№ 1 (рук. № 3).

Никита был мужик из дальней деревни, уже лет за50, коренастый, широкий, но, очевидно, от нужды и работынедоросший, и очень сильный. Он всю свою жизнь прожил в людях.

Домау него была только жена с ребятами, обрабатывавшая свой наделнаймом и всегда нуждавшаяся, п потому ч что Никита частозапивал и пропивал всё, что мог. Когда Никита не пил, это былсамый смирный, добрый, веселый, работящий и искусный на всякуюработу человек. Когда он жил дома, что с ним случалось редко, жена помыкала им, как хотела, но зато когда он напивался, оннаверстывал всё свое смирение, особенно перед женой. Уженесколько раз случалось, что он, напившись пьян дома, разламывал женины сундуки, доставал из них самые дорогие еенаряды и на обрубке, на кот котором рубят дрова, топором делализ этих нарядов окрошку. Теперь уже он давно не жил дома, меняя разные места. Везде его любили, но везде он портил себесвоим запоем. Только Вас Василий Андр Андреич умел ладить с ним. Онне давал ему денег, а прямо отсылал жене. Когда же Никитазагуливал, Вас Василий Андр Андреич терпеливо сносил его буйства.

№ 2 (рук. № 9).

Он всю свою жизнь прожил в людях. Жил онпрежде до железной дороги в ямщиках, потом жил в кучерах и вдворниках.

Никита был человек смирный, добродушный, ловкийна работу,57 с молоду попал в ямщики и отвыкот ноне любивший тяжелой мужицкой работы и потому всю жизньпроживший в людях.

№ 3 (рук. № 4).

— Вишь ты, прокурат какой, поспел уж, — сказалон на сынишку. — Потому в тебе рассудку ни одной восьмой, —сердито обратился В Василий А Андреич к жене, вышедшей за ними уговаривавшей его не ехать. — Одна твоя глупость. —Куражишься — перед кем? — говорила жена, выходя за ним иукутывая голову и почти всё лицо шерстяным платком. — Видишь, запурило как.58 Действительно, в то самое время, как Вас Василий Андр Андреич выходил из сеней, ветер как будто рванулся, усиливаясь, и погнал снег не только с крыши, но и с дороги. Сверхуснегу не было, но было морозно и мело.

Вас Василий Андр Андреич был немного выпивши, красени возбужден.59 каким он всегда бывал с первых рюмок. —Когда бы ты торговые антиресы могла понимать, тогда бы яразговор с тобой мог иметь совсем различный, — говорил он. —Хоть бы Никиту с собой взял; а то куда один пьяный поедешь, —вдруг совсем крикливым голосом сказала жена.

— Ну, опять грызутся, — подумал Никита. — Житьбы да жить, так нет же, всё лаются. Готово! Вас Василий Анд Андреич , — крикнул он хозяину.

—Еще кого не взять ли? — не отвечая Никите, продолжал В Василий А Андреич , обращаясь к жене. — Что ж, я дороги не знаю.

— Веселее ехать, — сказала жена, — еще погодаподнимется.

И действительно, в то время, как она говорилаэто, порыв ветра согнал снег с крыши и засыпал крыльцо.

— Дело к ночи, мне думаться не будет, — сказалаона, заходя назад в сени.

— Чего думаться, моментально доеду, — отвечал В Василий А Андреич , любивший употреблять и с своими хорошиеслова.60 — Право возьми, — упрямо, какдувший ветер, повторяла хозяйка, перекутывая на другую сторону платок.

— Слышишь, Никита, хозяйка велит тебе вкапаньонах ехать. Что скажешь?

— Да мне что, ехать так ехать, всё одно, — каквсегда бойко, громко, как будто сердясь, буркнул Никита. Никита говорил всегда быстро-быстро, точно слова подгонялиодно другое; главная же особенность его речи состояла в том, что, сказав то, что ему нужно, он как-то вдруг обрывал речь, точно запирал ключом.

№ 4 (рук. № 6).

— Куда еще, — закричала на сына вышедшая вследза мужем закутанная с головой в платок на снос сносях беременнаяжена В Василия А Андреича .

— Пущай привыкает, так-то и я бывало. Какбатинька едут, я и тут.

№ 5 (рук. № 5).

— Хоть бы, Вася, Микиту с собою взял, — сказалаему жена, очевидно находящаяся в полной покорности у своегомужа. — Как бы погода не поднялась, да и всё веселее будет, —сказала она, очевидно робея перед мужем и перекутывая платок содной стороны на другую.

— Не извольте, мадам, беспокоиться, —проговорил В Василий А Андреич , как он говорил всегда, когдаслушал себя, громким, отчетливым голосом, с каким-то особеннымнапряжением губ, с которым говорят купеческие прикащики. — Чтож, я дороги не знаю?

№ 6 (рук. № 9).

Ну вот и ладно. А ты смотри, хозяина-топриветь, как должно. — Ну, ты уж скажешь, — сказала смеяськухарка, ласково ударяя его по спине, очевидно что-тоособенное понявшая вэтих словах. — А то как же, угости, как должно! — сказалНикита и, похлопывая рукавицами друг об друга, выбежал наулицу.

— Ты бы, дядя Никита, ноги-то перебул бы, —сказала кухарка, — а то сапоги худые. Никита остановился, какбы вспомнив. Надо бы... Ну да сойдет и так. Недалече. И онпошел к двери.

№ 7 (рук. № 3).

Ветер дул им вбок со стороны Никиты, кот которому он запахивал длинный воротник азяма 1 неразобр *** . , закрывавший лицо, и продувал ребра и руку в том месте, гдеполушубок был прорван, и изредка покачивал санки, когда спиныездоков парусили против ветра. Дорога всё менее и менеестановилась видна, всё менее и менее можно было знать, надороге или без дороги бежит лошадь. Можно было знать этотолько п потому , ч что виднелись вешки — дубовые сучки, нарасстоянии сажень 10 один от другого воткнутые по сторонамдороги. Никита думал о том, как он в этот праздник удержалсяот вина и как два раза отказался. И ему было это и лестно ижалко. Больше было жалко. И чтобы не думать об этом, он закрылглаза и стал дремать. Хозяин, возбужденный вином, был в самомвеселом расположении духа. Он был собою еще более доволен, чемвсегда. Он и умен и обходителен, и гости у него были всехорошие, и богат, и ловок, и лошадь у него хорошая, и шуба, ивсё хорошо, и сам он хорош. А погоди, лес куплю, я ему очкивотру.

№ 8 (рук. № 9).

После встречи с попутчиками и перед первымвъездом в деревню вставка рукой Толстого: В Василий А Андреич теперь молчал, а Никита не переставая веселоразговаривал: то хвалил ум лошади, то вспоминал, как он ездилс другим хозяином на паре и пристяжная сбивала коренную.

№ 9 (рук. № 4).

Никита разделся, отряхнул кафтан и повесил егона печь и подошел к столу. Ему тоже предложили водки, но онсердито отказался и присел на лавке. Над столом висела яркогоревшая лампа, освещавшая стол со скатертью, самовар, чашки, водку и кирпичные стены и полати, с к которых глядели ребята.

№ 10 (рук. № 4).

Хозяева стали просить чаем. Никита не отказалсяот чая. Он не признавался в этом, но он сильно озяб в своемплохом одеянии и рад был согреться. Он, обкусывая со всехсторон один кусочек сахару, выпил 4 стакана чая и то последнийстакан не перевернул, а положил боком. Но воды в самоваре ужене было, а хозяйка как будто не заметила боковое положениестакана.

№ 11 (рук. № 5).

Никита молчал и одобрительно кивал головой, выпивая 4-й стакан уже совсем жидкого чая. Он сильно прозяб ирад был согреться. В Василий А Андреич строго осуждалнепочитание родителей и советовал подать земскому, — междуразговором он не упускал случай пошутить с молодой, нарядной, румяной солдаткой, щелкавшей у печки семячки и смеявшейся с ним.

№ 12 (рук. № 4).

Вас Василий Андр Андреич оделся, солдатка подержалаему шубу, и он ущипнул ее так, что она хлопнула его по спине, затянулся опять кушаком. Никита, разогревшись, надел опятьсвой отсыревший на печи халат, и они вышли в сени. Петруха вшубе и кафтане, стоя на коленках в розвальнях, выехал вотворенные ворота.

№ 13 (рук. 5).

В голове его бродили его обычные мысли: расчетыбарышей от всех ведущихся им дел и опасение убытков от них; валухи кормились у него жмыхом, на них польза хорошая будет. Только надо не прозевать, во-время отправить. Радужных пятокочистится, и хорошо. Тоже с гречей надо не проморгать. Подвезли много, как раз соскочит цена. Ну, да я не промахнусь. Не тот мальчик. И он стал вспоминать все свои новые дела, вперемежку с воспоминаниями последнего дня праздника инадеждами на удачную выгодную покупку и соображениями о том, как и когда они с Ник Никитой выберутся из этой метели.

— Как бы не замерз мужик-то, одежонка плохая. Ответишь, пожалуй. Ну да разве я виноват. Дело божье. Да ивыберемся же мы к утру. Только бы к обеду доехать. И он сталвспоминать то, что знал про лес, который он ехал покупать. Дубна полозья пойдет. Срубка сама собой. Да дров сажен 30 всёстанет на десятину. Дам 10 т тысяч на 5 лет. Сейчас 3000должен отдать. Только бы не перебили. И как мы сбились споворота, и понять не могу. Вишь, дует как. Он приоткрыл глазаи увидал всё то же и опять закутался. Хороша бабенка, вспомнилон про солдатку, старикову сноху. Ночевать бы остаться. Ну давсё одно. Доедем и завтра. Только день лишний. И он вспомнил, что к 8-му получить за валухов с мясника. Жене отдаст. Толькоглупа она. Кабы теперь жениться, разве я такую бы взял, продолжал думать он. Что при родителях, какой наш дом был. Таксебе, мужик богатый: рушка да постоялый дворишка. А я что в 15лет сделал. Не то что уронил дом, а так поднял, что кто вокруге гремит? Брехунов. Вишь ты, дует как. Занесет пожалуй, не выдержишь, подумал он, прислушиваясь к порыву ветра, кот который дул в передок, нагибая его, сек лубок его снегом. Да, гремит Брехунов. Земля, кабаки, мельница. И попав на этилюбимые мысли, он стал перечислять все свои богатства, барышии успехи и, главное, купеческое мастерство обмануть, а не бытьобманутым.

№ 14 (рук. № 9).

Вас Василий Андр Андреич между тем61 <присев на корточках за санямизакрываясь полою шубы всё еще закуривал папироску. Намерение Никиты ночевать в полев снегу и, как он видел, необходимость покориться этому, пугало его. Но ему совестно было показать свой страх, и онстарался подавить и отогнать его.62 Он надеялся, что папироска разгонитэтот страх, но папироска не разгоралась.

№ 15 (рук. № 5).

Мухортый стоял всё так же задом к ветру. Веретье на нем заворотилось, всё было засыпано снегом. Головойон всё тряс, и на глазах у него ресницы заиндевели. В Василий А Андреич перегнулся к задку и заглянул в него. Никита сиделвсё в том же положении, в каком он сел. Дерюжка, кот которой онприкрывался, и ноги его были засыпаны снегом до колен. —Микит! Что, как? Никита что-то ответил, не шевелясь. — Замерз, я чай? говорю. — Ничего, — ответил Никита погромче. — Ты быпопоной-то еще бы покрылся. — Не надо, — проговорил Никита.

— Не надо, так не надо, — сказал себе В Василий А Андреич .

№ 16 (рук. № 9).

— А не замерзнешь ты так, Микита? — сказал Вас Василий Андр Андреич .

— Кто ее знает, — може и замерзну. Всё равнопомирать надо когда-нибудь. От бога не уйдешь, — отвечалНикита из-под дерюжки, которою он, как бабы покрываютсяплатком, укутал себе голову и плечи.

В Василию А Андреичу было тепло, даже жарко. Онзасунул руки в рукава, прислонился плечами и головой в уголсаней к передку и закрыл глаза. Но спать ему не хотелось. Онневольно слушал неперестающий шум ветра, окружавший его иизредка разражавшийся свистом на оглоблях, прерываемый толькодыханием Мухортого, его жеванием и изредка стуком его колен олубок саней. В голове В Василия А Андреича бродили расчеты, барыши, которых он ожидал от всех ведущихся им дел, вперемежку с воспоминаниями о последнем дне праздника, расчетами на удачную, выгодную покупку леса и соображениями отом, где он, какое это поле, какой овраг и какая тут ближняядеревня, как и когда ему удастся добраться до Горячкина. Ну, губернские не поедут, подумал он. А то как проморгаешь такое дело, беда. Как бы не замерз мужик-то, одежонка плоха. Ответишь, пожалуй. Ну да ведь это кого другого замотают. А меня Мих Михаил Вас Васильич оправит. Мих Михаил Вас Васильич был становой, знакомый Вас Василия Андр Андреича , и нынче даже бывший у него в гостях ипивший его мадеру. И В Василий А Андреич опять вспомнил осебе, о своих достоинствах, и ему стало радостно.

№ 17 (рук. № 3).

Дурак я, что послушался его. Ему помирать всёравно. Куда-нибудь да выехали бы. Должно, и стоим-то мынедалеко от деревни. Дай закурю. Опять он достал папироску, долго бился, зажег и в то самое время, как он затягивался, емупоказалось, что он слышит лай. Так и есть. Должно, Молчановка. Овраг за Молчановкой. — Микит! — крикнул. Никита не шевелился. И вдруг ему пришла радостная мысль сесть верхом и доехать додеревни. Верхом лошадь не станет. — Микит! — опять крикнул он. — Чего? — откликнулся Никита. — А я хочу верхом ехать. Тутсобаки лают, слышно. — Что ж, с богом. Вас Василий Андр Андреич встал, отвязал лошадь, закинул поводья и, вступив ногой вшлею, с трудом, два раза оборвавшись, влез на лошадь; седелкамешала ему сидеть, но он подмостил под себя полы шубы ипоехал. Он выбрался опять из сугробов наверх. Опять та же мутьбелая, тот же ветер неперестающий. По его расчетам деревнябыла против ветра. Лошадь, хоть и с трудом, но шла иноходьютуда, куда он ногами и концами поводьев посылал ее. Минут 5 онехал так, как вдруг перед собой и недалеко, казалось, онуслыхал начавшийся слабо и всё усиливающийся и усиливавшийсяпротяжный, дошедший постепенно до высшей силы звук. Это былволк, и недалеко. Мух Мухортый насторожил уши и остановился. И В Василию А Андреичу стало вдруг холодно. Отобьешься, ненайдешь деревни — хуже. Пропал я, подумал он и, повернувлошадь, пустил ее назад, теперь одного желая — вернуться ксаням. Следа своего уж почти не видно было. То казался след, то, казалось, не было, но лошадь охотно шла по ветру. Но вот исугроб в лощине, и в ней следы еще видны. Сейчас будут сани. Иточно, Мухортый спустился, и вот и оглобли и платок на них, ивот и сани, наполовину уже занесенные снегом. Вас Василий Ан Андреич слез с лошади, привязал ее.

— Микит! — Никита не шевелился. — Ох, замерзнуя, — и опять на него нашел страх. Он хотел лечь на прежнееместо, но оно уже было всё занесено. Смерть. За что? Матушкиродимые, за что? Как же быков-то? И роща? И быки. Зачем быки? Зачем роща? Милые мои, что же это? Остался бы ночевать, ничегобы не было! Ему сперва захотелось плакать, а потом он вдруграссердился. Он зашел под ветер от саней, сел на корточки иопять достал папироску и стал раскуривать ее. Но он не мог нетолько зажечь, не мог держать папироски, руки его дрожали, и губы изубы щелкали. Он выронил спички, опустил руки и голову изамер. «Зачем всё это? Зачем я жил, зачем наживал? И чорт ихпобери и валухов и лес. На кой мне его ляд. Вот и деньги вбумажнике 700 р. серебра. На что их? Вот он крутит, засыпает. Издохнешь, как лошадь. Мужику что? А спит он или замерз. Должно, замерз. Одежонка плохая. Тоже живой был.63 Я велел ехать. Тоже старался. Ивдруг мысль о Никите привлекла его. Он стал вспоминать, как он нанялего, как он служил ему, выхаживал жеребенка, как он мальчишку еголаскал. «Мужик смирный! Кабы не я, не замерз бы.

У меня одежа, а у него что, замерзнет.64 И ему стало жалко Никиту. Он встал, посмотрел в сани. Они были полны снегом. Спина иплечи Никиты уже сравнивались, чуть был бугор, где была головаи плечо. — Микит! — крикнул Вас Василий Анд Андреич , сметая с негоснег и шевеля его.

— Чаво? — Жив? — Пока жив, — отозвалось из-подкафтана. — Застыл только. Что же, не доехал?

— Нет. Вернулся.

— Ложись. А то хуже. И Никита стал ворочаться ижаться, чтобы дать ему место.

— О-ох! — простонал он. — Ноги зашлись! Ложись, ложись.

И вдруг В Василию А Андреичу стало жалкоНикиту. Кабы не я, не пропал бы мужик. А смирный мужик. Какстарался, и мальчонка моего ласкал. И не пил нынче. А веретьемне укрылся, лошадь пожалел. И Вас Василий Андр Андреич опахнул сНикиты снег и полез в сани. — Ты не шевелись, я на тебя лягу,— сказал он, встал на отвод и лег на Никиту, покрыв его своимтелом и шубой. — То-то хорошо, то-то гоже. Тепло, — проговорилиз-под него Ник Никита и быстро оборвал свою речь и тотчас жезаснул. В Василий Андр Андреич слышал, как он захрапел под ним. Иудивительное дело, Вас Василию Андр Андреичу стало вдруг хорошо: вголове его мелькнула сноха старикова, подносившая ему вино, оглобли, трясущиеся перед ним, дуга, Никита с его Миколкой, иконостас с Николаем угодником, хозяйка с гостями, всё этостало перемешиваться, и он тоже заснул. И видит он во сне, что он лежит на постели в доме и всё ждет того, кто должен зайтиза ним. И спрашивает у жены: «Что же, не заходил?» Чей-тоголос говорит: «Нет». А вот едет кто-то. Должно, он. Нет, мимо. «Миколавна, а, Миколавна, что же, не заходил?» «Нету». «Идет», — вдруг проговорил он себе. «Сейчас», — и онпроснулся. И что-то совсем новое, такое, чего и назватьнельзя, сошло на него, и он вошел в него, и кончилось старое, дурное, жалкое, и началось новое, свежее, высокое и важное. Что же это такое? — Да это смерть. — А, так это вот что, —сказал он себе и удивился и обрадовался. Он проснулся совсем, хотел встать, пошевелить ногами, но ног не было, хотел подняться на руки, ирук не было, и спину согнуть нельзя было, и спины не было. —Должно, смерть пришла. Что же, я ведь не знал, как это, сказалон тому, в чьей власти он был. Я бы и рад теперь. Да я буду, буду. Всё хорошо. Слава богу, — сказал он и сам не знал, что с ним сталось: заснул он или умер.

№ 18 (рук. № 4).

Вас Василий А Андреич между тем тоженеподвижно лежал в санях и чувствовал, как снег насыпается нанего. Ему было не холодно, но в душе у него была тревога. Емубыло страшно. Чтобы успокоить себя и забыть о своем положении, он стал перебирать то, что обыкновенно больше всего занималоего. Стал он думать о своем достатке. Это была его любимаямысль. Начал он почти с ничего.

Отец оставил ему только рушку и плохой дворишкапостоялый. В 15 лет после родителя он не только не опустилдела, но так поднял, что у него вся округа в руках была, какговорили ему мужики: мы ведь в плену у тебя, В Василий А Андреич . И точно, у него 5 деревень было в плену. 200десятин обрабатывали за долги да за водку, два кабакаторговали, хлеба скупка, скотина, рощи, перечислял он своибогатства, вспоминал подробности приобретения их. Ноудивительное дело, перечисление и воспоминание об этих делах, всегда прежде занимавшие его так, что он всё забывал и невидал, как проходило время, теперь не развлекали его. Мысль отом, что не выберешься отсюда и можешь замерзнуть совсем илиотморозить руки или ноги, не переставая мучила его. Онвспомнил о той роще, за кот которой теперь ехал, и, странноедело, хоть бы и не было ее. И понесла меня нелегкая. На коймне ее ляд. Затянешься еще с ней. Главное дело, жизнь дорога. Дороже всего. А вот что, главное, мучило его раскаяние, зачемон поехал из Гришкина. Ночевать бы остался. Солдатка, ух, бабахороша, подумал он. Но и этот предмет не развлек его. Напротив, как только он подумал о солдатке, еще скучнее истрашнее стало. — Стал он вспоминать свой расчет с зятем. Этобыло самое задушевное дело. Дело шло о 3 тысячах, заплаченныхза лес, от кот которого зять отступился и требовал делитьпополам. В этом деле оба они самым мошенническим образомхотели надуть друг друга, и оба считали себя правыми. Но Вас Василий Андр Андреич одолел, подал в окружной суд, наняладвоката, жил с ним в номерах в губернии и оттяпал от зятя егочасть и взыскал с него еще 1200 рублей убытков. Это былвсегдашний предмет радости и гордости для Вас Василия Андр Андреича . Но, странное дело, теперь это уже не радовало его. Не радовало и то, как у него в гостях был исправник. И какпочитал его. Мысль об опасности разрушала всю радость всехуспехов. — Замерзнешь тут, думал он. Так-то Егор Федоровичзаночевал, его как мороженого борова привезли...

Инапрасно послушал я Микиту, думал он, ехали бы теперь, всё бывыехали куда-нибудь. Напрасно послушал я его. Говорят, пьянымхуже. А я выпил. Вишь, Никита-то догадался, не пил, пожалуй ижив останется. А на что ему жить? Какая его жизнь. Я покрайности и жить могу в свое удовольствие. Есть чем жить. Ипоживу еще. Заснуть надо. Он забылся на время, но вдруг что-тодернуло его. Он очнулся и, отворотив воротник шубы, оглянулся. Та же белая муть, только светлее стало и оттого страшнее. Былабелая непроглядная темнота. Светает, подумал он и обрадовался,— до утра недолго. Видно, я спал. Но тотчас же он вспомнил, вспомнил, что это месяц взошел, и, стало быть, было не более8-го часа. Мухортый стоял всё так же. Веретье на немзаворотилось, он был весь засыпан снегом, и на глазах ресницызаиндевели. Очевидно, лошадь боялась не меньше его, и страх еесообщился В Василию А Андреичу . Под санями, засыпанная снегом, не шевелилась кучка, под которой лежал Никита. — Что станешьделать. Замерзнешь. Положим, шубы теплы. Да ведь ночь-товелика. А мороз-то градусов 15, я чай. Ах, ночевать бы. Самоварчик еще поставили, водки бы им купил. Баба хороша. И онвспомнил, как жена его не пускала. Не пускала она больше изревности. А лучше бы было, кабы послушался. Как она жить-то ссиротами останется. Да нет, поживем еще. Авось бог даст. И онопять лег, заворачивая под себя все уголки шубы, чтобы нигдене продувало, и старался заснуть, но сколько ни старался, онне мог заснуть. И опять он начал считать барыши, капиталы, хвастаться перед собой, вспоминать разврат, но ни то, нидругое, ни третье не занимало его. Покурить надо, подумал он иопять вскочил, оглядываясь, и опять та же светлая, снежнаямгла, тот же дрожащий и испуганный Мухортый, весь в снегу, итот же страх, и досада, и раскаяние, зачем поехал, зачемпогубил себя. Он достал папироску, лег брюхом вниз, закрывполами от ветра огонь, но ветер находил ход и тушил спичкиодну за другою. Наконец, он ухитрился закурить. Это быларадость. Казалось, всё разъяснилось. Но продолжалось этоуспокоение недолго, папироску выкурил больше ветер, чем он. Ион опять лег, укутался, и опять нашел страх. Так былонесколько раз. И кругом было всё то же. Тот же дрожащий Мух Мухортый , тот же под санями неподвижный, чистый снежныйбугор, где лежал Ник Никита , та же белая муть. Ему казалось, чтоконца нет этой ночи. Иногда ему казалось, что петухи поют, чтособаки лают. Но когда пристальнее вслушивался, — только ветерсвистел по оглоблям, трепал платком, и Мух Мухортый переступал сноги на ногу. Раз он совсем было заснул. Вдруг его разбудилкакой-то страшно новый приятный звук и утешительный запах. Онвскочил. Это Мухортый стоял, вытянув задние ноги, и мочился.

Он опять вскочил. Еще было светлее, хотя бурябыла та же, и мороз, казалось, усилился. Должно, близко кутру, подумал он. Дай, посмотрю на часы. Озябнешь раскутываться. Да всё узнатьбы. И он стал полегоньку распускать кушак и, засовывая руку, расстегивать полушубок и доставать часы. Насилу, насилувытащил он свои серебряные часы. Опять лег ничком и сталзажигать спички. Одна за другой они обшмурыгивались обстальную спичечницу и не зажигались. Он подсунул циферблат иглазам своим не верил. Было всего 10 минут 2-го. Еще больше 7часов ночи. Ох, плохо, — подумал он и, кое-как сунув часы, запахнулся. Спать надо, так хуже, подумал он и решил лечь и нешевелиться. Долго ли, коротко ли он лежал так, он не знал. Казалось ему, что он заснул, как вдруг кто-то рванул его заспину. Он вскочил. Это Мухортый дернул из-под него солому и, держа ее в зубах, жевал. Где я? Да, замерзаю в поле, как естьзамерзаю. Он озяб и дрожал. Матушка, царица небесная, Николайугодник. Всё сделаю, начал он молиться.

И он приподнялся на локоть и стал креститься. Рублевую свечку поставлю, только бы вызволил, думал он. Да чторублевую. Могу серебряный оклад сделать. Он говорил это, ночувствовал вперед, что если он спасется, он не сделает этого, не сдержит слова, и потому не стоит молиться. Опять он досталпапироску, но спички уже все стерлись и он в отчаянии бросилпапиросочницу. А чорт тебя, проклятый. Провались ты. Он вдругразозлился на спички, на Мухортого, к который хотел потеретьсяоб него, на Никиту, к который не шевелился, и, главное, насебя. Он разозлился и был рад, что он разозлился, иподдерживал эту злобу, п потому ч что в этой злобе былаэнергия. Чего я заробел. А, дурак, бранил он себя. Чеголежать-то. Сесть верхом, да и ехать. Верхом лошадь не станет.

— Микит! — крикнул он.

— Чего, — откликнулся Никита.

— А я хочу верхом ехать. Тут собаки лают, слышно.

— Что ж, с богом, — отвечал Никита.

— Подсоби, — говорит.

Никита долго мялся, наконец встал, дрожа всемтелом и хромая, подсобил Василию Андр Андреичу и сам зашатался.

— Эх напрасно, хозяин. Лежал бы.

— Тебя послушал, чуть не замерз. Чего жестоять-то. И Вас Василий Андр Андреич тронул лошадь и скоро скрылсяв белой светлой мгле.

Как только В Василий А Андреич отъехал, Никитаподнял свою дерюжку, подошел к саням, вытряхнул из них снег, перелез в них и лег в солому, завернувшись кафтаном. Ногалевая у него, он чуял, мерзла, и во всем теле был холод. Должно, скоро душа выйдет, подумал он и, закутавшись, заснул. Между тем В Василий А Андреич выбрался из сугробов овраганаверх и погнал лошадь. По его расчетам деревня была противветра. Лошадь хотя и с трудом, но шла иноходью туда, куда онногами и концами поводьев посылал ее. Ветер и снег, казалось, еще усилилисьи слепили ему глаза. Он нагнул голову, ничего не видел итолько гнал лошадь, надеясь, что она вывезет его.

Минут пять он ехал так, как вдруг перед собой инедалеко, казалось, он услыхал начавшийся слабо и всёусиливающийся и усиливающийся протяжный, дошедший постепеннодо высшей силы и потом медленно ослабевавший звук. Это вылволк, и недалеко. Мухортый насторожил уши и остановился. Морозпробежал по спине В Василия А Андреича . Ох, кабы тут деревня, не выл бы волк. Не туда я еду, подумал он и повернул лошадьвлево. Но ему всё казалось, что лошадь воротит вправо, и онвсё поворачивал ее влево. И вдруг он под собой увидал след —лошадиный след. Это, очевидно, был его след, и они кружили наместе. Эх, не выеду к деревне. И на него вдруг нашел новыйстрах, которого он еще не испытывал. Он заторопился, сталгнать лошадь и задыхался.

— Что же я делаю, куда же я еду. Пропал я ни зачто. И он уж забыл думать о деревне и желал теперь толькоодного — вернуться к саням, чтобы быть вместе с Никитой и непропасть одному. Он пустил лошадь. Она куда-то везла его, нотуда ли она шла, к саням или совсем прочь от них, В Василий А Андреич не знал65 Ему казалось, что пора бы ейспускаться в овраг, но она не спускалась. «Не завезла бы она его кудапрочь от саней». . И когда он думал, что она завезет его прочь, и он останетсяодин без Никиты, на него находил ужас. Лошадь шла, шла, всё неспускаясь, и вдруг спотыкнулась и где-то завязла. В Василий А Андреич соскочил с нее и тоже завяз в сугробе. Лошадьвыбралась, но он остался сзади. Вот когда пропал, подумал он. И лошадь уйдет. Он из всех сил рванулся за лошадью, но онасама ждала его. Влезть он уже не мог и пошел за лошадью, держась ей за гриву.66 Лошадь охотно шла по ветру. Но вот и сугроб в лощине и в ней следы еще видны. Сейчас будутсани. И точно, Мухортый спустился, и вот и оглобли и платоктреплется на них, а вот и Никита и наполовину ужезанесенные снегом сани. В Василий А Андреич обрадовался, точноон домой приехал и вся опасность миновала. Микит, — закричалон, — Микит. Но Никита не шевелился. — Микита, где ты? Подотводом его не было. И опять он ужаснулся и усумнился, не восне ли всё это, не сон ли это, от которого можно проснуться. Микит, — заорал он диким голосом. И губы его дрожали, и зубыщелкали. И вдруг к радости его в санях зашевелилось иподнялась сначала спина, потом голова Никиты.

— Чего? — проговорил он слабым голосом.

— Пропал было я, Микитушка, — сказал он. — А тыжив?

— Пока жив, — отозвалось из-под кафтана. —Застыл крепко только. Должно, конец мой пришел. Прости, Христаради. — И Никита стал ворочаться, очевидно желая встать и датьместо хозяину.

Ох, погубил я человека, подумал В Василий А Андреич . И ему вдругстало жалко Никиту. И Вас Василий Андр Андреич опахнул с Никитыснег и полез в сани.

— Ты не шевелись, я на тебя лягу, — сказал он. И В Василий А Андреич встал на отвод и лег на Никиту, покрывего своим телом и шубой.

— Что, теплее так, — сказал он.

— Ровно на печи, — проговорил из-под негоНикита и быстро оборвал свою речь и тотчас заснул. В Василий А Андреич прислушался к тому, как Никита дышал под ним, ирадовался тому, что он согревается. О себе он перестал думать, и ему стало спокойно и хорошо. И он не успел опомниться, кактоже заснул. И видит он во сне, что он лежит на постели в домеи всё ждет того, кто должен зайти за ним. И спрашивает у жены:— Что же, не заходил? Чей-то голос говорит: — Нет. А вот едеткто-то. Должно, он. Нет, мимо. Миколавна, а Миколавна. Что же, не заходил? — Нету. — И всё он лежит на полати и ждет. Всётихо. И вдруг узнает В Василий А Андреич , что он пришел. Иду!— прокричал В Василий А Андреич так громко, что Никита слышалего крик. — Иду, — весело прокричал В Василий А Андреич ипроснулся. И что-то совсем новое, такое, чего он не знал вовсю жизнь свою, сошло на него, и он вошел в него, и кончилосьвсё старое, пустое, ненастоящее, и началось новое, хорошее инастоящее.

— А, так это вот что, — сказал он себе, понимая, что это смерть и что он умирает. И он удивился тому, как это просто и нестрашно. — А я, дурак, боялся ее, — сказалон себе. Стал он вспоминать про рощу, про дело с зятем, провалухов, и ему жалко и смешно стало; и вспомнил он про Ник Никиту , как он сказал ему: прости Христа ради, и как сказал:ровно на печи — и ему радостно стало. — Что же, я ведь не зналэтого, — сказал он. — Я бы и рад теперь. Да я теперь буду, —сказал он и сам не знал, что с ним сталось: заснул он илиумер.

— Погоди гнать, дай я подстроюсь. А то что же, всё одно не возьмут, — говорил себе Никита, вывозивший во снезаевший на переезде в болоте воз с мукою. И он подлез под вози стал поднимать его, расправляя спину, но удивительное дело:воз не двигался, а прилип ему к спине и он не мог ни поднятьвоз, ни уйти из-под него. — Всю поясницу раздавило. Да ихолодный же! Видно, вылезать надо. Да будет, — говорил онкому-то, кто давил ему возом спину. Вынимай мешки. Но воз всёхолоднее и холоднее давил его — и вдруг стукнуло что-то, и онпроснулся и вспомнил всё.

Холодное дерево — это был хозяин, лежавший нанем. А стукнул — это Мухорт Мухортый коленкой о сани.

— Андреич, а Андреич, — заговорил Ник Никита , подергивая спиной, но Андр Андреич не отзывался, и брюхо его иноги были крепкие и холодные. — Помер, должно, подумал Никита. Тоже меняпожалел. Царство небесное. Должно, и мне скоро. Господипомилуй, проговорил он и почувствовал, что умирает.

Уже в обед, на другой день мужики откопалилопатой Вас Василия Андр Андреича и Никиту в овраге, которыйобходит дорога, в 30 саженях от нее и в полуверсте от деревни. Снег нанесло выше саней; но оглобли и платок на них быливидны. Было светло, снег мел всё так же, но сверху быломеньше. Мухортый по брюхо в снегу стоял, прижав голову ккадыку; глаза его заиндевели и выперли, и худая шея вытянуласьи закостенела. Он исхудал в одну ночь так, что остались на немтолько кожа да кости. В Василий А Андреич весь застыл и, какбыли у него расставлены ноги, так раскорячившись его иотвалили от Никиты. Никита же был жив и отморозил только обеноги и левую руку. Когда Никиту разбудили, он огорчилсясначала тем, что на том свете опять всё было то же, такие желюди, такие же лошади, сани, тот же снег. Он думал, что тамбудет совсем другое и лучше. А это опять всё то же. Ну что жеделать. Так, видно, надо. Но когда он понял, что он жив, онскорее огорчился, чем обрадовался, особенно тогда, когдаузнал, что едва ли он будет владеть рукою. Пролежал Ник Никита вбольнице два месяца. Хотели ему отнять ногу, но он не дался, иона зажила. Калекой он остался, но все-таки работал и прожилеще 20 лет и только в нынешнем году помер в избе у жены, какдолжно, под святыми и с зажженной восковой свечой в руках, иистинно радуясь тому, что он умирает и избавляет своей смертьюи старуху и малого от обузы и греха. Лучше или хуже ему тамстало, разочаровался ли он, когда проснулся там, или нашел тосамое, чего он ждал, мы все скоро узнаем.

Л. Т.

№ 19 (рук. № 5).

На него нашло такое беспокойство, что он не могбольше не только лежать, но и сидеть на месте. И чего язаробел. То-то дурак, что послушал мужика, бранил он себя. Чего лежать-то. Сесть верхом, да и марш, — вдруг пришло ему вголову. Верхом лошадь не станет. Ему, подумал он на Никиту, всё равно умирать. Какая его жизнь, ему и жизни не жалко, амне, слава богу, есть чем пожить. Микит, — крикнул он. Никитадолго не отвечал. — Чего? — откликнулся наконец Никита. — А яхочу верхом ехать. — Куда ехать-то, — сказал Никита. —Куда-нибудь да выеду, чем тут-то сидеть. Ночи еще много. —Напрасно, — проговорил Никита, не изменяя своего положения. —Лежал бы, хуже. — Слушай вас, — проговорил В Василий А Андреич . — Что ж пропадать даром.

№ 20 (рук. № 6).

Нога левая у него, он чуял, отмерзла, и во всемтеле был холод. Должно, скоро душа выйдет, подумал он. Господибоже мой, батюшка, отец небесный, — проговорил он, сам не зная, чего онхотел от батюшки отца небесного, но обращение это к нему, котцу, было нужно Никите и успокоило его. Он повалился в сании, натянув опять себе на голову дерюжку, затих.

№ 21 (рук. № 9).

Никита ясно понимал, что ему в его рваномполушубке и халатишке с дерюжкой на голове не перетерпеть те14 часов, к которые оставались до света. Да еще и выедешь ли иднем. Он уже теперь чувствовал, что нога левая отмораживаетсяи чувствовал непреодолимую сонливость, к которая , он знал, была признаком замерзания. Но мысль о том, что он умрет здесьв этом месте, в эту ночь не представляла для него ничего ниособенно страшного, ни особенно неприятного. Это было тольконечто новое.67 А новое было скорее приятно. Ничего страшного он не видел в этом, потому что, как он бывалосмеялся людям, боявшимся упасть с высоты, что упадешь некверху, а книзу, так он всегда и теперь говорил себе, что, умирая, он попадет не куда-нибудь в новое место к новомухозяину, а всё к тому же господу батюшке, под которым и здесьходил. Упадешь не кверху, а книзу — всё к тому же господубатюшке царю небесному. Особенно неприятного же он не видел всмерти потому, что вся его жизнь здесь не представляла ничеготакого, что бы ему жаль было покинуть. Правда, жутко былоуходить из этой знакомой жизни в другую, неизвестную. Да что жподелаешь, не откажешься. Грехи? подумал он, вспоминая своепьянство, пропитые деньги, обиды жене, ругательства, вособенности злобу на бондаря. Известно, грехи. Да что ж, развея сам их на себя напустил. Таким, видно, меня бог сделал. Ну игрехи. Куда же денешься. И успокоившись рассуждением, онприкрыл осторожно дырку, сквозь которую дуло в голову, вжалеще более голову в плечи68 чувствуя себя одинаково готовым к тому, заснуть и проснуться на том свете, или заснуть и проснуться еще наэтом и опять кормить лошадей, возить воду, чистить навоз, и ездить намельницу и в город, и отсылать деньги жене. Он и стал забываться и даже задремал. Окрик хозяина разбудилНикиту. И чего ворочается, думал он. Лежал бы да лежал. Шубытеплые. А что ворочаться, то хуже. Финоген да Митька, теразделись так-то да рядом легли, укрылись, вспомнил Никита. Так говорят, как тепло, вспомнил Никита и хотел сказать это В Василию А Андреичу , но не хотелось ни шевелиться, ниговорить, и Никита ничего не сказал. Когда в другой раз хозяинразбудил его, объявив, что он хочет уехать верхом, Ник Никита , сделав большое усилие над собой, проговорил ему совет не ехатьи сказал: хуже.69 Он слышал, что В Василий А Андреич отвязывал лошадь и влезал на нее, но когда сани покачнулисьнабок от ставшего на их край В Василия А Андреича , его толконулозадком, засыпало снегом и расстроило его сиденье. Улегшись, снегобсыпал его, и задок саней отдалился от его спины и концом полоза егоударило в бок. Никита с трудом встал и почувствовал мучительный холоди хотел тотчас же опять лечь. Это усилие разбудило его. Он вспомнил, что на Мухортомверетье, к которое не нужно ему на ходу, а ему, Никите, былобы очень нужно. Он хотел сказать это и взять веретье укрытьсяим и лечь в сани, но его так разморило, так хотелось емуспать, что он не имел сил сказать этого и не имел сил встать. Но вдруг задок, на кот который он упирался спиной, дернулся, что-то ударило в спину, посыпался сверху снег и упиратьсяспиной уже не на что было. Этот толчок, происшедший от того, что сани откачнулись, когда В Василий А Андреич садился с нихна лошадь, заставил Никиту очнуться. Он с трудом выпрямил ногии, осыпая с себя снег и держась за сани, хромая обошел задок ираскрыл глаза. Всё та же белая муть была везде кругом. Впередиего в трех шагах еще виднелась спина В Василия А Андреича вего высокой шапке и спина и зад Мух Мухортого с развевавшимся водну сторону по бокам его веретьем. Мучительный холод пронизалвсё тело Никиты, когда он поднялся и вышел на ветер. Он сделалусилие над собой и закричал В Василию А Андреичу : «Веретьеоставь», но В Василий А Андреич хоть и слышал, что тотпрокричал, не поворачиваясь гнал лошадь туда, откуда он въехалв лощину, и скоро скрылся в снежной пыли. Никита вздохнул, мотнул головой и, не снимая с головы дерюжки, повалился в санина место хозяина. Нога левая у него, он чуял, отмерзла, и вовсем теле была слабость, а в душе умильность. — Должно, скородуша выйдет, — подумал он. — Господи, батюшка, отец небесный, —проговорил он, сам не зная, чего он хотел от батюшки отцанебесного, — но обращение это к нему, к отцу, к господубатюшке, было нужно Никите и успокоило его. Он стал терятьсознание, сам не зная, засыпает он или умирает, одинаковоготовый на то, чтобы проснуться в этом мире и попрежнему житьв людях работником, служить людям, отдавать деньги жене ибондарю, бороться с грехом, с водкой, бороться и падать, илипроснуться где-то там так же, как он проснулся к жизни этогомира, не зная, когда, в люльке, у груди матери, или когда впервый раз свалился с лавки и ревел на руках у сестры и нянькиАксютки.

№ 22 (рук. № 5).

— Что же я делаю, куда же я еду? — говорил онсебе и вместе с тем не мог удержаться и всё гнал лошадь. Проезжал он по обледеневшим сдутым зеленям, по высокому косматившемуся жнивью, по глубокому мелкому снегу, ехал противветра и по ветру. Тело его, особенно в шагу, где оно былооткрыто и прикасалосьс седелкой, зябло и болело, и чем больше он зяб, тем отчаяннееон гнал лошадь.

№ 23 (рук. № 6).

Особенно страшно ему стало, когда он проезжалпо меже какого-то поля, поросшего высоким бурьяном, торчавшимиз-под снега и отчаянно мотавшимся, стремившимся куда-то итолько свистевшим на одном и том же месте. Грозно мотавшийсябурьян этот почему-то навел на него самый большой страх.

№ 24 (рук. № 8).

Он увидал перед собой уж не однообразие, ачто-то чернеющееся. Он поехал на это черное с радостнойнадеждой увидать что-нибудь живое, спасительное, но черное этобыла межа, поросшая высоким бурьяном, торчащим из-под снега иотчаянно трепавшимся по ветру, который как-то особенно зловещесвистел через него.

№ 25 (рук. № 8).

Он пустил поводья и сжался, закрывая поламикоченевшие ляжки. Пропал я, думал он. За что? Лошадь шламедленной иноходью и как будто что-то соображала, поднимая тоодно, то другое ухо. Но В Василий А Андреич ничего не виделэтого. Он весь был поглощен ужасом ожидающей его, как емуказалось, неминуемой смерти. И смерть ему представляласьужасной.

№ 26 (рук. № 5).

Тот ужас смерти, к который он испытывалсейчас, он перенес на Никиту, и ему так жалко стало этогодоброго, покорного мужика, что он забыл о себе только думал онем. В санях зашевелилось. —Ну, слава тебе, господи, —проговорил В Василий А Андреич . — Что, жив? Застыл, я чай. —Помираю я, Андреич, — заговорил слабо Никита. — Зажитое бабеотдай, — прибавил он, и В Василию А Андреичу показалось, что Ник Никита заплакал. — Помирает, сердечный, — подумал он. В Василий А Андреич встал на отвод, расправил шубу и лег наНикиту, покрыв его своим телом.

№ 27 (рук. № 9).

В Василий А Андреич подбежал к саням исхватился за передок. Слава тебе, господи, говорил он себе. Хоть не один. Теперь шабаш. Лягу, укроюсь, не двинуся. Норадость его продолжалась недолго. Всё равно и тут замерзнешь, подумал он, вспоминая всё то, что он испытал в эту ночь. И туттолько, заметив жесткое тело в санях, вспомнил о Никите идогадался о том, что он перелез в сани.

Первое чувство В Василия А Андреича быладосада, что место его занято, и он хотел тревожить Никиту. Нопотом, вспомнив тот страх, к который он только что пережил, онзадумался. Не уляжемсявдвоем. — Никита, — крикнул он. Но Никита не откликался. —Никита, — повторил В Василий А Андреич , подходя к задку санейи заглядывая на то место, где он оставил Никиту. Там былтолько снег и не было и следа Никиты. — Погубил я человека, подумал Вас Василий Андр Андреич . В санях зашевелилось. — А я былопропал, брат, — сказал В Василий А Андреич . — Что ты, как? Застыл, я чай.

Никита заворочался, приподнял голову и с трудомвыговорил: — Помираю я, Андреич, зажитое бабе отдай. Конец мойпришел. Прости Христа ради. — Погубил я человека. Он лошадьпожалел, а я что сделал, подумал В Василий А Андреич и, ничегоне говоря, встал на отвод, расправил шубу и лег на Никиту, покрыв его своим телом.

В Василий А Андреич подбежал к саням исхватился за передок. Слава тебе, господи, говорил он себе. Хоть не один.

— Микит, — крикнул он в ту же минуту, вспоминая, как Никита, прикрытый дерюжкой, кричал ему что-то. И ему совестно стало. И тут, взглянув в сани, В Василий А Андреич увидал, что в середине их что-то бугрилось инаполняло их. Ведь это он. Жив ли еще. И Вас Василий Андр Андреич опять позвал Никиту, потрогивая его рукой. Он прислушался. Никита дышал. Никита, откликнись. Вдруг Никитина голова, разворачивая снег, поднялась у передка из саней. Дерюжкависела на шапке, шапка сбилась наперед. Никита поднялся наодном локте и странно нагнулся, махая перед своим лицомсвободной рукой, точно он обмахивал мух, заговорил, шамкая ине выговаривая согласных: Помираю я, Андреич. Конец пришел. Зажитое старухе не давай, малому отдай. Ну да бог с ней. Прости Христа аи, — пробурчал он, спустил локоть, уронилголову и повалился в расшевеленный снег.

№ 28 (рук. № 9).

В Василий А Андреич стоял, смотрел, слушал ичуял, как нижняя скула его плясала: вавававава, и не могудержать ее. Погоди, я на тебя лягу, сказал он себе70 Я-то жив, да и в шубах. А человекпомирает. И ему вдруг жалко стало Никиту, вспоминая, как он не дал емуверетья. И ему так захотелось спасти, согреть Никиту, что он не думални и обеими руками выгреб снег из саней, расправил шубу и легживотом на Никиту, покрывая его своим телом.

№ 29 (рук. № 5).

Довольно долго пролежал он так молча, стараясьуспокоиться и вытирая с воротника иней. — Что, Никита, теплеетак, — сказал он наконец. — То же, — отвечал Никита. —Согреваться стал. — Пропал было я, Микита, — сказал В Василий А Андреич , — совсем отбился было от саней. И я бы замерз, да иты бы пропал. А теперь отогреешься, бог даст. Что, как? — Ровно напечи, — сказал Никита и вслед за этим стал дышать так, какдышат спящие люди.

№ 30 (рук. № 10).

В Василий А Андреич подбежал к саням исхватился за них, тяжело и быстро дыша и отыскивая глазамиНикиту. На прежнем месте Никиты не было, и В Василий А Андреич было испугался, думая, что он также ушел, но тотчас же увидал, что в санях лежало что-то занесенное уже снегом, и догадался, что это б был Никита. — Никита, жив? Никита пробурчал что-тонепонятное. Ну, слава богу, подумал В Василий А Андреич , жив. Страх его совершенно прошел теперь, и если он боялся теперьчего, то только этого самого страха, того ужасного состояниястраха, к которое он испытал на лошади и в особенности тогда, когда один остался в сугробе. — Надо было во что бы то нистало не допустить до себя этот страх, а чтобы не допуститьего, надо было не думать о себе, надо было думать о чем-нибудьдругом. Надо было делать что-нибудь. Первое дело, к которое представилось ему, было то, чтобы выпростать ногу лошади. Онпошел и сделал это. Но выпростав ногу, он заметил, чтоверетье, к которым была покрыта лошадь, сбилось совсем на однусторону. Он поправил и это. И вспомнил, что Никита кричал емучто-то о веретье, когда он отъезжал. Он живо вспомнил проНикиту и решил покрыть и отогреть его. Он привязал лошадь настарое место и подошел к саням, раздумывая о том, как емуразместиться с Никитой. Вдвоем ни за что не усядешься, думалон. Ну я хоть на корточки сяду, прикрою его шубой, думал В Василий А Андреич . — Подвинься, дай место, я сяду. Тебетеплее будет, — сказал он, выгребая снег из саней и толкая Ник Никиту . — Подвинься — говорю. В санях зашевелилось, Никита сбольшим усилием оперся на локоть и поднял голову. Снахлобученной шапки и с дерюжки сыпался развороченный снег. —Помираю я, Андреич. Конец пришел..., — проговорил Никита, струдом выговаривая согласные, и остановился отдыхая и как-тостранно, точно обмахивая мух, замахал рукой перед носом. —Прости Христа аи, — сказал он, — конец мой, — спустил локоть, уронил голову и повалился в расшевеленный снег.

— Погоди ж ты, я на тебя лягу, я тебя угрею, —сказал себе В Василий А Андреич и обеими руками выгреб снег изсаней, расправил шубу и лег животом на Никиту, покрывая егосвоим телом и подтыкая с обеих сторон полы шубы под Никиту. Страха он теперь не испытывал никакого. Он думал только о том, как бы отогреть Никиту.

— Ну что, Никита, потеплее стало? — сказал он, полежав так несколько времени.

Никита вздохнул.

— Пропал было я, Микита,— сказал В Василий А Андреич ,— совсем отбился было от саней. И я бы замерз, и тыбы пропал.

Атеперь отогреемся, бог даст. Потому если... Но дальше В Василий А Андреич не мог говорить, п потому ч что совершеннонеожиданно нижняя челюсть его быстро запрыгала, он выговорилтолько: вававава! и в то же время глаза его наполнилисьслезами. Довольно долго он глотал слезы и вытирал глаза о мехшубы. Наконец успокоился. Но только что спросил опять Никиту, что он? как опять задрожали скулы и глаза наполнились слезамии В Василий А Андреич замолк. Ему было тепло снизу от Никиты, тепло и сверху в спине и вороте от шубы, но ноги и руки егозябли, но он не замечал этого. Он перестал прислушиваться кметели, а слушал только под собой дыхание Никиты и непереставая радовался тому, что он согревается под ним.

№ 31 (рук. № 14).

Первое дело, которое представилось ему, былото, чтобы выпростать ногу лошади. И потому, как только оннемного отдышался, Василий Андреич подошел к Мухортому, выпростал ему ногу, оправил на нем веретье и сбившуюся шлею ипривязал опять к старому месту. Сделав это, Василий Андреичвынул дугу, отряхнул ее и, поставив ее выше, подтянул чресседельней оглобли, достал из саней соломы, подложил ееМухортому и, став задом к ветру, распустил шубу. Потом онвновь туго и низко, как он подтягивался, когда выходил излавки покупать с возов овес и гречу, затянулся кушаком, приготовляясь к деятельности. Но делать больше нечего было. Надо было устраиваться в санях и дожидаться света. Но как бытьс Никитой? Вдвоем не то что лечь, и не усядешься в маленькихсанках. И он решил поднять Никиту и стал будить его.

— Микит! А Микит! — крикнул он, выгребая снегиз саней и толкая Никиту. Поднимись-ка. Поднимись говорю. Никита не откликался и не шевелился. Василий Андреич решилприподнять его и для этого привычным, бодрым движением засучилрукава шубы. Но только что он хотел взяться за Никиту, как всанях зашевелилось, и из-под снега, которым она была засыпана, поднялась голова Никиты. Очевидно, с большим усилием онприподнялся и оперся на локоть. С нахлобученной шапки и сдерюжки сыпался развороченный снег, лицо его было опущенокнизу. Он бормотал что-то, повторяя одно и то же, и как-тостранно, точно отгоняя мух, махал перед носом рукой.

— Чего ты? Чего говоришь? — переспросил ВасилийАндреич, нагибаясь к нему. — Помираю я, прости Христа ради, —выговорил яснее Никита. — Зажитое — малому... Но ВасилийАндреич не дал ему говорить дальше. С той же решительностью, скоторой он ударял по рукам при выгодной покупке, он толкнулНикиту назад в сани и обеими руками принялся выгребать снег сНикиты и с саней. — Будет разговаривать, — сказал он своимвнушительным голосом на слова Никиты, повалившегося назад вснег и что-то неясно бурчавшего. Будет разговаривать, и, выгребши снег, Василий Андреич поспешно распоясался, расправилшубу и, ступив на отвод, лег животом на Никиту, покрывая егосвоим телом. Он долго лежал так, заправляя полы шубы рукамимежду лубком саней и Никитой и коленами ног придерживая ееподол. Он лежал так ничком, упираясь головой о лубок передка, и теперь не слышал ни движений лошади, ни свиста бури, а

№ 32 (рук. № 10).

Так пролежал он довольно долго, ничего не видяи не слыша, кроме слабых движений *** Никиты и его дыхания, инаконец71 и сам заснул иусталость, и выпитое вино подействовали на него, и он заснултихим и спокойным сном. Сначала в воображении его носилисьвпечатления метели, оглобель и дуги, трясущихся перед глазами, хождение Никиты, отыскивавшего дорогу, блуждания верхом; потомстали перемешиваться воспоминания о празднике, жене, становом, свечном ящике, но все эти разнообразные впечатлениясвязывались чем-то одним, приятным, успокоительным, соединенным с ощущением раскоряченных ног и осязания животомтуловища Никиты. Только к утру спокойствие и радостность этогосна стали нарушаться. Видит он во *** сне , что стоит он будто усвечного ящика

№ 33 (рук. № 11).

И В Василий А Андреич просыпается и вспоминаетвсё: где он, и что с ним было. Слышит он тот же свист ветра ишорох снега, видит то же белое море снега, занесенную головуМухортого и его подведенные бока, слышит щелканье платка ивспоминает он про Никиту, что он лежит под ним и что онугрелся, и ему кажется, что он Никита, а Никита — он, и чтожизнь его не в нем самом, а в Никите, что если останется живНикита, то и он будет жить. И радостно слышит он под собою его— свое дыхание. — Жив Никита, значит я жив. — И что-то совсемновое, такое, чего он не знал во всю жизнь свою, сошло нанего, и он узнал то, что было в нем, и в чем была его жизнь. —А, так это вот что! — сказал он себе, понимая, что это смерть, и что он умирает. — А я, дурак, боялся ее, — сказал он себе. —И он вспоминает свою жизнь и в чем она была, вспоминает пророщу, про дело с зятем, про валухов, и ему не верится, чтобыбыли люди, которые могли жить этак. И вспоминает он Никиту, как он сказал ему: прости Христа аи, т. е. прости Христа ради, и как от этих слов ёкнуло в нем сердце и загорелась жизнь. —Что же, я ведь не знал этого, — думал он. — Я бы и рад теперь, да поздно! Нет, не поздно, напротив, рано еще. Толькорассветает, и вдруг стало темно и всё исчезло.