился чтению классиков à livre ouvert. В январе 1871 г. он писал Фету: «Живу весь в Афинах. По ночам во сне говорю — по-гречески». В АТ хранится письмо Фета от 15 июня 1871 г.; в части письма, обращенной к С. А. Толстой, Фет писал: «Надо бы употребить всю вашу власть, чтобы не давать ему, Льву Николаевичу, так усиленно работать, как он это делает. Пусть отдыхает. Если его нет с вами, оторвите и перешлите ему второй полулист» (не напечатано)., и я с ними согласна, — это одна из главных причин. В другом конверте пошлю их два письма213 В другом конверте пошлю их два письма. В АТ сохранилось письмо кн. С. С. Урусова (с припиской С. А. Толстой), в котором он ей писал: «И что за странная болезнь у человека, имеющего избыток здоровья? Тютчева успокаивает меня тем, что все мущины страдают мнительностью, а её отец (Ф. И. Тютчев) сказал мне, что вернейшее средство начать хандрить и заболеть состоит в чтении древних авторов, в особенности греческих. Действительно, графу верно неизвестно, что звериное число 666, о котором говорится в Апокалипсисе, принадлежит Риму и Греции; то есть зверем называет апостол языческий мир образованных римлян и греков. Как угодно, а я ужасно страдаю и боюсь за Льва Николаевича. И что за охота предаваться чтениям противных авторов! Вообразите, что во всей Москве только и разговоров о том, как граф выучился по-гречески в три месяца. А мне было бы еще приятнее, кабы он писал и освящал своим гением наше общество. Подумайте, как оно нуждается в этом; где ни пройдешь — везде заблудшие овцы, не имеющие пастыря» (не опубликовано). ко мне; прочти их и напиши им из кибиток. Я им отвечу кратко, так как мне очень мало времени.

Теперь у нас прекратились и прогулки, и катанья, и игры. Все силы, умы и сердца направлены на то, чтоб помогать мне в детской без няни. С такими милыми помощниками всё легко перенесть. У няни тоже жар и рвота, её очень перевернуло и, верно, она не поправится раньше недели.

Очень благодарю за судно и за pas-de-géant214 Благодарю за [...] pas-de-géant. Проездом через Москву Толстой купил гигантские шаги, описание установки которых он сообщил в письме с Волги (от 11 или 12 июня)..* гигантские шаги.Когда у меня все поправятся, я займусь с князем его поставить. Он говорит, что надо нанять из лагеря солдат его ставить. Для постройки купили лесу215 Для постройки купили лесу. В 1871 г. была сделана пристройка к яснополянскому дому — пристроена та часть дома, в которой находится кабинет Льва Николаевича и двухсветная зала. на 450 р. с. и загромоздили толстейшими бревнами и досками всё место около дома. Верно скоро начнут строить. Мама́ я перевела в кабинет; тут ей дети не давали спать. Мне поскорей всё хочется тебе написать, оттого так бестолково пишу.

Прощай, милый друг, целую тебя крепко, скоро еще напишу, а теперь решительно больше некогда. Живи дольше, поправляйся, пиши чаще и будь о нас покоен.

Соня.

17 июня.

Приписываю на другое утро. Няня совсем встала, только слаба, и Лёвушке гораздо лучше.

2930

№ 30

1871 г. июня 21. Я. П.

Мне кажется, я редко пишу тебе, милый Лёвочка, а отчего, сама не знаю. Оттого, что некогда; но мне всегда некогда, я всё в суете, суета — моя сфера, а, главное, мне всё кажется, что ты не получишь моих писем.

С тех пор, как ты уехал, у нас постоянная суета, опомниться нельзя. Теперь, слава богу, няня выздоровела; опять ходит за детьми и спит с ними, но Лёвушка и Маша немножко разладились216 Маша немножко разладилась. Марья Львовна Толстая (р. 12 февраля 1871 г., ум. 23 ноября 1906 г.), вторая дочь Л. Н. и С. А. Толстых. Из всех детей была наиболее близка Толстому в период его нового учения. В 1897 г. вышла замуж за кн. Николая Леонидовича Оболенского (1872—1934), сына Елизаветы Валерьяновны, рожд. Толстой. А. Л. Толстая пишет о ней в своих воспоминаниях: «Когда я вспоминаю Машу, на душе делается радостно и светло. Всем своим обликом она была похожа на отца, хотя если разбирать отдельно части ее лица, только серые внимательные и глубокие глаза, да высокий лоб были отцовские [...]. Все любили ее, она была приветлива и чутка: кого ни встретит, для всех находилось ласковое слово, и выходило это у нее не деланно, а естественно, как будто она чувствовала, какую струну нажать, чтобы зазвучала обратная» («Современные записки», Париж, XLV, 1931, стр.15). Толстой писал гр. А. А. Толстой о Марье Львовне, когда ей было два года: «Очень умна и некрасива. Это — будет одна из загадок. Будет страдать, будет искать, ничего не найдет; но будет вечно искать самое недоступное» (ПТ, стр.423). С. А. Толстая по-своему любила Марью Львовну, но относилась к ней жестко, часто ее осуждала, так как не сочувствовала ее взглядам на жизнь и в ее поступках усматривала постоянные ошибки, не разделяя ее увлечения новым учением Льва Николаевича; даже добрые намерения Марьи Львовны вызывали в матери осуждение и неприязнь, Марья Львовна тяжело переживала это отношение матери и высказалась так в письме отцу от февраля 1897 г.: «Мои отношения с мама́ всегда были для меня с самого детства, с тех пор как помню, большим горем[...]. Мама́ до такой степени привыкла не любить меня, что обижая и делая мне больно, она не замечает этого, и то, что мне обидно, ей кажется совсем не обидным и потому часто бывает, что она, наговоривши мне много таких вещей и не заметивши их, вдруг отнесется ко мне с чем-нибудь таким по ее понятию добрым (предложит мне платье), и я уже не могу не только не принять это проявление доброты, но не могу не возмутиться им после всего того горького, больного чувства, которое она возбудила тем, чего она не заметила. Вероятно и в этом я виновата» (хранится в АТ; не опубликовано). М. Л. Толстая перевела дневник Амиэля, напечатанный с предисловием Толстого. Много помогала ему, переписывая его сочинения. Письма к ней Толстого опубликованы в «Современных записках», Париж 1926, XXVI.: Маша покашливает, а Лёвушка так что-то ноет. Серёжа всё с Славочкой; сегодня залезли на лестницу, которую плотники принесли, и Серёжа свалился и нос расшиб; хотел плакать, но Славочка его пристыдил, и он стал улыбаться. Ездили все купаться, только я оставалась дома; потом с Лёвушкой и Парашей217 Параша — шестнадцатилетняя дочь повара Николая Михайловича, Румянцева, позднее вышла замуж за служившего у Толстых буфетчика Михаила Фомича Крюкова.прошли к купальне пешком, а потом приехала со всеми. Танина немка218 Танина немка — Линдгольм.приехала вчера вечером, а нынче уже отнекивается ехать на Кавказ219 ехать на Кавказ. Кузминские переезжали в Кутаис, куда получил назначение А. М. Кузминский в качестве прокурора окружного суда. . Завтра ей будут делать строгий допрос: говори сейчас — да или нет; а если нет, то мы её завтра же отправим обратно в Москву. А так она нам всем нравится, добродушная и охотно всё делает, хотя видно, что за маленькими детьми никогда не ходила и не умеет ничего делать.

Таня очень мучилась зубами, плакала. Мы послали за доктором, теперь она сидит у нас, очень волнуется об няньке и шлепает губами, и всё уверяет, что каждому ребенку нужно по няньке. Саша уехал в пятницу, т. е. 18-го в Кутаис; когда он прощался со мной и детьми моими, у него были слёзы на глазах и он говорить не мог, но когда стал прощаться с своими, то до того рыдал, что стоял у окна и долго не мог остановиться. Оболенский поехал его провожать220 Оболенский поехал его провожать — кн. Л. Д. Оболенский. , и дорогой их застала страшная гроза и дождь, такая, какой еще и не было. Саше пришлось переодеваться в дамской комнате, и он прислал все свои промокшие вещи домой. Таня о нем не очень скучает, ее слишком поглотила немка; так жаль, если эта Линдгольм не останется.

В пятницу, т. е. 25-го, мы ждем Дьяковых; они сказали Саше в Москве, куда он ездил на два дня, что собираются к нам. Оболенские сегодня уехали на пять дней к себе в Крапивну кончать дела какие-то, получать жалованье, мыть белье и проч.

Вот будет суета-то, когда еще Дьяковы приедут; только бы дети были все здоровы, тогда, может быть, и весело будет, насколько возможно без тебя. Тётенька Полина сама предложила на эти дни ехать в Тулу. Ей, кажется, не хочется видеть Дьяковых, не знаю, отчего. Мы вчера очень с Таней смеялись и Лизой тому, что тётенька Полина сначала приезда мама̀ на всех нас выпустила когти и готова была вцепиться при первой неловкости с нашей стороны. Но так как мы все были с ней очень учтивы и хороши, и она стала мила, вдруг растаяла, стала целоваться со всеми и сама предложила уехать, когда будут Дьяковы. Варинька ездила нынче верхом провожать в Крапивну сестру; кучер ей сопутствовал. Леонид ездил с Серёжей раз и нынче с Славочкой раз верхом. Нынче получили письмо от Серёжи221 получили письмо от Серёжи. Письмо это не сохранилось.; у него родилась дочь Варинька222 дочь Варинька — Варвара Сергеевна Толстая. Жила при отце. Была в связи с пироговским поваренком Владимиром Васильевым, от которого имела четырех детей, из них Анна и Татьяна Владимировны здравствуют поныне. В. С. Толстая умерла в Ейске около 1921 г., окрестили без никого из наших, не знаю кто. Варя и Лиза обижены, что их не позвали. Нынче приезжал к нам Бибиков223 Бибиков — Александр Николаевич Бибиков (1822—1886), незаконный сын Крапивенского помещика. Владел 574 десятинами. Получил образование в Тульской землемерной школе. Был в связи с дальней родственницей Анной Степановной Пироговой (1837—1872); вследствие ревности она бросилась под поезд в январе 1872 г. Этот случай послужил Толстому фабулой для смерти Анны Карениной. Имение Бибикова Телятинки в трех верстах от Ясной Поляны. Толстой вспоминал о нем в 1908 г.: «Он был мало-образованный, но очень приятный, хороший человек» (Гольденвейзер, «Вблизи Толстого» М. 1922, стр.212).с Николинькой224 Николинька — сын А. Н. Бибикова.. Он в своей коляске катал Серёжу, Николиньку и Славочку. Мама́ сегодня стала пить воды; здоровье её лучше, но не совсем еще хорошо. Она бодра, помогает нам в доме и с детьми, читает очень много и гуляет с детьми. Я вчера вечером ей собирала старые книги Revue des deux Mondes225 Revue des deux Mondes — французский журнал, основан в 1829 г., — очень популярный за границей и в России., и она хочет читать теперь «Le roman d’une honnête femme»;226 Le roman d’une honnête femme — автор — Виктор Шербюлье (V. Cherbullier) (1829—1899), журналист-беллетрист, сотрудник Revue des deux mondes; «Le roman d’une honnête femme» вышел в 1866 г. если помнишь, нам очень нравилось — Cherbullier.

Ханна, бедная, всё еще прихварывает, так бы мне хотелось её починить. И самой ей, очевидно, и купаться, и резвиться хочется, да то ухо стрельнет, то зуб, то висок; и похудела она еще. О всех тебе надо говорить. Тётенька всё по прежнему сидит227 Тетенька все по прежнему сидит. Тетенька — Т. А. Ергольская. , перебирает старые вещи и денег просила у Оболенского.

Ты пишешь, что вещи вышлют из Москвы в среду, но нынче понедельник, а объявления никакого нет. А теперь посылаю тебе объявление, подпиши его и пришли скорей назад. Без твоей подписи не выдадут ничего, а это, верно, посылка Тани от Веры Александровны228 Посылка Тани от Веры Александровны. В. А. Шидловская (1825—1909), тетка С. А. Толстой, дочь А. М. Исленьева, по первому мужу Кузминская, по второму — Шидловская. .

Я часто думаю о том, где ты и как живешь; и не могу, не могу, никакими средствами ясно представить. Так мне вообще-то весь мир чужд, исключая Ясной Поляны. Страха о тебе большого тоже нет, потому что ты как-то слишком далек, и если допустить страх и беспокойство, то можно с ума сойти.

В июле мама́ поедет около десятого или немного попозднее на месяц, т. е. до шестого августа, к Лизе229 к Лизе. Сестра С. А. Толстой, Елизавета Андреевна, вышедшая замуж за Гаврилу Емельяновича Павленкова, жила в имении Павленковых «Ходынино» в 15 верстах от Рязани.
Толстой писал в ответ 8—9 июля: «Письма твои все перечел раза три. Пиши, пожалуйста, чаще и больше[...]. Жизнь наша все попрежнему. Стёпа ходит на охоту, убил утку и трухана, я несколько дней не совсем здоров; бок и желудок или печень, как всегда, и все это слабее при кумысе [...]. Стёпа скучает, хотя стыдно здесь скучать ему. Выдь с ружьем, в 2 часа 20 раз выстрелишь. А в озерах кумысники ловят на удочку, и не переставая клюет. Они в полчаса наловили 30 окуней. Я ни того, ни другого не делаю эти дни; гуляю и играю в шашки с башкиром» (ПЖ, стр.92—93). . Таня тоже хочет съездить туда. На это время у меня всё-таки останутся Оболенские, Варя, Пелагея Ильинична и, если хочу, Марья Герасимовна. Я заходила намедни в Туле к ней в келью. И она и Максимила спали. С просонок она, было, меня, не узнала, а потом очень обрадовалась и первые ее слова были: мы, Соничка, твои картошки до сих пор едим. Максимила, когда услыхала шум и разговор, стала из-за стены ворчать и Марья Герасимовна ей долго внушала: «матушка, су-пру-га Льва Нико-ла-евича, су-пру-га их». Та насилу поняла и расслышала ли, стала скорей требовать свой апостольник на голову. А когда обе старухи совсем проснулись и я их разговорила, то они до того оживились, что и с лестницы проводили и за мной еще по монастырскому двору долго шли и всё расспрашивали. Их поразило очень, что ты лечиться поехал; и они всё друг другу повторяли: «Слышь, лечиться поехал; молить за него надо». Я Герасимовне дала рубль, а посылать за ней только потому не буду, что решительно деть некуда.

Пьешь ли ты кумыс, толстеешь ли и бросил ли ненавистных греков? Еще писем от тебя нет с твоего настоящего места жительства. Стараюсь быть терпелива и утешаться, что как прошли уже почти две недели, так и два месяца пройдут, и авось всё будет хорошо и благополучно, когда мы опять свидимся. И ты будь терпелив, ни за что не спеши и не бросай начатого леченья. Оно даст тебе и спокойствие, и силу, и опять с жизнею примирит. Мне всё хочется наладить опять ту жизнь, которую ты, было, нам сначала устроил, а именно длинные прогулки пешком. Да теперь еще нельзя; маленькие дети и няня хворали, и Таня так сильно хворала зубами; за ней поочереди все ходили. Надеюсь, скоро все поправятся вполне и тогда я буду жить по-твоему. Мне особенно грустно, что всё это последнее время я совсем не бываю с большими детьми, а с ними было бы особенно приятно и утешительно.

Ну, прощай, милый друг, целую тебя крепко. Что, как Стёпа, не соскучился ли? Мама́ очень была рада, что он поехал, а я всякий день радуюсь этому. Все тебе и ему кланяются. Тебе все собираются писать. Будь здоров, доволен, думай обо мне побольше. Я, живя здесь, только и думаю: как бы мне только и делать, что ты любишь. Я ни с кем не бранюсь, не суетилась еще очень, стараюсь гулять, быть больше с детьми, убираю твои книги; велю проезжать лошадей и водить собак.

Целую твои глаза. Как ты спишь в самарском климате?

3031

№ 31

28 июня 1871 г., вечер Я. П.

И вчера, и сегодня получила я от тебя письма, милый Лёвочка, и на меня сделали они одно впечатление, очень грустное, — что тебе не хорошо230 получила от тебя письма, и на меня сделали они одно впечатление, очень грустное, — что тебе не хорошо. Толстой писал 18 июня: «Приятного ничего не могу написать тебе. Здоровье все нехорошо. С тех пор, как приехал сюда, каждый день в 6 часов вечера начинается тоска, как лихорадка, тоска физическая, ощущение которой я не могу лучше передать, как то, что душа с телом расстается. Душевной тоске по тебе я не позволяю подниматься... Больнее мне всего на себя то, что я от нездоровья своего чувствую себя 1 / ₁₀ того, что есть. Нет умственных и, главное, поэтических наслаждений. На всё смотрю, как мертвый, то самое, за что я не любил многих людей. А теперь сам только вижу, что есть. Понимаю, соображаю, но не вижу насквозь, с любовью, как прежде. Если и бывает поэтическое расположение, то самое кислое, плаксивое, — хочется плакать. Может быть переламывается болезнь» (ПЖ, стр.82—84).. Но даже в последнем письме ты был только три дня на месте, и всякое леченье действует первое время очень дурно, как и воды, и всё. Твое размягченное расположение духа и безучастность ко всему, тоже, я думаю, происходит от того, что кумыс сразу осадил твои нервы и слишком подействовал. Еслиб я не утешилась, что всё будет к лучшему, можно бы с ума сойти от тревоги по тебе. Но я рада и благодарна, что ты мне пишешь всё, и правду. Одно еще утешительно, что ты еще и от дороги не успел отдохнуть, когда писал мне письмо 18-го июня. Очень будет тебе дурно если ты вздумаешь вернуться, не выдержавши шестинедельного курса леченья. Ты только изломаешь себя, а пользы не сделаешь. Я нынче долго беседовала с Алексеем231 Беседовала с Алексеем. А. С. Орехов ездил с Толстым в Самарскую губернию на Каралык в 1862 г. , всё его расспрашивала про ваше житье у башкирцев, и он мне с большим восторгом рассказывал о всех подробностях кумысной жизни. Видно, это одно из его лучших воспоминаний. Боюсь ужасно, что Стёпа вдруг совсем падет духом и начнет уговаривать тебя приехать, а ты и сам, готовый на это в душе, скорее склонишься на отъезд, подстрекаемый Стёпой.

Иллюстрация:

С. А. Толстая
С фотографии 1871 г.
Музей-усадьба Ясная Поляна

Если ты всё сидишь над греками, — ты не вылечишься232 Если ты все сидишь над греками, — ты не вылечишься. Толстой писал в ответ 16—17 июля: «Письма твои мне вероятно вреднее всех греков тем волнением, которое они во мне делают. Тем более, что я их получаю вдруг. Я не мог их читать без слёз, и весь дрожу, и сердце бьется. И ты пишешь, что придет в голову, а мне каждое слово значительно, и все их перечитываю» (ПЖ, стр.96). . Они на тебя нагнали эту тоску и равнодушие к жизни настоящей. Не даром это мертвый язык, он наводит на человека и мертвое расположение духа. Ты не думай, что я не знаю, почему называются эти языки мертвыми, но я сама им придаю это другое значение.

Сегодня рождение Серёжи; я ему подарила шашки и белые кирпичики. Он очень был доволен и очень мил целый день. Вечером он меня стал целовать и за что-то благодарить, потому что верно был счастлив. Ему и все подарили: Таня — лото, тётенька Полина, которая опять приехала нынче утром — чудесную чернилицу; мама́ — зоологическое лото, потом часы, конфеты и проч. Мы, было, собирались после обеда ехать в Засеку чай пить и взять с собой всех детей и разные лакомства, но нагнало туч, была гроза, сильный дождь и мы остались. Серёжа очень пристрастился к игре в шашки, потом играли в лото, и дети были очень веселы. Ханна опять больна, у ней опять лихорадка и боль в лице и зубах. Нынче ей получше, но она всё еще сидела внизу. Вчера мы, было, поехали к обедне, но, когда приехали в церковь, обедня уж отошла. Отслужили в семь часов утра, потому что было молебствие. Жаль было, потому что я забрала всех пятерых детей и хотела их причащать. Теперь сырая погода, и не знаю, когда опять соберусь. По этому можешь судить, что дети все, слава богу, до сих пор здоровы и только еще поправляются. Я тоже, даже слишком, здорова. Только ты один мне всю душу вытянул своей неопределенной томящей болезнью. Я не могу себе представить, как ты живешь со всеми неудобствами233 Не могу себе представить, как ты живешь со всеми неудобствами. Толстой писал 18 июня: «Живем мы в кибитке, пьем кумыс (Стёпа тоже, все его угощают); неудобства жизни привели бы в ужас твое кремлевское сердце: ни кроватей, ни посуды, ни белого хлеба, ни ложек. Так что глядя на нас, ты бы легче переносила несчастия пережаренной индейки или недосоленого кулича. Но неудобства эти нисколько не неприятны, и было бы очень весело, если бы я был здоров» (ПЖ, стр.83). ; но мне вообще так больно всё, что тебе не хорошо и неудобно, что я стараюсь и не думать об этом. Когда я получаю твои письма, то меня вдруг всю охватит тобою, я тебя опять почувствую около себя, как будто ты тут и я говорю с тобой; но я тебя от себя скорей гоню, чтоб не думать и не приходить в отчаянье.

В пятницу к обеду приехал к нам Дьяков с Машей234 Дьяков с Машей. Марья Дмитриевна Дьякова (1850—1903), вышла в 1876 г. замуж за Николая Аполлоновича Колокольцова (1848—1920). Толстой
писал 16 июля: «Целуй всех, даже Дмитрия Алексеевича, если он у вас с своими, и не смотря на то, что он тебя и Таню дразнит. Таню успокой. Если муж хороший, а ее муж хороший, то от разлуки необходимой ничего не будет, кроме того, что больше оценит и сильнее полюбит, и найдет маленькая влюбленная грусть, которая жене должна быть приятна. От неверности же в разлуке дальше гораздо, чем когда вместе, потому что в разлуке есть в душе идеал своей, с которым ничто не может сравниться. Это всё и к тебе относится» (ПЖ, стр.96). . Он всё проповедывал о принципах супружества, и упрекал мне и Тане, что мы расстались с мужьями на два месяца. Меня он не смутил. Для меня это слишком серьёзный вопрос, и слишком больно мне было решиться на это, чтоб вопрос этот слегка обсуживать с Дьяковым. Если мы оба решились, то, стало быть, это так надо было. Но всё-таки Дьяков меня немного расстроил, и мне было неприятно.

Мама́ весела, и днями бывает ей гораздо лучше, а иногда делается одышка. Таня очень возится с детьми и иногда приходит в озлобленное волнение. Отказавшись от немки, она уже не считает себя в праве жаловаться, и сама возится с детьми больше, чем прежде. Вчера она от мужа получила письмо длинное из Одессы235 От мужа получила письмо длинное из Одессы — от 21 июня; А. М. Кузминский ехал в Кутаис морем — через Одессу на Поти.. Он очень восхищается морем, пишет длинный реэстр, что купил, но скучает без своих. Вчера же братья писали к мама́. Николинька236 Николинька — сын М. Н. Толстой.и Володя237 Володя — Владимир Андреевич Берс (1853—1874), брат Софьи Андреевны. Служил гусаром. , мрачные, сидят друг против друга и упорно молчат. Николинька, будто бы, на днях поступает в полк, но очень не охотно.

Дьяковы на другой же день уехали вечером и увезли Варю. Мы их провожали на Козловку и чуть не опоздали. Смотритель, спасибо, за три минуты дал билеты и свесил багаж. Только что двинулись вагоны, подходят вдруг Оболенские. Они только что приехали из Крапивны; и Лиза, узнавши, что мы поехали на Козловку, бросилась в отчаяньи на тех же усталых лошадях в погоню. Но она уже не застала Дьяковых, а видел князь в окно вагона голову Дмитрия Алексеевича, и только все ахнули. Лиза плакала, но когда мы приехали домой, она развеселилась. Раньше Леониду нельзя было приехать. Теперь они у нас, и я им всегда очень рада. Лиза так мила, такая помощница во всем и такой друг. У них план проситься жить к нам в том доме на зиму. Я конечно сказала, что мы будем очень рады, и это правда, но главное князь боится, что ему этого не дозволит начальство238 князь боится, что ему этого не дозволит начальство. Л. Д. Оболенский служил в то время по акцизу, ревизуя фабрики и заводы. .

Мама́ уедет от нас шестого июля239 Мама̀ уедет от нас шестого июля. Толстой писал в ответ 16—17 июля. «Два известия твои очень грустны: это то, что я не увижу мама́, если не поеду к Лизе и не увезу её опять к нам, что я намерен сделать, и главное, что милый друг Таня угрожает уехать до меня» (ПЖ, стр.96)., и Таня тоже едет с ней дня на три к Лизе. К тому времени вернется Варя, и Дмитрий Алексеевич обещал и Машу с Софеш240 Софеш — Софья Робертовна рожд. Войткевич (1844—1880), вторая жена Д. А. Дьякова; перед этим служила гувернанткой в его доме. Софья Андреевна писала так Дьяковым: «Я часто переношусь в ваш мир. Вас, Софеш, всегда воображаю себе за самоваром, авантажную, тоненькую и с озабоченным лицом, или скоро пробегающую и легко по большой зале» (письмо к Дьяковым от 21 декабря 1865 г., не опубликовано). привезть к нам. Оболенские вернее всех: они меня не оставят. Мама́ обещает тоже опять приехать. Признаюсь, больше народу мне теперь лучше. Мне делается еще более хлопот и тем лучше. Главное не задумываться.

Лёвушка делается очень мил. Я его спрашиваю, указывая на мама̀: кто это? Он говорит: бабика. Потом посмотрел на Пелагею Ильинишну, засмеялся и говорит: «много бабики». Так это было смешно. Теперь у него привычка всем говорить «милая», и это так мило.

Я всё с Трифовной варю клубнику и землянику. Таня всякий день обедает у нас, и Трифовна241 Трифовна — Степанида Трифоновна Иванова (ум. 1886 г.), «старая экономка, прожила в семье нашей более 35 лет и умерла у Кузминских в Петербурге» (прим. Софьи Андреевны). Первоначально была кухаркой.очень довольна, что может помогать сидеть с нами и разговаривать. Люди наши все хороши, только глупы; но все всегда дома, учтивы и мне не делают ни малейших неприятностей. Кучер и Сергей особенно даже стараются. Pas-de-géant поставили нынче, но еще бегать нельзя было, земля не осела. Ставил Прохор242 Прохор — плотник; по поводу него возникла в семье Толстых шутка-поговорка: «для Прохора»; С. Толстой пишет: «выражение «для Прохора» значило делать что-либо не для себя, а для того, чтобы удивить других» (ТП, III, стр.15). . Дети, очевидно, не понимают, как это будут на них действовать и ждут в недоуменьи. Завтра попробуем.

Прощай, друг мой милый; уж я теперь ничего тебе не советую, ничего не настаиваю. Если ты тоскуешь, то это вредно. Делай, что хочешь, только бы тебе было хорошо. Старайся быть благоразумен и ясно видеть, что тебе может быть хорошо.

Ты был уставши, ты вдруг переменил весь образ жизни; может быть поживши, ты будешь в состоянии быть опять не одной десятой самого себя, а цельным. Бог с тобой, мой милый друг, обнимаю и целую тебя. Еслиб я могла передать тебе хоть частицу своего здоровья, энергии и силы. Я никогда не помертвею. Мне довольно одной моей сильной любви к тебе, чтоб поддержать все нравственные и жизненные силы. Прощай, два часа ночи, я одна и как будто с тобой.

Соня.

Письмо от 24—25 июня 1871 г. не печатаем.

3132

№ 32

30 июня. Ночью. 1871 г. Я. П.

Беру перо и бумагу и говорю: милый Лёвочка, а мама́ и Лиза сидят тут же в гостиной и мама́ вздохнула и повторила: «О, милый Лёвочка». Она очень о тебе много думает и жалеет, что не пришлось с тобой пожить. Но она непременно приедет опять в августе.

У меня со вчерашнего дня крылья выросли. Вчера я получила твою телеграмму243 Вчера я получила твою телеграмму. Телеграмма эта, от 29 июня, не сохранилась. В тот же день Толстой писал Софье Андреевне так: «Пишу из Бузулука. Это 90 верст от нас. Мы проехали сюда с Стёпой вдвоем, переночевали и нынче, 29, вечером едем домой. Поездка очень удалась... Ярмарка очень интересная и большая. Такой настоящей, сельской и большой ярмарки я не видал еще. Разных народов больше 10, табуны киргизских лошадей, уральских, сибирских. Пишу только, чтобы воспользоваться прямым сообщением, а подробнее буду писать после» (ПЖ, стр.90). и с тех пор я весела, опять сильна и бодра духом. Милый, ты знал, что ты меня опять этим поставишь нравственно на ноги, и ты действительно это сделал. Я вдруг опять всех полюбила, только оттого, что ты весел, жив и здоров, как пишешь в телеграмме и что, надеюсь, правда. Поправляйся и не спеши домой, благо не очень тяжело тебе, и потому и мне.

Вчера ездила в церковь, причащала всех детей, исключая Серёжи, которому пора говеть. Всё обошлось так хорошо, дети были смирны, лошади шли хорошо и приехали к самому началу. Лёвушка, как и везде, и тут особенно отличился. Других причащали и дали пить теплое и есть просвиру, а он поднял головку и кричит: «И Лёли, полалуста». Потом, когда понесли это блюдечко в алтарь, он закричал: «Лёли мор244 Мор оно — правильнее more please, как С. А. Толстая исправила при переписке; этот эпизод, как маленький Лев при причастии попросил «more please» изображен Толстым в главе VIII третьей части «Анны Карениной»; здесь воспроизведена картина поездки семьи Толстых в церковь, причем образ Софьи Андреевны перенесен на Долли с ее заботами о детях. * еще оно». Все даже засмеялись. Маша спала и почти не кричала; а Таня маленькая раскрыла зонтик, сделала вид большой и, знаешь, как она всегда при серьёзных обстоятельствах делается серьёзна и распорядительна. Я пишу тебе и беспрестанно сбиваюсь, потому что все мешают.

Вчера в первый раз все, и большие и маленькие, бегали с азартом на pas-de-géant. Поставили хорошо, только дурно, что очень столб качается. Лиза, я, Таня и Леонид, мы бегали все вместе до того, что потом никто двинуться не мог. Я после телеграммы не только на pas-de-géant, а, кажется, на небеса бы взлетела. Детям тоже ужасно понравилось, они были в восторге; спать не шли, чай пить не хотели и так и рвались на луг. Лизанька, прежде не видавшая pas-de-géant, ужасно к нему пристрастилась.

Хочу завтра искать на карте тот город, где ты был на ярмарке245 Хочу завтра искать на карте тот город, где ты был на ярмарке — уездный город Бузулук, Самарской губернии. . Утешился ли Стёпа от неудобств жизни?

У нас Ханна всё хворает, из комнаты не выходит, всё зубы и лихорадочное состояние. Нынче не было лихорадки, и ей лучше, но она всё-таки плоха. Мама́ всё возится с детьми, играет с ними, учит их, я даже не замечаю отсутствия Ханны. Она заставляла Серёжу писать под диктовку, и Серёже это так понравилось, что он просит сам диктовать ему. Мама́ удивилась, как Серёжа хорошо читает по-французски, и мне было очень приятно. Учатся дети в саду, в аллеях, так что им это совсем не трудно; а погода у нас жаркая, чудная; маленький дождик убивает пыль, потом опять солнце, чистый приятный воздух, и духоты нет.

После обеда нынче мы бежали в Чепыж, потому что у нас была чистка известных мест: я, Лиза и все дети. Там брали грибы, ягоды, и мне было так хорошо с детьми; так покойно и весело в сознании, что я делаю свое дело, что без тебя вот мое место и мое утешение.

Лиза пристает итти на pas-de-géant, так и ноет, Таня тоже. Мы сейчас пойдем, хотя совсем ночь.

Меня всегда мучает, что ты просишь писать подробности, и я всё вспоминаю, что было и что может тебе быть особенно интересно.

Я писала тебе третьего дня, а теперь больше писать некогда, а главное нечего.

Прощай, милый друг, целую тебя, будь покоен, весел и здоров.

3233

№ 33

1 июля. Ночью, 1871 г. Я. П.

Сейчас получила твое письмо246 Сейчас получила твое письмо — от 23 июня; в нем Толстой писал: «То, на что я жаловался, тоска и равнодушие, прошли; чувствую себя приходящим в скифское состояние, и всё интересно и ново. Скуки не чувствую никакой, но вечный страх и недостаток тебя, вследствие чего считаю дни, когда кончится мое оторванное, неполное существование[...] [Ново и интересно многое: и башкирцы, от которых Геродотом пахнет, и русские мужики, и деревни, особенно прелестные по простоте и доброте народа[...] я читаю по-гречески, но очень мало. Самому не хочется» (ПЖ, стр.84—85)., мой милый друг, и так мне стало весело, радостно, легко, что ты себе представить не можешь. Я почему то чувствовала, что ты оживешь, если уедешь на кумыс, и страшно еще очень радоваться, но, кажется, ты ожил. Не думай и не тревожься о нас. Нас бог тоже хранит, мы все так веселы, здоровы, оживлены, особенно теперь после телеграммы и нынешнего твоего письма, еще будет лучше, так как я весела и тверда духом, а я без тебя и глаза всем, и душа всего дома. Мама́ так тоже была рада, что твое здоровье лучше, она смеялась от радости, сама читала твое письмо и говорила, что теперь она покойна, уедет к Лизе. Она едет четвертого в ночь и Таня с ней на два дня к Лизе. Таня вернется, а мама́ уж нет. Мне с ней особенно жалко расставаться, и жалко еще то, что она, видимо, тут поправляется, а бог еще знает, что будет в Рязани247 что будет в Рязани, т. е. в рязанском имении Павленковых.. Я бы даже написала, что она совсем хорошо себя чувствует, да нынче вечером вдруг у ней опять сделалось небольшое удушие. Таня вместе со мной получила третье письмо от мужа248 третье письмо от мужа — от 25 июня, писанное с парохода между Севастополем и Ялтой. . Он очень скучает, пишет ей с парохода еще только, и то говорит, что: «нам жить врозь долго не приходится». Таню это взволновало; она кажется боится, что ее потребует Саша скоро и что она с тобой не увидится.

Сегодня вечером, т. е. после обеда, мы ездили в Засеку по Козловской дороге, налево, со всеми детьми — нашими и Кузминскими, только исключая моей маленькой Маши, пить чай. Брали с собой яйца, баранину, разные сладости, самовар и проч. Напали мы на место чудесное, где Ермил старик249 Ермил старик — Ермил Антонович Зябрев (р. 1807 г.), яснополянский крестьянин, отпущен на волю в 1859 г.; со слов С. Л. Толстого его семья изображена под Дутловыми в «Утре помещика»; в очерке Толстого «Лето в деревне» он упоминается, как «самый зажиточный мужик Ермил».снял покос и где гребли сено. Наехало туда из деревни Мостовой250 Мостовая — деревня в 16 верстах от Ясной Поляны. пропасть народу, баб, грудных детей. Все они собирались ночевать под большими дубами; построили шалаши, повесили люльки; матери работали, побольше дети качали ребят. Всё это было очень красиво, приятно и весело. Сено душистое, народ веселый, вечер чудный, теплый, пары начали подниматься, тишина, чистая, скошенная земля, старые дубы и яркий закат солнца. Мне давно так не было легко на душе.

Ты о всех спрашиваешь, надо тебе отвечать. Варя в Черемошне251 Варя в Черемошне — у Дьяковых, в их имении Черемошня, Новосильского уезда.до десятого июля: нынче получила от нее письмо, ей в Черемошне очень хорошо и весело. Лиза252 Лиза [...] поехала к матери мужа. Мать кн. Леонида Дмитриевича Оболенского — кн. Александра Тимофеевна Оболенская, рожд. Афремова.только нынче поехала к матери мужа в Тулу, а он, т. е. наш милый шталмейстер, поехал нынче же в Москву и будет там покупать мыло, катушки и проч. Когда уедет мама́, они меня обещают не оставлять. Здоровье Ханны теперь гораздо лучше; она очень жалела, что не могла ехать с нами в лес чай пить и только проводила нас в катках до Каменных253 до Каменных — т. е. каменных столбов при въезде в Яснополянскую усадьбу. .

Таня, отправивши немку, успокоилась духом. С ней, наверно, едет няня и Трифовна, а если найдет еще няню Верочке или горничную, то возьмет. Дети наши все очень милы: Серёжу часто браню, очень непослушен, а больше ничего. Pas-de-géant254 Pas-de-géant. Толстой писал в ответ 16—17 июля: «Радуюсь, что pas-de-géant стоят, но сам живо представить себе не могу, как это у вас идет. Представляю только, как Илья падает» (ПЖ, стр.96—97).их совсем с ума сводит. Бегают они уж совсем хорошо, только Илюша всё валяется. Письма твои к ним прочту им завтра255 Письма твои к ним прочту им завтра. О письмах Толстого к детям см. след. письмо. , нынче они уж спали, когда пришло письмо. Верно они сейчас же тебе напишут. Илюша меня уж просил, чтоб за него написать тебе; и просил таким умильным голосом, что он сам не умеет, что я удивилась. Прощай, мой милый, спаси тебя бог; как хорошо, как хорошо, что ты поправляешься. Выдерживай непременно шесть недель, благо не скучаешь; а о нас, право, беспокоиться нечего. Милого Стёпу мы все целуем, особенно я; я чувствовала и то, что тебе без него было бы плохо. Хотя страшно вспомнить, как мы еще долго не увидимся, но будет же хоть когда-нибудь это счастье. Целую тебя, голубчик милый, в глаза, губы и руки. Прощай.

Твоя Соня

О деле забыла. Прилагаю письмо Оффенберга256 Прилагаю письмо Оффенберга. 29 июня Толстой писал: «Оффенбергу я решил ничего не отвечать. Может быть, он сам или брат еще напишут, тогда видно будет, притом здешняя покупка застилает все другие» (ПЖ, стр.91)., ты ему напиши сам. К тебе собирается на кумыс Александр Николаевич Бибиков. С ним пришлю билет Купеческого банка257 С ним пришлю билет Купеческого банка. 23 июня Толстой писал: «так как вообще очень может быть, что я куплю эту землю или другую, то я прошу тебя прислать мне билет Купеческого банка, который может понадобиться для задатка (посредством перевода через Самарский банк)» (ПЖ, стр.85). .

3334

№ 34

3738

№ 35

10 июля 1871 г. Я. П.

Вчера получила твое длинное, подробное письмо269 Вчера получила твое длинное, подробное письмо — от 27 июня; в нем Толстой писал: «[...] Опишу тебе наше житье. — Башкирская деревня, зимовка в двух верстах. На кочевке, в поле у реки, только три семейства башкир. У нашего хозяина (он мулла) четыре кибитки; в одной живет он с женой и сын с женой (сын Нагим, которого я оставил мальчиком тот раз); в другой гости. Гости беспрестанно приезжают — муллы — и с утра до ночи дуют кумыс[...]. В 4-й огромной кибитке, которая была мечеть прежде и которая протекает вся (что мы испытали вчера ночью), живем мы. Я сплю на кровати на сене и войлоке, Стёпа на перине, на полу, Иван на кожане в другом углу. Есть стол и один стул. Кругом висят вещи. В одном углу буфет и продукты, как, по выражению Ивана, называется провизия, в другом платье, уборная, в 3-м — библиотека и кабинет. Впрочем, так было сначала, теперь все смешалось. В особенности куры, которых мы купили, и которых мне ни с того, ни с сего подарил один поп, портят порядок. Зато тут же, при нас, каждый день несут по 3 яйца. Еще лежит овес для лошади и собака — прекрасный черный сетер, называется Верный. Лошадь буланая и служит мне хорошо. Я встаю очень рано, часто в 5½ (Стёпа спит до 10). Пью чай с молоком, 3 чашки, гуляю около, кибиток, смотрю [на] возвращающиеся из гор табуны, что очень красиво, — лошадей 1000, всё разными кучками, с жеребятами. Потом пью кумыс, и самая обыкновенная прогулка-зимовка, т. е. деревня; там остальные кумысники, все, разумеется, знакомые». о том, как вы живете, как спите, как едите, кто ваши знакомые и проч. Мне было особенно приятно то, что ты не испытываешь той тоски, которая, было, пришла первое время. И так день за день дотянешь ты этот тяжелый для нас обоих срок. Утешаюсь, что теперь осталось меньше месяца. Ты писал мне, что ничего не значит в получении писем длинный или короткий срок, что всё равно; а меня всякий раз ужасает, что письмо приходит только на девятый день, а что было в эти девять дней?

Пишу тебе в гостиной, Ханна сидит передо мной и тоже пишет; тётенька Полина только что ушла спать. Дети давно все улеглись. Гости мои все разъехались. Нынче утром уехали в Крапивну Оболенские; Варя пустила корешки у Дьяковых, да ей и приезжать не с кем. От мама̀ и Тани тоже получила вчера письма270 От мама и Тани тоже получила вчера письма. Эти письма неизвестны.. Тане там очень понравилось: есть и ванны, и постельки детям, и дом огромный, и Лиза очень мила и гостеприимна; так что Таня приедет домой только 14-го вечером на Козловку. До тех пор я буду одна, чем не очень тягочусь, так как у нас белят и мы кочуем из одной комнаты в другую. Пока белили детскую внизу, дети спали в твоем кабинете и были все в восторге, особенно Илюша, который смеялся, прыгал и всё играл с бюстом брата Николиньки271 с бюстом брата Николиньки. Бюст старшего брата Льва Николаевича — Николая Николаевича (1824—1860). В настоящее время бюст этот стоит в нише нижнего кабинета Льва Николаевича 1870-хгг. : хлопал по щекам обеими ручками, брал за нос и проч. Мне было немного грустно смотреть, думала: так бы он с живым играл. Потом Лёля и Маша спали две ночи у меня, а теперь обе детские готовы и дети по местам и всё чисто и убрано у них. С понедельника, 12-го, начнут мою спальню, гостиную и столовую. Лёля эти дни хворал поносом, но так как он ел и был весел, я ничем не лечила и не очень боялась; и теперь еще не прошло. Остальные все здоровы, как лучше желать нельзя.

Что сказать тебе о покупке именья в тамошних краях?272 Что сказать тебе о покупке именья в тамошних краях? Толстой писал 27 июня: «Земля здесь продается Тучкова, в 30 верстах. Длинно рассказывать, как и что, но эта покупка очень выгодна. При хорошем урожае может в два года окупиться имение. 2500 десятин, просят по 7 рублей за десятину, и, купивши, надо положить до 10000 на устройство. Ни при какой покупке у меня не было такой решительности, как при этой. Я написал поверенному в Самару и просимую цену намерен дать. Разумеется, прежде хочу твоего одобрения. Для того, чтобы именье принесло доход и окупилось, нужно лето будущее прожить в нем» (ПЖ, стр.89). Если купить только 2500 десятин по 7 рублей, то ты ведь сам не хотел маленького, а хотел большого именья, а тут только на 17.500 р. Если выгодно, — твое дело, я никакого мнения не имею. А жить в степях без одного дерева на сотни верст кругом — может заставить только необходимость крайняя, а добровольно туда не поедешь никогда, особенно с пятью детьми. Если выгодно с заглазным управлением, тогда можно купить, а не выгодно, — не следует. Вот всё-таки же мое мнение высказалось само собою. Ты не сердись, милый, если я тебе что-нибудь противоречу, но, впрочем, делай всё, как хочешь.

Всякое твое письмо я получаю почти неожиданно. То староста ездил, то еще кто-нибудь без моего посла; и я никак не думала, что ты будешь писать так часто. Ты не поверишь, до какой степени письма твои меня поддерживают и сокращают время и дают терпенье. Что то твое здоровье? Одно будет ужасно, ужасно, если всё это двухмесячное одинокое житье, все мои и твои беспокойства, все твои лишенья удобства, всё пропадет напрасно. Об этом особенно страшно думать, что ты не поправишься, но это, мне кажется, быть не может. Письма твои я всегда прежде читаю одна, потом вслух. Мы с Лизой вчера смеялись, какая у вас патриархальная жизнь с курами, продуктами и проч. Только совсем не смешно, что у вас плохая кибитка, особенно, если такой же у вас холод, как у нас вот уже четвертый день. Сегодня точно осень; дождь, холод, даже град шел. Как бы ты там не простудился.

Вчера мы, было, поднялись гулять. Но гулянье такое, как с тобой, — не вышло. В лесу увлеклись дети и мы сыроежками, потом дошли до Митрофана273 дошли до Митрофана. Митрофан Николаевич Банников, сын дядьки Толстого Николая Дмитриевича, сначала служил объездчиком, потом был старостой и управляющим. У него была в лесу сторожка. По его имени названа Митрофановская посадка за р. Воронкой. , а оттуда обратно; и Илюша всё плакал, что его не подождали. С Лизой я немного играла в четыре руки, а теперь в одиночестве собираюсь читать присланные вчера старые еще номера «Revue des deux Mondes». Я так занята весь день, что почти не вижу, как он проходит, но когда вечером останусь одна и начну думать, тогда плохо. Иногда мне приходит в голову, что ты отвыкаешь от семейной жизни и тебе еще тяжелей будет крик детей, заботы и однообразие этой жизни; и мне делается грустно и страшно за будущее.

Прощай, милый друг; еслиб что интересное — я бы еще написала. Ты, верно, подумаешь, что о детях я мало пишу, да что о них, всё то же, что и всегда. Учимся, грибы собираем в Чепыже, кто, что и сколько нашел; pas-de-géant делают большие успехи; Серёжа ездил еще третьего дня верхом с Леонидом, здоровы и веселы. О тебе говорят, но не удивляются, что тебя нет, а интересуются тем, что я им рассказываю, смеются и переспрашивают. Когда я сказала, какая собака и как зовут, Серёжа как будто успокоился от продолжительной заботы. Получил ли мою карточку и доволен ли ей? Здесь всем понравилась.

Целую тебя, милый голубчик, бог с тобой, берегись, спи, не спеши. Не написать ли под конец в Москву и куда? Ханна тебе кланяется, тётеньки целуют.

Соня.

3839

№ 36

19 июля. Вечером. 1871 г. Я. П.

Пишу тебе, милый Лёвочка, в твоем кабинете внизу и слышу кругом себя пикетные счеты Тани и Софеш274 пикетные счеты Тани и Софеш. Татьяна Андреевна и Софья Робертовна Дьякова играли в старинную карточную игру — пикет.и гул разговора Маши, Лизы и Вари275 гул разговора Маши, Лизы и Вари — М. Д. Дьяковой, Е. В. Оболенской и В. В. Толстой. . Мы только что пришли с pas-de-géant, на котором все бегали с таким увлечением второй вечер, что сегодня решили мне поставить монумент за такое умное приобретенье, и за такое ловкое беганье на нем. Мне было бы и весело, и хорошо, еслиб я знала, что тебе хорошо, но твои короткие, грустные письма меня ужасно огорчают. Я пишу двенадцатое письмо, и вчера вдруг получила от тебя письмо от 3 июля, в котором ты пишешь, что получил от меня только одно письмо. Я воображаю, до какой степени тебе неприятно не иметь от нас известий. Твои письма — это для меня такая поддержка и утешение, хотя даже письма твои совсем не такие, что могли бы утешать. Когда же кончится это тяжелое состояние; время страшно тихо идет. Письмо это получишь уже, вероятно, незадолго до твоего отъезда. Когда я пишу тебе, я делаю особенные усилия, чтоб не писать тебе только о том, что я думаю, что чувствую в отношении твоего отсутствия и тебя самого; было бы слишком грустно, а тебе и так не весело; поэтому только и буду писать, как мы живем и как время проводим.

Как только Маша стала здорова, так я направила все свои силы на то, чтоб их веселить, и вчера весь день прошел очень приятно. Всякое утро до обеда всё общество на балконе, мне помогают чистить малину, смородину и варить варенье. Иногда я шью на машине, Лиза с Машей играют в четыре руки. После обеда вчера мы собрались все гулять на ту самую дорожку в Засеку, на которую ты советовал идти, когда уезжал. Был чудный вечер; мы видели, как закатилось солнце на чистом, ясном небе и как взошел месяц из-за деревьев в Засеке так красиво, что мы все в один голос ахнули. Серёжа, один из детей, пошел с нами и очевидно восхищался и наслаждался всем. Он поражен был особенно луной и всё расспрашивал, живет ли кто там и отчего такие тени на луне. Дорожка эта, действительно, очень хороша, и мы так были оживлены, что тут же решили ехать завтра, 20-го, в имянины Илюши в Засеку в виде пикника с самоваром, разной едой и, конечно, со всеми детьми, исключая самых меньших.

Когда мы вернулись с прогулки, пили чай, тут же ужинали, потому что я во всем исполняю твои законы и никогда особенных ужинов у нас не бывает; и после этого бегали на pas-de-géant при ярком лунном свете до двенадцати часов ночи. Все очень были веселы, друг перед другом старались подниматься выше и, наконец, когда все устали, сели тут же на лугу кругом столба, принесли гитару и сначала попробовали петь хором, но потом Таня распелась и пела довольно долго и хорошо. Потом мы проводили Таню домой, вернулись и еще до трех часов разговаривали и философствовали на крылечке кабинета при лунном свете, и я, как старшая, слушала мечты и болтовню молодежи.

Сегодня после обеда все отправились мы кататься. Мы с Таней ехали с детьми, Ханной, Лизой и Машей в линейке, а Леонид, Софеш на кобыле, Варя на Саврасом и Серёжа на своей Лимоновской, гордый и довольный. Варя два раза упала с лошади, и, говорят, что очень страшно. Но, слава богу, ничего с ней не случилось. Её уговаривали не ехать на Саврасом, он застоялся; но она не слушала, да еще кроме того ехала на изломанном Бибиковском седле276 Бибиковское седло. Толстые часто брали у своего ближайшего соседа А. Н. Бибикова недостававшие хозяйственные вещи, при выездах — карету, седла и т. п. . Третьего дня я с Таней ездила в Тулу, сама отправила свое и получила твое письмо на почте, где отправляла для Ханны за границу деньги. Тула навела на меня невыносимую тоску; и всё время только и делаю, что борюсь с тоской по тебе и всегда с мыслью: за что же других мучить своим горем, тем более, что всех так и чувствую сгруппированными вокруг себя, как будто я центр. Меня обо всем спрашивают, мое мнение уважают, все особенно со мной хороши и мне это приятно.

Тётенька Татьяна Александровна эти два дня была больна поносом; очень, было, ослабла, но теперь ей уж значительно лучше. Лёвушка от этой же болезни ужасно похудел, и несмотря на все мои с ним заботы, болезнь эта не проходит. Таня и Маша тоже хворали тем же; но они все очень веселы и никто не страдает ничем. Дмитрия Алексеевича ждем на один день после завтра.

Кузминский писал уже из Кутаиса277 Кузминский писал уже из Кутаиса. Первое письмо Кузминского к жене из Кутаиса — от 1 июля.
Openstat/Openstat . Он страшно скучает по своим; тоже тяготится, что почта ходит долго и, кажется, разочарован в Кутаисе и прямо говорит, что жалеет тихую жизнь в Ясной и, еслиб не такие неприятности, не уехал бы из Тулы. Сейчас пробило два часа ночи. Я очень устала, надо ложиться спать. Три раза бросала писать и ходила к маленьким, так они что-то нынче беспокойны. Начала письмо внизу, кончаю его в своей комнате. Когда-то будет, что в моей комнате я буду видеть и слышать тебя; мне это всё кажется так чуждо и радостно; точно жду новой, какой-то слишком счастливой жизни опять с тобой. Думала написать тебе в Москву, но ты, вероятно, возвращаясь домой, не остановишься нигде. Можно ли из такой дали писать такие коротенькие записочки, как ты мне. Ждешь, ждешь, и вдруг только несколько слов.

Прощай, милый, голубчик, цалую тебя. Как это может быть, что ты не получаешь мои письма? Почему? Прощай. Что-то твое здоровье?

Соня.

Письма мои все: В Самару до востребованья.

Настоящему письму предшествуют два письма: от 14 и 16 июля; их мы не воспроизводим.