КОРНЕЙ ВАСИЛЬЕВ

* № 1 (рук. № 1).

ЧЕМ БЫЛ И ЧЕМ СТАЛ

II

Прошло 15 лет. Была грязная, темная, глухая осень.55 Стадо всё еще гоняли в поле и рано загоняли стадо.Было еще рано, пастух В Андреевке56 В 5 верстах от Корнеева села пастух, отслужив срок до заговенья, ушел, и гоняли скотину очередные бабы и ребята.57 Под самой деревней стадо с бабами и догнало старика. Было еще рано, но солнце ходило низко, и становилось темно и очередные гнали стадо к дому. Одной из очередных была Агафья, Корнеева дочь. Ее выдали в прошлом году в Андреевку за хорошего58 хозяина молодца из богатого дома, и она еще не рожала. Когда стадо выгнали на дорогу, оно догнало странника, сгорбленного, белого, как лунь, старика, который в промокшем насквозь59 подряснике затасканном зипуне, в лаптях и большой шапке через силу тащился по дороге. За спиной старика был60 тоже промокший мешочек. Шел он,61 тяжело скоро, размахив размахивая рукамибыстро валясь всем телом вперед, через шаг подпираясь длинной62 палкой. клюкой.63 Но шел так недолго. Пройдет шагов 100 и остановится и тяжело, со свистом, дышит. Старик этот был Корней Васильев. Когда стадо догнало его, он остановился и, опершись на палку, опустив голову и тяжело дыша, пропустил мимо себя стадо. Когда временные пастухи, малый и64 молодайка Агафья поровнялись с ним, он поднял старое, худое, сморщенное лицо и сказал:65 тихим ласк ласковым хриплым голос голосом :

— Бог помощь, умница!

— Спаси Христос, дедушка, — отозвалась66 молодайка ласковым голосом белокурая миловидная Агафья. Она шла, покрывшись с головой дерюжкой, с подтыканной юбкой и в мужских сапогах.

— Что ж, ночевать что ль, дедушка?

— Да, видно так.67 Не дойти

Молодайка остановилась подле него.68 Он почувствовал, что она пожалела его. — Что ж, заходи. И он так был слаб, что ему захотелось плакать. Подавив слезы, он спросил: — Где

— Десятской-то где69 на том или на этом конце у вас?

—70 На что тебе. Ну его, десятского. Иди прямо к нам. 3-я изба с краю. Наши странных людей пущают.

— Спаси Христос. Зиновеева, значит?

Молодайка взглянула пристальнее на старика.

— А ты71 по почем разве знаешь?

— Сказывал мне72 — сказал старик и закашлялся прохожий.

— Ты чего, Федюшка,73 смотришь слюни распустил, хромая-то вовсе отстала, — крикнула молодайка, взмахнула правой рукой хворостиной и как-то странно снизу косолапо левой рукой перехватила дерюжку на голове и побежала назад за отставшей хромой мокрой черной овцой. Старик был Корней.

— А ведь это Агашка, — подумал74 старик он. — Левая и есть рука сломана. Да и лицом75 вся в Евст Евстигнея живой Евстигней — две капли.

И в душе Корнея поднялось76 не злоба, не гордость, не жалость к себе, а воспоминание о той злобе, которую он пережил. И ему стало больно, жалко, стыдно и77 опять захотелось плакать. Всё, что было, было с ним: он бил жену, он сломал руку девочке, он хотел убить Евстигнея. Всё это было он. Но он те теперь был другой человек.78 Теперь в другом человеке, кот который не гордился, а радовался своему унижению

III

Много пережил за это время Корней Васильев. Уйдя из дома, он79 два месяца крутил в Москве приехал в Москву, ожидая суда. Он думал, что убил жену. Но никто не требовал его. Он начал пить, чтобы забыться. Он прожил в Москве два месяца, ведя самую беспутную и развратную жизнь.80 стараясь забыться. Но забыться81 Переделано из: забыть; далее зачеркнуто: своего срама и своей злобы. он не мог. Он раза два останавливался, переставал пить. Но трезвым никак не мог сладить с собой. «Сирота, нищая, взял ее из нужды. Всё ей дал. И на же тебе... Что сделала!» Вспоминал он об матушке, об сыне, хотел поехать проведать их, выгнать ее. Но как только вспоминал про нее и Евстигнея, такая злоба поднималась, что сердце останавливалось биться, и он чувствовал, что убьет ее и ее незаконную, поганую, прижитую без него девочку. И он опять запивал. Так пропил и размотал он почти всё, что у него было в городе. И тут случилось, что он в трактире подрался пьяным с фабричными. Он избил фабричных, и его избили и взяли в часть. В части его продержали82 в кутузке с ворами и пьяницами двое суток и выпустили обобранным. После этого срама он опять хотел бросить пить и остепениться. Но дела по лавке совсем расстроились. Жить в Москве было не при чем. Домой он не мог ехать, боялся себя. Раз он ездил домой, но, доехав до станции, вернулся. Он не знал, что делать. Расстрялся мыслями. Он собрал последние деньги 37 рублей и поехал в монастырь к старцу.

Он всё рассказал старцу.

— Простить надо. Христос велел 7x70 прощать, а это что.

— Не могу, отец.

— То и дорого, то и нужно богу, чтобы крепкое сердце переломить. Молись. И бог смягчит твое сердце. Ведь и она человек.

— Сука она.

— Грешишь, раб божий, великий грех. Человек она. Она и сама не рада. А ты ее бранишь. Сам на грех толка толкаешь . Домой иди. Ты прости и тебе простят.

— Не могу, отец. Какую хочешь эпитемию наложи, а дома жить не могу. Я уж ходил. Как увижу места те, хуже согрешу.

Старец задумался, закрыл глаза и пошептал молитву. Жалко ему было этого человека.

— Коли так. Поди в монастырь. Поживи. Послушанье прими.

— Это могу.

И Корней Васильев пошел сначала в Валаам, там прожил год, потом в Соловецкий и прожил там в работниках на море 3 года, потом в пекарях в монастыре 6 лет. На 7-м году83 заболел горячкой и умирал он ушел странствовать. Был на Новом Афоне, в Киеве, у Афанасия Сидящего и везде монахи не нравились ему,84 но на ходу ему было хорошо. На Кавказе а главное то, что он не мог простить. И только думал о том, как бы ей показать то зло, которое она сделала. На Кавказе его захватила лихорадка, и он стал болеть. Деньги у него все вышли. Он жил Христовым именем. Он чувствовал, что85 что-то оборвалось в нем и что ему не долго жить, и ему захотелось домой.86 Он уже не думал о том, чтобы прощать. Он видел только свои грехи. Здо Здоровье Захотелось уличить ее, показать всё то зло, которое она сделала. Сил становилось всё меньше и меньше. Лихорадка трепала через день. Пища была плохая. И подходя к старому дому, он совсем ослабел и уж больше думал о том, как бы не умереть, не сказав ей всего.

IV

Он сделал, как сказала ему молодайка. Дотащившись до Зиновеева двора, он попросился ночевать. Его пустили.

—87 Что Застыл, дед! Иди, иди на печь, — сказала88 ему хозяйка. Она в сенях ставила самовар. Молодой хозяин, только перед ним вошедший в избу, тоже велел лезть на печь. Корней разделся, разулся, повесил против печи портянки и влез на печь. Молодайка тоже скоро вернулась.

— А не бывал старичок странный? — спросила она. — Такой плохенький, насилу шел. Я велела к нам заходить.

— А вон он, — сказал хозяин, указывая на печь, где, потирая ноги, сидел Корней.

Когда хозяева89 убрались напились сели за чай, они кликнули и Корнея. Он слез и сел на краю лавки. Ему подали чашку и кусок сахара.

Заговорили про погоду, про уборку. Не дается в руки хлеб. У помещиков проросли копны в поле. Только начнут возить, опять дождь. Мужички свезли. А у господ так дуром преет. Корней рассказал, что он видел по дороге целое поле, полное копен. Молодайка взяла его90 стакан чашку, налила ему и подала.

— Пей, дедушка, на здоровье, — сказала она на его отказ.

— Что ж это рука у тебя не справна? — спросил он у нее.

— С мальства еще сломали.

— Это ее отец убить хотел.

— С чего ж это? — спросил Корней.

— А такой был в Прысках у нас человек,91 сказывали, Корней Васильев звали. Так возгордился на жену. И ее избил и девчонку испортил.

— С чего же? — спросил Корней, взглядывая из-под густых бровей на хозяина, не догадывается ли он?

— За работника, сказывали, что она с ним жила.

— Что ж, правда?

— Кто их знает. Про нашу сестру92 легко худое сказать всякое сболтнут, а ты отвечай, — сказала старуха.93 — А работник-то что ж — Работник малый хороший был. Он и помер у них в доме.

— Помер? — переспросил старик.

— Давно помер... Может, и грешен. Кто богу не грешен.

— Так вы, значит, у них взяли молодайку?

— У них дом хороший. Первый на селе был, пока жив был хозяин.

— Разве помер?

— Должно, помер. С того разу пропал. И не слышно ничего. Лет 10 будет.

— Больше никак, мне мамушка сказывала, меня она только кормить бросила.

—94 — Что ж Как же он тебе руку сломал, умница? — спросил, помолчав, Корней, глядя на Агафью.

— Да что-то, сказывают, с мамушкой рассерчали...

— Что ж, ты на него не обижаешься?

— Рази он нарочно. А так греху надо было случиться.95 Зач.: Что ж Разве он чужой?

— А он разве отец тебе?

— А то как же? Что ж, еще пей с холоду-то. Налить, что ли?

Старик96 Зач.: протянул чашку не отвечал и, всхлипывая, плакал.

— Чего ж ты?

— Ничего, так. Спаси Христос. — И Корней медленно, держась за столбик и за палати, полез большими худыми ногами на печь.

V

На другой день старик Корней поднялся раньше всех. Лихорадки не было. Он слез с печи, размял высохшие портянки, обулся на палатях и надел мешочек.

— Что ж, дед, позавтракал бы, — сказала старуха.

— Спаси бог. Пойду.

— Так вот,97 Зач.: на возьми хоть98 Зач.: калачик лепешек вчерашних. Я тебе в мешок положу.

Старик поблагодарил и простился.

— Заходи, когда назад пойдешь, живы будем...

На дворе был тот тяжелый осенний туман, закрывающий всё. Но Корней хорошо знал дорогу, знал всякий бугор и хоть сделались за 15 лет из прутьев деревья, знал все кусты и рябины и ветлы по дороге.

Деревня Прыски была всё та же, только построились с краю новые дома, каких не было прежде. И из деревянных домов стали кирпичные. Его двухэтажный дом был такой же, только постарел. Крыша была давно некрашена, и на угле выбитые были кирпичи, и крыльцо покривилось.

В то время, как он подходил, из скрипучих ворот вышла степенная матка с жеребенком, старый мерин чалый и третьяк. Старый чалый был весь в ту матку, которую Корней еще привел с ярмонки. Должно, это тот самый, что у нее тогда в брюхе был. Та же вислозадина и та же широкая грудь и костистые ноги. Собака черная выскочила, залаяла, но это и породы была другой, чем мохнатый Волчок, которого он оставил в доме. Он подошел к крыльцу,99 Зач.: к двери. — Неужели просить Христа ради? — подумал он. взошел на него и отворил двери в сени.

— Чего лезешь, не спросясь? — окликнул его голос из избы. — Он узнал голос Марфы. И вот она сама — старая, беззубая, сморщенная, высунулась из двери.

— Я к тебе, Марфа.

Она выскочила в сени и заперла дверь.

— Чего ко мне? Милостыни, так под окном просят.

— Марфа. Я Корней, — сказал старик и заплакал. И он по лицу ее увидел, что она узнала его. Она испугалась и тотчас же озлобилась.

— Бреши больше. На старости лет.100 хвастаешь Мели, чего не надо. Корней помер. Мы его в церкви поминали.

— Марфа! Помирать будем. — Он сел на кадушку в сенях и заплакал.

— Не знаю я тебя, — сказала она. — Коли ты Корней, так поди в волостную, заявись. А я тебя не знаю. Корней был хороший человек, а ты кто? — побирушка. Ступай, ступай с богом.

Сначала Корней с трудом признал ее — так она переменилась, но теперь он узнал ее всю такою, какой она была тогда. Она была всё такая же.

— Что ж, тебе и сказать мне нечего?

Он одного желал, чтобы она поняла свою вину и призналась в ней. Она молчала, молчал и он.

— Ничего не скажешь?

— Нечего мне говорить. Не знаю тебя. Ступай с богом! Ступай, ступай.

Он поднялся. Она вернулась в избу и захлопнула дверь. Он поднялся, побрел назад на крыльцо и держась за поручни с трудом спустился с него. Она смотрела на него из окна.

VI

Корней не пошел к старшине, в тот же день вернулся к Зиновеевым. Его приняли.

— Что ж, не пошел дальше?

— Не дойду до угодника, назад пойду.

— Ну, иди, иди. Мы рады странному человеку.

К ночи Корнея стала трепать лихорадка, и к утру он так ослабел, что почувствовал, что умирает. Агаша жалела его, выводила на двор, поила водой и достала яблочко. Он не стал есть.

— Гаша,101 сказал он ей — позвал он ее ночью. — Ты мне много добра сделала, спасибо, умница. Прости меня. Я помирать хочу.

— Что ж мне прощать. Ты мне худого не сделал.

— Может, и сделал. А еще... Сходи ты, умница, к матери, скажи ей, что странник вчерашний...

— А ты разве был у ней?

— Был. Так скажи, что странник вчерашний велел102 сказать, чтоб попрощаться с ней, чтоб она его простила. А еще это отдай. — Он отдал ей свой солдатский билет. — Спасибо ей. Кабы всего не было,103 не спасти душе бы хуже было. Спасибо ей. А теперь, если есть свечка, дай мне. Я помираю. Слава богу. Развязал все грехи. Слава богу.104 Не успела

Агафья убрала в сундучок его билет солдатский и когда подошла к нему, свеча вывалилась у него из рук, глаза остановились и не было дыханья.

25 февраля. 1905.

* № 2 (рук. № 3, гл. I).

У двора встретил Корнея Евстигней Белый. Корней поздоровался с ним.

— К тебе служить пришел. Хозяйка твоя наняла, — сказал Евстигней, тряхнув волосами. Корнею показалось, что он смеется. — Твоя клажа? Выносить, что ль?

— А то чья ж? Спрашивает. Неси в дом.

Матушка, с такими же черными глазами, как у Корнея, радостно улыбаясь, встретила сына. Также особенно встретила его и жена. Она показалась ему особенно похорошевшей, он пристально уставился на нее. Этот взгляд смутил ее. Она вдруг вспыхнула и рассердилась на двухлетнюю дочку, которая просилась к ней на руки, отогнала ее и быстрыми шагами вышла в сени ставить самовар. Корней роздал гостинцы матери, жене, мальчику, пришедшему из школы (малому было 8 лет, он был такой же черномазый, как отец), и, раздевшись, за чаем поговорил с матушкой и пришедшим соседом. С женой разговаривать стал только ночью, когда старуха ушла на печку в русской избе с детьми и работником, а он с женой остался один в горнице.

* № 3 (рук. № 4, гл. I).

Корнеева мать, с такими же черными глазами, как у Корнея, покачивая головой и шамкая губами, невесело встретила сына.

Жена, рослая, широкая, красивая женщина, напротив, казалась особенно веселой. Она рысью, смеясь, выбежала ему навстречу и, подхватив у Евстигнея чемодан, сама внесла его в горницу.

Она показалась Корнею особенно похорошевшей.

— Ну что, как живете без меня? — сказал он, пристально глядя на нее.

— Живем всё по-старому, — сказала она и вдруг вспыхнула и с досадой оттолкнула от себя двухлетнюю девочку, которая просила у ней есть, и вышла в сени.

Корней вошел в горницу, где он жил с женой, — разделся, развязал чемодан и, достав гостинцы, вошел в большую избу, где мать готовила посуду к чаю. Он роздал гостинцы матери, жене, черноглазому мальчику и сел за чай.

К чаю пришел кум Липат. Корней расспрашивал про деревенские дела и рассказывал про Москву. С женой он не говорил ни слова и только изредка взглядывал на нее. Перед ужином она уходила куда-то, и когда вернулась была красная, и от нее пахло вином. Поужинав, Корней достал записную книжку, сел под лампу и, достав щеты, кидал кости и записывал обгрызком карандаша.

— Что же, спать-то скоро придешь? — сказала Марфа, снимая с головы платок и оправляя его. Она встала и подошла к двери. — Небось, с дороги-то уморился, — сказала она, блеснув на него глазами и слегка улыбаясь.

— Сейчас приду, — сказал он и невольно улыбнулся и сейчас же рассердился за это на себя и сдвинул брови.

— То-то, — сказала она, и он слышал ее быстрые резвые шаги по сеням и лестнице и веселый голос, звавший девочку. Корней давно кончил счеты, но ему страшно было идти к ней. Он долго сидел, пересчитывая сосчитанное, чтобы только обмануть себя и оттянуть время. Когда он пришел, девочка уже спала, а Марфа сидела в одной рубахе на кровати и оправляла косу.

Он снял поддевку и в одной светлой ситцевой полинялой рубахе остановился перед ней.

* № 4 (рук. № 4, гл. I).

Злоба его сообщилась ей, и вместо того, чтобы испугаться, покориться, отрицать, она, ухватив за руку державшую косу, закричала ему злобным, визгливым голосом, оскаливая свои белые зубы:

— Живу, так живу. Что ты мне сделаешь? Ну, убей. Живу, так живу?

— Что? — закричал он, выпустил косу и затрясся всем телом.

Она теми же смеющимися глазами смотрела на него, ожидая. Он повернулся, шатаясь, и вышел из горницы и, держась за поручни, сошел с лестницы и вышел на крыльцо. На дворе было морозно и пасмурно. Легкий ветерок гнал иней, снежинки падали ему на горевшие щеки и лоб. Он знал, что жена его была злая женщина. Он видел это в ее сношениях с свекровью, с детьми, с работниками, но он любил ее красоту, гордился ею и старался не видеть, не помнить того дурного, что было в ней. Она всегда была покорна ему. Ему никогда в голову не приходило, чтобы она могла изменить ему. Это было так неожиданно, что он не верил тому, что она сказала. Он постоял на крыльце, отдышался, растер по разгоряченному лицу падавший иней, взял в рот горсть снега с перил и вернулся к ней.

* № 5 (рук. № 4, гл. I).

Сойдя вниз, Корней вошел в горницу, накинул крючок на дверь, чтобы никто не вошел к нему, достал свой чемодан, уложил в него опять свои вещи, вынул бумажник, пересчитал деньги. Было четыре сотенных и мелочь. Ни матери, ни детей он не хотел видеть. К нему стучались в дверь. Он никого не пустил. Положив себе под голову поддевку, он лег на лавку и хотел заснуть. И пролежал так всю ночь. Он не спал. Слышал, как бабы выли наверху, как потом сошли вниз и ушли в другую избу. Из-за двух дверей чуть слышен был их вой. Потом всё затихло. Запел петух, второй, третий. Рассветать стало. Он всё не спал, лежал и мучался. На утро он отпер дверь и окликнул племянника, велел ему запрягать лошадь. Только Федька, 10-летний малый, протирая заспанные глаза, перебирая босыми ногами, вышел на крыльцо и молча смотрел на отца — Корней толкнул в бок немого, указывая головой на дорогу, и немой погнал Чубарого по мерзлой накатанной дороге улицы.

* № 6 (рук. № 5, гл. I).

Он знал, что не совладает с собой, страшная злоба оскорбленной гордости кипела в нем, но рано или поздно не миновать идти. Он повесил щеты на гвоздь, встал и хотел войти к ней, но услыхал, что она молится богу. Он снял пиджак, жилет и остановился, дожидаясь. Когда она кончила молиться и с какими-то словами молитвы, втягиваемыми в себя, села на заскрипевшую кровать, он вошел в каморку.

* № 7 (рук. № 7, гл. I).

Поужинав, Корней ушел в горницу, где он спал с женой и маленькой дочкой, а Марфа осталась убирать посуду в большой избе. Корней сел под лампу и, достав щеты, кидал кости, делая вид, что считает что-то, но ничего не считал. А только ждал ее, чувствуя, как гнев его на нее всё больше и больше разгорается. И наконец, ему показалось очень долго, послышались ее шаги, дернулась дверь, отмякла, и она вошла с девочкой на руках.

— Небось с дороги-то уморился, — сказала она, слегка улыбаясь.

«Стерва!» — подумал Корней, только взглянув на нее, и ничего не ответил.

— Уж не рано, — сказала она, робко взглядывая на его страшное серое лицо и тотчас же опустив глаза. И пошла за перегородку.

* № 8 (рук. № 10, гл. II).

Всё шло хуже и хуже. Без вина он не мог жить. То сам был хозяином, а теперь стал наниматься в погонщики к скотине, потом и в эту должность не стали брать. Постарел он и ослабел. И вот в последний раз, догнав скотину до Москвы, он получил расчет от хозяина, он стал пропивать и пьяный в трактире подрался с фабричными. И его избили и взяли в часть. В части его продержали с ворами и пьяными двое суток и выпустили обобранным.

«Так и надо, — думал он. — Она, она, стерва довела меня до этого».

* № 9 (рук. № 11, гл. II).

В один из своих переходов со скотиной с ним шел в товарищах московский мещанин, бывший пьяница. Мещанин этот рассказал Корнею, что он пил прежде, но теперь избавился. Поп один отговаривает от вина. Корней сходил к попу. Поп отчитал его, и Корней точно перестал пить и нанялся опять в погонщики.

* № 10 (рук. № 11, гл. V).

И вот она сама, еще сильная, здоровая, но морщинистая и злая старуха, высунулась из двери. Корней увидал ее старость, и вдруг вместо злобы к ней, которую носил в душе столько лет, ему стало жалко ее. Хотелось как-нибудь простить ей.

— Милостыню, так под окном проси.

— Я не милостыни. А погляди на меня. Знаешь меня? — сказал Корней. И он по лицу ее увидал, что она узнала его.

Она вышла из двери и захлопнула ее.

— Мало ли вас шляется. Где же вас знать всех.

— А Корнея узнала бы, кабы он пришел?

— Бреши больше. На старости лет. Мелешь чего не надо, Корней помер. Мы его в церкви поминали.

— Марфа, помирать будем.

Он сел на кадушку и жалостно смотрел на нее.

— Не узнаю я тебя. Коли ты Корней, поди в волостную, заявись. А я тебя не знаю. Корней Васильевич был хороший человек, а ты кто, — побирушка. Ступай, ступай с богом.

Сначала Корней с трудом признал ее — так она переменилась, но теперь он узнал ее всю такою, какою она была тогда. Она была всё такая же непонятно непроницаемая и неумолимая. Но тогда всё это скрывалось для него красотой лица и тела, теперь всё видно было наголо, и видно было, что ей тяжело.