**XV.
ИСТОРІЯ ВЧЕРАШНЯГО ДНЯ.

Пишу я историю вчерашнего дня, не потому, чтобы вчерашний день был чем нибудь замечателен, скорее мог назваться замечательным, а потому, что давно хотелось мне рассказать задушевную сторону жизни одного дня. — Бог один знает, сколько разнообразных, занимательных впечатлений и мыслей, которые возбуждают эти впечатления, хотя темных, неясных, но [не] менее того понятных душе нашей, проходит в один день. Ежели бы можно было рассказать их так, чтобы сам бы легко читал себя и другие могли читать меня, как и я сам, вышла бы очень поучительная и занимательная книга, и такая, что не достало бы чернил на свете написать ее и типографчиков напечатать. С какой стороны ни посмотришь на душу человеческую, везде увидишь беспредельность и начнутся спекулации, которым конца нет, из которых ничего не выходит и которых я боюсь. — К делу. —

Встал я вчера поздно, в 10 часов без четверти, а все от того, что лег позже 12. (Я дал себе давно правило не ложиться позже 12 и всетаки в неделю раза 3 это со мною случается); впрочем есть такие обстоятельства, в которых я ставлю это не в преступление, а в вину; обстоятельства эти различны; вчера было вот какого рода.

Здесь прошу извинить, что я скажу, что было третьего дня; ведь пишут романисты целые истории о предыдущей генерации своих героев.

Я играл в карты; но нисколько не по страсти к игре, как бы это могло казаться; столько же по страсти к игре, сколько тот, кто танцует польской по страсти к прогулке. Ж. Ж. Руссо в числе тех вещей, которые он предлагал и которых никто не принял, предлагал в обществе играть в бильбоке, для того, чтобы руки были заняты; но этого мало, нужно, чтобы в обществе и голова была занята или по крайней мере имела такое занятие, про которое можно бы было; говорить или молчать. — Такое занятие у нас и придумано — карты. — Люди старого века жалуются, что «нынче разговора вовсе нет». Не знаю, какие были люди в старом веке (мне кажется, что всегда были такие же), но разговору и быть никогда не может. Разговор, как занятие — это самая глупая выдумка. — Не от недостатка ума нет разговора, а от эгоизма. Всякой хочет говорить о себе или о том, что его занимает; ежели же один говорить, другой слушает, то это не разговор, a преподавание. Ежели же два человека и сойдутся, занятые одним и тем же, то довольно одного третьего лица, чтобы все дело испортить: он вмешается, нужно постараться дать участие и ему, вот и разговор к чорту. —

Бываютъ тоже разговоры между людьми, которые заняты однимъ и никто имъ не мѣшаетъ, но тутъ еще хуже; каждый говоритъ о томъ же по своей точкѣ зрѣнія, перенося все на свою точку, мѣряя по своей мѣркѣ, и чѣмъ болѣе продолжается разговоръ, тѣмъ болѣе отдаляется одинъ отъ другого, до тѣхъ поръ пока каждый увидитъ, что онъ уже не разговариваетъ, a проповѣдуетъ съ недоступной никому кромѣ него вольн[о стью], выставляя себя примѣромъ, а другой его не слушаетъ и дѣлаетъ тоже. Катали ли вы яйца на Святой недѣлѣ? Пустите два яйца одинакія по одному лубку, но у каждаго носокъ въ свою сторону. И покатются они сначала по одному направленію, а потомъ каждое въ ту сторону, въ которую носочекъ. Есть въ разговорѣ, какъ и въ катаньи яицъ, шлюпики, которые катются съ шумомъ и не далеко, есть востроносыя, которыя Богъ вѣсть куда занесутся; но нѣтъ двухъ яицъ, исключая шлюпиковъ, которыя бы покотились въ одну сторону. У каждаго свой носокъ.

Я не говорю о тех разговорах, которые говорятся от того, что неприлично было бы не говорить, как неприлично было бы быть без галстука. Одна сторона думает: ведь вы знаете, что мне никакого дела нет до того, о чем я говорю, но нужно; а другая: говори, говори, бедняжка — я знаю, что необходимо.

Это уже не разговор, а тоже, что черный фрак, карточки, перчатки — дело приличия. —

Вот почему я и говорю, что карты хорошая выдумка. Во время игры можно поговорить тоже и потешить самолюбие, сказать красенькое красненькое словц словцо , не быв обязаны обязаным продолжать на тот же лад, как в том обществе, где только разговор.

Надо приберегать последний заряд ума на последний круг, в то время, как берешься за шляпу: вот время разразиться всем запасом. Как лошадь на приз. Иначе покажешься бледен и беден; и я замечал, что люди не только умные, но которые могут блеснуть в свете, теряли от недостатка в постепенности. Ежели сгоряча, пока не надоело, говоришь,; а потом от скуки не хочется и отвечать, так и уйдешь; последнее впечатление останется и скажут: как он тяжел... Когда же в карты играют, этого нет. Можно молчать не предосудительно. —

Притом же женщины: (молодые) играют, стало быть чего лучше желать, чтобы 2 — 3 часа быть подле той женщины. — A ведь ежели есть та женщина, этого за глаза довольно. —

Так вот, я играл в карты, садился справа, слева, напротив, и везде было хорошо.

Такого рода занятіе продолжалось до 12 часовъ безъ четверти. 3 роберта кончились. Отчего эта женщина любитъ меня (какъ бы мнѣ хотѣлось здѣсь поставить точку!) приводить въ замѣшательство? И безъ того я уже не свой при ней; то мнѣ кажется, что у меня руки очень нечисты, то сижу я нехорошо, то мучаетъ меня прыщикъ на щекѣ имянно съ ея стороны.

Впрочем, кажется, она ни в чем не виновата, а я сам всгда всегда не в своей тарелке с людьми, которых я или не люблю или очень люблю. Отчего бы это? От того, что одним хочешь показать, что не любишь, а другим, что любишь, а показать то, что хочешь, очень трудно. У меня всегда выходить навыворот; хочешь быть холоден, но потом кажется это уже слишком, и сделаешься слишком приветлив; с людьми, которых любишь и любишь хорошо, но мысль, что они могут думать, что любишь скверно, —сбивает и делаешься сух и резок.

Она для меня женщина, потому что она имѣетъ тѣ милыя качества, которыя ихъ заставляютъ любить, или, лучше, ее любить, потому что я ее люблю; но не потому, чтобы она могла принадлежать мущинѣ. Это мнѣ въ голову не приходитъ. У нея дурная привычка ворковаться съ мужемъ при другихъ, но мнѣ и дѣла до этаго нѣтъ; мнѣ все равно, что она цѣловала [бы?] печку или столъ, — она играетъ съ мужемъ, какъ ласточка съ пушкомъ, потому что душа хорошая и отъ этаго веселая. —

Она кокетка; нет, не кокетка, а любит нравиться, даже кружить голову; я не говорю кокетка, потому что или это слово нехорошо, или понятие, с ним связанное. Называть кокетством показывать голое тело, обманывать в любви — это не кокетство, а это наглость и подлость. — Нет, а желать нравить нравиться и кружить головы, это прекрасно,222 222 Здесь над строкой вписано другими чернилами: Случай с бар. (Конец слова и следующее слово не разобраны.) В виду неясности этой ремарки мы вывели ее из контекста. такое,; которое незаметно и не поймаешь преступника на деле; глупое — напротив: ничего не скрыто. И вот как оно говорит: «Я собой не очень хороша, но за то какие у меня ноги! Посмотрите: видите? что, хороши?» — Ноги у вас, может быть, хороши, но я не заметил, потому что вы показывали. — Умное говорит: «Мне совершенно все равно, смотрите вы или нет; мне жарко, я сняла шляпу». — Все вижу. — «А мне что за дело». — У нее и невинное, и умное. —

Я посмотрел на часы и встал. Удивительно: исключая как когда я с ней говорю, я никогда не видал на себе ее взгляда и вмест вместе с тем она видит все мои движения. — «Ах, какие у него розовые часы!» — Меня очень оскорбило, что находят мои брегетовские часы розовыми, мне так же обидно показалось [бы], ежели бы мне сказали, что у меня розовый жилет. Должно быть, я приметно смутился, потому что когда я сказал, что это напротив прекрасные часы, она в свою очередь смутилась. — Должно быть, ей было жалко, что она сказала вещь, которая меня поставила в неловкое положение. Мы оба поняли, что смешно, и улыбнулись. Очень мне было приятно вместе смутиться и вместе улыбнуться. Хотя глупость, но вместе. — Я люблю эти таинственные отношения, выражающияся незаметной улыбкой и глазами, и которых объяснить нельзя. Не то, чтобы один другого поня понял , но каждый понимает, что друг другой понимает, что он его понимает и т. д.

Хотелось ли ей кончить этот милый для меня разговор, или посмотреть, как я откажусь, и знать, откажусь ли я, или просто еще играть, [но] она посмотрела на цифры, написанные на столе, провела мелком по столу, нарисов нарисовала какую то, не определенную ни математи математикой , ни живописью фигуру, посмотрела на мужа, потом между им и мной.223 223 Тут при переделке фразы остались зачеркнутыми слова: и сказала: 224 224 [очарование, прелесть.] 1 неразобр.] не поспело, чтобы облечь слова мои в форму удачную; я просто сказал: «нет, не могу». Не успел я сказать этого, как уже стал раскаиваться, — т. е. не весь я, а одна какая то частица меня. — Нет ни одного поступка, который бы не осудила какая нибудь частица души; за то найдется такая, которая скажет и в пользу: что за беда, что ты ляжешь после 12, а знаешь ли ты, что будет у тебя другой такой удачный вечер? — Должно быть, эта частица говорила очень красноречиво и убедительно (хотя я не умею передать), потому что я испугался и стал искать доводов. — Во первых, удовольствия большого нет, сказал; я [себе]: тебе она вовсе не нравится и ты в неловком положении; потом ты уже сказал, что не можешь, и ты потерял во мнении.....

Comme il est aimable, ce jeune homme.225 225 [Как он любезен, этот юноша!]

Эта фраза, кот которая последовала сейчас за моей, прервала мои размышления. — Я стал извиняться, что не могу, но так [как] для этого не нужно думать, я продолжал рассуж рассуждать сам с собой: Как я люблю, что она называет меня в 3-м лице. По немецки это грубость, но я бы любил и по немецки. Отчего она226 меня не называет ни Граф, ни Лев Николаевич? она с глазами составлял одно и всегда выражал что нибудь новое. В эту минуту, как сказать, что он выражал? Была и задумчивость, и насмешка, и болезненность, и желание удержаться от смеха, и важность, и каприз, и ум, и глупость, и страсть, и апатия, и еще мало ли что он выражал. — Немного погодя муж вышел, должно быть, приказать ужин.

Когда меня оставляют одного с ней, мне всегда делается страшно и тяжело. Когда я провожаю глазами тех, которые уходят, мне также больно, как в 5-й фигуре:227 227 Подразумевается: кадрили. повторил; последния слова, сказанные мною, прибавив только: «так стало быть», она повторила свои, прибавив: «да». Но вместе с тем тут же завязался другой, неслышный разговор.

Она. Я знаю, зачѣмъ вы повторяете то, что уже сказали: вамъ неловко б[ыть] одному и вы видите, что мнѣ неловко, — такъ чтобы казаться намъ занятыми вы заговорили. За это вниманіе васъ очень благодарю, но можно бы сказать что нибудь поумнѣе». — Я. Это правда, ваше замѣчаніе вѣрно, но я не знаю, отчего вамъ неловко; неужели вы думаете, что ежели вы однѣ, то я стану вамъ говорить такія вещи, которыя будутъ вамъ непріятны? И чтобы доказать вамъ, какъ я готовъ жертвовать своими удовольствіями для васъ, что228 228 Союзы в этой фразе перепутаны; вероятно, это что должно было заменить собою стоящее выше как [я готов...]. 229 229 В оригинале стоит: неприятен в противоречие смыслу. Она. Ну, давайте!

Я только что приводил рот в порядок, чтобы сказать какую нибудь такую вещь, при которой можно бы было думать об одном, а разговаривать о другом, как она начала разговор громкий, который повидимому мог бы продолжаться долго; но в таком положении самые замечательные вопросы падают, потому что продолжается тоть разговор. Сказавши по фразе, мы замолчали, попробовали еще говорить, опять замолчали. Тот разговор. Я. — Нет, никак нельзя говорить. Так как вам, я вижу, неловко, лучше бы, еслиб воротился ваш муж. — Она (громко). «Человек, где Иван Иванович? Попроси их сюда». Ежели бы кто не верил, что есть такие тайные разговоры, то вот доказательство.

«Я очень рад, что мы теперь одни», продолжал я тем же способом разговаривать: «я вам замети заметил уже, что вы меня часто оскорбляете своим недоверием. Ежели я нечаянно дотронусь до вашей ножки своей ногой, вы сейчас спешите извиняться и не даете мне времени сделать того же, когда я только что, разобрав, что это действительно ваша нога, хотел извиниться. Я за вами не могу поспеть, а вы думаете, что я неделикатен».

Муж пришел. Мы посидели, поужинали, поговорили и я поехал домой в половине первого.

Теперь весна, 25-е Марта. Ночь тихая, ясная; молодой месяц виднелся напротив из за красной крыши большого белого дома; снегу уже мало.

«Подавай, N!.....

Одни мои ночные санки были у подъезда, да и Дмитрий очень хорошо и без возгласа лакея слышал, что я выхожу, потому что слышно было его чмоканье, как будто он целовал кого нибудь в темноте, и которое по моим предположениям имело целыо заставить маленькую лошадку сдвинуть сани с камней мостовой, по которой неприятно скрипели и визжали подреза. Наконец санки подъехали. Услужливой лакей взял меня под локоть и повел сажать; ежели бы он не держал меня, я бы прямо прыгнул в сани, теперь же, чтобы не оскорбить его, я пошел тихо и продавил ледочек подернувшейся лужи и замочил ноги. — «Благодарствуй, брат». — Дмитрий, морозит? — Как же можно-с; теперь все по ночам заморозки пойдут-с. —

— Какъ глупо! Зачѣмъ я спрашиваю? — Не правда, ничего глупаго нѣтъ: тебѣ хочется говорить, быть въ сношен[іяхъ] съ людьми, потому что ты веселъ. Отчего же я веселъ? За полчаса ежели бы я сѣлъ въ сани, я бы не сталъ разговаривать. А оттого, что ты довольно хорошо говорилъ передъ отъѣздомъ, оттого, что ея мужъ тебя вышелъ провожать и сказалъ: «Когда жъ мы опять увидимся?» Оттого, что какъ только лакей тебя увидалъ, онъ сейчасъ встрепенулся и не смотря на то, что пахло отъ него петрушкой, онъ съ удовольствіемъ тебѣ услужилъ. Я ему какъ то далъ полтинникъ. Во всѣхъ нашихъ воспоминаніяхъ середина выпадаетъ, а остается первое и послѣднее впечатлѣніе, особенно послѣднее. Поэтому прекрасный обычай хозяину дома провожать гостя до двери, у которой, обыкновенно устроивъ ноги винтомъ, нельзя хозяину не сказать чего нибудь любезнаго гостю; не смотря ни на какую короткость отношеній, этимъ правиломъ пренебрегать не надо. Т[акъ] н[апримѣръ], «когда мы опять увидимся» ничего не значить, но невольно [изъ] самолюбія гость переведетъ такъ: когда 230 230 Курсив во всей этой фразе поставлен редактором для ясности. мы значит: я и жена, к которой тоже очень приятно тебя видеть; опять значит: мы нынче провели вечер вместе, но с тобой нельзя соскучиться; увидимся значит: еще раз нам сделай удовольствие. И гостю остается приятное впечатление. Также необходимо, особенно в домах не хорошо устроенных, где не все лакеи, особенно швейцар (это самое важное лицо, потому что первое и последнее впечатление), учтивы, давать денег людям. Они вас встречают и провожают, как человека домашнего, и услужливость их, источник коей полтинник, переводишь так: вас здесь все любят и уважают, поэтому мы стараемся, угождая господам, угодить вам. Может быть, только и любит и уважает лакей, но все таки приятно. Что за беда, что ошибаешься? ежели бы не было ошибок, то не было бы........

«Аль белены объелся!.. Чоорт!..»

Мы с Дмитрием тихохонько и скромнехонько ехали каким то бульваром и держимся ледочком правой стороной, как вдруг какой то «леший» (Дмитрий так назвал после его) в карете парой столкнулся с нами. Разъехались, и только отъехавши шагов 10, Дмитрий сказал: «вишь, леший, правой руки не знает!»

Не думайте, чтобы Дмитрий был робкий человек или не скор на ответ. Нет, он, напротив, хотя был небольшого роста, с бритой бородой (но с усами), он глубоко сознавал собственное достоинство и строго исполнял долг свой, но причиной в этом случае его слабости были два обстоятельства. 1) Дмитрий привык ездить на экипажах, внушающих уважение, теперь же мы ехали на пошевеньках, запряженных очень маленькой лошадкой в весьма длинных оглоблях, так что даже кнутом с трудом можно было достать ее, и лошадка эта заплетала жалко задними ногами, что в зрителях посторонних могло возбудить насмешку, поэтому тем более обстоятельство это было тяжело для Дмитрия и могло уничтожить чувство [1 неразобр.] 2) Должно быть вопрос мой: морозит ли? напомнил ему такого же рода вопросы осенью в отъезде. Он охотиик; охотнику есть о чем замечтаться — и забыть ругнуть впопад кучера, который не держит правую руку. У кучеров, как и у всех, тот прав, кто с бόльшей уверенностью и прежде крикнет на другого. Есть исключения; например Ванька никак не может крикнуть на карету, одиночка, даже щегольская, с трудом может крикнуть на четверню; впрочем все зависит от характера, от обстоятельств времени, а главное, от личности кучера, от направления, в котором едут. Я один раз видел в Туле разительный пример влияния, которое может иметь один человек на других дерзостью.

Было катанье на маслянице; сани парами, четвернями, кареты, рысаки, шелковые салопы — все тянулись цепью по Киевской, — пешеходов кучи. Вдруг крик с поперечной улицы: «держи, эй, держи лошадь то! Пади, эй!» самоуверенным голосо голосом . Невольно пешеходы посторонились, пары и четверни придержали. Чтож вы думаете? Оборванный извощик, стоючи на избитых санишках, размахивая над головой концами возжей, на скверной кляче с криком продрал на другую сторону, покуда никто не опомнился. Даже буточники и то расхохотались.

Дмитрий хотя человек азартный и ругнуть любит, но сердце имеет доброе, скотину жалеет. Кнут он употребляете не как средство побуждения, но исправления, т. е. он не погоняет кнутом: это несообразно с достоинством городского кучера, но ежели рысак не стоит у подъезда, он ему даст «раза». Я это сейчас имел случай заметить: переезжая из одной улицы на другую, лошадка наша насилу вытащила; нас и я заметил по отчаянным движениям его спины и рук и [по] чмоканью, что он б был в неприятном положении. Ударить кнутом? он к этому не привык. Ну, а что, ежели бы лошадь остановилась? Он не перенес бы этого, хотя тут нельзя было бояться шутника, который бы сказал: «Аль кормить?» Вот доказательство, что Дмитрий действует более по сознанию долга, чем из тщеславия.

Я много еще думал об многоразных многоразличных отношениях кучеров между собою, об их уме, находчивости и гордости. Должно быть, при больших съездах они узнают друг друга, с кем сталкивались, и переходят из враждебн враждебных в миролюбные отношения. Все интересн интересны на свете, особенно отношения тех классов, к к которым мы не принадлежим.

Ежели едут экипажи по одному направлению, то распря бывает продолжительнее: тот, кто обидел, старае старается угнать или отстать, другой же иногда успевает доказать ему неправоту поступка и берет верх; впрочем, когда едут в одну сторону, то перевес на стороне того, чьи лошади резвее.

Всѣ эти отношенія очень удобно прикладываются къ отношеніямъ вообще въ жизни. Интересно Интересноы тоже для меня отношения господь между собою и кучерами при такого рода столкновеніяхъ. — «Эка дрянь, куда прешь?» — Когда это обращается ко всему экипажу, невольно сѣдокъ старается принять видъ серьезной или веселой или беззаботной — однимъ словомъ такой, который онъ прежде не имѣлъ; замѣтно, что ему пріятно бы было, ежели бы было на оборотъ; замѣтилъ я, что г[оспо]да съ усами въ особенности сочувствуютъ обидамъ, нанесеннымъ ихъ экипажу. —

— «Кто едет?»

Это прокричал буточник, который нынче утром при мне очень был оскорблен тоже кучером. У подъезда против этой самой будки стоя стояла карета; славный с рыжей бородой кучер, уложив под себя возжи и опершись локтя локтями на колени, грел спину на солнце, как было видно, с большим удовольствием, потому что даже почти совсем зажмурился. Напротив него буточник похаживал на площадке перед будкой и концом алебарды поправлял доску над лужей перед своим балконом. — Вдруг ему не понравилось, или что карета тут стоит, или завидно стало, что кучеру так приятно греться, или хотел разговориться — он прошел по своему балкончику, заглянул в переулок, потом, стукнул алебардой по доске: «Эй ты, куда стал? дорогу загородил». Кучер немного отщурил левый глаз, по смотрел на буточника и опять закрыл. — «Съезжай! тебе что ли говорят!» Никакого внимания. — «Аль не слышишь! сворачивай, говорят!» Буточник, видя, что нет ответа, прошел по; балкончику, еще заглянул в переулок и видно собирался сказать что нибудь разительное. В это время кучер приподнялся, поправил под собой возжи и, повернувшись с заспанными глазами к буточнику: — «Что зеваешь? Тебе, дураку то и ружья в руки не давали, а туда же кричит!»

— Подавай!

Кучер проснулся и подал.

Я посмотрел на буточника; он что то пробормотал и сердито посмотрел на меня; ему, видно, неприятно было, что я слышал и смотрю на не него . Я знаю, что ничем больше нельзя оскорбить человека в глубине, как тем, чтобы дать понять ему, что заметил, но говорить про это не хочешь; поэтому я сконфузился, пожалел буточн буточника и пошел прочь.

Люблю я в Дмитрии тоже способность разом назвать человека; меня это забавляет. «Пади, шапка, — служба, борода, пади, салазки, пади, прачка, пади, коновал — пади, фигура, пади, Мусье». Удивительно умеет русский человек найти обидное слово другому, которого он в первый раз видит, не только человеку, сословию: мещанин — «кошатник», будто бы мещане кошек обдирают; лакей — «лакало, лизоблюд»; мужик — «Рюрик» — отчего, не знаю; кучер — «гужеед» и т. д. — всех не перечтешь. Повздорь Ру Русский человек с человеком, которого первый раз видит, он сейчас окрестить его таким именем, которым заденет за живую струну: кривой нос, косой черт, толстогубая бестия, курнос курносый . Надо испытать, чтобы знать, как верно и метко всегда попадают прямо в больное место. Я никогда не забуду обиды, которую заочно получил. Один Р Русский чел человек говори говорил про меня: «Ах, он редкозубый!» — Надо знать, что у меня зубы чрезвычайно дурны, испорчены и редки. —

Я приехал домой. Дмитрий заторопился слезать, чтобы отворить ворота, я тоже, чтобы пройти в калитку прежде его; это всякий раз так бывает: я тороплюсь войти, потому что привык уже, он торопится подвезти меня к крыльцу, потому что он так привык. — Я долго не мог дозвониться; свечка сальная очень нагорела и Пров, мой лакей старичок, спал. Покуда я звонил, вот о чем я думал: Отчего мне противно входить домой, где и как бы я ни жил? противно видеть того же Прова на том же месте, ту же свечку, теже пятна на обоях, теже картины, так что даже грустно делается? —

Особенно надоедают мне обои и картины, потому что они имеют претензию на разнообразие, а стоить посмотреть на них два дня, они хуже белой стены. Это неприятное чувство, входя; домой, должно быть, от того, что не рожден человек, чтобы в 22 года жить холостяком. То ли [бы] было, ежели бы можно было спросить Прова, который вскочил и, стуча сапогами, (верно чтобы показать, что он давно слышит и исправен) отворяет дверь: «Барыня почивает?» — Никак нет, в книжку читают. — То ли бы дело: — взял бы я обеими руками за головку, подержал бы перед собой, посмотрел бы, поцеловал бы и опять посмотрел и опять поцелуй; и не скучно бы было ворочаться домой. Теперь один вопрос, который я могу сделать Прову, чтобы показать ему, что я заметил, что он никогда не спит, когда меня дома нет, это: «Был кто нибудь?» — Никого. — Всякий раз, когда бывает такого рода вопрос, ответ Пров делает жалким голосом и всякий раз мне хочется ему сказать: «Зачем же ты говорить жалким голосом? Я очень рад, что никто не был». Но я удерживаюсь: Пров мог бы оскорби оскорбиться , а он человек почтенный. —

Я обыкновенно вечером пишу дневник, франклиновский журнал и ежедневные счеты.

Нынешний [день] я ничего не издержал, потому что ни гроша нету, так нечего писать в счетную книгу. —

Дневник и журнал — другое дело: нужно бы было писать, но поздно, отложу до завтра. —

Мне часто случалось слышать слова: «пустой человек, живет без цели»; и сам даже я это часто говорил и говорю, не от того чтобы я повторял чужия слова, но я чувствую в душе, что это нехорошо и что нужно иметь в жизни цел.

Но как же это сделать, чтобы быть «полным человеком и жить с целью»? —Задать себе цель никак нельзя. — Это я пробовал, сколько раз, и не выходило. Надо не выдумывать ее, но найти такую, которая бы была сообразна с наклонностями человека, которая бы и прежде существовала, но которую я только бы сознал. Такого рода цель я, мне кажется, нашел: всестороннее образование и развитие всех способностей. Как одно из главных сознанных средств к достижению — дневник и франклиновской журнал. — В дневнике я каждый день исповедуюсь во всем, что я сделал дурно. В журнале у меня по графам расписаны слабости — лень, ложь, обжорство, нерешительность, желание себя выказать, сладострастие, мало fierté231 231 [достоинства]

Я стал раздеваться и думал: «Где же тут всестороннее образование и развитие способностей, добродетели, a разве этим путем дойдешь ты до добродетели? куда поведет тебя это этот журнал, который служит тебе только указателем; слабости, которым конца нет, которые всякий день прибавляются и которыми, ежели бы ты даже уничтожил их, не достигнул бы добродетели? — Ты только обманываешь себя и играешь этим как дитя игрушкой. — Разве достаточно какому нибудь художнику знать те вещи, которых не нужно делать, чтобы быть художником? Разве можно отрицательно, удерживаясь только от вредного, достигнуть чего нибудь полезного? Земледель Земледельцу не достаточно выполоть поле, надо вспахать и посеять его. Сделай себе правила добродетели и следуй им. — Это говорила частица ума, которая занимается критикой.

Я задумался. Разве достаточно уничтожить причину зла, чтобы было добро? Добро положительно, а не отрицательно. Оттого имянно и достаточно, что добро положительно, а зло отрицательно; зло можно уничтожить, а добро нет. Добро всегда в душе нашей и душа добро; а зло привитое. Не будь зла, добро разовьется. Сравнение с земледельцем не годится; ему надо посеять и пахать, а в душе же добро уже посеяно. Художнику нужно упражняться и он достигнет искусства, ежели он не будет сообразоваться с правилами отрицательными, но ему нужно [1 неразобр.] от произвола. Для упражнения в добродетели не нужно упражнений — упражнения: жизнь.

Холод — отсутствие тепла. Тьма — отсутствие света, зло — отсутствие добра. — Отчего человек любит тепло, свет, добро? Оттого, что они естественны. — Есть причина тепла, света и добра — солнце, Бог; но нет солнца холодного и темного, нет злого Бога. Мы видим свет и лучи света, ищем причину и говорим, что есть солнце: нам доказывает это и свет, и тепло, зак закон тягот тяготения . Это в мире физическом. В моральном мире видим добро, видим лучи его, видим, что такой же зак закон тяготения добра к чему то высшему и что источник — Бог. —

Сними грубую кору с брилианта, в нем будет блеск; откинь оболочку слабостей, будет добродетель. Но неужели только одни те мелочи, слабости, которые ты пишешь в журнале, мешают тебе б быть доб добрым ? нет ли больших страстей? И потом, откуда такое множество каждый день прибавляется: то обман себя, то трусость и т. д., прочно[го] же нѣтъ исправленія, во многомъ никакого хода впередъ. Это замѣтила опять частица, занимающаяся критикой. Правда всѣ слабости, которыя я написалъ, можно привести къ 3 разрядамъ, но такъ какъ каждая имѣетъ много степеней, то конбинац[ій] можетъ быть безъ числа. 1) гордость, 2) слабость воли, 3) недостат[окъ] ума. — Но нельзя всѣ слабости относить отдѣльно къ каждой, ибо онѣ происходятъ отъ соединенія. Первые два рода уменьшил[ись], послѣдняя, какъ независимая, можетъ подвинутся только со временемъ. Напримѣръ; нынче я солгал, ка как приметно было, без причины: меня звали обедать, я отказ отказался , потом сказал, что не могу от того, что у меня урок. — Какой? — Англ Английский яз язык , когда у меня была гимнастика. Причины: 1) мало ума, что вдруг не заметил, что глупо солгать, 2) мало твердости, что не сказал, поч почему , 3) гордость глупая, полагая, что агл аглицкий яз язык скорее может быть пред предлогом , чем гимнастика. —

Разве добродетель состоит в том, чтобы исправляться от слабостей, которые тебе в жизни вредя вредят ? кажется, добродетель есть самоотвержение. — Неправда. Доброд Добродетель дает счастье потому, что счастье дает доброд добродетель . — Всякий раз, когда я пишу дневник откровенно, я не испытываю никакой досады на себя за слабости; мне кажется, что ежели я в них признался, то их уже нет.

Приятно. Я помолился и лег спать. Вечером я лучше молюсь, чем утром. Скорее понимаю, что говорю и даже чувствую; вечером я не боюсь себя, утром боюсь — много впереди. Прекрасная вещь сон во всех фазах: приготовление, засыпание и самый сон. — Только что я лег, я думал: какое наслаждение увернуться потеплее и сейчас забыться; но только что я стал засыпать, я вспомнил, что приятно засыпать, и очнулся. Все наслаждения тела уничтожаются сознанием. Не надо сознавать; но я сознал, что сознаю, и пошло, и пошло, и заснуть не могу. Фу, досада какая! Для чего дал нам Бог сознание, когда оно только мешает жизни? Для того, что напротив моральный наслаждения глубже чувствуются, когда они сознаны. Рассуждая так, я повернулся на другую сторону и раскрылся. Какое неприятное чувство в темноте раскрытся. Все кажется: вот схватить меня кто то или что то или тронет холодным или горячим раскрытую ногу. Я поскоре поскорее закрылся, подвернул под себя со всех сторон одеяло, спрятал голову и стал засыпать, рассуждая вот как.232 232 Дальше около двух страниц зачеркнуто, но мы даем их в ломаных скобках.

«Морфей, прими меня в свои объятия». Это Божество, которого я охотно бы сделался жрецом. А помнишь, как обиделась барыня, когда ей сказали: «Quand je suis passé chez vous, vous étiez encore dans les bras de Morphée.233 233 [Когда я пришел к вам, вы были еще в объятиях Морфея.] на; Верхомъ съ нимъ ѣздили. Славная была травля, какъ подлѣ станового Гельке атукнулъ и Налетъ ловилъ изъ за всѣхъ, да еще по кόлот кόлоти . Какъ Сережа злился. — Онъ у сестры. — Что за прелесть Маша — вотъ бы такую жену! Морфей на охотѣ хорошъ бы былъ, только нужно голому ѣздить, [а?] то можно найти и жену. — Пфу, какъ катитъ Saint Thomas — и за всѣхъ на угонкахъ уже барыня пошла; напрасно только вытягивается, а впрочемъ это хорошо dans les bras. Тутъ должно быть я совсѣмъ заснулъ. — Видѣлъ я, какъ хотѣлъ я догонять барыню, вдругъ — гора, я ее руками толкалъ, толкалъ, — свалилась; (подушку сбросилъ) и пріѣхалъ домой обѣдать. Не готово; отчего? — Василій куражится (это за перегородкой хозяйка спрашиваетъ, что за шу[мъ], и ей отвѣча[етъ] горнич[ная] дѣвка, я это слушалъ, потому и это приснилось). Василій пришелъ, только что хотѣли всѣ у него спросить, отчего не готово? видятъ — Василій въ камзолѣ и лента черезъ плечо; я испугался, сталъ на колѣни, плакалъ и цѣловалъ у него руки; мнѣ было такъ же пріятно, ежели бы я цѣловалъ руки у нее, — еще больше. Василій не обращалъ на меня вниманія и спросилъ: Заряжено? Кондитеръ Тульскій Дидрихсъ говоритъ: готово! — Ну, стрѣляй! — Дали залпъ. (Ставня стукнула) — и пошли Польской, я съ Василіемъ, который уже не Василій, а она. Вдругъ о ужасъ! я замѣчаю, что у меня панталоны такъ коротки, что видны голыя колѣни. Нельзя описать, какъ я страдалъ (раскрылись гол[ыя] [колѣни?]; я ихъ во снѣ долго не могъ закрыть, наконецъ закрылъ). Но тѣмъ не кончилось; идемъ мы Польской и — Королева Виртем[бергская] тутъ; вдругъ я пляшу казачка. Зачѣмъ? Не могу удержаться. Наконецъ принесли мнѣ шинель, сапоги; еще хуже: панталонъ вовсе нѣтъ. Не можетъ быть, чтобы это было на яву; вѣрно я сплю. Проснулся. — Я засыпалъ — думалъ, потомъ не могъ болѣе, сталъ воображать, но воображалъ связно, картинно, потомъ воображеніе заснуло, остались темныя представленія; потомъ и тѣло заснуло. Сонъ составляется изъ первого и послѣдняго впечатлѣнія.

Мне казалось, что теперь под этим одеялом никто и ничто меня достать не может. — Сон есть такое положение человека, в котором он совершенно теряет сознание; но так [как] засыпает человек постепенно, то теряет он сознание тоже постепенно. — Сознание есть то, что называется душою; но душою называют что то единое, между тем как сознаний столько же, сколько отдельных частей, из которых слагается человек; мне кажется, что этих частей 3. 1) ум, 2) чувство — 3) тело. — 1) есть высшее и это сознание есть принадлежность только людей развитых, животн животные и животноподобные люди не имеют его; оно первое засыпает, 2) сознание чувства, принадлежность тоже одних людей, засыпает после. 3) сознание тела засыпает последнее и редко совершенно.; — У животных этой постепенности нет; также и у людей, когда они в таком положении, что теряют сознание, после сильных впечатлений или пьяные. Сознание сна будит сейчас. —

Воспоминание о времени, которое мы проводим во сне, не происходит из того же источника, из которого происх происходят воспом воспоминания о действительной жизни, — из памяти, как способности воспроизводить впечатления наши, но из способности групировать впечатления. В минуту пробуждения мы все те впечатления, которые имели во время засыпания и во время сна (почти никогда человек не спит совершенно), мы приводим к единству под влиянием того впечат впечатления , которое содействовало пробуждению, которое происходить также, как засыпание: постепенно, начиная с низшей способности до высшей. — Эта операция происходить так быстро, что сознать ее слишком трудно, и привыкши к последовательности и к форме времени, в которой проявляется жизнь, мы принимаем эту совокупность впечатлений за воспоминание проведенного времени во сне. — Каким образом объяснить то, что вы видите длинный сон, который кончается тем обстоятельством, которое вас разбудило: вы видите, что идете на охоту, заряжаете ружье, подымаете дичь, прицеливаетесь, стреляете и шум, к который вы приняли за выстрел, это графин, который вы уронили на пол во сне. Или: вы приезжаете к вашему приятелю N; ждете его, нак наконец приходить человек и докладывает: N приехал; это на яву вам говорит ваш человек чтобы вас разбудить. Чтобы поверить справедливости этого, избави Бог верить снам, которые вам рассказывают те, которые всегда что нибудь видели и видели что нибудь значущее и интересное.

Эти люди от привычки выводить заключения из снов, на основании гадателей, дали себе форму известную, к которой они приводят все; добавляют из воображения недостающее и выкидывают все то, что не подходить под эту форму. Например вам будет рассказывать мать, что она видел видела , как ее дочь улетела на небо и сказала: « прощай прощайте , Маминька», я за вас буду молиться»! А она просто видела, что дочь ее лезла на крышу и ничего не говорила, и что эта дочь, когда влезла наверх, сделалась вдруг поваром Иваном и сказала: «а вы не влезете».

А может быть, в воображении их по силе привычки [полно?] слагается то, что они рассказывают, и тогда это служит еще доказательством моей теории о сне...

Ежели хотите поверить, то на себе испытайте: вспомните ваши мысли, представления во время засыпания и просыпания и ежели кто нибудь видел, как вы спали, и может расскавать вам все обстоятельства, которые могли подействовать на вас, то вы поймете, отчего вы видели то, а не другое. Обстоятельств; этих так много, зависящих от сложения, от желудка, от физических причин, что всех не перечтешь. Но говорят, что когда мы видим во сне, что мы летаем или плаваем, это значит: мы ростем. Заметьте, отчего один день вы плаваете, — другой — летаете; вспомните все, к очень легко объясните.

Ежели бы пришлось видеть мой сон кому нибудь из тех, которые, как я говорил, привыкли толковать сны, вот как бы рассказан был мой сон. — «Видела я, что St. Thomas бегает, очень долго бегает, и я будто говорю ему: «Отчего вы бегаете?» и он говорит мне: я ищу невесту. — Ну вот посмотри, что он или женится или будет от него письмо —

Заметьте тоже, что постепенности во времени воспоминаниям нет. Ежели вы вспоминаете сон, то вы знаете, что вы видели прежде.234 234 Против этого места на полях стоит зачеркнутое: Я проснулся уже утром и стал вспоминать, что я вид ѣ л во сн ѣ. — Вид ѣ л я, будто мы ѣ здили с братом на охоту и затравили в остров ѣ жену прим ѣ рной доброд ѣ тели. Н ѣ т; еще прежде, ч ѣ м по ѣ хали на охоту, вид ѣ л я, что St. Thomas пришел просить меня, чтобы я простил.

Во время ночи несколько раз (почти всегда) просыпаешься, но пробуждаются только два низшия сознания души: тело и чувство. После этого опять засыпает чувство и тело — впечатления же, которые были во время этого пробуждения, присоединяются к общему впечатлению сна, и без всякого порядка и последовательности. — Ежели проснулось и 3-е, высшее сознание понятия и после опять засыпаешь, то сон уже разделяется на две половины. —

3 Июня.

Еще день. (На Волге.)

Вздумал я из Саратова ехать до Астрахани по Волге.

Во первых, думал я, лучше же, ежели время будет не благоприятное, проехать долже, но не трясти трястись еще 700 верст; притом — живописные берега Волги, мечтания, опасность: все это приятно и полезно может подействовать; воображал я себя поэтом, припоминал людей и героев, которые мне нравились, и ставил себя на их место, — одним словом думал, как я всегда думаю, когда затеваю что нибудь новое: вот теперь только начнется настоящая жизнь, а до сих пор это так, предисловьице, которым не стоило заниматься. Я знаю, что это вздор. Сколько раз я замечал, что всегда я остаюсь тот же и не больше поэт на Волге, чем на Воронке, а все верю, все ищу, все дожидаюсь чего то. Все кажется, когда я в раздумьи, делать ли что либо или нет: вот ты не сделаешь этого, не поедешь туда то, а там то и ждало счастье; теперь упустил на веки. — Все кажется: вот; начнется без меня. — Хотя это смешно, но это заставило меня ехать по Волге в Астрахань. Я прежде боялся и совестно мне было действовать по таким смешным поводам, но сколько я ни смотрел в прошедшую свою жизнь, я большей частью действовал по не менее смешным поводам. Не знаю как другие, но я привык к этому и для меня слова «мелочное, смешное» стали слова без смысла. Где же «крупные, серьезные» поводы?

Пошел я к Московскому перевозу и стал похаживать около лодок и дощаников. «Что, заняты эти лодки? Есть ли свободная?» спросил я совокупности бурлаков, которые стояли у берега. «А вашей милости чего требуе требуется ?» спросил у меня старик с длинной бородой в сером зипуне и поярчатой шляпе. — «До Астрахани лодку». «Чтож, можно-с!» —