I.

В основу сюжета «Воскресения» лег следующий случай, рассказанный Толстому А. Ф. Кони, гостившим в июне 1887 г. в Ясной поляне. В бытность Кони прокурором петербургского окружного суда к нему явился молодой человек из аристократических слоев общества с жалобой на то, что товарищ прокурора, в ведении которого находились тюрьмы, отказал ему в передаче письма арестантке Розалии Они, требуя предварительного его прочтения. В ответ на указание Кони, что товарищ прокурора поступил руководствуясь тюремным уставом и потому правильно, жалобщик предложил самому Кони прочесть письмо и затем распорядиться передать его Розалии. Из слов своего посетителя и из позднейшего рассказа смотрительницы женского отделения тюрьмы Кони о Розалии узнал следующее. Она была дочерью вдовца чухонца, арендатора мызы в одной из финляндских губерний. Будучи тяжело болен и узнав от врачей о близости смерти, отец Розалии обратился к владелице мызы, богатой петербургской даме, с просьбой позаботиться о дочери после его смерти. Дама обещала это сделать и, когда отец умер, взяла Розалию к себе в дом. Сначала девочку всячески баловали, но затем остыли к ней и сдали ее в девичью, где она воспитывалась до шестнадцатилетнего возраста, когда на нее обратил внимание родственник хозяйки, только что окончивший курс в одном из высших привилегированных учебных заведений, тот самый, который позже явился к Кони. Гостя у своей родственницы на даче, он соблазнил девушку, и когда она забеременела, хозяйка с возмущением выгнала ее из дома. Розалия, брошенная своим соблазнителем, родила; ребенка своего она поместила в воспитательный дом, а сама превратилась мало-по-малу в проститутку самого низкого разбора. Однажды в притоне около Сенной она украла у пьяного «гостя» сто рублей, спрятанных затем хозяйкой притона. Отданная под суд с участием присяжных, Розалия была приговорена к четырем месяцам тюрьмы. В числе присяжных, судивших Розалию, случайно оказался и ее соблазнитель, который после своей истории с несчастной девушкой, побывав на родине, в провинции, жил в Петербурге жизнью людей своего круга. На суде он узнал Розалию; встреча с ней в обстановке суда произвела на него сильное впечатление, глубоко потревожив его совесть, и он решил жениться на ней. Об этом своем решении он и сообщил Кони при своем визите к нему, прося его ускорить венчание с Розалией. Несмотря на то что Кони отговаривал своего собеседника от поспешной женитьбы на Розалии, советуя ему предварительно ближе присмотреться к ней, чтобы лучше узнать ее, он твердо стоял на своем. Наступивший вслед затем пост сам собой отдалил венчание. Соблазнитель Розалии довольно часто виделся с ней в тюрьме и возил ей всё нужное для приданого. В первое же свидание с ним Розалия объяснила ему, что вызвана к нему из карцера, куда она была посажена за то, что бранилась в камере самыми площадными словами. В конце поста Розалия заболела сыпным тифом и умерла. О дальнейшей судьбе ее жениха после этого у Кони не было точных сведений.

По словам Кони, история Розалии была выслушана Толстым с большим вниманием, и на следующий день утром Толстой сказал ему, что ночью он много думал по поводу рассказа и находит, что перипетии его нужно было бы изложить в хронологическом порядке. Он советовал Кони обработать этот рассказ для «Посредника», в издательской деятельности которого сам в ту пору принимал деятельное участие.532 Рассказ А. Ф. Кони, сообщенный Толстому, впервые был опубликован Кони в статье «Воспоминаниy о Льве Николаевиче Толстом, напечатанной в,, Ежемесячных литературных и популярно-научных приложениях к «Ниве»“1908 г., № 9. Статья эта под заглавием «Лев Николаевич Толстой» перепечатана в книге А. Ф. Кони «На жизненном пути». Том второй. М. 1916. Рассказ о Розалии Они — на стр. 31—37. В конце декабря 1887 года Толстой в письме к П. И. Бирюкову относительно Кони писал следующее: «Он очень любезный человек и обещал рассказ в «Посредник», от которого я жду много, потому что сюжет прекрасный, и он очень даровит» (АТБ).

В мае 1888 г. вопрос о том, кому обрабатывать Коневский сюжет — Кони или Толстому, видимо, еще не был решен. Посылая Толстому свою книгу «Судебные речи», Кони писал ему в письме от 14 мая 1888 г.: «Пусть сложный труд с приготовлением книги для печати и усиленная деятельность за последний год послужат извинением, что я до сих пор не исполнил своего обещания написать историю бедной Розалии Они и ее соблазнителя» (АТБ). Одновременно с этим Толстой в письме от 12 апреля 1888 г. писал П. И. Бирюкову: «спросите его — Кони, начал ли он писать обещанный рассказ для «Посредника», а если нет, то отдаст ли он мне тему этого рассказа. Очень хороша и нужна».533 «Толстовский ежегодник 1913 г.» Спб. 1914, стр. 121. 9 мая того же года Толстой писал жене: «Кони я спрашивал, написал ли он рассказ и передает ли мне сюжет? Прелестный сюжет, и хорошо, и хочется написать».534 «Письма графа Л. Н. Толстого к жене» 1862—1910 г. Издание второе. М. 1915, стр. 331

Вероятно, в это же время Толстой обратился — в недошедшем до нас письме — и к самому Кони с просьбой об уступке ему сюжета будущего «Воскресения». Судим так на основании письма Кони к Толстому от 1 июня 1888 г.: «Ваша мысль написать о Розалии Они, о ее соблазнителе, о которой мне передали почти одновременно с получением вашего письма, меня чрезвычайно обрадовала, и взамен «разрешения», упоминаемого вами, я обращаюсь к вам с горячею просьбою не покидать этой мысли. Из-под вашего пера эта история выльется в такой форме, что тронет самое зачерствелое сердце и заставит призадуматься самую бесшабашную голову» (АТБ).

Однако, получив от Кони согласие на уступку сюжета повести, Толстой полтора года не принимался за работу над ним. В течение всего 1888 года он вообще ничего не писал, кроме писем. В упомянутом письме его к Бирюкову от 12 апреля 1888 г. читаем: «Писать головой очень хочется и знаю, что нужно, а не могу — сердцем не тянет». В 1889 году Толстой вернулся к литературной работе. Он пишет «Праздник просвещения», статью по поводу «Севастопольских воспоминаний» А. И. Ершова, «Дьявол» и начерно заканчивает ранее набросанные «Плоды просвещения» и начатую «Крейцерову сонату». А. М. Новиков, в то время домашний учитель в семье Толстых, вспоминает, что осенью 1889 года, знакомя гостившего в Ясной поляне своего последователя и единомышленника В. В. Рахманова с рассказом Кони, Толстой предложил ему обработать его. В ответ на это предложение Рахманов стал горячо убеждать Льва Николаевича самому взяться за работу над этим сюжетом. Толстой обещал подумать.535 А. М. Новиков «Зима 1889—1890 годов в Ясной поляне» — «Лев Николаевич Толстой». Юбилейный сборник. Собрал и редактировал H. Н. Гусев. Государственное издательство. М. -Л. 1928, стр. 208.

Впервые в декабре 1889 года, в период, когда заканчивалось писание «Крейцеровой сонаты», которая, по словам Толстого, «страшно надоела» ему, в его дневнике сделана запись, свидетельствующая о том, что он сосредоточился над мыслями о повести на сюжет, рассказанный Кони, — о «Коневском рассказе», или «Коневской повести». (Так пока называет Толстой свой новый замысел.) В этой записи читаем: «Мысли о Коневском рассказе всё ярче и ярче приходят в голову. Вообще нахожусь в состоянии вдохновения 2-й день. Что выйдет — не знаю». И вслед за этим: «Верю, что во мне сила Твоя, данная для исполнения дела Твоего. Дело же Твое в том, чтоб преувеличивать силу Твою в себе и во всем мире». 17 декабря в дневнике записано: «Смутно набираются данные для изложения учения536 Какой свой замысел имеет здесь в виду Толстой, неясно. и для Коневской повести. Хочется часто писать и с радостью думаю об этом».

За работу над повестью Толстой принялся 26 декабря 1889 года. Под этим числом в дневнике записано: «Неожиданно стал писать Коневскую повесть и, кажется, недурно». Эта именно дата проставлена перед текстом самой ранней рукописи повести, не имеющей еще заглавия (см. Описание рукописей, № 1). Работа над рукописью продолжалась в течение приблизительно полутора месяцев. Конец декабря был занят обработкой «Плодов просвещения» и участием в репетициях пьесы в связи с постановкой ее на яснополянской домашней сцене 30 декабря, и Толстой над повестью мог работать лишь урывками. Под 27 декабря в дневнике записано: «Писал немного Коневскую повесть». В дневниковой записи 29—31 декабря читаем: «Пробовал писать Коневскую повесть. Немного поправил, но вперед не пошел. Всё время были репетиции, спектакль, суета, бездна народа, и всё время мне стыдно». 3 января 1890 г. в дневнике записано: «Утром поправлял «О жизни» и начал было Коневскую повесть. В тот же день в записной книжке сделана следующая неясная запись: «Коневская повесть. Поэтический жених-вдовец». Но в ближайшее время Толстой к работе над повестью возвращается лишь спорадически. Почти в течение всего января он был занят переделкой «Плодов просвещения», а затем почти до конца апреля работал над,, Послесловием к «Крейцеровой сонате»“. Следующее упоминание о повести — в записи дневника от 23 января: «Не помню, что утром делал. Кажется, пытался Коневскую повесть, но ничего не написал». Писание повести Толстой возобновил лишь в феврале. Под 11 числом этого месяца в дневнике набросан краткий план ее начала: «Гулял, очень много думал о Коневской повести. Ясно всё и прекрасно. 1) Он не хотел обладать ею, но сделал это потому, что так надо — ему кажется. Она прелестна в его воображении. Он улыбается, и ему хочется плакать. 2) Поездка в церковь, там она, белое платье, поцелуй. 3) Старая горничная берет деньги, но смотрит грустно. 4) Старая горничная фаталистка. Катюша одинока. 5) Она, увидав его при проезде, хочет под поезд, но садится и слышит ребенка в чреве. 6) Он спрашивает у тетки, где она. У помещика в горничных. Дурно живет, в связи с лакеем. И ей нельзя не быть в связи: в ней разбужена чувственность. 7) Он в волнении спрашивает: и вы прогнали? И очень она плакала? И я виноват? и т. д. 8) Попробовал ambition537 *** честолюбие — скверно, не по характеру, за границу — Париж — разврат — скверно. Осталось чтение, изящество, охота, карты, примёры. Волоса седеют — тоска».

В ближайшие дни — 12—15 февраля — Толстой чувствовал себя нездоровым и, судя по его дневнику, ничего не писал. Под 16 февраля в дневнике записано: «Писал Коневскую повесть недурно». В ближайшие дни нездоровье опять помешало Толстому продолжать работу над повестью. Под 21 февраля в дневнике записано: «Здоровье лучше, но попробовал писать Коневскую и не мог». Записи в дневнике под 22 февраля — «Опять тоже» и под 23 февраля — «Совсем не выходит» — видимо, также говорят о неудаче с попыткой продолжать «Коневскую повесть». Видимо, около того же времени сделана следующая запись в записной книжке, относящаяся, очевидно, к эпизоду преследования Нехлюдовым Катюши: «К Коневской. Уйдите, уйдите. Потом он подошел, видит, она постояла и вдруг побежала». Вслед за этим упоминания о повести встречаем лишь в июньских дневниковых записях. Как видно из описания рукописи № 1 — самого раннего приступа к повести, эта рукопись получила свой окончательный вид не сразу. Кроме отдельных мелких исправлений и дополнений, в рукописи сделаны две вставки, одна из которых по объему равна более ¹/ ₃ объема первоначально написанного текста. В ней — описание заутрени и событий последующего за ней дня, предшествовавших эпизоду обладания Нехлюдовым Катюшей, т. е. один из основных моментов первой части будущего романа. Текст этой вставки заключает в себе развитие записи, помеченной в дневниковом плане 11 февраля цыфрой 2 и отчасти 1. Поэтому нужно думать, что этот текст был написан после того, как план был составлен и внесен в дневник. Помеченное в плане цыфрой 3 в рукописи не нашло себе никакого отражения; помеченное цыфрой 4 нашло частичное отражение: во вставке меньшего объема, чем предыдущая, рассказано о жутком чувстве покинутости и одиночества, которое испытывает Катюша, ложась в постель в вечер отъезда Нехлюдова. Помеченное цыфрой 5 рассказано в рукописи не так, как намечено в плане. По плану, так же, как и в окончательном тексте романа, Катюша бежит к поезду, в котором едет Нехлюдов при проезде его через станцию с войны, в тексте же рукописи этот эпизод отнесен ко времени отъезда Нехлюдова от тетушек на войну, на другой день после сближения с Катюшей. О самоубийстве Катюша здесь еще не задумывается. (Мысль о том, чтобы броситься под поезд, приходит ей в голову в зачеркнутом варианте рукописи, написанном внешне в форме более драматической, чем окончательный вариант.) Однако, судя по цвету чернил, одинаковому с тем, какой отличает всё написанное после составления плана, и этот эпизод написан также после 11 февраля, причем Толстой здесь изменил первоначальный замысел. Помеченное цыфрами 6, 7 и 8 написано также после того, как план был составлен: ряд выражений этой записи повторен буквально в тексте рукописи. После составления плана, опять таки судя по цвету чернил, написано и всё дальнейшее, вплоть до конца рукописи. В общем после дневниковой записи под 11 февраля 1890 г. было написано больше половины текста первоначального автографа.

Вся эта работа по отделке и дополнению рукописи не ограничилась, нужно думать, одним днем — 16 февраля. Она, видимо, продолжалась и в июне месяце, после перерыва, длившегося около четырех месяцев. В дневниковой записи, относящейся к 10 июня 1890 г., читаем: «Хочу писать Коневскую... Попробовал писать, не пошло». Через три дня, 13 июня, в дневнике опять записано: «Хотел писать Коневскую. Не идет». Но на следующий день, судя по дневнику, повесть несколько подвинулась вперед. 14 июня записано: «Немного пописал Коневскую». Видимо, к работе над «Коневской» относятся и дневниковые записи 15 июня — «Немного пописал» и 16 июня — «Чуть-чуть писал. Понадобились материалы и обдумать».538 Впервые детальный анализ последовательных текстовых наслоений в этой рукописи сделан В. И. Срезневским в статье „«Коневская повесть» Л. Н. Толстого“— «Анатолий Федорович Кони. 1844—1924. Юбилейный сборник». Издательство «Атеней». Л. 1925, стр. 40—56.

После этого в работе над повестью вновь произошла остановка на полгода. Советуя А. Ф. Кони взяться за обработку истории Розалии Они, Толстой, как мы видим, рекомендовал изложить ее перипетии в хронологическом порядке. Так именно, в отличие от того, что мы имеем в окончательном тексте, и сам Толстой первоначально построил свое повествование: оно начинается с характеристики Валерьяна Юшкина, будущего Нехлюдова, приезжающего к своим тетушкам перед отъездом на войну, продолжается описанием встречи его с Катюшей (при этом дается попутная характеристика и Катюши), рассказом о заутрене, о физическом сближении Нехлюдова с Катюшей, об его отъезде, о последующей судьбе Катюши до поступления ее в публичный дом и о судьбе Нехлюдова до суда над Катюшей. Текст рукописи доведен до момента появления Нехлюдова в зале суда и в общем по содержанию соответствует тексту глав XII—XVIII, II—V и XXXVII печатного текста первой части романа, будучи значительно кратче его. Заглавия повести еще не дано. При обработке ее от внимания Толстого ускользнула несогласованность хронологических дат, упоминаемых в ее тексте: Нехлюдов приезжает к тетушкам в начале севастопольской войны (т. е. в 1854 году), и тогда же происходит его сближение с Катюшей. Ему в это время 25 лет. В момент суда над Катюшей Нехлюдову 36 лет, а между тем суд приурочен к 1883 году.

Напряженный интерес, обнаруженный Толстым с самого начала к Коневскому рассказу, объясняется в большой степени тем, что этот рассказ ассоциировался у него с событием его личной жизни: он в молодости также соблазнил девушку, затем покинул ее, и она, по его словам, погибла. Незадолго до смерти он говорил П. И. Бирюкову: «Вот вы пишете про меня всё хорошее. Это неверно и неполно. Надо писать и дурное. В молодости я вел очень дурную жизнь, и два события этой жизни особенно и до сих пор мучают меня. И я вам, как биографу, говорю это и прошу вас это написать в моей биографии. Эти события были: связь с крестьянской женщиной из нашей деревни, до моей женитьбы. На это есть намек в моем рассказе «Дьявол». Второе — это преступление, которое я совершил с горничной Гашей, жившей в доме моей тетки. Она была невинна, я ее соблазнил, ее прогнали, и она погибла».539 П. И. Бирюков. «Биография Льва Николаевича Толстого». Том третий. Государственное издательство. М. 1922, стр. 317.

В связи с работой Толстого над «Воскресением» его жена Софья Андреевна 13 сентября 1898 г. записывает в своем дневнике: «Я мучаюсь и тем, что Лев Николаевич, семидесятилетний старик, с особенным вкусом смакуя, как гастроном, вкусную еду, описывает сцены прелюбодеяния горничной с офицером. Я знаю, он сам подробно мне о том рассказывал, что Лев Николаевич в этой сцене описывает свою связь с горничной своей сестры в Пирогове. Я видела потом эту Гашу, теперь уже почти семидесятилетнюю старуху, он сам мне ее указал, к моему глубокому отчаянию и отвращению».540 «Дневники Софии Андреевны Толстой». 1897—1909. Редакция и предисловие С. Л. Толстого. Примечания С. Л. Толстого и Г. А. Волкова. Кооперативное издательство «Север», М. 1932, стр. 81.

Автобиографичность повести сказывается и в нескольких ее подробностях, характеризующих первый вариант ее начала. Фамилия тетушек героя повести — Юшкины. Первоначально речь шла лишь об одной тетушке — Марье Ивановне Юшковой и лишь затем в повесть введена вторая тетушка — Катерина Ивановна, и «Юшкова» исправлено на «Юшкины». Как известно, фамилию Юшкова носила тетка Толстого, у которой он жил в юности, когда поселился в Казани. Герой называется Валерьяном Юшкиным. Фамилия его таким образом созвучна с фамилией тетки Толстого; что же касается имени, то существенно его тождество с именем героя незаконченной комедии Толстого 1856 года, известной под заглавиями «Дворянское семейство» и «Практический человек».541 См. том 7 настоящего издания, стр. 152—168. Главный персонаж этой комедии — князь Валерьян — лицо несомненно автобиографическое. Он назван Валерьяном, можно думать, по связи с тем, что как раз в это время Толстой был увлечен Валерией Владимировной Арсеньевой, чувство к которой нашло себе, видимо, отражение в комедии, но самый облик Валерьяна Юшкина в «Коневской повести» осложнен теми особенностями внешности и характера, которые свойственны были брату Толстого — Сергею Николаевичу. Таковы красота Валерьяна, его увлечение цыганами, его непосредственность и отсутствие колебаний в своем поведении, наконец, его своеобразно привлекательный эгоизм.542 О Валерьяне Юшкине Толстой говорит: «Валерьяна любили не одни его тетушки, его любили все, кто только сходился с ним. Любили его, во-первых, за его красоту. Он был выдающейся красоты, и не грубой, пошлой, а тонкой, мягкой; во-вторых, любили его за его непосредственность. В нем никогда не было никаких колебаний... Он был один из тех людей, так искренно увлекающихся, что даже эгоизм их увлечений невольно притягивает людей». Ср. с этим характеристику брата Сережи в «Воспоминаниях детства» Толстого: «Сережей я восхищался и подражал ему, любил его, хотел быть им. Я восхищался его красивой наружностью, его пением, — он всегда пел, — его рисованием, его весельем и в особенности, как ни странно это сказать, непосредственностью его эгоизма». Л. Толстой. Полное собрание художественных произведений. Редакция К. Халабаева и Б. Эйхенбаума. Примечания Вс. И. Срезневского. T. I. Госуд. изд. М. -Л. 1928, стр. 358. Кроме того, как и Сергей Николаевич Толстой, Валерьян Юшкин участвует в Крымской войне, служа в стрелковом батальоне (а не в артиллерийской бригаде, как Лев Николаевич).

18 июня 1890 года Толстой записывает в дневнике: «Обдумал на работе то, что надо Коневскую начать с сессии суда, а на другой день еще прибавил то, что надо тут же выказать всю бессмыслицу суда». Через четыре дня, задним числом, в дневнике — вариант той же записи: «На работе, покосе, уяснил себе внешнюю форму Коневского рассказа. Надо начать с заседания. И тут же юридическая ложь и потребность его правдивости».543 Подчеркнуто Толстым. Следующее упоминание о работе над повестью, как сказано выше, — лишь через полгода — в дневниковой записи 15 декабря: «Начал вчера Коневскую с начала. Очень весело писать».

Последняя запись несомненно относится к тексту первых четырех листов рукописи № 3 (см. варианты, стр. 19—22). Здесь повести дано уже заглавие — «Воскресение», и оно удерживается на протяжении всей дальнейшей работы над ней, несмотря на то что в ближайших упоминаниях о ней она попрежнему именуется Толстым «Коневской повестью». Намерение начать повесть с сессии суда здесь выполнено, однако не вполне. Повесть начинается с характеристики ее героя, после которой следует фраза: «В таком настроении он 3-го апреля поехал в Окружный суд». На ней обрывается второе начало повести. Дальше, очевидно, должен был следовать рассказ о суде над Катюшей. Фамилия героя, как и в окончательном тексте, Нехлюдов, но имя его пока не Дмитрий, а Аркадий. Нехлюдов, как известно, фигурирует еще ранее в «Отрочестве», «Юности», в «Утре помещика» и в «Люцерне» (в последних двух повестях это лицо — автобиографическое). В ближайшей рукописи «Воскресения» (№ 4) ему дано то же имя (Дмитрий), какое он носит в четырех перечисленных повестях. Он не только дворянин, но и князь. Ему в момент суда над Масловой, в 1876 году, к которому приурочены события повести, двадцать восемь лет. Как и сам Толстой, но не как Валерьян Юшкин, о котором сказано, что он окончил университет, Нехлюдов, неудовлетворенный университетской наукой, выходит из университета на третьем курсе и пробует применить свои силы на разных поприщах, но всюду неудачно. В университете он читает книги по экономическим вопросам — Генри Джорджа544 Говоря о чтении Нехлюдовым-студентом Генри Джорджа, Толстой здесь допустил значительный анахронизм: Нехлюдов, которому в 1876 г. было 28 лет, очевидно был студентом не позднее начала 1870 г., а между тем он читает в университете «Прогресс и бедность» — книгу Генри Джорджа, вышедшую лишь в 1879 г. и Рёксина, позднее пишет сочинение по уголовному праву, но не оканчивает его, так же как не сводит концы и в другой своей работе — истории своего душевного развития. (Последнее указание — очевидная параллель к «Четырем эпохам развития», в которых Толстой, по его словам, тоже «не свел концы».) Ряд других подробностей в характеристике Нехлюдова носит такой же автобиографический характер. Мельком говорится о его связи с горничной в деревне у тетки и тщательно зачеркивается упоминание о связи с крестьянкой (опять автобиографическая подробность, о которой Толстой избегал напоминать жене, очень болезненно относившейся к этой добрачной связи мужа). Указание на то, что Нехлюдов был на военной службе, отсутствует. По связи с тем, что было испытано и пережито самим Толстым, внутренний мир Нехлюдова характеризуется чувством душевной пустоты и глубокой неудовлетворенности.

После этого второго приступа к «Воскресению» явственных следов работы над повестью мы не найдем в течение нескольких лет.

В начале 1891 года Толстой задумывается над романом, который слил бы в себе большую часть замысленных им и отчасти начатых вещей, в том числе и «Воскресение». 25 января этого года он записывает в дневник: «Стал думать о том, как бы хорошо писать роман de longue haleine,545 *** длинный освещая его теперешним взглядом на вещи. И подумал, что я бы мог соединить в нем все свои замыслы, о неисполнении которых я жалею, все, зa исключением Александра I и солдата: и разбойника, и Коневскую, и Отца Сергия, и даже переселенцев и Крейцерову сонату, воспитание, и Миташу и записки сумасшедшего и нигилистов. 546 Подчеркнуто Толстым. Замысел «Александра I солдата» нашел себе воплощение в незаконченных «Посмертных записках старца Федора Кузмича» (1905 г.); замыслы «разбойника» и «Миташи» — в «Фальшивом купоне», над которым Толстой работал в конце 1880 годов, в 1902 и в 1903—1904 годах и который также оказался незаконченным. Над произведением на тему о переселенцах Толстой думал, как это видно, из дневниковой записи, и в 1904 году. «Крейцерова соната» была написана в 1889 году и вышла в свет в июне 1891 года. Тема о воспитании должна была, видимо, стать центральной в рассказе «Мать», начатом в апреле 1891 года и не доведенном до конца. Над незаконченными «Записками сумасшедшего» Толстой работал в 1884 году. Упоминание о «нигилистах», быть может, связано с его намерением использовать черновые тексты своих ранних комедий — «Зараженное семейство» (1863—1864 гг.) и «Нигилист» (1866 г.). И так мне весело бодро стало». На следующий день, 26 января, там же записано: «Как бы я был счастлив, если бы записал завтра, что начал большую художественную работу. Да, начать теперь и написать роман имело бы такой смысл. Первые прежние мои романы были бессознательное творчество. С «Анны Карениной», кажется, больше 10 лет, я расчленял, разделял, анализировал; теперь я знаю чтò чтò и могу всё смешать опять и разобрать в этом смешанном. Помоги, Отец».

В том же году в дневнике находим следующие упоминания, относящиеся к «Воскресению». 22 мая: «От Давыдова получил очень хорошее дело для Коневского рассказа».547 Имеется в виду Н. В. Давыдов, тогда прокурор Тульского окружного суда. Очевидно, он прислал одно из судебных дел, послужившее Толстому материалом для описания второго дня судебной сессии, в которой участвовал Нехлюдов. В архиве Толстого это дело отсутствует: оно было, видимо, возвращено Давыдову. В одном из писем к Давыдову Толстой писал: «Отсылаю вам назад все дела за исключением следственного дела о краже у кр. Тюнькина. Дела мне нужны будут, если я буду жив, но до сих пор я не успел воспользоваться ими. Если можно будет, я их опять попрошу у вас когда вернусь» («Письма Льва Николаевича Толстого к Н. В. Давыдову». — «Толстой. Памятники творчества и жизни», 2. Редакция В. И. Срезневского. М. 1920, стр. 411. 9—10 июня: « К Коневскому рассказу. Играют в горелки с Катюшей и за кустом целуются». 20 июня: «Хочется писать Коневскую. Очень ясна в голове».

Следующий после написания второго начала этап в работе над «Воскресением» — исправление и переработка копии первого приступа к повести (рукопись № 2). В ней зачеркнуто всё начало, в котором содержится характеристика Валерьяна Юшкина и Катюши и рассказывается об их отношениях до приезда Валерьяна к тетушкам перед отправлением на войну. Вместо этого рассказывается о приезде Нехлюдова (фамилия героя изменена) к тетушкам в 1876 г., в начале последней Турецкой войны (а не Крымской, как было раньше). В текст введен ряд деталей, в том числе рассказ об игре в горелки, во время которой Нехлюдов и Катюша поцеловались. Видимо, исправленный текст этой копии является продолжением второго начала, датируемого, согласно дневниковой записи, 15 декабря 1890 г. Текст этот не вполне хронологически согласован с этим началом (одной и той же датой — 1876 год — в двух рукописях обозначены события, не совпадающие по времени), но это объясняется, нужно думать, тем, что работа находилась лишь в предварительной, черновой стадии. Переработка копии первого начала, поскольку в нее введен эпизод игры в горелки, должна быть отнесена ко времени после 9—10 июня 1891 года — даты дневниковой записи, где впервые намечен этот эпизод. Возможно, что эта переработка была сделана вскоре после 9—10 июня, по следам записи в дневнике.

II.

После записей 1891 года у Толстого упоминаний о повести нет вплоть до 1895 года. 14 июня 1894 г. в дневнике записано: «Решил прекратить писание. Перечел все свои художественные начала. Всё плохо. Если писать, всё надо сначала, более правдиво, без выдумки». 19 июля того же года там же записано: «Страхов читал мои начала и поощряет меня к писанию». 12 марта 1895 г. в дневнике записано: «Нынче захотелось писать художественное». И далее, перечисляя, что осталось незаконченным и что хорошо было бы окончить, Толстой на первое место ставит «Коневскую». В течение ближайшего месяца он чувствует себя временами во власти новых художественных озарений, подавляемых однако ощущением душевной пассивности и апатии. 25 апреля 1895 г., после перерыва в одиннадцать дней, он записывает в дневник: «За всё это время — отсутствие энергии, инициативы мысли. Только изредка вспыхивают и особенно ярко художественные — и не художественные, а целые задачи, замыслы художественных произведений».

Видимо, под влиянием этого художественного возбуждения Толстой решил приняться за дальнейшую работу над давно уже оставленным «Воскресением». Но попытка оказалась неудачной. 26 апреля 1895 г. в дневнике записано: «Сейчас сел за письменный стол, хотел продолжать Коневскую. Решительно не могу». 20 мая Толстой поехал в гости к А. В. и А. М. Олсуфьевым в их имение Никольское-Обольяниново, и там у него пошла работа над повестью. 26 мая в дневнике, в Никольском, записано: «В тот же вечер писал.548 т. е. в вечер приезда в Никольское. Потом захворал лихорадкой. День не писал и потом еще вечер писал и довольно много, так что больше половины набросано. Странно складывается; нужно, чтобы Нехлюдов был последователь Генри Джорджа и вводил это, чтобы он ослабевал, примериваясь к дочери лежащей утонченной дамы (Мэри Урусова)». Свое намерение сделать Нехлюдова последователем Генри Джорджа Толстой осуществил в дальнейшей работе, в той ее части, в которой идет речь о поездке Нехлюдова в его имения, где он действительно пытается вводить земельную систему Генри Джорджа. Судя по приведенной записи, образ княжны Мисси Корчагиной (в окончательной редакции), дочери на самом деле лежащей утонченной дамы, первоначально складывался у Толстого как художественное отражение княжны Марии Леонидовны Урусовой, дочери друга Толстого кн. Леонида Дмитриевича Урусова, талантливой пианистки, умершей 28-ми лет в феврале 1895 года.549 О М. Л. Урусовой идет речь у Толстого в следующей его дневниковой записи еще 10 мая 1891 г.: «За эго время были Урусовы — мать с двумя дочерьми. Мэри играет на фортепьяно прекрасно. Но совсем затуманенная искусством девушка. С нею сделано то самое, чего боялся ее отец. Она не замечает, что она, потратив столько времени на искусстве, должна себя подстегивать, чтобы считать искусство чем то возвышающим, небесным. И чем лучше, тем хуже — всё заслонено... Она — Мэри — машина для произведения щекочущих звуков. Иллюзия в том, что, так как ее хвалят, она уверена, что то, что она делает, хорошо». 29 мая, там же, в Никольском, сделана следующая дневниковая запись: «Нынче писал немного и нехорошо — без энергии. Но зато уяснил себе Нехлюдова во время совершения преступления. Он должен был желать жениться и опроститься. Боюсь только que cela n’empiète sur le drame. 550 чтобы это не сбивалось на драму.] Решу, когда буду в более сильном состоянии». Но, обдумав, Толстой решил отказаться от замысла, намеченного в этой записи, и не развил его в повести. Еще ранее, в рукописи № 2 (л. 7), Толстой написал о Нехлюдове: «Вспомнил он, как он в первую же ночь сказал ей, что он женится на ней», и далее следовал отрицательный ответ Катюши. Но в рукописи № 5 всё это место было зачеркнуто.

Мы с точностью можем определить долю работы над «Воскресением», проделанную Толстым в Никольском. Она — в части рукописи № 3, написанной светло-фиолетовыми чернилами, такими же точно, какими сделаны дневниковые записи в Никольском в мае 1895 года. Нигде больше в дневниках 1890 года этот цвет чернил не встречается. В этой части речь идет о суде над Катюшей, о возвращении Нехлюдова с суда домой, о его поездке на обед к родителям девушки, которой он собирается сделать предложение (здесь ее фамилия колеблется: то Ивина, то Тихоцкая; впоследствии Толстой ее будет звать Кармалиной, затем Корчагиной), о втором дне судебной сессии и об отказе Нехлюдова от звания присяжного.

Толстой сам неоднократно присутствовал на судебных заседаниях. В мае 1870 года он даже участвовал в суде в качестве присяжного заседателя (28 сентября 1883 г. он по религиозным убеждениям отказался от исполнения обязанностей присяжного заседателя в сессии окружного суда в Крапивне). В 1881 году, будучи в Калуге, Толстой записал в дневник под 18 июня: «Ходил в окружной суд. Всё та же канитель. Бедняк украл полушубок. Его в арестантские роты на 3 года и 9 месяцев». Во время пребывания в г. Крапивне Тульской губ. в ноябре 1890 года он отмечает в дневнике под 27 ноября: «Напились кофе, и пошел в суд. Жара и стыдная комедия. Но я записывал то, что нужно было для натуры». Записи эти — в записной книжке 1890 года. Некоторые из них частично покрываются соответствующими местами текста «Воскресения». Напр.: «Свидетели и присяга, хотя ее никому не нужно. Клянусь. Священник толстый, жирный,551 В рукописи № 3, л. 6 об. о священнике также сказано, что он «жирный». кудрявый, с орденом. Образ Спасителя и в голубой ленте и генерал- адъю адъютантском мундире государь смотрит. Сукно, возвышение, сукно стелется складками, пюпитр точеный. Чтение дела. Введение подсудимых. Избрание старшины. Вещественные доказательства. Речь председателя к присяжным. Речи сторон. Поучения в резюме, как отвечать на вопросы; как маленьким детям, наставление присяжным. Выход. Красные, потные, все оживленно переговариваются». В другой раз в суде (в Москве) Толстой был перед самой поездкой в Никольское.

В его дневнике, в записи, сделанной 14 апреля 1895 г., после перерыва в четыре дня, читаем: «За это время был в суде. Ужасно. Не ожидал такой неимоверной глупости». В связи с этим посещением Толстым суда в газете «Волжский вестник» была напечатана следующая заметка: «11 апреля в VII отделение окружного суда, в Москве, среди немногочисленной публики, собравшейся слушать неинтересные дела о пустых кражах, был и гр. Л. Н. Толстой. Граф живо интересовался всем ходом судебного следствия, прений и даже формальностями по составлению присутствия суда. Всё время у него в руках была записная книжка, куда он часто вносил свои заметки».552 «Волжский вестник» от 20 апреля 1895 г.

В своих воспоминаниях о Толстом Н. В. Давыдов сообщает: «В то время когда им подготовлялось и писалось «Воскресенье», Лев Николаевич посещал заседания суда, и раз, по его просьбе, я провел его в тульский суд, где рассматривалось с присяжными заседателями дело по обвинению одного молодого тульского мещанина в покушении на убийство молоденькой проститутки. В качестве свидетеля по этому делу были вызваны и давали показания сама потерпевшая, товарки ее и хозяйка того дома, где знакомый «гость» ударил ножом в бок несчастную девушку». Выше Н. В. Давыдов говорит о том, что Толстой вообще, «знакомясь с бытом арестантов и характерами отдельных лиц из них, подолгу пребывал в тюрьмах и исправительных отделениях, беседуя с «преступниками» всех категорий в Крапивне, Туле и Москве».553 «Лев Николаевич Толстой». — «Из прошлого». М. 1914, стр. 223. Ср. еще «Письма Л. Н. Толстого к Н. В. Давыдову». — «Толстой. Памятники творчества и жизни», 2, стр. 42—43. Упоминаемое Давыдовым посещение Толстым тульского окружного суда могло иметь место лишь до 1897 года, так как с этого года Давыдов, бывший до того сначала прокурором, затем председателем тульского окружного суда, служил уже в Москве, председателем московского окружного суда. Вернее всего полагать, что это посещение относится к 1895 году, когда Толстой интенсивно работал над своей повестью (в 1896 году он над ней почти не работал). Обстановка дела, о котором упоминает Давыдов, в известном отношении напоминает дело Катюши Масловой, и, можно думать, впечатления, полученные Толстым в тульском суде, непосредственно отразились в соответствующем эпизоде «Воскресения».

К написанному в Никольском было присоединено второе начало повести, написанное 15 декабря 1890 г., и исправленный текст рукописи № 2, заключающий в себе описание встреч Нехлюдова с Катюшей в имении тетушек и драму Катюши, закончившуюся поездкой Нехлюдова на войну.

Таким образом работа над повестью, прерванная в 1890 году, и лишь очень ненадолго возобновленная после 9—10 июня 1891 года, вновь возобновлена была лишь в мае 1895 года. За это время Толстой занят был преимущественно писанием статьи «О непротивлении», разросшейся затем в книгу «Царство божие внутри вас», работой на голоде, сопровождавшейся статьями на эту же тему, далее — писанием статей «Религия и нравственность», «Христианство и патриотизм», изложением веры, впоследствии оформившемся в статью «Христианское учение», работой над «Хозяином и работником» и над рядом менее крупных произведений.

Вернувшись домой, Толстой продолжал работать над «Воскресением». 4 июня в дневнике записано: «Писать хочется; уяснилось важное для Коневской, именно двойственность намерения — два человека: один — робкий совершенствующийся, одинокий робкий реформатор, и другой — поклонник предания, живущий по инерции и поэтизирующий ее». И тут же Толстой добавляет: «О как хорошо может выйти Коневская! Как я иногда думаю о ней; в ней будут два предела истинной любви с серединой ложной». Последняя фраза расшифровывается, вероятно, так: два предела истинной любви — это юношеская чистая любовь Нехлюдова к Катюше при первой встрече их у тетушек и затем духовная любовь возрожденного Нехлюдова к возрожденной Катюше после ее осуждения. Ложная любовь — отношения Нехлюдова к Мисси. 13 июня там же отмечено: «Кое-что уяснилось для Коневской повести».

За эти дни, нужно думать, Толстой написал всё продолжение текста повести в рукописи № 3. К тому, что было написано в Никольском и еще раньше, добавлен рассказ о визите Нехлюдова к губернатору для получения свидания с Катюшей, о планах Нехлюдова коренным образом изменить свою жизнь и жениться на Катюше, наконец, о его свидании с Катюшей в Бутырской тюрьме, рассказ о котором не закончен и обрывается на середине.

15 июня 1895 г. в дневнике записано: «Нынче начал было писать сначала Коневскую, но не пошло. Всё нездоров». Запись эта иллюстрируется текстом рукописи № 4. В ней исключено начало, представляющее собой характеристику Нехлюдова, предваряющую рассказ о его поездке в суд, и вместо него написано новое, непосредственно вводящее в действие:

28 Апреля Дмитрий Нехлюдов, выйдя утром из своей спальни в маленькую столовую, нашел на накрытом с кофеем столе два письма и казенную повестку. Одно письмо было заграничное от афонских монахов с видом их монастыря и с восхвалением добродетелей жертвователей, обещаниями поминаний и просьбой о присылке денег. Очевидно, Дмитрий Нехлюдов получил это письмо потому, что числился почетным мировым судьей. Другое письмо было городское, от Алины Щерб[ацкой?]: «Мама просит вас притти нынче обедать; папа уезжает завтра и вас не увидит больше; кроме того, у нас будет обедать знаменитый Никольский, и вам, верно, приятно будет с ним познакомиться.

На этом обрывается попытка по новому начать повесть. В связи с этой то попыткой, очевидно, и находится дневниковая запись 15 июня. Любопытно, что в оставленном начале будущая Мисси Корчагина сокращенно названа Щерб., что значит скорее всего Щербацкая, т. е. ей здесь усвоена та же фамилия, что и Кити, невесте, затем жене Левина в «Анне Карениной».

Видимо, вскоре же после отвергнутого нового начала повести Толстой написал в той же рукописи № 4 другое, третье по счету, если не считать приведенных выше строк, являющихся лишь приступом к началу. В этом третьем начале прием введения непосредственно в действие осуществлен еще более подчеркнуто; повествование открывается вопросом, который задает сам себе Нехлюдов. Далее идет речь о записке от Алины (здесь ее фамилия Кармалина), о письмах из афонского монастыря с просьбой о пожертвовании и от рязанского купца с предложением продлить аренду на землю Нехлюдова, об отношениях Нехлюдова к семейству Кармалиных и особенно к Алине после смерти матери, о разногласиях матери с сыном на почве главным образом его отношений к земельной собственности и, наконец, о той тревоге совести, которую испытывал Нехлюдов в результате расхождения теории, которую он исповедывал, с практикой его жизни. Здесь был разработан тот замысел, который намечен в дневниковой записи 4 июня (см. выше).

В связи с этой и последующей работой в дневнике 1895 года находим следующие записи. 17 июня: «Уясняется Коневская». 28 июня, после перерыва записей на десять дней: «Последние дни писал «Воскресение». И оно всё больше и больше занимает меня и всё больше и больше уясняется». 4 июля, опять после перерыва в несколько дней: «За эти дни было то, что раза два хорошо писалось. И я могу сказать, что подмалевка Коневской кончена».

Под «подмалевкой Коневской» Толстой разумел окончание первой черновой редакции повести, датированной 1 июля 1895 г. (рукопись № 5). Эта редакция составилась в результате комбинации и исправления написанного ранее (см. Описание рукописей, № 5), к которому был присоединен впервые написанный Толстым конец повести, начинающийся с прерванного в рукописи № 3 разговора Нехлюдова с Катюшей при их первом свидании после суда. Важнейшие исправления и дополнения ранее написанного свелись здесь к следующему. В самом начале повести рассказано о знакомстве и дружбе Нехлюдовых с Кармалиными (позднее Корчагиными), о том, что Нехлюдов и Алина Кармалина знали друг друга с детства и были на ты и затем, живя долгое время в разных городах, вновь встретились уже взрослыми и вновь сблизились. Об Алине Кармалиной сказано, что до вторичной встречи с Нехлюдовым, после которой в процессе работы над его перевоспитанием Алина влюбилась в него, она, двадцативосьмилетняя девушка, решила не выходить замуж и вполне отдаться искусству — музыке, которую она действительно любила и к которой была необыкновенно способна (лл. 1 об. — 2) — т. е. тут усилено ее сходство (выдающиеся музыкальные способности, двадцативосьмилетний возраст) с М. Л. Урусовой. (Однако ниже, в той части рукописи, где идет речь об обеде Нехлюдова у Кармалиных, Алина оказывается уже не музыкантшей, а художницей, показывающей Нехлюдову свой новый рисунок девочки с распущенными волосами (л. 69 об.), и в дальнейшем образ Алины (Мисси) складывался у Толстого, видимо, уже независимо от образа М. Л. Урусовой. Чисто внешнее их сходство в окончательной редакции лишь в том, что обе они играют на фортепиано, причем о выдающихся музыкальных способностях Мисси уже нет речи.) Далее, в дополнение к тому, что говорится о юном Нехлюдове в период его жизни с матерью, сказано о его сближении с товарищами из демократических слоев, о поездке после оставления университета зa границу и разочаровании в заграничной науке, о возвращении в Петербург, рассеянной жизни там, поступлении на военную службу в связи с Турецкой (а не Крымской) кампанией, о выходе в отставку в результате крупного проигрыша и, наконец, о службе его по земству в имении матери. В той части рукописи, где говорится о первом пребывании Нехлюдова у тетушек, подробнее сказано о впечатлении его от жизни господ и крестьян в деревне и об его времяпрепровождении. О чувстве к Катюше говорится так: «И теперь ему казалось, что он любит Катюшу; его не только не пугала, но радовала мысль жениться на ней». Но окончательное решение вопроса о женитьбе на Катюше Нехлюдов откладывает до возвращения из-за границы и окончания сочинения о земельной собственности. В рассказе о втором приезде Нехлюдова к тетушкам, в Паново,554 Здесь впервые так названа деревня тетушек, в которой Нехлюдов встретился с Катюшей. Название «Паново» (или «Пановка») носило также имение дяди Толстого Вл. Ив. Юшкова — в Лаишевском уезде Казанской губернии, недалеко от Казани. Толстой бывал в Панове с 1841 по 1851 год. перед отъездом на войну, добавлен абзац, в котором говорится о той перемене, которая произошла с ним в промежуток между первым и вторым пребыванием у тетушек. Рассказ о работе совести у Нехлюдова, в связи с его воспоминаниями о своем сближении с Катюшей, значительно распространен. Распространеннее также говорится о речах товарища прокурора и защитников и о резюме председателя по делу обвиняемых (фигурировавший ранее четвертый обвиняемый — фармацевт — здесь исключен), а также о совещании присяжных: вместо краткого сообщения лишь о результатах этого совещания приведен рассказ о самом совещании, причем зачеркнуто указание на то, что Нехлюдов был старшиной присяжных. Фамилия товарища прокурора — Бреве — заставляет предполагать, что прототипом для него мог послужить В. К. Плеве, который в 1870-х годах был товарищем прокурора тульского окружного суда и, следовательно, Толстой мог лично его слышать в суде и знать о нем через Н. В. Давыдова и других своих тульских знакомых. В рассказе о поездке Нехлюдова на обед к Кармалиным (Ивины всюду исправлены на «Кармалины») добавлена беседа его с извозчиком, в окончательной редакции в измененном виде отнесенная ко второй части романа, выделенная в особую главу (XII) и приуроченная ко второй поездке Нехлюдова в острог. Фамилия присутствующего на обеде у Кармалиных «бывшего профессора, либерала» — Черенин здесь исправлена на Колосов, а имя и отчество его Иван Ильич — на Иван Иваныч. Эти фамилия и имя отчество удержаны и в окончательной редакции, но там о Колосове говорится как о бывшем губернском предводителе, теперь члене правления банка. Сделанная несколько ниже на полях рукой Толстого и затем зачеркнутая приписка: «Спор с Чич Чичериным . Да ведь вы же владеете. Владею еще, но не буду владеть» — вскрывает прототип Колосова-Черенина: это, несомненно, друг Толстого в молодости, позднее его идейный антагонист — Б. Н. Чичерин, бывший до 1868 г. профессором московского университета.555 Отношение Толстого к Чичерину, с самого начала их знакомства неровное, с
годами становилось всё более сдержанным, порой отрицательным. Уже в дневниковых записях 1858 года Толстой жалуется на «узость» Чичерина, а 18 апреля 1861 г. он записывает в дневник: «Чичерин противен ужасно». 29 мая 1890 г. в дневнике записано: «Приехал Чичерин. Алкоголик. Неподвижный, озлобленный, самодовольный». Получив от Чичерина письмо, в котором он сообщал содержание своей речи крестьянам своего имения (напечатано в Юбилейном сборнике «Письма Толстого и к Толстому». Труды Публичной библиотеки СССР имени В. И. Ленина. Госуд. изд. М. -Л. 1928, стр. 300—303), Толстой 17 августа 1890 г. записывает в дневнике: «Нынче письмо от Чичерина, ужасное. Для сообщения мне сведений о том, как утонченные тамбовцы относились ккрепостным, он пишет мне свою речь мужикам на празднике с водкой, на котором опился один мужик до смерти. Это ужасно. Это такая пучина холодного эгоизма и подлой глупости, возможности существования которой я уже перестал верить». А. П. Чехов в своем дневнике 1896 г. пишет: «В феврале проездом через Москву был у Л. Н. Толстого. Он был раздражен, резко отзывался о декадентах и часа полтора спорил с Б. Чичериным, который всё время, как мне казалось, говорил глупости». Письма А. П. Чехова под редакцией М. П. Чеховой, том IV (1892—1896). Книгоиздательство писателей в Москве. М. 1914, стр. 523.
Любопытно отметить, что в 1880 гг. в семье Толстых бывал Александр Аполлонович Черенин, тогда студент Московского университета, написавший позднее свои воспоминания о Толстом: «У великого писателя. (Из личных впечатлений.) Ярославль, 1908. В 1907 году Толстой так отозвался о нем: один из первых моих духовных друзей, более 20 лет тому назад». (См. письма Толстого этого года.)

В рассказе о втором дне сессии, в котором участвовал Нехлюдов, развита пометка, сделанная в рукописи № 3, — о суде над крестьянами за сопротивление властям. В эпизоде посещения Нехлюдовым губернатора исключен бывший в рукописи № 3 рассказ о том, как Нехлюдов вспылил и накричал на губернатора за проволочку с разрешением свиданий с Масловой. В рассказе о первой поездке Нехлюдова в острог для свидания с Катюшей добавлено описание весеннего утра в городе и того, что встречалось Нехлюдову по пути в Бутырскую тюрьму, в частности — похорон по Долгоруковской улице.

С середины эпизода первой встречи Нехлюдова с Масловой в остроге, от слов: «И что он ни говорил ей» (см. стр. 82, строка 31), идет продолжение повести, сплошь написанное рукой Толстого. Катюша в этой первой встрече с Нехлюдовым в остроге изображена в более отталкивающих красках, чем в окончательной редакции. Она кажется Нехлюдову «полуидиоткой», ее поведение во время свидания — подчеркнуто-цинично. Несмотря на это и даже вопреки этому, она с особенной силой притягивает к себе Нехлюдова, и он предлагает ей жениться на ней, на что Катюша недоверчиво отвечает согласием. Нехлюдов, в ожидании окончания формальностей, связанных с женитьбой на приговоренной к каторге, испытывает чувство радости и энергии в сознании исполненного долга. Перед отправкой в Сибирь он едет в ближнюю Рязанскую губернию, в деревню Паново, в то самое имение, доставшееся ему по наследству от тетушек, где он соблазнил Катюшу. Здесь он передает землю крестьянам по проекту Генри Джорджа. Такую же передачу земли в дальних нижегородском и самарском имениях он откладывает до времени, когда будет отправлена партия арестантов в Сибирь. Уезжая из Панова, Нехлюдов увозит с собой фотографию, на которой были изображены тетушки, он и Катюша.

Эпизод поездки Нехлюдова в деревню для передачи земли крестьянам на основах проекта Генри Джорджа, нужно думать, подсказан был Толстому его личными недавними впечатлениями в связи с аналогичным делом: в конце августа и в сентябре 1894 г. сам Толстой ездил несколько раз в имение своей дочери Татьяны Львовны — Овсянниково, где он осуществил, так же как и Нехлюдов в Панове, передачу дочерней земли в аренду крестьянам, руководствуясь основами проекта Генри Джорджа. 14 июня этого года у него записано в дневнике: «Писал изложение проекта Генри Джорджа», а затем в дневниковых записях 24 августа — 23 сентября отмечаются поездки в Овсянниково по делу о земле.556 Ср. Т. Л. Сухотина-Толстая. «О том, как мы с отцом решали земельный вопрос». — «Толстой и о Толстом». Новые материалы. Редакция Н. Н. Гусева. М. 1924, стр. 51—53. По словам Т. Л. Сухотиной-Толстой,,, разговор отца с мужиками довольно точно описан в романе «Воскресение»“. ^{В письме к М. Л. Толстой (в сентябре того же года) Толстой писал: «С Таней говорили об Овсянникове, и мне очень хочется устроить так за нее, чтобы деньги за землю шли на общественные дела à la Henry George» (ГТМ).}

После возвращения из деревни Нехлюдов тотчас отправляется в острог для свидания с Катюшей (по дороге встреча с бывшим товарищем по университету Орнатовым, функции которого позднее были перенесены на Шенбока) и встречает ее присмиревшей и плачущей над фотографией. Она отговаривает Нехлюдова от женитьбы на себе, не видя в этом добра для него, но он настаивает. После Петрова дня их обвенчали в острожной церкви, а в середине июля партия, с которой шла Катюша, отправляется в Нижний. Нехлюдов едет вперед в Нижний и Самару для устройства земельных дел, нагоняет партию в Тюмени и продолжает с ней путь уже в качестве арестанта до Троицкосавска, где он с женой поселяется в предместьи города. В заключение говорится о том, что планы Нехлюдова далеко не осуществились. Он затевает устройство огорода и сада, в которых сам хочет работать, но это ему не удается, так как часть его времени была занята перепиской с проповедниками идеи освобождения от земельного рабства, другая же часть — сочинением книги о земельной собственности и, кроме того, обучением детей, приходивших к нему. Катюша, кроме работы в огороде и в саду и по домашнему хозяйству, много читает и учится и помогает мужу в его деле. Нехлюдов пишет и печатает статьи и книги в русских и заграничных изданиях. Скоро однако деятельность его показалась правительству столь вредной, что его решают сослать в Амурскую область. Нехлюдов бежит с женой за границу и селится в Лондоне, где прошедшее Катюши никому неизвестно. Там он общается со своими единомышленниками и усердно работает над уяснением и распространением идеи преступности частного владения землей.

III

Вслед за окончанием начерно первой редакции «Воскресения» Толстой занялся ее исправлением и дополнением. 12 июля 1895 г. он записывает в дневник: «Пишу почти каждый день. Подвигается. Точно так же, как узнаешь людей, живя с ними, узнаешь свои лица поэтические, живя с ними. Тоже довольно много работал, хотя чувствую, что ослабел от старости. Был у Давыдова и он у нас. Записал от него ход дела».557 т. е. ход одного из дел, разбиравшихся в тульском окружном суде, прокурором которого, как сказано выше, был в то время Н. В. Давыдов. В следующей дневниковой записи, сделанной через три недели после предыдущей, 5 августа, Толстой отмечает: «Довольно много писал Коневскую. Подвигается». 6 и 7 августа он читал «Воскресение» небольшому кругу лиц, собравшемуся в Ясной поляне. Об этом в дневнике записано через месяц после чтения, 7 сентября: «Ездил на велосипеде и читал свое «Воскресение». Читал его Олсуфьеву, Танееву, Чехову, и напрасно. Я очень недоволен им и хочу или бросить или переделать».

С. И. Танеев следующим образом передает в своем дневнике подробности этого чтения, «6-го и 7-го августа Л. Н. читал новый роман «Воскресение». Началось чтение 6-го, в воскресение в 8 часов вечера, после ужина продолжалось до часу ночи. Л. Н. читал голосом очень взволнованным, передавая по временам рукопись Татьяне Львовне, которая его сменяла. В первый день прочитано было до окончания сцены в суде. После чтения, за ужином и после него, начались жаркие споры, преимущественно между дамами, о том, должен ли был герой жениться на героине». На следующий день чтение после ужина возобновилось. «Вторая половина романа — продолжает Танеев, — еще не отделана и не производит такого сильного впечатления, как первая. Л. Н. чаще передавал рукопись Татьяне Львовне, так как во многих местах затруднительно было разбирать написанное. Л. Н. говорил, что в романе сделает перестановку: то, что герой вспоминает о Кате, будет не в сцене суда, а ранее; иначе это растягивает действие и охлаждает впечатление. Весь конец будет переделан, и уничтожено благополучное окончание — жизнь в Англии. Очень хорошо, что это будет сделано; конец, в том виде, как его читал Л. H., очень натянут».558 «С. И. Танеев. Личность, творчество, документы его жизни», Госуд. изд. Музыкальный сектор. М. 1925, стр. 61—62. Конец «Воскресения» в ближайшей же редакции действительно был переделан; то же, что здесь названо воспоминанием героя о Катюше (главы XII—XIX в окончательном тексте), осталось на старом месте.

Как указывает Танеев, в числе слушателей «Воскресения» был и гостивший в то время у Толстых H. Н. Страхов. В письме к Толстому от 22 августа 1895 г. он так передает свое впечатление от прослушанной повести: «О вашем «Воскресении» я часто думал и позволю себе маленькое суждение. Хотя шило из мешка всегда выглядывает, но это, как у вас всегда бывает, не помешает делу. Что меня истинно восхищает — это ваша героиня. Кажется, видишь ее живою и был знаком с нею. Суд также живой и будет тем поразительнее, чем больше ослабите комический оттенок. Ведь вашему герою не до комизма, и следовательно впечатление комических черт — не его. А всего менее ясно то, что всего труднее и всего важнее — ваш герой. В нем ведь должно совершиться возрождение, и картина этого возрождения должна действовать всего сильнее. Предмет самый любопытный. В том или другом виде это будет история Черткова, и если бы вы уловили эту фигуру и ее внутреннюю жизнь — дело было бы удивительное. Но пока — лицо героя остается бледным и совершенно общим. Какой захват вашего рассказа! Великодушные мечты молодости, домашний разврат, увлечение пустой жизнью, публичный разврат, суд, пробуждение совести и крутой поворот на новую жизнь — как важны все эти точки рассказа! А между тем он прост, как всё, что вы пишете» (АТБ).

В высказываниях Страхова особенно любопытно его очень правдоподобное указание на связь образа Нехлюдова с фигурой В. Г. Черткова. Тут, нужно думать, имеется в виду сходство того и другого не в их внешней судьбе, а в их духовных исканиях. Если догадка Страхова верна, то в процессе работы над образом Нехлюдова Толстой осложнил его привнесением к нему черт характера того лица, внутренний облик которого был ему особенно близок. В таком случае тут мы имеем дело с тем «смешением» прототипов, которое обычно наблюдается в творчестве Толстого. Догадка Страхова косвенно подтверждается следующим диалогом присяжных о Нехлюдове, внесенным Толстым в рукопись № 18 (третья редакция «Воскресения») и затем в следующей рукописи зачеркнутым: «А, это тот самый, что отец был при государе», — сказал приказчик. — И со средствами? — спросил купец. — Богач». После слов «тот самый» Толстой написал: «Воронеж»... затем зачеркнул это недописанное слово, написал «Орло»... и тоже зачеркнул. Отец В. Г. Черткова Г. И. Чертков был генерал-адъютантом при Александре III; Чертковы были очень богаты; имение их Лизиновка было в Воронежской губернии. Зачеркнутое «Воронеж», вероятно, начинало собой предложение в роде «воронежский помещик»; затем «воронежский» исправлено, видимо, для завуалирования на « Орло Орловский », также, как сказано, зачеркнутое.

Точно определить текст «Воскресения», читавшийся Толстым 6—7 августа 1895 г., не представляется возможным в виду того, что ближайшие рукописи, следующие за рукописью № 5, впервые датированной 1 июля 1895 г., не представляют собой сплошного текста: в процессе работы отдельные части рукописей изымались и перекладывались в следующие по времени обработки повести. Во всяком случае, судя по тому, что повесть была прочитана всего лишь в два вечера, текст ее по объему не слишком превосходил текст рукописи № 5.

Отделка, исправления и дополнения повести, которые падают на вторую половину 1895 и на начало 1896 года и которые прослеживаются на материале рукописей №№ 6—13, образовали вторую редакцию «Воскресения».

К работе над этой редакцией относится, кроме приведенных выше, ряд дневниковых записей и упоминаний в письмах Толстого. Отвечая на письмо А. Ф. Кони, в котором он просил от имени Л. Я. Гуревич отдать повесть в «Северный вестник», Толстой писал 26 августа 1895 г.: «Пишу я, правда, тот сюжет, который вы рассказывали мне, но я так никогда не знаю, что выйдет из того, что я пишу, и куда оно меня заведет, что я теперь сам не знаю, что я пишу теперь» (ИЛ). Имея в виду всё ту же работу над «Воскресением», в письме к дочери Марье Львовне от 4 сентября того же года он жалуется: «Писание мое не идет и опротивело мне, и это очень хорошо» (ГТМ). 22 сентября в дневнике записано: «В повести вижу новые стороны, и очень важные, которые было упустил. Именно — радость нарушения всех принятых законов и обычаев и сознание своей доброй жизни». На следующий день Толстой написал письмо к дочери Марье Львовне, в котором читаем следующие строки: «Я хорошо занимался вчера, но нынче плохо, зато кое-что мне интересного записал в свой дневник и нынче вечером решил, придумал нечто для меня интересное, а именно то, что не могу писать с увлечением для господ — их ничем не проберешь: у них и философия, и богословие, и эстетика, которыми они, как латами, защищены от всякой истины, требующей следования ей. Я это инстинктивно чувствую, когда пишу вещи, как «Хозяин и работник» и теперь «Воскресение». А если подумаю, что пишу для Афанасьев и даже для Данил и Игнатов559 Афанасьи, Данилы и Игнаты здесь упомянуты как читатели из народа. Афанасий Агеев — сочувствовавший взглядам Толстого крестьянин из деревни Казначеевка Тульской губернии, в четырех верстах от Ясной поляны; Данила Козлов и Игнат Макаров — яснополянские крестьяне, бывшие ученики школы Толстого в 1860-х годах. и их детей, то делается бодрость и хочется писать. Так думал нынче. Надеюсь, что так буду делать. После болезни, как всегда, бывает ясна голова, и многое уяснилось» (ГТМ). 24 сентября в дневнике записано: «Начал писать Коневскую повесть, не пошло». На следующий день там же более бодрая запись: «Писал утром Коневскую, пересматривал с начала. Довольно хорошо. По крайней мере, без отвращения». Но в записи 26 сентября — новый приступ неудовлетворенности работой над повестью. Перечисляя неудачи за этот день, Толстой пишет: «Писание тоже не шло. Переменял слишком много и запутался. И стыдно писать эти вымыслы. Правду пишет Бодянский,560 А. М. Бодянский — харьковский помещик, в начале 1890-х годов отказавшийся от земельной собственности и с 1892 года за проповедь свободных религиозных идей находившийся в ссылке на Кавказе. что не годится писать художественное, иносказательное. Я всегда это чувствую и спокоен, только когда пишу во всю то, что знаю и о чем думаю».

И в течение ближайшего месяца чувство неудовлетворенности, лишь изредка покидавшее Толстого, — основное его чувство, сопровождающее работу над «Воскресением». 29 сентября в дневнике записано: «Третьего дня и вчера писал Коневскую», но 5 октября он пишет H. H. Страхову: «Писание мое ужасно осложнилось и надоело мне, — ничтожно, пошло; главное, противно писать для этой никуда, ни на что не годной паразитной интеллигенции, от которой никогда ничего, кроме суеты, не было и не будет».561 «Толстой и о Толстом». Новые материалы. Сборник второй. Редакция В. Г. Черткова и H. Н. Гусева. М. 1926, стр. 63. 6 октября в дневниковой записи это же чувство выражено кратче: «Писание мое опротивело мне». Через три дня, 9 октября, в дневнике записано: «Я два дня порядочно писал.... Ходил, гулял и думал о двойственности Нехлюдова. Надо это яснее выразить». 12 октября там же следующая запись: «Сейчас раскладывал пасьянс, думал, как Нехлюдов должен трогательно проститься с Соней».562 Очевидно, со своей предполагаемой невестой, которая фигурирует в рукописях пока под разными именами (Алина, Соня, Маша) и фамилиями (Кармалина, Сарматова, Картавцева) и которая в окончательной редакции называется Мисси Корчагиной. В дневниковой записи 24 октября, сделанной непосредственно вслед за записью 13 октября, читаем: «Брался за «Воскресение» и убедился, что это всё скверно, что центр тяжести не там, где должен быть, что земельный вопрос развлекает, ослабляет то, и сам выйдет слабо. Думаю, что брошу. И если буду писать, то начну всё сначала». 28 октября Толстой записывает в дневник: «Жить остается на коротке, а сказать страшно хочется так много: хочется сказать и про то, во что мы можем, должны, не можем не верить, и про жестокость обмана, которому подвергают сами себя люди — обман экономический, политический, религиозный, и про соблазн одурения себя — вина и считающегося столь невинным табака, и про брак, и про воспитанье. И про ужасы самодержавия. Всё назрело и хочется сказать. Так что некогда выделывать те художественные глупости, которые я начал было делать в «Воскресении». Но сейчас спросил себя: а могу ли я писать, зная что никто не прочтет, и почувствовал как бы разочарование, но только на время почувствовал, что могу: значит, была доля славолюбия, но есть главная потребность перед Богом».

Новый прилив бодрости в своей работе Толстой почувствовал лишь тогда, когда ему пришла в голову мысль по иному начать повесть, так чтобы сразу же речь пошла о Катюше, а не о Нехлюдове. 5 ноября он пишет в дневнике: «Сейчас ходил гулять и ясно понял, отчего у меня не идет «Воскресение»: ложно начато. Я понял это, обдумывая рассказ «Кто прав?» (о детях).563 Неоконченный рассказ на тему о голоде, над которым Толстой работал в ноябре 1891 года. ^{Я понял, что надо начинать с жизни крестьян, что они — предмет, они — положительное, а то — тень, то — отрицательное. И то же понял и о «Воскресении». Надо начать с нее. Сейчас хочу начать». 7 ноября там же записано: «Немного писал эти два дня новое «Воскресение». Совестно вспомнить, как пошло я начал с него. До сих пор радуюсь, думая об этой работе так, как начал»; 8—9 ноября там же записано: «Писал «Воскресение» мало. Не разочаровался, но оттого что слаб»; 15 ноября отмечено: «Записал в Коневскую».}

Вскоре после этого работа над «Воскресением» надолго почти совсем приостановилась. В конце 1895 и в начале 1896 года Толстой сосредоточился на писании статьи о вере, озаглавленной позже «Христианское учение», и автобиографической драмы, позднее получившей заглавие «И свет во тьме светит». Среди этой работы, в 1896 году, Толстой, видимо, лишь однажды вернулся к работе над «Воскресением». В дневниковой записи 13 февраля 1896 г. читаем: «Дописал кое-как 5-й акт драмы и взялся за «Воскресенье». Прошел 11 глав и понемногу подвигаюсь». Незадолго до этого, по словам сотрудника газеты «Новости», на его вопрос Толстому о том, скоро ли появится в печати его новая повесть, Толстой ответил: «О, я ее забросил пока!.. Она мне не понравилась, как-то не по душе... А главное — мне решительно некогда засесть за нее. Годы, знаете, берут свое. Мне не хватает времени... Теперь работа требует от меня гораздо более усидчивости, а между тем всё усложняющиеся и усложняющиеся личные отношения отнимают много рабочих часов. Приходится много читать, кроме того... В результате и оказывается, что работать над повестью некогда, а она требует еще много работы. Я еле успеваю справиться с текущей срочной работой».564 Н. Рахманов. «Беседа с графом Л. Н. Толстым (Впечатления)». — «Новости» и «Биржевая газета» 1896 г., № 9, от 9 января.

Существенные особенности второй редакции повести по сравнению с первой сводятся к следующему.

В согласии с дневниковой записью 5 ноября 1895 г. заново написано начало «Воскресения», соответствующее I и II главам первой части романа в окончательной редакции (отправка Масловой из тюрьмы в суд и рассказ о ее прошлом, вариант № 1). Кроме того, в отдельных частях повести сделано много дополнений и исправлений. Дополнена и углублена характеристика внутреннего мира Нехлюдова и его поведения до встречи с Катюшей на суде (варианты №№ 2, 3, 13—17, 20, 22—24). Дополнены характеристики судейских и особенно председателя, а также подсудимых (варианты №№ 4—9). Текст обвинительного акта радикально переработан в направлении к окончательной редакции, причем исправлена фактическая ошибка: он следует не после предъявления председателем обвинения каждому подсудимому в отдельности, как в первой редакции, а до него. Развернут эпизод присяги и особенно эпизод судебного следствия, в первой редакции лишь бегло и описательно намеченный; простое упоминание о свидетелях дополнено рассказом о допросе Розанова, содержателя дома терпимости, в котором жила Маслова (позднее, в третьей редакции, Розанов был заменен Розановой, затем, в четвертой редакции, переименованной в Китаеву). Добавлены эпизоды осмотра присяжными вещественных доказательств и чтения акта врачебного исследования внутренностей Смелькова. Введена речь товарища прокурора, значительно подробнее охарактеризовано резюме председателя. Текст приговора суда над Масловой исправлен: она приговорена не к ссылке в Сибирь на поселение, а к каторжным работам; но это исправление не согласовано с заключительной частью повести, где Маслова попрежнему фигурирует лишь как ссыльная. Введен разговор Нехлюдова с председателем суда о Масловой после вынесения приговора и затем с адвокатом, фамилия которого здесь — Файницын,565 Фамилия эта созвучна с фамилией Фойницкий, которую носил известный русский криминалист, книги которого Толстому посылал В. А. Маклаков. В пятой редакции (корректура № 27) «Файницын» всюду было исправлено на «Фанарин». (Так и в печатном тексте.) о составлении кассационной жалобы; однако в дальнейшем из текста не видно, чтобы эта жалоба была подана и чтобы Нехлюдов и адвокат предпринимали какие-нибудь хлопоты по делу Масловой.

Вслед за этим сюжет развивается так: Нехлюдов после суда едет к себе домой, предается воспоминаниям о своей жизни и размышлениям о Катюше (см. варианты №№ 34—37), затем под утро засыпает. На следующий день он едет вновь в суд, где присутствует на заседании, в котором разбираются дела юноши, укравшего половики, и крестьян, обвиняемых в сопротивлении властям (это второе дело здесь изложено гораздо подробнее, чем в первой редакции; см. вариант № 39), после чего отправляется к прокурору (а не к председателю суда, как в первой редакции) с просьбой о свидании с Масловой и с заявлением об отказе от дальнейшего участия в суде. Затем, после неудачной попытки свидания в тот же день с Масловой в тюрьме, он едет к Кармалиным — Корчагиным. По дороге к ним происходит разговор с извозчиком, в первой редакции приуроченный к поездке Нехлюдова в суд. В исправленном тексте (рукопись № 11 после ее окончательной правки) в развитии сюжета сделаны перестановки: по окончании суда над Масловой Нехлюдов едет к Корчагиным (по дороге разговор с извозчиком), затем, возвращаясь к себе домой, предается воспоминаниям и размышлениями. Из второго дня сессии суда дело о сопротивлении крестьян властям исключено, в связи же с делом о краже половиков добавлены размышления Нехлюдова о жестокости и несправедливости судов (см. варианты №№ 40—42). Фамилия «Кармалины», по рукописям чередующаяся с фамилией «Сарматовы» и «Картавцевы», в рукописи № 11 исправлена на «Корчагины» (так и в окончательной редакции). Имя предполагавшейся невесты Нехлюдова, звучавшее по разному в различных рукописях (Алина, Соня, Маша) исправлено на Мисси (то же имя и в окончательной редакции). В число обедающих у Корчагиных введен двоюродный брат Мисси (Сони), довольно подробно охарактеризованный как «один из самых характерных молодых людей новой формации». Особо подчеркивается его утонченная корректность, его обыкновение целовать руки у всех дам высшего круга, имеющих детей, креститься во весь размах руки перед обедом и после обеда. О нем сказано, что имена лиц царской фамилии он произносил всегда почтительно, любил искусства, также любил выпить и избегал серьезных разговоров, отлично говорил на трех европейских языках и на всех их умел вести шуточные разговоры, держался всегда самого высшего общества и ухаживал за всеми хорошенькими барышнями и дамами. Ему было 33 года (см. вариант № 29). Эта характеристика вызывает предположение, что она была подсказана Толстому свойствами натуры в ту пору близкого к семье Толстых М. А. Стаховича, которому тогда было 34 года. (Позднее, начиная с третьей редакции, осталось лишь упоминание о двоюродном брате Мисси, без его характеристики.) Далее — впервые написан эпизод, соответствующий XXVII главе первой части романа в окончательной редакции (в комнате княгини Софьи Васильевны Корчагиной). Здесь Софья Васильевна сначала спрашивает Нехлюдова о его романсе, замечая, что его талант признает сам Рубинштейн, затем слово «романс» исправлено на «картина», а Рубинштейн заменен Репиным. Здесь же назван автор новой драмы, о которой идет спор (Ибсен) (см. вариант № 32). В дальнейшем введен разговор Нехлюдова с Аграфеной Петровной о его намерении оставить занимаемую им квартиру. Вслед за этим Нехлюдов думает о том, как примет сестра Наташа и ее муж, который назван здесь Иваном Михайловичем, его намерение жениться на Катюше и итти за ней в Сибирь. Тут о Наташе и ее муже говорится обратное тому, что будет подробно сказано в окончательной редакции романа:

И потом он начинал думать о сестре, как она примет это и Иван Михайлович, её муж. «Иван Михайлович скорей поймет. Но Наташа — она страшна, она сделает какую-нибудь глупость» (рук. № 11, л. 24).

В первой редакции, вслед зa единственным свиданием Нехлюдова с Масловой в тюрьме, он уезжает в свое имение для передачи земли крестьянам.

Во второй редакции до этого у Нехлюдова происходит с Катюшей ряд свиданий (см. варианты №№ 43—45). При первом свидании она, вместо согласия выйти за Нехлюдова, как это было в первой редакции, здесь отвечает ему уклончиво и определенного ответа не дает: в рукописи № 11, л. 269, слова, сказанные ею в ответ на предложение Нехлюдова: «Что же, если не смеетесь, отчего же» зачеркнуты и вместо них написано: «А что, нельзя мне на кассацию подать? — сказала она вдруг». При втором свидании Нехлюдов повторяет Масловой свое предложение — выйти за него замуж, но и тут она уклоняется от согласия. Она просит перевести ее в «дворянскую», починить ей зуб и купить платье. На просьбу Нехлюдова не пить вина и читать привезенное им Евангелие она отвечает согласием, но явно неохотно. В последующие свидания Катюша посвящает Нехлюдова в подробности тюремного быта и знакомит его с жизнью своих товарок по заключению. Она плохо поддается воздействию Нехлюдова, но в его душе жалость и любовь к ней и желание возродить ее непрестанно растут.

Эпизод пребывания Нехлюдова в Панове радикально переработан и значительно распространен по сравнению с первой редакцией. Вместо одной беседы с крестьянами о земле у Нехлюдова здесь имеют место три беседы, причем последняя оканчивается полной договоренностью обеих сторон (см. вариант № 46). Из Панова Нехлюдов едет в «Малороссию», в главное имение матери, где так же, хотя и менее удачно, чем в Панове, разрешает земельный вопрос.

Заключение повести осталось прежним: Нехлюдов женится на Катюше, селится с ней в Сибири, а затем они эмигрируют в Англию. К этому добавлено, что Нехлюдов послал царю записку по вопросу об уголовном преследовании.

После февральской записи в дневнике 1896 года в течение 2 ¹/ ₂ лет ни в дневниковых записях, ни в письмах мы не встречаем упоминаний о работе над повестью, хотя упоминания о самой повести за этот период встречаются. Так, 17 мая 1896 г. в дневнике записано: «К «Коневской». На Катюшу находят, после воскресения уже, периоды, в которые она лукаво и лениво улыбается и как будто забыла всё, что прежде считала истиной: ей просто весело, жить хочется». 19 июня того же года Толстой так объясняет причину неуспеха своей работы: „«Коневская» не во мне родилась; от этого так туго“. 23 октября в дневнике записано: «За «Воскресение» и взяться не могу. Драма занимает». 5 января 1897 г. Толстой там же записывает: «Начал перечитывать «Воскресение» и, дойдя до его решения жениться, с отвращением бросил. Всё неверно, выдумано, слабо. Трудно поправлять испорченное. Для того чтобы поправить, нужно: 1) попеременно описывать его и ее чувства и жизнь и 2) положительно и серьезно ее и отрицательно и с усмешкой его. Едва ли кончу. Очень всё испорчено». И затем почти через год, 17 декабря 1897 г., в числе сюжетов, которые, «стоит и можно обработать как должно», Толстой, в дневниковой записи, помечает «Воскресение — суд над проституткой». Работа над «Воскресением» была возобновлена лишь в июле 1898 года. Перерыв в ней занят был продолжением работы над автобиографической драмой, статьей о вере, «Отцом Сергием» и писанием «Хаджи Мурата», статьи об искусстве, разросшейся затем в трактат «Что такое искусство»?, и рядом других, менее крупных работ.

За это время издатели и редакторы журналов, прослышав о том, что Толстой пишет новое произведение, стали обращаться к нему с просьбами предоставить его для напечатания в их журналах. Так, еще 29 июля 1895 г. А. Ф. Кони обратился к Толстому со следующим письмом: „... пишу к вам вследствие полученного мною письма Л. Я. Гуревич. Взволнованная появившимся в печати известием о том, что вы оканчиваете повесть, действие которой происходит в окружном суде (уж не история ли это Розалии Они? Как бы это было хорошо!), она обращается ко мне с просьбой замолвить за нее слово перед вами, поясняя, что появление этой повести в ее журнале было бы для нее событием чрезвычайной важности в виду того, что журнал ее переживает тяжелый кризис... Помимо вполне естественного самолюбия, ею руководит опасение за будущность «Северного вестника»“(АТБ). В ответ на это Толстой писал Л. Я. Гуревич 26 августа того же года: «Кони писал мне о том, что хорошо бы было отдать вам повесть. Я бы очень желал это сделать, но едва ли мне это удастся. Так много разных работ, а не окончив вполне, я не напечатаю. Да и если кончу когда, то отдам эту повесть в «Посредник». Так что вы на меня не рассчитывайте и, пожалуйста, на меня за это не сердитесь» (ИЛ).

Еще ранее, 10 июля 1895 г., Толстой писал Л. И. Веселитской в приписке к письму к ней Н. Н. Страхова: «Николай Николаевич пишет вам, и мне захотелось написать вам хоть несколько слов... Он пишет вам про мою работу. Мне бы не хотелось, чтобы про нее знали редакторы, а то не будет покоя, и будет какой-нибудь грех» (ИЛ).

В том же году, 3 сентября, редактор «Недели» П. В. Гайдебуров писал Толстому из-за границы: «Известие, что вы пишете повесть, взволновало меня. Я убежден, что речь идет о том самом происшествии, которое мне рассказывал Кони и которое произвело на меня потрясающее впечатление. Знаю, что вы никогда ничего не обещаете. Научите же меня, что мне делать, чтобы эта вещь была напечатана в «Неделе». Далее Гайдебуров предлагает весь возможный доход от напечатания повести в «Неделе» обратить на поддержку «несчастных евангельских христиан, высылаемых за границу», о чем он прочел в номере одного заграничного русского журнала (АТБ). В связи с этим письмом Толстой 5 октября 1895 г. писал М. О. Меньшикову: «Недели три тому назад я получил письмо от Гайдебурова Гайдебурова... пожалуйста, поклонитесь ему от меня и скажите, что предложение его мне очень сочувственно. Но едва ли буду печатать эту повесть в России, да и где-нибудь, потому что она далеко не кончена и стала мне противна» (ИЛ).566 В печать проникли следующие сведения о «новой повести» Толстого, т. е. о «Воскресении»: «Героем новой повести маститого писателя является старшина присяжных заседателей. Девушка-проститутка обвиняется в отравлении купца, хотя и была совершенно в этом невиновна; пораженный случившимся, старшина присяжных заседателей Нехлюдов женится на героине повести и следует за нею в Сибирь. Вторая часть повести художественно описывает жизнь ссыльных поселенцев и нравственное перерождение героев. Время появления этого произведения в печати пока еще определить трудно, так как граф Толстой решил его значительно переделать.
Дело в том, что гр. Толстой узнал, что признанные виновными в отравлении приговариваются не к ссылке в Сибирь на поселение, а к ссылке в каторжные работы.
Не желая грешить перед истиной, граф решил переделать вторую часть повести, перенеся место действия на остров Сахалин, где должна отбывать наказание героиня. Для этого Л. Н. изучает по разным источникам в настоящее время нравы и обычаи обитателей этого острова и условия каторжных на нем работ». — «Петербургская газета», 1895 г., № 324, от 25 ноября.

Наконец, через полтора года, в письме к Е. Г. Шмитту от 2 марта 1897 г. в ответ на его запрос, не намерен ли Толстой напечатать «Воскресение», он пишет (перевод с немецкого): «Воскресение» — роман, который я давно начал, в прошлом году почти закончил, но чувствую, что это произведение так слабо и попросту плохо и бесполезно, что ни в коем случае его не напечатаю».567 «Die Rettung wird kommen». 30 unveröffentlichte Briefe von Leo Tolstoi an Eugen Heinrich Smitt. Zusammengеstеllt von Ernst Keuchel. Hamburg. 1926, стр. 49.

IV.

В июле 1898 года работа Толстого над «Воскресением», как сказано, возобновилась. Поводом для этого было желание Толстого прийти на помощь духоборам, которые, в виду усилившихся репрессий по отношению к ним русского правительства, вынуждены были искать убежища вне пределов России. Аресты, ссылки, военные постои, переселение в глухие и притом нездоровые места — все эти кары, разразившиеся над духоборами за нежелание их отбывать воинскую повинность, приносить верноподданническую присягу и платить подати, — глубоко волновали Толстого. И когда он узнал о том, что духоборам разрешено переселиться за границу, он принял самое энергичное участие в изыскании материальных средств для этого переселения. 18 марта 1898 г. он пишет В. Г. Черткову: «Главное и самое важное — это духоборы. Они пишут мне вот уже третье письмо, что им разрешено переселиться за границу и просят помочь им» (АЧ). В связи с этими просьбами Толстой пишет в иностранные газеты и в русские «Петербургские ведомости» воззвание с призывом о помощи (в «Петербургских ведомостях» это воззвание по цензурным условиям не было напечатано), организует сбор пожертвований, разузнает у сведущих лиц о том, куда лучше всего духоборам переселиться, наконец, сам обращается к богатым людям с просьбой о денежных пожертвованиях. В письмах Толстого 1898 года, преимущественно к бывшему тогда в Англии Черткову, вопрос о духоборах занимает одно из центральных мест, если не самое центральное.

Однако вскоре Толстой убеждается, что для переселения духоборов за границу (в конце концов была выбрана Канада) средств, собранных от частных пожертвований, не хватит, и тогда он решает, вопреки своему давнишнему решению не брать литературного гонорара, продать — и притом возможно выгоднее — имевшиеся у него в черновых рукописях произведения, с тем чтобы вырученные от этой продажи деньги пошли на дело переселения.

С. А. Толстая 9 апреля 1898 г. в своем дневнике записывает: «Сегодня Лев Николаевич говорит, что доктор Рахманов очень заинтересовался повестью («Воскресение»), о которой он с ним давно говорил, и вот он ему дал читать, а потом сам перечел и подумал, что если напечатать всюду, то можно бы 100 000 рублей выручить для духоборов и их переселения».568 «Дневники Софьи Андреевны Толстой». 1897—1909. Редакция и предисловие С. Л. Толстого. Примечания С. Л. Толстого и Г. А. Волкова. Кооперативное издательство «Север». М. 1932, стр. 46—47.

14 июля того же года Толстой пишет Черткову: «Так как выяснилось теперь, как много еще не достает денег для переселения духоборов, то я думаю вот что сделать: у меня есть три повести: «Иртенев»,569 Так называет Толстой по имени главного действующего лица повесть, получившую потом, лишь приблизительно в 1909 г., заглавие «Дьявол». «Воскресение» и «Отец Сергий» (я последнее время занимался им и начерно написал конец). Так вот я хотел бы продать их на самых выгодных условиях в английские или американские газеты (в газете, кажется, самое выгодное) и употребить вырученное на переселение духоборов. Повести эти написаны в моей старой манере, которую я теперь не одобряю. Если я буду исправлять их, пока останусь ими доволен, я никогда не кончу. Обязавшись же отдать их издателю, я должен буду выпустить их tels quels.570 *** как они есть. Так случилось со мной с повестью «Казаки». Я всё не кончал ее. Но тогда проиграл деньги и для уплаты передал в редакцию «Русского Вестника». Теперь же случай гораздо более законный. Повести же сами по себе, если не удовлетворяют теперешним требованиям моим от искусства, — не общедоступны по форме, — то по содержанию не вредны и даже могут быть полезны людям, и потому думаю, что хорошо, продав их как можно дороже, напечатать теперь, не дожидаясь моей смерти, и передать деньги в комитет для переселения духоборов». Дальше Толстой предлагает Черткову вместе с П. А. Буланже, П. И. Бирюковым и английскими журналистами Кенворти и Моодом обсудить вопрос, как наилучше поступить, чтобы выручить возможно больше денег, и сообщить ему об этом. Со стороны жены он не ждет больших препятствий к осуществлению своего намерения, но, если они возникнут, надеется побороть их. Проект свой Толстой пока что просит не разглашать. В заключение он добавляет, что продажа его сочинений для дела переселения духоборов представляется выгодной еще и потому, что в таком случае ему удобнее будет обращаться к разным богатым лицам с просьбой о пожертвованиях на это дело. Однако, перечитав в тот же день «Иртенева», Толстой решает, что его не следует печатать. В приписке к письму читаем: «Нынче же перечел рассказ Иртенева и думаю, что не напечатаю его, а ограничусь «Воскресением» и «Отцом Сергием»... «Иртенева» нехорошо печатать, потому что мотив один и тот же, что и в «Отце Сергии» (АЧ).

Несомненно однако, что от напечатания «Иртенева» Толстого удерживало не только им самим указанное обстоятельство, но и то, главным образом, что повесть на тему о непреоборимой страсти Иртенева к крестьянке Степаниде была в значительной мере автобиографичной, и появление ее в печати, как не мог не предполагать Толстой, сильно огорчило бы Софью Андреевну. (Она впервые случайно познакомилась с этой повестью через десять лет после этого и очень остро пережила приступ ревности к героине досвадебного романа Толстого, тогда еще живой и жившей неподалеку от Ясной поляны. Повесть, как известно, напечатана была лишь после смерти Толстого.)

Через три дня после этого письма Толстой записывает в дневник: «Решил отдать свои повести «Воскресение» и «Отца Сергия» в печать для духоборов». Но на следующий день он пишет Черткову: «Только что написал вам о своем намерении отдать в печать написанные рассказы, причем написал глупость о том, чтобы вы собрались все обсуждать этот вопрос, глупость, которую прошу считать comme non avenue571 *** как бы не бывшей и за которую простите меня. Взялся было за пересмотр и поправку «Воскресения», и дело пошло хорошо, как случилось такое обстоятельство, которое, к стыду моему, растревожило меня так, что не могу работать, и прошу тоже и мое предложение считать пока comme non avenu» (АЧ). В тот же день он записывает в дневник: «Взялся за «Воскресение», и сначала шло хорошо, но с тех пор, как встревожился, два дня ничего не могу делать».

Обстоятельство, растревожившее Толстого и даже заставившее его на время отказаться от плана печатания своих повестей в пользу духоборов, — было, несомненно, столкновение с женой, раздраженной тем, что в то время как семья материально ничего не получала от печатания новых произведений ее мужа, сектанты, кровно не связанные с Толстым, должны были получить в результате продажи издателям «Воскресения» и «Отца Сергия» большую сумму денег. Но, как и предвидел Толстой, ему в конце концов удалось преодолеть это домашнее препятствие, и он вновь принялся за работу над «Воскресением». 20 июля он записывает в дневник: «Вчера хорошо работал «Воскресение», а 21 июля пишет Черткову: «Теперь — о моем намерении печатать для духоборов мои повести. Я не оставляю этого намерения, хотя предвижу много трудностей и внешних и внутренних и хотя сам в дурном состоянии для работы. Несмотря на это, понемножку работаю над «Воскресением» и с удовольствием, и ¹/ ₄ сделал» (АЧ).

Как явствует из цитированного выше письма Толстого к Черткову от 14 июля 1898 г., Толстой намерен был вначале печатать «Воскресение» в том виде, в каком оно было в момент созревшего решения выпустить его в свет, т. е. опубликовать текст второй редакции, сложившийся к февралю 1896 г. В этой редакции отсутствовал еще целый ряд эпизодов, введенных в «Воскресение» позднее. Так, отсутствовало описание богослужения; не фигурировали пока в повести революционеры — политические ссыльные и заключенные, как не фигурировали и сектанты и уголовные, о которых в дальнейших редакциях «Воскресения» Нехлюдов хлопочет. Тогда Нехлюдов ни за кого еще не хлопотал, в том числе и за Катюшу; поэтому все те персонажи, с которыми позднее пришлось столкнуться Нехлюдову в процессе этих хлопот, в ранней редакции повести отсутствуют. Отсутствует в качестве действующих персонажей и сестра Нехлюдова, и ее муж Рагожинский, и старик-сектант, с которым Нехлюдов встретился впервые на пароме, и начальник края в Сибири, и многие другие лица. В связи со всем этим повесть в ранней редакции социально и политически гораздо менее остра и идеологически значительно слабее насыщена, чем в редакции окончательной. Ее финал — женитьба Нехлюдова на Катюше — самому Толстому вскоре показался психологически слабым и неубедительным.

По всем этим причинам, несмотря на первоначальное намерение печатать повесть в том виде, как она была у него написана, Толстой, взявшись за пересмотр ее, не мог остановиться лишь на легкой ее ретушовке, как, видимо, предполагал это сделать сначала, а коренным образом переработал ее, увеличив при этом значительно ее объем.

В течение августа Толстой усиленно был занят переработкой второй редакции повести. 3 числа этого месяца в дневнике записано: «Работа над «Воскресением» идет очень плохо, хотя и кажется, что обдумал гораздо лучше». В тот же день, там же, сделана следующая запись:,, К «Воскресению». Нельзя было думать и помнить о своем грехе и быть самодовольным. А ему надо было быть самодовольным, чтобы жить, и потому он не думал, забыл“. Через три недели после этой записи, 24 августа, Толстой в дневнике отмечает: «Всё работаю над «Воскресением» и доволен, даже очень. Боюсь столкновений».572 т. е. столкновений с женой.

О работе Толстого в это время над «Воскресением» упоминает в своем дневнике и С. А. Толстая. Так, в записи 11 августа, говоря сначала о себе, она продолжает: «Он же работает над «Воскресением» — ненавистной мне повестью. Может быть, он ее исправит». 24 августа она там же записывает: «Он пишет свое «Воскресение», и ему переписывает очень кстати явившийся Александр Петрович».573 А. П. Иванов — переписчик рукописей Толстого. 28 августа, в день рождения мужа, Софья Андреевна записала в дневнике: «Утром Лев Николаевич писал «Воскресение» и был очень доволен своей работой того дня. «Знаешь, — сказал он мне, — когда я к нему вошла, — ведь он на ней не женится, и я сегодня всё кончил, т. е. решил, и так хорошо!» — Я ему сказала: «Разумеется, не женится. Я тебе это давно говорила; если б он женился, это была бы фальшь».574 «Дневники Софьи Андреевны Толстой». 1897—1909, стр. 75—76. 27-м и 28-м августа 1898 г. Толстым собственноручно датированы рукописи, текст которых представляет собой переработку второй редакции повести. Эта переработка составила третью редакцию «Воскресения», процесс создания которой прослеживается на материале рукописей №№ 14—18, большей части №№ 19 и 20 и частично № 23.

Отличительные особенности третьей редакции по сравнению со второй таковы. В нее вновь введен рассказ о связи Нехлюдова с замужней женщиной — женой предводителя дворянства. Далее, в отличие от первой и второй редакций, о Нехлюдове сказано, что он окончил университет (кандидат математических наук) и после этого, находясь в стадии «душевной стирки», вместо того чтобы поступить в дипломатический корпус, как этого хотела его мать, поступил во второе отделение собственной его величества канцелярии, т. е. в отделение законов, с тем чтобы «начать новую жизнь, такую, которая бы вся была направлена на нравственную и умственную пользу себе и на пользу людям». «Когда решено было, что он поедет в Петербург, — сказано о нем, — он взял адрес-календарь и внимательно прочел все гражданские учреждения. Из всех их он счел самым важным то, в котором составлялись законы. Решив, что он будет служить в этом учреждении, он пошел на прием к Статс-Секретарю и объявил ему о своем желании служить у него».575 Почти буквально то же говорит Толстой в «Воспоминаниях детства» о своем брате Митеньке: «И Митенька, окончив курс *** по математическому факультету , решил служить по гражданской части. Для того же, чтобы решить, какую именно службу избрать, он купил адрес-календарь и, рассмотрев все отрасли гражданской службы, решил, что самая важная отрасль — это законодательство. И, решив это, поехал в Петербург и там поехал к статс-секретарю 2-го отделения во время его приема». Л. Толстой. Полное собрание художественных произведений. Редакция К. Халабаева и Б. Эйхенбаума, т. I, стр. 356. Но через год нравственный подъем проходит, и Нехлюдов живет «как все». При объявлении войны с Турцией он становится «патриотом» и поступает в полк и затем, по дороге на войну, соблазняет Катюшу (см. вариант № 52). Возвратившись с войны, он вращается в высшем петербургском обществе, затем, когда это ему надоедает, уезжает на два года в Италию и там занимается живописью, но сознав, что искусство не может наполнить его жизни, возвращается в Россию и живет с матерью, ничем не занимаясь, участвуя в земстве и дворянских «выборах». Так он живет умным, образованным тридцатидвухлетним холостяком, всем недовольным и всех осуждающим, но в сущности больше всего презирающим самого себя (см. вариант № 54). Рассказ о посещении Нехлюдовым заграничных университетов, отнесенный во второй редакции ко времени до военной службы, здесь опущен, рассказ же о пребывании в Италии, приуроченный там к тому же периоду, здесь сокращен. Воспоминания Нехлюдова о своей юности и юношеских увлечениях идеями Генри Джорджа, следовавшие во второй редакции вслед за возвращением с обеда у Корчагиных, здесь исключены.

В процессе работы над третьей редакцией Толстой написал текст главы, обозначенной им цыфрой 12. В ней сначала шла речь о душевном состоянии Масловой после приговора, а затем следовали размышления автора на тему о незаконности лишения людей свободы, и далее рассказывалось о встрече Масловой в камере со своими товарками по заключению и давались характеристики этих товарок. В конце — упоминание об обедне, после которой Маслову вызывают на свидание с Нехлюдовым (см. вариант № 56). Но в дальнейшей работе над этой редакцией текст этот не был никак использован, и его составные тематические моменты были разработаны заново в этой же редакции. Тут же, вслед за рассказом о возвращении Масловой из суда в камеру тюрьмы, рассказано, как Катюша встречала поезд, в котором Нехлюдов возвращался с войны мимо имения своих тетушек.

В конечной стадии работы над третьей редакцией впервые дано подробное описание богослужения в тюремной церкви (см. варианты №№ 57 и 58). В текст рассказа о посещении Нехлюдовым деревни введен рассказ о его свидании с крестной Катюши. Крестная, которую вызывают к Нехлюдову в контору, рассказывает о судьбе Катюши и ее ребенка. В результате общения с Масловой в тюрьме Нехлюдов знакомится с острожной жизнью и входит в интересы заключенных. Он хлопочет не только о Катюше, но и об ее товарке — Наташе, покушавшейся на отравление мужа (позднее имя Наташа изменено на Федосья), и о других заключенных. По просьбе Нехлюдова Катюшу переводят в отдельную камеру, затем ее назначают сиделкой в тюремной больнице. В этой редакции впервые у Масловой происходит с Нехлюдовым ожесточенное объяснение, при котором она истерически разражается по его адресу откровенно-вызывающими упреками (см. вариант № 60). Это объяснение приурочено ко времени после возвращения Нехлюдова из деревни, а не до поездки в нее, как в окончательной редакции. Политические в повести попрежнему еще не фигурируют. Перед отъездом в Сибирь Нехлюдов встречается со своей сестрой и ее мужем Рагожинским и беседует с ними. Прототипом для последнего в известной мере, нужно думать, послужил Александр Михайлович Кузминский, видный судейский чиновник, муж Т. А. Кузминской, сестры С. А. Толстой, двоюродный брат последней. Эпизод этой встречи по своему характеру близок к соответствующему эпизоду в окончательной редакции, но рассказан более сжато, чем там. До отправки партии Катюша служит сиделкой в лазарете. Перед самым отъездом Нехлюдов делает ей предложение выйти за него замуж, но она решительно отказывается это сделать. В заключительной главе рассказывается о впечатлениях, испытанных Нехлюдовым от мира уголовных во время его пребывания в Сибири (при этом лишь намечен позднее значительно развитой эпизод визита Нехлюдова к тюменскому губернатору) и о дальнейшей судьбе Катюши и самого Нехлюдова. О том, к каким результатам привели хлопоты Нехлюдова о Катюше, здесь ничего не сказано. Катюша в Сибири выходит замуж зa политического каторжанина Аносова, который после каторги и ссылки «совершенно освободился от напущенного на себя революционерства и не мог даже подумать, зачем оно ему». По окончании срока каторги Катюша с мужем, ставшим землемером, селится в уездном городе. У нее ребенок. Нехлюдов, попрощавшись с нею и с ее мужем, уезжает в Москву, где он пишет записку, которую собирается подать государю, — о необходимости уничтожения всякого уголовного преследования и замены его нравственным образованием людей. В добавление к этому говорится, что подъем, вызванный в нем участием в судьбе Катюши, стал понемногу проходить, и его воображение стала занимать дочь адвоката — курсистка, с которой он познакомился во время общения с ее отцом, ведшим дело Масловой (см. варианты №№ 61 и 62).

V.

Одновременно с работой над отделкой повести Толстой был озабочен вопросом об ее напечатании в России и за границей. Очевидно, в связи с небольшим сравнительно объемом тогдашнего «Воскресения» и в связи с тем, что первоначально Толстой не рассчитывал затрачивать большое количество времени на его обработку, он, для увеличения общей суммы гонорара, одновременно собирался предоставить в распоряжение издателей и «Отца Сергия». В письме к Черткову от 12 августа 1898 г., жалуясь на неполучение от него писем в ответ на предложение напечатать за границей в пользу духоборов две свои повести и высчитывая, во что обойдется переселение, он пишет: «Здесь, в России, я выручу тысяч тридцать за две повести; за границей — у англичан, немцев и французов надо выручить по стольку же с каждой национальности, да будем еще собирать, прося у богатых людей, так что надо надеяться, что денег достанет». Тут же Толстой указывает и адрес одного лица в Париже, который знает всех американских и французских издателей и может быть полезен в денежных переговорах с ними. В конце августа того же года Толстой поручает Черткову навести справки и «известить, сколько дают за повести (две), около восьмидесяти тысяч слов, издатели, имея при этом в виду то, что будет произведено одновременное печатание в России, и можно ли и сколько можно получить вперед, и кто будет переводить» (АЧ). 30 августа Толстой писал Черткову: «Я поправляю теперь «Воскресение». Прохожу по нем второй раз, много изменяю, и мне кажется, что это будет недурное сочинение. По крайней мере, работа над ним меня радует. Оно настолько готово, что могу посылать тетрадями для перевода» (АЧ).

Как будет повторяться в дальнейшем, как было и раньше, и на этот раз предположение Толстого о том, что «Воскресение» почти готово, далеко не оправдалось.

Между тем слухи о намерении Толстого продать свое новое произведение дошли до издателей, и в конце августа издатель «Нивы» А. Ф. Маркс обратился к нему телеграммой с просьбой предоставить «Воскресение» «Ниве». 31 августа Толстой пишет Черткову: «Телеграмму от Маркса посылаю вам для соображения» и тут же добавляет: «Над «Воскресением» работаю с увлечением, какого давно не испытывал» (АЧ). Как явствует из письма А. С. Суворина к Толстому от 7 октября 1898 г., еще в августе того же года Толстой через П. А. Сергеенко предлагал Суворину напечатать «Воскресение» в «Новом времени», но Суворин замедлил с ответом (АТБ).

1 сентября С. А. Толстая записывает в свой дневник: «Левочка тихонько от меня вел переговоры с Марксом (издателем «Нивы») о своей повести. Маркс предложил по нотариальному условию, чтоб исключительно иметь право на повесть, 1600 р. за лист. Когда я это услыхала, я сказала, что Льву Николаевичу нельзя это делать, раз он напечатал, что отказывается от всяких прав. Но это продается в пользу духоборов, и потому Лев Николаевич думает, что хорошо, а я говорила, что дурно. И вот теперь вдруг, в день моего отъезда, Лев Николаевич согласился, и Маркс давал без условий ограничения его прав 500 р. за лист, на что Лев Николаевич, кажется, согласится».576 «Дневники Софьи Андреевны Толстой». 1897—1909, стр. 77.

Начало сентября было занято спешной отделкой повести, и около 11 сентября Толстому казалось, что отделка была закончена настолько, что можно было, переписав рукопись, по частям посылать ее за границу для перевода. В это время он пишет Черткову: «Нынче я кончил пересмотр всего до конца и начну переписывать и посылать вам сначала» (АЧ). На следующий день Толстой в письме к нему же сообщает о том, что повесть переписывается, и на днях начнется пересылка ее в Англию». «Медлил — добавляет он — потому, что боишься переменять потом в переводах» (АЧ).577 12 сентября 1898 г. С. А. Толстая записывает в дневнике: «Лев Николаевич читал вечером ту повесть, над которой он теперь работает: «Воскресение». Я раньше ее слышала. Он говорил, что переделал ее, но всё то же. Он читал нам ее три года тому назад, в лето после смерти Ванички» (Дневники Софьи Андреевны Толстой». 1897—1909, стр. 80).

Судя по записи дневника С. А. Толстой от 28 сентября, к этому времени первые главы повести были уже отосланы Черткову. В письме от 13 октября н. ст. Чертков извещает Толстого о получении первых шести глав «Воскресения». Судя по письму Толстого к Черткову от 20 октября, в Англию были посланы еще 22 главы.

Помимо А. Ф. Маркса, Толстой одновременно вел переговоры о печатании «Воскресения» с издателем «Нового времени» А. С. Сувориным и с журналом «Живописное обозрение», как это видно из следующих строк письма Толстого к Черткову от 30 сентября 1898 г.: «у меня есть пожертвованных двенадцать тысяч и жду приезда или письма от Маркса, Суворина или «Живописное Обозрение». Я заявил требование 1000 рублей за лист, за право первого печатания, и 20 тысяч вперед. Если кончу с кем-нибудь, то, разумеется, уговором поставлю напечатать в известный определенный срок, который будет зависеть от иностранных переводчиков. Сережины578 сына — Сергея Львовича Толстого. demarches579 *** предпринятые шаги в Париже хороши, и я думаю, что лучше всего отдать в «Illustration» (АЧ).

В письме к Суворину от 12 октября 1898 г. Толстой пишет: «Я очень сожалею, что до получения вашего письма уже решил дело с «Нивою» относительно одной повести. Другую же я охотно оставлю вам на предлагаемых вами условиях. Какая это будет из трех, которые у меня есть, кроме отданных в «Ниву», я не могу решить, не окончивши работу над той, которую отдаю в «Ниву». Думаю кончить эту работу на днях и тогда сообщу вам».580 «Письма русских писателей к А. С. Суворину». Подготовил к печати проф. Д. И. Абрамович. Л. 1927, стр. 182. Это письмо написано в ответ на письмо Суворина от 7 октября, предлагавшего за «Воскресение» 1000 рублей с листа с выплатой вперед немедленно 20 000 рублей, без ограничения права перепечатки отдельных частей романа тотчас по напечатании их в «Новом времени», с предоставлением Толстому любого количества корректур (АТБ).

А. М. Хирьякову, обращавшемуся к Толстому от имени «Живописного обозрения», в письме от 18 ноября 1898 г. Толстой писал 21 ноября того же года: «Воскресение», право первого печатания, отдано «Ниве». Это было последнее предложение, и я на него согласился, когда пришло время. Объявлять же вам для того, чтобы вы дали больше, было неприятно. Отказать же «Ниве» и дать «Живописному обозрению» не было никакого основания... Я отдал тому, который повторил предложение тогда, когда надо и можно было решать» (ГТМ).

Дальнейшая пересылка рукописи за границу для перевода ее на иностранные языки задерживалась, так как Толстой вновь принялся за переделку повести: «Я очень поглощен переделкой «Воскресения» — пишет он Черткову в упомянутом письме от 30 сентября. — Большая половина готова, но еще не переписана, переписывают Маша с мужем581 т. е. дочь Толстого Марья Львовна и ее муж Н. Л. Оболенский. очень хорошо, внимательно, но медленно. Хотим взять переписчика». Тут же Толстой отвечает на предложение Черткова написать к повести предисловие, в котором было бы обращено внимание общества на судьбу духоборов: «Написать к «Воскресению» предисловие, какое вы говорите, хорошо бы было, но надо, чтобы оно хорошо написалось» (АЧ).582 Несмотря на вторичное настойчивое предложение Черткова написать такое предисловие (в письме к Толстому от 22 октября н. с. 1898 г.), Толстой его не написал.

В конце концов Толстой решил печатать «Воскресение» в России — в «Ниве». 9 октября он пишет Черткову: «Маркс прислал ко мне своего заведывающего делами и согласился на мои условия — по 1000 рублей за лист в 35 000 букв без всякого исключительного права, только за право первого печатания, и 20 000 вперед за одно «Воскресение». Так много пришлось работать над «Воскресением» — работа и теперь далеко не конченная во 2-й половине, — что мне страшно было продать не обделанным «Отца Сергия».583 В конце этого письма Толстой, впрочем, добавляет: «Если я не запродаю вперед и другие повести, то причина — некоторое поднявшееся неудовольствие дома. Но очень малое и, надеюсь, преходящее». Когда же мы стали считать, сколько выйдет листов из того, что теперь есть в «Воскресении», вышло, противно моим расчетам, меньше того, что я предлагал (при том вымарки неизбежные цензуры), а именно листов 12 максимум теперь. Может быть, разрастется вторая часть, но мне теперь не хочется брать больше 12 тысяч. Если же и к тому времени не подойдет еще пожертвований, то возьму после, когда понадобится, столько, сколько нужно для пополнения обещанных 30 тысяч. Мне хочется окончить и «Отца Сергия» и еще другую из голодного года,584 Толстой имеет здесь в виду начатую им еще в 1891 г. повесть «Кто прав?», так и не оконченную. потому что обе имеют значение и стоят работы, и продать ее на тех же условиях, но обязываться очень не хочется. С Марксом стоит так: он привез мне 20 тысяч, но я не взял их, обещая дать решительный ответ через неделю — срок во вторник; я отвечу, что беру только 12 тысяч» (АЧ).

Через три дня после этого Толстой заключил с Марксом следующее условие:

«Предоставляю редакции «Нивы» право первого печатания моей повести «Воскресение». Редакция же «Нивы» платит мне по тысяче рублей за печатный лист в 35 000 букв. Двенадцать тысяч рублей редакция выдает мне теперь же. Если повесть будет больше двенадцати листов, то Редакция платит то, что будет причитаться сверх 12 000; если же в повести будет менее двенадцати печатных листов, то я или возвращу деньги или дам другое художественное произведение. Лев Толстой. 12 октября 1898 г.»585 «Сборник Пушкинского дома на 1923 год», Госуд. Изд. Пгр. 1922, стр. 294—295.

Во всё время подготовки «Воскресения» к печати Толстой продолжал усиленно работать над ним.

30 сентября 1898 г. он пишет П. И. Бирюкову: «Я же теперь весь поглощен исправлением «Воскресения». Я сам не ожидал, как много можно сказать в нем о грехе и бессмыслице суда, казней. Меня очень увлекает и, хотя жалею, что не могу продолжать ту работу, о которой говорил вам,586 Речь идет, очевидно, о драме «И свет во тьме светит». не могу оторваться от этой. Надо думать, что получится за нее и за «Отца Сергия» достаточно денег для пополнения недостающего». В дополнение к этому Толстой сообщает о результатах своего обращения к богатым людям относительно денежной помощи переселяющимся за границу духоборам: «Я писал тоже письма богачам по указанию Дунаева,587 А. Н. Дунаев — друг и единомышленник Толстого, в то время директор Московского Торгового банка. но до сих пор на мои 12 писем получил только от одного 10, а от другого одну *** тысячу . Я не унываю и продолжаю писать» (АТБ). В письме к П. А. Буланже от 21 октября того же года он пишет: «Я очень рад был случаю заняться своей художественной деятельностью, работал над «Воскресением» и утешаю себя тем, что работа получает более важное значение, в сущности же предаюсь любимому делу, как пьяница, и работаю с таким увлечением, что весь поглощен работой» (ГТМ).

26 октября С. А. Толстая записывает в свой дневник: «По утрам *** Лев Николаевич усердно писал свою повесть «Воскресение».588 «Дневник Софьи Андреевны Толстой». 1897—1909, стр. 89. В письме к Черткову, полученном в Англии 6 ноября н. ст., Толстой пишет: «Детище же мое, «Воскресение» растет не по дням, а по часам и до сих пор еще радует. Нынче я продиктовал Арчеру589 Герберт Арчер — англичанин, сотрудник Черткова по издательству, приехавший тогда к Толстому в Ясную поляну по делам переселявшихся в Америку духоборов. содержание и думаю, что не отступлю от него, — могу только расширить и прибавить» (АЧ). 2 ноября Толстой записывает в дневник: «Дела очень много, но я весь поглощен «Воскресением», берегу воду и пускаю только на «Воскресение». Кажется, будет недурно. Люди хвалят, но я не верю». В следующей за этой дневниковой записи — 14 ноября отмечено: «Опять не видал, как прошли 11 дней. Очень увлеченно занят «Воскресением» и хорошо подвигаюсь. Совсем близок к концу». В тот же день С. А. Толстая записала в своем дневнике: „Говорила много с Левочкой — мужем о Мише,590 т. е. о сыне — М. Л. Толстом. обо мне, о работе Л. Н. Он говорит, что со времен «Войны и Мира» не был в таком художественном настроении и очень доволен своей работой над «Воскресением»“.591 «Дневники Софьи Андреевны Толстой». 1897—1909, стр. 93. В письме к Черткову, полученном в Англии 28 ноября н. с., Толстой пишет: «Много и думается и хочется писать, да весь поглощен «Воскресением»... Будет ужасно нецензурно, и нынче я подумал, что напечатание вполне за границей может вызвать запрет печатания в «Ниве» с выпусками» (АЧ). В ноябре же он писал почти в одних и в тех же словах С. Л. Толстому и Л. А. Сулержицкому о том, что он с увлечением занимается своей работой, и она всё растет. В письме к В. Г. и А. К. Чертковым от 11 декабря Толстой писал: «Ваше одобрение обоих «Воскресений»592 т. е. воскресения Нехлюдова и Катюши. мне было очень приятно и поощрительно. Я завтра буду писать эпилог. Всех теперь 87 глав, так что вы знаете ³/ ₄» (АЧ). Через два дня, 13 декабря, в письме к Черткову он говорит: «Я теперь решительно не могу ничем другим заниматься, как только «Воскресением». Как ядро, приближающееся к земле, всё быстрее и быстрее, так у меня теперь, когда почти конец, я не могу ни о чем, нет, не могу — могу и даже думаю, но не хочется ни о чем другом думать, как об этом. Сейчас получил корректуры до 70 главы, и очень мне не понравились некоторые места» (АЧ). 14 декабря С. А. Толстая писала В. В. Стасову: «Лев Николаевич страшно много работает над «Воскресением», и мы все ему переписываем, копируем, трудимся целыми днями».593 «Лев Толстой и В. В. Стасов». Переписка 1878—1906. Редакция и примечания В. Д. Комаровой и Б. Л. Модзалевского. «Прибой». 1929, стр. 224. В дневниковой записи 2 января 1899 г., ближайшей к записи 25 ноября 1898 г., Толстой отметил: «За всё это время занимался исключительно «Воскресением». Но в тот же день там же записано: «В последнее время как будто ослабел интерес «Воскресения», и радостно чувствую другие, более важные интересы понимания жизни и смерти».

Начиная с 22 октября Толстой стал посылать в «Ниву» для набора частями текст «Воскресения». В этот день он писал А. Ф. Марксу: «Посылаю вам с этою же почтою начало повести. Я не подписал и не прислал вам условие потому, что последний пункт в нем о переводах неясно выражен. Вообще мне кажется это условие совершенно излишне после того, которое я послал вам. О том, чтобы переводы не появились за границей раньше появления в вашем издании, я приму меры. Для этого мне только нужно знать, когда и в каких размерах вы рассчитываете начать печатание повести. Будьте так добры уведомить меня об этом, с тем чтобы, сообразуясь с этим, я бы мог назначить крайний срок для выхода переводов. Вообще я думаю, что писанные условия ничего не обеспечивают, если нет желания быть справедливым».594 «Письма Толстого к А. Ф. Марксу за 1898 и 1899 гг., в связи с печатанием в «Ниве» «Воскресения», впервые опубликованы Е. П. Населенко в «Сборнике Пушкинского дома на 1923 год», стр. 294—321. Те же письма зa 1899 г., с добавлением нескольких ранее не напечатанных, вторично опубликованы в 72 томе настоящего издания. При письме была приложена расписка в получении в счет рукописи «Воскресения» двенадцати тысяч рублей. 7 ноября Толстой извещал Маркса о получении первых корректур и о высылке ему текста еще двадцати трех глав — от восемнадцатой до сороковой, выражая надежду выслать остальное не позже конца месяца и прося начать печатание «Воскресения» в Ниве с середины января. 17 ноября он писал Марксу о получении новых корректур и о том, что еще сорок глав — от тридцатой до семидесятой включительно — вышлет ему дня через два и что всех глав будет около восьмидесяти, но, вопреки первоначальному предположению, он не сможет кончить работу (над повестью и первыми корректурами ее) к январю и потому просит отложить печатание ее до марта, тем более, что к январю еще не будут готовы иллюстрации к тексту Л. О. Пастернака, и заграничные издатели просят также начать печатание с марта. В этом же письме он выражает согласие на предложение Маркса назвать «Воскресение» не повестью, а романом.

За это время для «Нивы» было набрано 29 глав. В ближайшее время Толстому был прислан набор еще одиннадцати глав. Прежде чем сдать рукопись в набор, Маркс или кто-нибудь из его ближайших сотрудников прибег к следующей уловке, которая была придумана для того, чтобы скрыть от наборщиков, что оригинал представляет собой произведение Толстого. Текст первого листа рукописи был заново переписан в редакции и на нем вместо заглавия «Воскресение» и имени Толстого было написано: «Ожидание. Повесть В. Короленко». Этой уловкой редакция «Нивы» рассчитывала предупредить возможность продажи служащими типографии гранок набора агентам каких-либо газет или журналов: имя Короленко, по расчетам редакции, не могло ввести в такой соблазн, в какой могло ввести имя Толстого. Когда гранки были отпечатаны, заглавие с именем Короленко на них было срезано, и потому ни на одном из экземпляров первой гранки ни заглавия, ни имени автора нет.

Между тем работа над «Воскресением» подвигалась у Толстого очень энергично. В письме к Черткову от 20—21 ноября Толстой пишет: «Корректуры исправленные не посылаю, потому что хочется прежде всё довести до конца и тогда начать сначала. До конца же остается 20 глав. 40 глав набраны, 20 глав завтра или послезавтра пошлю для набора и остальные 20 (всех будет около 80)595 Через несколько дней, 25 ноября, Толстой однако записывает в дневнике „«Воскресение» разрастается. Едва ли влезет в 100 глав“. надеюсь кончить до 1 декабря (срок, в который я обещал жене переехать в Москву). Теперь то, что набрано, 40 глав, составляет по расчету Маркса 8 листов (в 35 тысяч букв каждый). Еще будет по крайней мере столько же. Так что если для издания в России за вычетом нецензурного будет листов 12, то для заграничной печати будет более 16. Пусть это имеют в виду» (АЧ). В конце декабря 1898 года Толстому был прислан целиком набор первых семидесяти глав «Воскресения» с большим количеством цензурных зачеркиваний и частью исправлений, сделанных синим карандашом. Эта присылка сопровождалась следующим письмом Маркса от 21 декабря: «Посылаю вам оттиск, на котором синим карандашом сделаны те изменения, которые оказалось необходимым внести в виду требований цензуры. Как увидите теперь сами, изменения эти в посылаемых вам пока семидесяти главах, благодаря нашим стараниям, оказались не очень многочисленными. В этом измененном виде текст первых семидесяти глав уже разрешен цензурой. Остается только добиться того же по отношению к последней части романа» (АТБ).

11 декабря Толстой пишет Черткову о том, что всего теперь в романе 87 глав, и что со следующего дня он принимается за писание эпилога, а 12 января 1899 г. сообщает: «Работа моя почти кончена. Остались непоправлены и не отосланы в набор 5 глав, которые, как скоро просмотрю, возьмусь за корректуры. Вымарок цензурных очень много» (АЧ). Неотосланные пять глав, о которых здесь говорится, — очевидно, последние главы (85—89) наборной рукописи, до эпилога.

16 января Толстой писал Марксу: «Я был нездоров и теперь еще не поправился и потому не успел окончить последние главы и просмотреть присланные корректуры с помарками. Я всё надеялся успеть сделать это и вместе с высылкой подписанных корректур прислать и конец; но нездоровье помешало. От этого и не известил вас о получении корректур, за что прошу извинить меня. С завтрашнего дня начну просмотр корректур сначала и надеюсь через день или два выслать вам их подписанными к печати. Некоторые места помарок, которые кажутся мне слишком осторожны, я отмечу красным карандашем: от вас будет зависеть отстоять эти места или нет. Последние главы будут не так нецензурны, как главы, о которых вы говорите. Во всяком случае же в них найдется то, что может быть оставлено и может быть достаточным заключением романа».

Затем с 23 января в «Ниву» стали посылаться корректуры первых глав романа. 23 и 25 числа было послано 28 глав; упомянутые в письме к Черткову пять глав всё еще задерживались посылкой. 5 февраля Толстой писал Марксу: «Хотел прислать вам конец с Г. Сергеенко,596 Петр Алексеевич Сергеенко — близкий знакомый Толстого и его биограф. но не мог этого сделать. Я всё нездоров и не нахожусь в том душевном состоянии, в котором мог бы исправить конец. В неисправленном же виде бесполезно посылать, так как придется всё изменять, и всё равно цензурное разрешение не будет окончательное. Пускай цензура выкидывает всё, что находит нужным выкинуть, а вы печатайте всё, что не выкинуто». В приписке к письму Толстой однако добавляет: «Обдумав, посылаю всё-таки с П. А.597 Сергеенко. несколько глав». Эти «несколько глав» — очевидно, пять недостававших глав основного текста романа, общее количество которых теперь выросло до восьмидесяти девяти, и часть эпилога — незаконченная первая его глава и глава шестая, вслед за которой шел «Эпилог эпилога».

Наборная рукопись, в которой есть ряд авторских исправлений, в целом не была однако тщательно и систематически проверена и просмотрена автором: некоторые неразобранные и искаженные в ней переписчиками места не были исправлены, и пропущенные из-за их неразборчивости слова не вписаны.

Работа Толстого над «Воскресением» в период с конца августа 1898 года до середины января 1899 года составила четвертую редакцию повести, прослеживаемую по рукописям №№ 21, 22, 24—26, частично №№ 19 и 20 и по большей части рукописи № 23. Она значительно переработана и очень дополнена по сравнению с редакцией предыдущей. В первых двух частях новая редакция в общем уже во многом приблизилась к окончательной. Существенные особенности четвертой редакции сводятся к следующему. Тут впервые выступают на сцену политические — Марья Павловна, носящая здесь еще фамилию Медынцевой, а не Щетининой, как в окончательной редакции, Вильгельмсон, в окончательной редакции переименованный в Симонсона, жена врача, которая в окончательной редакции получит фамилию Ранцевой, и, кроме того, Земцов и Крузе, позднее исключенные из текста «Воскресения».

Толстой, начиная с 1880-х годов, неоднократно встречался с отдельными представителями русской революционной интеллигенции. Так, в 1884 году он общался с А. В. Дмоховской, сын которой, Л. А. Дмоховский, участник кружка долгушинцев, в 1874 году был приговорен за распространение революционных прокламаций к десяти годам каторжных работ. В 1880 году он, по дороге в Кару, заболел оспой и умер в Иркутской тюремной больнице. В 1884 году сослан был в Сибирь в связи с делом 1 марта и зять Дмоховской А. А. Тихоцкий. О нем Толстой писал своей двоюродной тетке гр. А. А. Толстой с просьбой поддержать ходатайство Дмоховской перед государем и государыней об его помиловании.598 См. «Толстовский музей», т. I. Переписка Л. Н. Толстого с гр. А. А. Толстой. Спб. 1911, стр. 345—346. О встрече с Дмоховской Толстой отмечает в дневнике под 20 марта и 10 апреля 1884 года. 17 апреля того же года он в дневнике записывает: «Пришла Дмоховская. Принесла кучу материала. Я поехал верхом, читал рукописи Дмоховской». 23 апреля там же записано: «Дмоховские решительно хотят революционизировать меня». Очень вероятно, что введенная в конце повести, в четвертой ее редакции, фигура Семенова, позднее переименованного в Крыльцова, в значительной мере подсказана Толстому личностью Дмоховского.

В том же 1884 году Толстой принимал участие в деле Н. А. Армфельд, отбывавшей каторгу на Каре по делу о вооруженном сопротивлении властям. Он несколько раз виделся с матерью Н. А. Армфельд, ознакомившей его с процессом и письмами дочери к ней из каторги (записи в дневнике 10, 11 и 12 апреля) и обращался к гр. А. А. Толстой с просьбой исхлопотать разрешение поселиться матери вместе с дочерью и затем об облегчении участи Н. А. Армфельд.599 Ibid., стр. 334—336, 338, 346. Нужно думать, что она некоторыми чертами своего характера внушила Толстому образ Марьи Павловны.

Все революционеры фигурируют в этой редакции повести еще до отправки арестантской партии в Сибирь. С Марьей Павловной Нехлюдов знакомится в посетительской, а не по пути в Сибирь, как в окончательной редакции. Тут же он знакомится и с ее братом, молодым ученым, зоологом, который рассказывает Нехлюдову о том, за что была арестована его сестра (в окончательной редакции об этом сообщает Нехлюдову Вера Богодуховская). Марья Павловна просит Нехлюдова помочь освобождению невинно заключенной женщины-врача Дидерих. Нехлюдов в свою очередь обращается к Марье Павловне с просьбой нравственно помочь Катюше; Марья Павловна охотно соглашается и предлагает ему просить начальство о переводе Масловой к политическим. Просьба Нехлюдова отклоняется, но Маслова с тех пор, во время ее пребывания в тюрьме, всё же общается с Марьей Павловной, относящейся к ней очень участливо (см. варианты №№ 71—73, 78). В следующей редакции знакомство Масловой с политическими начинается лишь по пути в Сибирь, и Марья Павловна сначала относится к Катюше с предубеждением. В четвертую редакцию введена сцена сечения двух арестантов, исключенная Толстым лишь в шестой редакции (см. вариант № 119). Тут же впервые рассказано о знакомстве Нехлюдова с Меньшовым в его камере и с арестантами, содержащимися в тюрьме за беспаспортность,600 Ср. записи Толстого в дневнике 1881 года. 12 мая: «Был в Туле. В остроге 2-й месяц сидят 16 человек калужских мужиков за бесписьменность. Их бы надо переслать в Калугу и по местам. 2-й месяц не посылают под предлогом, что в калужском замке завозно». 14 мая: «114 человек в остроге бесписьменных, солдат человек 6». о визитах Нехлюдова к адвокату, ведущему дело Масловой, и к вице-губернатору Масленникову, у которого Нехлюдов ходатайствует, сначала о разрешении свиданий с Масловой в тюремной конторе, а затем об арестованной Дидерих, о беспаспортных и о переводе Масловой к политическим (см. варианты №№ 74—76). Решительное объяснение Катюши с Нехлюдовым, при котором она грубо его отталкивает, окончательно отказываясь выйти за него замуж, здесь происходит не до поездки Нехлюдова в свои имения, а после этого, и вызывается тем впечатлением, которое на Маслову произвела привезенная Нехлюдовым из Панова фотография (см. вариант № 80). Рассказ о поездке Нехлюдова в его имения для устройства дел крестьян в четвертой редакции значительно переработан и дополнен в направлении к редакции окончательной; здесь введена новая глава, в которой рассказывается о бессонной ночи Нехлюдова в Панове во время грозы, когда он предается воспоминаниям о своей юности и размышлениям о жизни. При перечислении пановских крестьян, пришедших к Нехлюдову для окончательного сговора о земле, называются их имена и фамилии, точно соответствующие именам и фамилиям знакомых Толстому яснополянских крестьян, удержанные еще в черновом тексте шестой редакции и исключенные лишь в тексте окончательном. (Яснополянские крестьяне еще ранее фигурируют у Толстого под своими реальными именами в «Утре помещика», «Дневнике помещика», «Идиллии», «Тихоне и Маланье», в черновых отрывках рассказов из деревенской жизни, в «Декабристах» и «Анне Карениной».) Орнатов, с которым Нехлюдов встречается после возвращения в город, заменен Шенбоком и отождествлен с тем другом Нехлюдова, который заезжает за ним к тетушкам перед отъездом обоих на войну. Впервые здесь Нехлюдов заинтересовывается делом сектантов, о котором советуется с адвокатом и в связи с которым затем ведет хлопоты в Петербурге. Тут же впервые подробно рассказано о поездке Нехлюдова в Петербург и о встречах его с различными лицами в связи с теми хлопотами, которыми он здесь занят. В повесть введена графиня Чарская и ее муж, Mariette, Набросов, позднее замененный бароном Воробьевым, проповедник Кизеветтер, комендант Петропавловской крепости барон Кригсмут, сенаторы, Лидия Шустова и ее семья, флигель-адъютант Богатырев, сановник Топоров — всё персонажи, фигурирующие во второй части «Воскресения», в окончательной его редакции. Отсутствует пока лишь товарищ обер-прокурора сената Селенин. Характеристики этих персонажей здесь в общем близки к тем, какие даны им в окончательной редакции. Из более существенных отличий от нее следует отметить лишь рассказ о влюбленности сенатора Бе в подругу его дочери (см. вариант № 81) и дополнительную характеристику председательствовавшего сенатора Никитина (см. вариант № 82).601 В зачеркнутом варианте о нем сказано: «Думы его состояли в припоминании того, что он вчера написал в своих мемуарах по случаю назначения Вилянова, а не его, на тот важный пост, который он уже давно желал получить». Фамилия «Вилянов» — очень прозрачный намек на И. Д. Делянова, с 1882 г. министра народного просвещения. О сенаторе Сковородникове и о Топорове говорится значительно резче, чем в окончательном тексте (см. варианты №№ 81 и 83).602 Фамилии сенаторов у Толстого — Бе, Сковородников и Вольф, очевидно, пародируют фамилии реальных сенаторов того времени — Цеэ, Таганцева и Фукса, но внутреннего сходства между ними и сенаторами — персонажами Толстого нет. Эпизоды, связанные со всеми этими персонажами, в значительной мере приближаются к тому тексту, который читается в окончательной редакции. Лишним по сравнению с ним является эпизод с обезумевшей женщиной, заключенной в Петропавловской крепости, визжащей отчаянным голосом и бьющейся головой о стену. Этот эпизод удержался и в пятой редакции и исключен лишь в шестой (см. вариант № 125). Отсутствует рассказ тетки Шустовой о своем аресте, рассказанный в XXVI главе второй части окончательной редакции. Лидия Шустова заменила собой ранее упоминавшуюся в повести женщину-врача Дидерих. Но в наборном экземпляре рукописи, представляющем собой завершительный момент в работе Толстого над четвертой редакцией, оба эти имени не сведены к единству: Марья Павловна просит Нехлюдова за Дидерих, он говорит о Дидерих с вице-губернатором Масленниковым, а в Петербурге, как за протеже Марьи Павловны, Нехлюдов хлопочет не о Дидерих, а о Лидии Шустовой и ее же навещает в ее квартире.

Описание хлопот Нехлюдова в Петербурге и связанных с ними встреч его с различными лицами в значительной степени основано на реальных фактах, к которым так или иначе имел отношение сам Толстой. Так — прежде всего — хлопоты Нехлюдова по делу сектантов имеют в своей основе хлопоты самого Толстого о самарских молоканах, у которых были отняты дети для предотвращения вредного с точки зрения официальной церкви влияния на них родителей. Он дважды — 10 мая и 19 сентября 1897 г. — писал по этому поводу Николаю II,603 Оба эти письма опубликованы в брошюре «Лев Толстой и русские цари». Под редакцией В. Г. Черткова. М. 1918, стр. 20—24; кроме того, второе письмо в черновой его редакции напечатано в сборнике «Толстой. Памятники творчества и жизни», 3, М. 1923, стр. 80—82. обращался за помощью к А. Ф. Кони и, кроме того, напечатал о том же в газете «С. Петербургские ведомости» от 15 октября 1897 года протестующее письмо на имя редактора. В феврале 1898 года дочь Толстого Татьяна Львовна, посоветовавшись с близким знакомым Толстых — помощником командующего императорской главной квартирой гр. А. В. Олсуфьевым, выведенным в «Воскресении» в образе флигель-адъютанта Богатырева, отправилась по этому делу к обер-прокурору синода К. П. Победоносцеву, очень прозрачно фигурирующему в «Воскресении», начиная с четвертой его редакции, под фамилией Топорова. Свидание Т. Л. Толстой с Победоносцевым, описанное ею в своем дневнике,604 См. «Из дневника Т. Л. Толстой (Сухотиной)» — «Толстой. Памятники творчества и жизни», 3, стр. 67—74. В заметке к дневнику Т. Л. Сухотиной (там же, стр. 74—79) В. И. Срезневским сделано сопоставление записи дневника с обработкой эпизода свидания Нехлюдова с Топоровым в ранних редакциях и в редакции окончательной «Воскресения», а затем, в примечании (стр. 84—88) напечатана первая редакция этого эпизода. в ряде подробностей совпадает с тем, что читается о свидании Нехлюдова с Топоровым. Самая характеристика Топорова, данная в четвертой редакции (см. вариант № 83), резче той, какую мы читаем в редакции окончательной, где выброшены первоначально написанные слова, говорящие о нем как о человеке сухом, ограниченном и по мере своего служебного возвышения всё более глупевшем и отстававшем от жизни, а также уничтожен отзыв о популярной славянофильской триаде — православие, самодержавие и народность, на которую опирался в своей деятельности Топоров. Смягчен в окончательном тексте и общий тон тех размышлений, каким предается Нехлюдов после свидания с Топоровым.

В самом рассказе о деле сектантов Толстой сразу же отступил от фактической его сущности. В беседе Нехлюдова с адвокатом, во всех ее редакциях, речь идет о том, что сектантов суд приговорил к ссылке за то, что они сообща читали «Евангелие»; в эпизоде свидания Нехлюдова с Топоровым, в первой его редакции, говорится о том, что членов семей осужденных сектантов рассылают в разные места, причем не сказано, за что рассылают.605 В окончательной редакции, в том же эпизоде, о деле сектантов сказано так: «Дело состояло в том, что отпавших от православия христиан увещевали, а потом отдали под суд, но суд оправдал их. Тогда архиерей с губернатором решили на основании незаконности брака разослать мужей, жен и детей в разные места ссылки». В результате в окончательном тексте получилась явная несогласованность в изложении дела, незамеченная Толстым, очевидно вследствие непрерывных исправлений и переделок, которыми сопровождалось писание «Воскресения».
Такая несогласованность и порой противоречивость между отдельными фактами, сообщаемыми в романе, встречается в нем нередко. Так, прежде всего не согласована у Толстого в ряде случаев хронология событий. Во II главе первой части сказано, что между первым и вторым свиданием Катюши с Нехлюдовым в деревне прошло два года, а в XIII главе той же части этот срок дважды определяется в три года. В той же II главе сказано о том, что Катюше, когда она впервые встретилась с Нехлюдовым, было шестнадцать лет, а в III главе второй части говорится, что Нехлюдов, приехав в Паново после встречи с Катюшей на суде, видит там ограду сирени, которая «цвела точно так же, как в тот год, четырнадцать лет тому назад, когда за этой сиренью Нехлюдов играл в горелки с восемнадцатилетней Катюшей». (Игра в горелки была в первый приезд юноши-Нехлюдова в деревню.) Прибавляя четырнадцать лет к годам Катюши (16 или 18) получим 30 или 32 — ее возраст в момент сидения в тюрьме после осуждения. А между тем во II главе первой части сказано, что смерть купца, за которую Катюшу посадили в острог, произошла на восьмом году после первого ее падения, когда ей было двадцать шесть лет; суд же над ней происходил через шесть месяцев после того, как она попала в тюрьму (в обвинительном акте возраст Масловой определяется в 27 лет). Далее в III главе первой части, говоря о Нехлюдове в день суда над Катюшей, Толстой пишет о том, что Нехлюдов десять лет назад соблазнил Катюшу. Этот же срок указан и в XVIII главе первой части, но в XXII главе той же части срок этот определен сначала в десять лет, а через несколько десятков строк — в двенадцать. Время, протекшее между судом над Катюшей и первым свиданием ее после этого с Нехлюдовым, также определяется различно в зависимости от того, будем ли мы исходить в счете времени от хронологических моментов жизни Нехлюдова или Катюши. О Нехлюдове сказано, что после суда над Масловой на следующий день он присутствует на суде над мальчиком, укравшим половики, затем безуспешно пытается свидеться с Катюшей (главы XXIV—XXXVI первой части) и лишь на третий день после суда, в воскресение, получает свидание с ней; значит, по этому счету суд над Масловой был в пятницу. О Масловой же говорится, что по приезде из суда в тюрьму она «долго еще в эту ночь не могла заснуть» (глава XXXVII первой части), а на следующий день, в воскресение (тут выходит, следовательно, что суд был в субботу), после присутствия на обедне в тюремной церкви, свиделась с Нехлюдовым (главы XXXVIII—XLII первой части).

Как результат рассеянности, в «Воскресении» встречаются и другие случаи явной несогласованности между отдельными частями текста. Про Маслову сказано (глава ИИпервой части), что, попав сначала в дом Китаевой, она за семь лет переменила два дома терпимости. Между тем знакомство Катюши с купцом, в отравлении которого она обвинялась, произошло в доме Китаевой, которая и фигурирует на суде в качестве свидетельницы (главы X и XIX первой части). Председатель суда торопится с окончанием заседания, чтобы попасть на свидание с швейцаркой-гувернанткой, остановившейся в гостинице «Италия» (глава VI первой части), а между тем, садясь на извозчика по выходе из суда, он велит ему ехать на Дворянскую, где, как он сам говорит

Нехлюдовунаходится его квартира. В главе VIII второй части, сопоставляя отношение кузминских и пановских крестьян к земельному проекту Нехлюдова, Толстой говорит: «Там, в Кузминском, его предложение приняли и всё время благодарили, а здесь ему выказали недоверие и даже враждебность», тогда как во II главе той же части о кузминских крестьянах сказано: «Он видел, что крестьяне, несмотря на то что некоторые из них говорили ему благодарственные слова, были недовольны и ожидали чего-то большего».
В нескольких случаях иные частные эпизоды романа остались явно недосказанными, видимо, потому, что они в процесса работы выпали из памяти автора. Так, Нехлюдов хлопочет по делу Меньшовых и особенно по делу Федосьи Бирюковой. В романе идет речь о шагах, предпринятых им в связи с этими делами, но о результатах его хлопот в «Воскресении» ничего не сказано. В пятой редакции (вариант № 88) говорится о том, что выпущенная из тюрьмы старуха Меньшова с сыном пришли на вокзал благодарить Нехлюдова, но в окончательной редакции эта подробность выпущена. Федосья идет в Сибирь, очевидно, в виду неудачи хлопотНехлюдова, но об этом приходится лишь догадываться. В XXVI главе второй части сказано, что Нехлюдов, взяв у Лидии Шустовой письмо для Веры Богодуховской, обещал передать его по назначению, но дальше об этом письме нигде не упоминается.

Помимо указанных, ряд персонажей, с которыми Нехлюдов сталкивается во время своего пребывания в Петербурге и которые впервые введены в четвертую редакцию «Воскресения», имели свои реальные прототипы.

Так, прототипом графини Катерины Ивановны Чарской, видимо, послужила графиня Елена Ивановна Шувалова, ревностная последовательница лорда Редстока. Она приходилась теткой В. Г. Черткову, точно так же как Чарская была теткой Нехлюдову, которому, как на это указывал еще H. Н. Страхов, Толстой придал многие черты характера Черткова. Она, как и Чарская, отличалась веселостью и разговорчивостью. Толстой знал ее и был в ее доме в 1882 году, когда у нее останавливалась приехавшая из Петербурга двоюродная его тетка гр. А. А. Толстая.606 См. «Толстовский музей», т. I. Переписка Л. Н. Толстого с гр. А. А. Толстой, стр. 27. Что касается ее мужа — графа Ивана Михайловича Чарского, то в нем, скорее всего, нашла себе отражение личность всесильного временщика в царствование Александра II, крайнего реакционера графа Петра Андреевича Шувалова, мужа гр. Е. И. Шуваловой. Он не был министром, как гр. Чарский в «Воскресении», но занимал высокие посты, вплоть до поста шефа жандармов и затем посла в Лондоне; играя крупную роль во внутренней политике и пользуясь большим доверием у Александра II, он распоряжался назначением и смещением министров; был очень богат, получал высшие ордена вплоть до ордена Александра Невского с алмазными украшениями к нему (большое количество орденов «до алмазных знаков чего-то включительно» получает и гр. Чарский). Чарский стремится к общению с коронованными особами обоих полов. В карьере Шувалова этого рода общение было очень частым: он был послом при английской королеве, после Берлинского конгресса объезжал с дипломатическими поручениями европейские дворы, наконец, при восшествии на престол Александра III ездил к императору австрийскому и королю итальянскому для доставления им собственноручных писем нового русского императора. Как и Чарский, Шувалов был неразборчив в средствах для достижения карьеры и обнаружил себя неудачливым государственным деятелем в бытность свою английским, послом. По выходе в отставку он, так же как и Чарский, продолжал оставаться членом государственного совета и принимать участие в деятельности различных учреждений. Толстой с гр. П. А. Шуваловым лично знаком был очень мало, но фигура его как государственного деятеля и его внутренний облик несомненно были ему знакомы.

Образ мужа Mariette — Червянского несомненно внушен Толстому личностью известного ему П. В. Оржевского, в 1880-х годах бывшего товарищем министра внутренних дел и командиром корпуса жандармов.

Прототипом проповедника Кизеветтера, как догадывается Р. Латимер (R. S. Latimer) в своей книге «D-r Baedeker and his apostolic work in Russia», London, 1917, и поддерживающий эту догадку В. И. Срезневский,607 См. его статью «Доктор Бедекер — прототип Кизеветтера и англичанина в «Воскресении» Толстого». — «Толстой. Памятники творчества и жизни», 3, стр. 89—102. был доктор Бедекер, немец по происхождению, издавна однако переселившийся в Англию, сподвижник Редстока, выступавший со своими проповедями в Петербурге и в тюрьмах в Сибири. По мысли Латимера, Бедекер послужил прототипом не только для Кизеветтера, но и для англичанина, фигурирующего в третьей части «Воскресения» в качестве спутника Нехлюдова при обходе камер сибирской тюрьмы. С Бедекером Толстой познакомился в феврале 1889 года. В дневнике под 8 февраля этого года он отмечает визит к нему в Москве Бедекера, сопровождая запись следующим отзывом о своем госте: «Говорил с пафосом и слезами, но холодно и неправдиво. А добрый человек. Его погубило проповедничество. Он прямо сказал, что всякий — миссионер, и настаивал и приводил тексты в подтверждение того, что надо проповедывать и что недостаточно «светить добрыми делами перед людьми». Я всё время трогался до слез, отчего — не знаю». Этот отзыв о Бедекере целиком покрывается характеристикой Кизеветтера в «Воскресении». Можно думать однако, что в образе Кизеветтера отразилось впечатление, испытанное Толстым и от другого проповедника — В. А. Дитмана, члена «Общины апостолов последних дней», бывшего одно время в числе главных руководителей этой общины в Петербурге. Дитмана Толстой слушал в Москве на религиозном собрании у своей знакомой Л. Ф. Сомовой. 29 апреля 1884 года он записал в дневник: «Пришел Орлов.608 В. Ф. Орлов — друг и некогда единомышленник Толстого. С ним к Сомовой. Дитман проповедует. Кое-что хорошо. Но лицемерно. Я ушел от молитвы». (Такое же впечатление лицемерия производит на Нехлюдова и речь Кизеветтера, и Нехлюдов уходит из залы, не дождавшись окончания собрания.)

Фигура коменданта Петропавловской крепости барона Кригсмута возникла у Толстого в результате его свидания с бароном Е. И. фон-Майделем, в 1850-х гг. служившим в кавказской армии, где служил тогда и Толстой, и состоявшим комендантом Петропавловской крепости в пору, когда Толстой, в бытность свою в Петербурге в марте 1878 года, осматривал ее в связи со своей работой над «Декабристами». Служебные формуляры Кригсмута и Майделя во многом совпадают.609 Ср. некролог барона Е. И. фон-Майделя в «Русском инвалиде» от 24 марта 1881 г.

Исключенный из окончательной редакции эпизод с обезумевшей женщиной, бьющейся головой о стену в каземате Петропавловской крепости, возник у Толстого несомненно под влиянием известия о самосожжении в Трубецком бастионе Петропавловской крепости М. Ф. Ветровой в феврале 1897 г. Этой трагической кончине Ветровой предшествовали такие же умоисступленные ее припадки, какие были у заключенной женщины, фигурировавшей в черновых редакциях «Воскресения». Характерно, что в окончательной редакции, говоря об одном из казематов, где сидела заключенная, Толстой зачеркнул после слова «казематов» слова «Трубецкого бастиона», т. е. того самого бастиона, в котором была заключена Ветрова. Толстой лично знал Ветрову, познакомившись с ней летом 1896 г. у Чертковых, живших тогда вблизи Ясной поляны, и весть о ее гибели очень взволновала его. Он обращался к А. Ф. Кони за советом, нельзя ли опубликовать в печати сведения об этом событии и что делать в дальнейшем, для того чтобы такого рода событиям противодействовать. О гибели Ветровой он тогда же писал В. Г. Черткову. В дневнике, 9 марта 1897 г., Толстой записал: «Написал Черткову и Кони о страшном событии с Ветровой».

По возвращении в Москву Нехлюдов находит Маслову в той же роли сиделки в больнице, в какой он оставил ее, уезжая в Петербург, а не вновь в тюрьме, как в окончательной редакции: столкновение с фельдшером, о котором здесь, так же как и в пятой редакции, говорится подробнее, чем в редакции окончательной (см. вариант № 107), проходит для Масловой благополучно, благодаря заступничеству доброго молодого доктора. Вслед за этим идет вновь написанная глава, соответствующая XXX главе второй части романа, в которой говорится о делах, занимавших Нехлюдова по возвращении из Петербурга и об изучении им вопроса о преступности и об уголовном суде. Следующий затем рассказ о сестре Нехлюдова Наталии Ивановне Рагожинской, о ее муже и о спорах с ним Нехлюдова о суде и о земельной собственности значительно развит по сравнению с редакцией предыдущей и приближается к соответствующему тексту окончательной редакции. Далее идут впервые написанные главы, в которых рассказывается о сборах Нехлюдова в дорогу, перечитывании им своего дневника, отправке арестантов на вокзал, шествии их по городу (эпизод встречи с богатой коляской еще отсутствует), о смерти арестантов от солнечного удара, говорится о посещении Нехлюдовым полицейского участка и о встрече его с сумасшедшим, о приезде Нехлюдова на вокзал, о разговоре его с Масловой и другими арестантами, о встрече с сестрой и об отъезде. Всё это рассказано близко к соответствующим главам окончательной редакции, но кратче сравнительно с ней. Эпизод шествия семьи Корчагиных пока отсутствует; отсутствует и текст, соответствующий трем последним главам второй части романа в его окончательной редакции (мысли Нехлюдова на площадке вагона в связи со смертью арестанта, во время грозы и ливня, описание соседей Нехлюдова в вагоне третьего класса, рассказ Тараса о своем горе, остановка на станции, выход семьи Корчагиных и появление партии рабочих).

Текст, соответствующий первым двум частям романа в окончательной редакции, поделен здесь на 89 глав, без разделения на части. Вслед за этим идет «Эпилог», поделенный на шесть глав, и «Эпилог эпилога». И тот и другой соответствуют третьей части «Воскресения» в окончательной редакции, но по сравнению с ней представляют собой как бы краткий конспект, в дальнейшей стадии работы расширенный, дополненный и настолько радикально переделанный, что в завершенной редакции в нем почти ничего не осталось нетронутым. В эпилоге набросаны следующие эпизоды: путешествие партии в Сибирь, расправа конвойного офицера с арестантом, спор политических в камере в присутствии Нехлюдова (помимо политических, фигурировавших в повести ранее, сюда введены еще Набатов, Семенов, позже переименованный в Крыльцова), прибытие Нехлюдова и партии арестантов, которой он сопутствует, в большой сибирский город, судя по его описанию у Толстого — в Иркутск, посещение Нехлюдовым начальника края, затем почтамта, обед у начальника края, посещение камер уголовных и раздача англичанином Евангелий, смерть Семенова, позднее именуемого Крыльцовым, чтение Нехлюдовым Евангелия в связи с душевным волнением, испытанным им от смерти Семенова. Маслова выходит замуж за Вильгельмсона (в окончательной редакции — Симонсона).

Эпизод избиения конвойным офицером арестанта заимствован Толстым из книги Д. А. Линева «По этапу» (первое издание Спб., 1886), как он сам на это указал в примечании ко II главе третьей части «Воскресения» в окончательной редакции, куда этот эпизод вошел. В фактической своей части рассказ Толстого о расправе офицера очень близок к соответствующему рассказу Линева, занимающему всю ХVИИИ главу его книги. Вмешательству у Толстого в инцидент Марьи Павловны, попросившей офицера разрешить ей нести ребенка скованного по рукам арестанта, соответствует у Линева вмешательство одной из арестанток, обратившейся к конвойному начальнику с аналогичной же просьбой.610 Ср. «А. Евг Евгеньев . «Рассказ Д. А. Линева под пером Толстого». — «Вестник литературы», 1920, № 11 (23), стр. 11—12.

Фигура Набатова возникла в четвертой редакции «Воскресения», видимо, под влиянием воспоминания Толстого о его встрече в 1883 году в самарских степях с привлекавшимся в 1878 году по делу 193-х Е. Е. Лазаревым. О нем Толстой писал в письме к жене от 8 июня 1883 года, сообщая ей о своем знакомстве с двумя судившимися по указанному делу: «Один особенно, крестьянин (крепостной бывший) Лазарев, очень интересен. Образован, умен, искренен, горяч и совсем мужик — и говором и привычкой работать. Он живет с двумя братьями, мужиками, пашет и жнет и работает на общей мельнице».611 Письма графа Л. Н. Толстого к жене. 1862—1910 г., стр. 195.

«Эпилог эпилога» представляет собой соединение двух окончаний третьей редакции (см. варианты №№ 61 и 62). Катюша с мужем поселяются в уездном городе, муж ее — Вильгельмсон служит землемером; у нее родился ребенок. Нехлюдов уезжает в Москву, пишет книгу об уголовном законе, и жизнь понемногу затягивает его своей паутиной. От заключительных строк третьей редакции, в которых говорится о зародившемся у Нехлюдова влечении к курсистке — дочери адвоката, осталась лишь глухо звучащая фраза: «Опять поднялись в нем ослабевшие было совсем любовные инстинкты, прежнее чувство любви, которое он еще не сознавал».

Вместе с тем в эту редакцию введены два эпизода, позднее Толстым исключенные. Первый эпизод, исключенный в пятой редакции, вставлен в сцену спора политических в камере и заключает в себе рассказ о повешенном мировом судье Синегубе, прототипом для которого послужил повешенный в Одессе в 1879 г. народоволец Д. А. Лизогуб, и о том восторженном впечатлении, какое Синегуб произвел на старика-старообрядца, сидевшего вместе с ним в тюрьме (см. вариант № 90). Этот эпизод позднее, в 1903—1904 гг., Толстым был развит в самостоятельный рассказ «Божеское и человеческое». Второй эпизод, исключенный в шестой редакции, — характеристика каторжника Федорова и его рассказ об убийстве вдовы (см. вариант № 115) — вошел в состав «Фальшивого купона», законченного в 1904 г., где сказанное о Федорове усвоено Степану Пелагеюшкину. В окончательном тексте «Воскресения» осталось лишь упоминание о Федорове.

В этот период своей работы Толстой нуждался в ряде фактических сведений относительно жизненного уклада и режима тюрьмы и каторги и юридических прав осужденных на каторгу. С этой целью между прочим в сентябре 1898 года он, в виду отказа тульской администрации разрешить ему осмотр местной тюрьмы, вместе с М. А. Стаховичем, бывшим тогда орловским губернским предводителем дворянства, посетил орловскую тюрьму. Об этом С. А. Толстая записала в своем дневнике 28 сентября 1898 г.: «Он *** М. А. Стахович привез из Орла обратно Льва Николаевича, который ездил туда посмотреть тюрьму для своей повести».612 «Дневники Софьи Андреевны Толстой». 1897—1909, стр. 85. Позднее, в январе 1908 г., М. А. Стахович напомнил Толстому его свидание с орловским губернатором и указал ему на то, что этот губернатор изображен в «Воскресении» под именем Масленникова. В ответ на это замечание Толстой смеясь сказал: «Да неужели я такую гадость сделал?»613 Н. Н. Гусев. «Два года с Л. Н. Толстым». 1907—1908 гг. Изд. 2-е. М. 1928, стр. 69. Запись 29 января 1908 г.

За различными справками в этой области Толстой обращался к своим знакомым — юристам, в частности к Н. В. Давыдову и В. А. Маклакову. Письменные справки В. А. Маклакова, сообщавшиеся Толстому по почте и подвергшиеся перлюстрации, серьезно обеспокоили департамент полиции, заподозривший Толстого и его последователей в стремлении заразить толстовством арестантов, отбывающих наказание в тюрьмах, в ссылке и на каторге. В связи с этим 6 октября 1898 года департаментом полиции на имя московского обер-полицеймейстера было послано следующее отношение: «В департаменте полиции получены указания, что писатель граф Лев Николаевич Толстой в настоящее время озабочен установлением через посредство своих почитателей и последователей его учения ближайших с тюремным населением отношений, с целью возможно широкого затем распространения этого учения среди арестантов, как содержащихся в тюрьмах, так и в особенности отбывающих наказание в ссылке и на каторге. В этих видах некоторыми из толстовцев принимаются ныне меры к сближению с тюремным начальством и лицами тюремной инспекции для получения сим путем возможности проникновения в места заключения, для свидания с арестантами, сопровождения их в пути при пересылке в Сибирь в качестве фельдшериц и т. п.; причем в случае успеха, повидимому, предполагается поселить в ближайшем соседстве с каторжными острогами некоторых лиц, которые принимали бы на себя сперва исполнение поручений и разных ходатайств заключенных и, заслужив таким образом их доверие, могли бы затем с надеждою на успех приступить к распространению между ними толстовского учения. В настоящее время делаются уже первые в этом смысле попытки, причем преимущественно внимание графа Толстого и его единомышленников обращено в места заключения города Москвы и Сибирский ссыльный тракт. Сообщая об изложенном и препровождая при сем копии двух полученных агентурным путем писем известного вашему высокородию бывшего студента Московского университета Василия Алексеева Маклакова (отношение департамента полиции от 28 сентября 1898 года за № 7875—1706), — департамент полиции имеет честь покорнейше просить ваше высокородие приказать обратить особое внимание на происки Маклакова и на сношения его с чинами судебного ведомства и тюремной инспекции и о последующем не оставить уведомлением».614 См. В. Н. Карякин. «Московская охранка о Л. Н. Толстом и толстовцах», — «Голос минувшего», 1918, № 4—6, стр. 294.

В первом из приложенных к этому отношению писем, от 15 сентября 1898 г., В. А. Маклаков, извиняясь за опоздание с сообщением порученных ему Толстым справок, очевидно отвечая на соответствующие запросы Толстого, сообщает что 1) осужденная на каторгу, для отправления туда, может быть служащей в лазарете сиделкой или, вернее, помощницей фельдшерицы, причем она не будет выпускаться на свободу, но всё же внутри лазарета будет на положении служащей, 2) муж или жена, которые следуют в Сибирь за осужденным на каторгу, идут отдельно от партии, на свой счет, в своих костюмах; но они могут просить внести себя в списки отправляемых и тогда (всё на свой счет) следуют при партии, как бы на положении начальства и конвойных, 3) жениться на каторжной можно, подав об этом просьбу в ссыльный приказ, но во всё время каторги, пока она не сменится поселением, свободный супруг должен жить отдельно, 4) образованный и добрый человек может сделать для каторжных очень много; власть каторжного начальства очень широка, но люди они в общем не злые, и, если нет риска, что арестант убежит, они охотно допускают всё то, что может облегчить его положение; поэтому можно прежде всего оказывать влияние на это начальство и затем получить разрешение часто бывать в остроге, видаться со всеми и быть исполнителем всех просьб и поручений каторжных. Кроме того, Маклаков пишет о том, что он послал письмо в Сибирь к одному из отбывающих там наказание, который должен сообщить ему сведения по тем вопросам, которые интересуют Толстого; в сентябре же у Толстого должен быть Н. В. Давыдов, много знающий в этой области и собирающийся еще кое-что расспросить у тюремного инспектора.

Как нетрудно видеть, справки Маклакова были использованы Толстым при работе над «Воскресением»; по крайней мере, сведения, в них сообщенные, не расходятся с тем, что в соответствующих случаях читается в романе.

Во втором письме, от 22 сентября того же года, Маклаков пишет Толстому о том, что у него имеется десять тысяч (очевидно, собранных для духоборов), и он не знает, что с ними делать; затем он сообщает, что был у Сытина, который обещал немедленно выслать Толстому книги Мельшина и Ядринцева о сибирской каторге. (Оба письма Маклакова в подлинниках хранятся в АТБ.)

Что касается Н. В. Давыдова, то он, помимо сообщения Толстому различных юридических справок, написал для романа тексты обвинительного акта, врачебного исследования трупа купца Смелькова и акта исследования его внутренностей, а также тексты, заключающие в себе вопросы суда присяжным заседателям, их ответы на них и приговор суда.

VI.

Целиком набранный «Нивой» оригинал «Воскресения» подвергся частью окончательной авторской правке, большей же частью лишь предварительной. Работа над корректурами романа заняла у Толстого целый год и была закончена лишь в декабре 1899 г. В результате этой правки разница между текстом наборной рукописи и текстом окончательным получилась огромная. Материал был радикально переработан, увеличен раза в полтора и пополнен рядом эпизодов, в наборной рукописи отсутствовавших. Только для текста первых двадцати восьми глав первой части романа потребовался всего лишь один повторный набор. Что же касается всего остального материала, то он подвергся такой усиленной авторской правке и был настолько расширен, что исправленные корректуры приходилось вновь набирать два, три, четыре раза и больше. В ряде случаев корректура переделывалась Толстым настолько радикально, что она с поправками целиком переписывалась, затем вновь исправлялась, вновь переписывалась и т. д., пока вторично, опять с рукописного оригинала, не поступала в новый набор, за которым часто следовало еще несколько наборов (таковы, напр. главы, в которых идет речь о богослужении, о посещении Нехлюдовым Шустовой, первые главы третьей части и многие другие). В процессе исправления корректур роман был поделен на три части, и общее количество глав возросло до ста двадцати девяти. Третья часть была написана почти заново, и в ней вместо первоначальных шести глав получилось двадцать восемь.

Эта работа нашла себе отражение в письмах Толстого и в его дневниковых записях. В письме к Черткову от 5 февраля 1899 г. из Москвы, жалуясь на нездоровье, физическую и умственную слабость и обилие дел, он пишет: «Первое и самое главное — духоборы... Другое дело — это мое писание, в котором я не могу ничего двигать, так как нездоровится, и мне прямо противно это писание, особенно конец. А Маркс просит прислать конец, чтобы, судя по нем, цензура решила, можно ли пропустить начало. Надеюсь, что моя спячка пройдет, а теперь хочется не поправлять и прибавлять, а всё черкать» (АЧ). В письме к П. А. Буланже от 12—15 (?) февраля 1899 г., жалуясь на нездоровье, на отсутствие сил и бодрости мысли, на утомительность городской жизни, Толстой пишет: «Исправление «Воскресения» совсем не двигается».615 Том 72 настоящего издания, стр. 60. ^{15 февраля Толстой пишет сыну С. Л. Толстому: «Я получил отвращение к «Воскресению» и сдал глав 30 до Мая; не могу взяться за продолжение исправлений»,616 Ibid., стр., 72. и в тот же день Черткову: «у меня всё болит спина, и слабость и отвращение к «Воскресению», зa которое не могу взяться» (АЧ). Но 20 февраля, в письме к нему же, он сообщает: «Здоровье мое лучше, и я опять взялся за «Воскресение», боясь пропустить этот хороший период, не окончив» (АЧ). 21 февраля в дневниковой записи Толстого, следующей непосредственно за записью от 2 января, читаем: «Сначала шло «Воскресение», потом совсем остыл. Написал письмо к фельдфебелю617 Ответ на вопрос отставного фельдфебеля, не противоречит ли военная служба учению Евангелия. Напечатан в «Листках Свободного слова», 1899, № 6, под заглавием «Письмо к фельдфебелю». и в шведские газеты.618 Ответ представителям шведской интеллигенции по вопросу о средствах достижения всеобщего мира и о Гаагской конференции. Напечатан в «Листках Свободного слова», 1899, № 6. Черновая редакция письма от 7—9 (?) января 1899 г. напечатана в 72 томе настоящего издания, стр. 9—13. Дня три, как опять взялся за «Воскресение». Подвигаюсь». 22 февраля С. А. Толстая пишет В. В. Стасову: «Воскресение всё подвигается к концу и поглотило всего Льва Николаевича. Как он поразительно добросовестно работает. Изучает мельчайшие подробности во всех областях, куда вводит лиц своей повести».619 «Лев Толстой и В. В. Стасов». Переписка 1878—1906, стр. 225. В письме к Черткову от начала марта Толстой пишет: «Много переделываю «Воскресение» (АЧ). В письме к нему же, написанном в конце апреля, читаем: «Я очень устал и запутался в своей работе. Если эта задержка расстроит дело с Америкой, — что же делать. Иначе не мог» (АЧ). В письме к Черткову от 5 мая, извиняясь за задержку в доставлении ему текста «Воскресения» и объясняя ее потребностью «исправлять скверное», Толстой говорит: «Дело в том, что как умный портретист, скульптор (Трубецкой) занят только тем, чтобы передать выражение лица — глаз, так для меня главное — душевная жизнь, выражающаяся в сценах. И эти сцены не мог не перерабатывать. Если большое затруднение переделывать, печатайте как прежде было, только жалко» (АЧ). В письме к нему же от 2 июня он пишет: «Я работаю напряженно и над душой своей и над «Воскресением» (АЧ). 5 июня, разумея работу над «Воскресением», он пишет дочери Т. Л. Толстой: «Я всё с увлечением, как Трубецкой, работаю, тем более что просить никого не нужно позировать».620 Том 72 настоящего издания, стр. 136. В марте и летом 1899 г. Толстой позировал перед скульптором кн. П. П. Трубецким, который лепил с него два бюста — поясной и верхом на лошади. 26 июня, после четырехмесячного перерыва в записях, Толстой записал в дневнике: «Не скажу, чтобы дурно провел это время. Усиленно работал и работаю над «Воскресением». Есть многое, есть недурное, есть то, во имя чего пишется». В следующей дневниковой записи, 5 июля, читаем: «Всё время был болен обычной желудочной болезнью. Работа, очень увлекавшая меня, остановилась». В письме к П. И. Бирюкову от 1 августа Толстой пишет: «Кругом виноват перед вами за то, что не пишу. Всю воду свою пускаю на работу «Воскресения», а потом остаюсь слаб и пуст и, кроме того, всё лето не переставая хвораю животом... И сейчас нездоров. Руки чешутся обо многом сказать в форме статей. Да надо кончать «Воскресение». Когда не было художественной работы, я по ней скучал, а теперь уж хочется освободиться, много набралось другого».621 Том 72 настоящего издания, стр. 163—164. 8 августа в письме к Черткову, жалуясь на недомогание, длившееся всё лето и мешавшее аккуратно переписываться, он добавляет: «Воскресение берет всё время и силы» (АЧ). В письме к В. Г. и А. К. Чертковым от 28 августа, имея в виду работу над «Воскресением», Толстой пишет: «Я ужасно напряженно занят и радостно, но при этом всё болею, так что очень мало могу делать» (АЧ).}

В дневнике 28 сентября, после перерыва больше чем в полтора месяца, он записал: «Всё работал над «Воскресением»; теперь запнулся на 3-й части. Уже давно не иду вперед». В следующей дневниковой записи — 2 октября — читаем: „Кажется, выбился из трудного места «Воскресения»“. О трудности работы над третьей частью «Воскресения» Толстой писал 6 октября Черткову: «Я работаю очень дурно над 3-й частью. Всё переменяю и всё недоволен. Всё нездоровится, из 5, 6 дней едва один хороший, свободный. Унылое и физически мрачное настроение» (АЧ). 13 октября в дневнике записано: «Воскресение» плохо подвигается. Послал 4 главы, кажется нецензурных, но, по крайней мере, кажется, остановился на одном и больших, важных перемен делать не буду». В тот же день там же добавлено: «В «Воскресение» вдумал хорошие сцены». 27 октября в дневнике такая запись: «Хорошо, но часто хвораю: больше больных дней, чем здоровых, и оттого мало пишу. Отделал 19 глав, очень неоконченных. Работаю над концом». 6 ноября Толстой писал своему брату Сергею Николаевичу: «Я всё вожусь с своей 3-й частью, всё набрано, но еще не всё исправлено. И в этой 3-й части много нецензурного. Не знаю, что пропустят».622 Том 72 настоящего издания, стр. 241. Наконец, 17 декабря в письме к Черткову Толстой сообщает: «Я отослал третьего дня последние главы «Воскресения», которыми я недоволен, но чувствую, что дело это кончено, и с радостью и надеждой колеблюсь в выборе работы» (АЧ). На следующий день, 18 декабря 1899 года, в дневнике записано: «Кончил «Воскресение». Нехорошо, не поправлено, поспешно; но отвалилось и не интересует больше».

В период работы над корректурами сложились пятая и шестая редакции романа. Пятая редакция представлена корректурой № 27, в которой окончательно были исправлены первые 28 глав, остальные же исправлены и дополнены лишь начерно; шестая редакция обнимает весь последующий рукописный и корректурный материал.

Существенной особенностью пятой редакции по сравнению с предыдущей является прежде всего перенесение знакомства Масловой с политическими ко времени ее путешествия в Сибирь. Поэтому все сцены, в которых описывались отношения Масловой с Марьей Павловной в пересыльной тюрьме, в корректуре зачеркнуты. Это изменение фабулы романа явилось результатом бесед Толстого с надзирателем московской Бутырской тюрьмы И. М. Виноградовым, происходивших в январе 1899 г. Об этих беседах Виноградов, вероятно послуживший прототипом для смотрителя тюрьмы, сообщает в своей печатной заметке.623 «К истории создания «Воскресения». I. Из записок надзирателя Бутырской тюрьмы И. М. Виноградова». — «Толстой и о Толстом». Новые материалы. Сборник третий. Редакция H. Н. Гусева и В. Г. Черткова. М. 1927, стр. 48—53. Виноградов ошибочно приурочивает эти беседы к концу ноября 1897 года. Судя по контексту, беседы эти, как правильно указывает редакция сборника, не могли иметь места ранее 1899 года. С. А. Толстая в своем дневнике отмечает посещение Толстого надзирателем Бутырской тюрьмы трижды — 17, 18 и 19 января 1899 г. («Дневники Софьи Андреевны Толстой». 1897—1909, стр. 110). Толстой сам явился на квартиру надзирателя с целью получить у него сведения о подробностях тюремного быта. Толстого прежде всего заинтересовал вопрос, имеют ли политические арестованные общение в тюрьме с уголовными. Получив на это отрицательный ответ, Толстой, по словам И. М. Виноградова, сказал: «То, что вы мне сообщаете, заставляет меня изменить план романа». На следующий день, когда надзиратель пришел на квартиру к Толстому, Толстой вновь стал спрашивать его, не могут ли политические каким-либо способом иметь общение с уголовными. «Мне очень хотелось бы — передает Виноградов слова Толстого, — написать в романе сцену, где Маслова, находясь в тюрьме, могла бы завести знакомство с политическими арестантами. Теперь же мне придется изменить план романа и знакомство Масловой с политическими перенести на путь их в Сибирь». В продолжение четырех свиданий с Толстым тюремный надзиратель сообщил ему ряд сведений, касающихся отправки ссыльных из Москвы, остановок их на этапах и ночлегах, отношения конвойной команды к арестантам, особенно к женщинам, и т. д. Виноградов сам читал те места корректур, в которых было описание тюрьмы, и указывал Толстому на встречавшиеся в тексте неточности, а Толстой на листе бумаги записывал указания Виноградова. (Ср. текст, напечатанный в отделе «Записей и вопросов», относящихся к «Воскресению», под № 2; это, видимо, как раз те записи, которые делал Толстой со слов Виноградова.)

Кроме того, в АТБ (папка XXX) хранится рукопись на двух листках, исписанная карандашом посторонней рукой и отвечающая на девятнадцать вопросов, касающихся тюремного быта и распорядка. Вероятно, она написана всё тем же надзирателем Бутырской тюрьмы и передана Толстому для справок. По словам Виноградова, Толстой после посещений его надзирателем еще раз сам приходил к нему, чтобы дополнить некоторые места в описании тюрьмы. Возможно, что как раз в это время Толстому удалось побывать и в самой тюрьме. В недатированном письме к нему В. А. Маклаков пишет: «Пересыльную *** т. е. Бутырскую вы уже видели, добавлю только, что с разрешения смотрителя тюрьмы, которое дается очень охотно, свидание с теми женщинами, которые здесь содержатся в виде неокончательно приговоренных, происходит не в общей комнате через решетку, а либо в конторе, либо чаще в первой большой комнате с столбами и сводами, с образом в нише у правой стены и массивной железной решетчатой дверью». Описание этой комнаты, сделанное Маклаковым, совпадает с описанием ее у Толстого в XLI главе первой части: «Первое помещение за дверьми была большая комната со сводами и железными решетками в небольших окнах. В комнате этой, называемой сборной, совершенно неожиданно Нехлюдов увидел в нише большое изображение распятия». В только что упомянутом письме Маклаков сообщал Толстому о том, что осужденные по уголовным делам женщины до 1892 года содержались в Москве в Таганской тюрьме, затем — в Бутырской. Так как действие романа относится к 1880 годам, то Нехлюдов, по указанию прокурора, едет сначала в дом предварительного заключения (т. е. в Таганскую тюрьму) и, не найдя там Масловой, отправляется в пересыльную — Бутырскую; помещение туда Масловой объясняется тем, что все места дома предварительного заключения были заняты арестованными по раздутому политическому делу студентами, врачами, рабочими и т. д.

Позднее, в начале лета того же 1899 года, по просьбе Толстого начальником тульской тюрьмы в Ясную поляну был послан тюремный надзиратель, подробно ознакомивший Толстого с правилами свиданий заключенных и с обстановкой комнаты свиданий в тульской тюрьме.624 «К истории создания «Воскресения». — 2. Из воспоминаний начальника Тульской тюрьмы» И. С. Бродовского — «Толстой и о Толстом». Сборник третий, стр. 53—54. Сведения, сообщенные надзирателем Толстому, были им использованы в работе над пятой редакцией «Воскресения», так же как и сведения, сообщенные надзирателем Бутырской тюрьмы.

В пятой редакции, в XXX главе первой части (эта глава Толстым здесь несколько раз переделывалась), впервые введено подробное перечисление обитательниц камеры, в которой находилась Маслова. О преступлениях, в которых обвинялись арестантки, Толстой рассказывает, видимо, на основании своего личного знакомства с соответствующими судебными делами. Так, например, упоминание о сторожихе при железнодорожной будке, отбывающей наказание за то, что она не вышла с флагом к поезду, с которым случилось несчастие, стоит в связи со следующим письмом Толстого к Н. В. Давыдову: «Подательница сего обвиняется в Окружном суде за то, что не исполнила своих обязанностей в будке на железной дороге, и вследствие этого раздавило человека. Как вы думаете, опасно ли ее положение? И следует ли ей брать адвоката? И как бы ей помочь? Таня625 Дочь Толстого — Татьяна Львовна. хотела быть у вас. Ответьте с ней».626 «Письма Льва Николаевича Толстого к Н. В. Давыдову». — «Толстой. Памятники творчества и жизни», 2, стр. 38—39.

В этой же редакции впервые фигурирует Вера Ефремовна Богодуховская (см. вариант № 95). В редакции предыдущей, в той ее части, где говорится о встрече Нехлюдова с политическими в Сибири, мельком упоминалась политическая Фесенко; в соответствующем месте пятой редакции фамилия «Фесенко» зачеркнута и вместо этого написано: «Вера Ефремовна», как вместо зачеркнутого «Богомилова» написано «Ранцева», а фамилия Богомилова усвоена девушке, в дальнейшем фигурирующей под именем Грабец. Вера Ефремовна просит Нехлюдова помочь подследственной товарке ее, сидящей в одиночке и подвергающейся нравственным пыткам со стороны жандармов (в предыдущей редакции о такой подследственной — враче Дидерих — Нехлюдова просила Марья Павловна), и другой товарке, сидящей в Петропавловской крепости за знакомство с замешанной в политическом деле. В дальнейшем, в той же редакции, обе эти просьбы Веры Ефремовны слиты в одну — за Лидию Шустову; кроме того, Богодуховская просит Нехлюдова выхлопотать содержащемуся в той же Петропавловской крепости юноше разрешение на свидание с родителями и на получение научных книг для занятий. Нехлюдов подмечает у Веры Ефремовны, как и у других политических, кроме Марьи Павловны и Вильгельмсона, «черты рисовки» — деталь, которая исключается в следующей редакции.

Впервые также в эту редакцию введена фигура товарища обер-прокурора сената Селенина, обрисованного Толстым близко к тому, как о нем читаем и в редакции окончательной. Сцена шествия арестантов из тюрьмы на вокзал подверглась значительной переделке в направлении к окончательной редакции. В нее введен эпизод встречи арестантов с богатой коляской.

В последних главах романа, где местом действия является Сибирь, после краткого сообщения о движении партии, с которой шла Маслова и за которой следовал Нехлюдов, прежде всего дается подробная характеристика быта уголовных арестантов, как его воспринимает Нехлюдов, и вслед зa тем с точки зрения Нехлюдова указываются причины самоуверенности и самодовольства преступника, как результат естественной потребности рядового человека в одобрении его окружающих (вариант № 108, глава ХСІІІ). В следующей редакции в значительно переработанном виде эти размышления Нехлюдова об ужасах тюремной системы отодвинуты ближе к концу романа (глава XIX третьей части печатного текста). Анализ причин самоуверенности преступников тут вовсе опущен, очевидно потому, что о сходном психологическом факте — в применении к Масловой — говорится в XLIV главе первой части романа. Губительное влияние тюремной системы иллюстрируется на примере политической Ранцевой, с которой Нехлюдов знакомится на пути в Сибирь (см. вариант № 108, глава ХСИV). Рассказ Ранцевой возник здесь у Толстого, видимо, под влиянием письма к нему С. Ф. Русовой (хранится в АТБ), в котором она, по просьбе Н. Н. Ге-младшего, подробно описала свое заключение в харьковской тюрьме.627 Толстой в период работы над «Воскресением» особенно интересовался впечатлениями и воспоминаниями политических заключенных. Так, в недошедшем до нас письме 1899 года к З. Г. Рубан-Щуровской он просил ее поделиться с ним воспоминаниями о своем заключении в тюрьмах и в Петропавловской крепости. З. Г. Рубан-Щуровская исполнила просьбу Толстого и послала ему рукопись своих воспоминаний, ныне хранящуюся в ГТМ. В ответ на присылку рукописи Толстой писал ей 15—16? февраля 1899 г.: «Получил вашу записку, дорогая Зоя Григорьевна, и очень благодарен вам. Она прекрасно написана, в особенности по своей правдивости и простоте» (том 72 настоящего издания, стр. 74). Через несколько дней, 19—20? февраля, он вновь писал ей: «Я, кажется, писал уже вам в открытом письме, но боюсь, что оно не послано и у меня затерялось. Пишу вам, чтобы очень благодарить вас за ваши воспоминания. Они так правдивы, просты и потому производят очень сильное впечатление. Очень благодарю вас за них. Может быть, их можно будет и за границей напечатать» (Ibid., стр. 75). Однако сличение соответствующих мест «Воскресения» с воспоминаниями З. Г. Рубан-Щуровской убеждает в том, что Толстой в своей работе не использовал их. То же нужно сказать и о хранящихся в архиве Толстого, в ГТМ, письмах неизвестного нам ссыльного с Лены и рукописных воспоминаниях (также неизвестного лица)
об М. А. Ананьиной, отбывавшей в Сибири каторгу по делу о покушении в 1887 году на Александра III и умершей там в 1899 году.
В конце февраля 1899 года племянник писателя И. А. Гончарова А. Н. Гончаров прислал Толстому копии с писем к сестре заключенной в то время в Петропавловской крепости Т. А. Акимовой, арестованной по делу о подготовке покушения на Николая II, приуроченного к коронации в 1896 году. Эти копии до нас не дошли, и потому мы не можем судить, насколько они были использованы Толстым при работе над романом. Биография Т. А. Акимовой также не дает возможности связать ее в качестве прототипа с какой-либо из женщин — политических, фигурирующих в «Воскресении». 12? марта 1899 года Толстой писал А. Н. Гончарову в ответ на его письмо, сопровождавшее присылку писем Акимовой: «Очень вам благодарен, любезный Александр Николаевич, за присылку писем. Я только начал их читать — думаю, что они интересны и содержательны» (том 72 настоящего издания, стр. 92). Некоторые подробности в рассказе Ранцевой (ее возраст, воспоминание в тюрьме о детях) совпадают с тем, что сообщает о себе Русова. В следующей редакции то, что рассказывает о себе Ранцева, с некоторыми исправлениями и сокращениями вложено в уста тетки Шустовой (глава XXVI второй части печатного текста). Непосредственно вслед за анализом морального состояния заключенных в тюрьмах дается нравственная характеристика политических в восприятии их Нехлюдовым, который обнаруживает к ним явную симпатию, значительно перевешивающую его ироническое отношение к некоторым их недостаткам, в частности, к их большому самомнению. Нехлюдов очень высоко расценивает нравственные качества революционеров, считая их лучшими людьми и даже вполне понимает жестокость, которую они обнаруживают к своим врагам — представителям власти. Отрицательная характеристика Новодворова в пятой редакции отсутствует; о нем говорится здесь мельком как о привлекательном, «добродушнейшем» человеке (см. вариант № 108, глава XCV). В окончательном тексте выражение симпатии Нехлюдова к политическим значительно сбавлено и на ряду с положительными качествами революционеров указаны и их заблуждения, с точки зрения Нехлюдова-Толстого (ср. главу V третьей части). Быть может, это сделано под влиянием письма Черткова, писавшего Толстому 24 февраля н. ст. 1899 года: «Есть один пункт, о котором и Гале628 А. К. Чертковой. и мне давно хотелось вам высказать свое впечатление в связи с содержанием этой повести; нас очень радует и трогает то, что вы так симпатично описываете и выставляете «политических» заключенных, потому что это привлекает к вам целый многочисленный и искренний разряд людей, но вместе с тем людей, заблуждающихся в своем понимании жизни. Вы так обстоятельно обнаруживаете ошибочность и ложность всего, что захвачено в вашем повествовании, что у нас с Галей явилось чувство, что было бы жаль, если и это «революционное» жизнепонимание не будет выставлено так, чтобы кроме того, что есть доброго и истинного в нем, перед читателем была обнаружена и обратная сторона медали, так, чтобы движение это, вследствие отсутствия его анализа, не слилось в сознании читателя с тем чисто христианским жизнепониманием, которым проникнуто освещение всех остальных описываемых явлений» (АТБ). О том же Чертков писал Толстому и 11 декабря н. ст. того же года. В ответ на первое письмо Толстой писал Черткову 20 февраля: «Ваше и Галино замечание, что к политическим должны быть выставлены свойственные действительности тени, показывает, как вы оба верно чувствуете. Я это самое думал и уже начал делать» (АЧ).

В пятой редакции, кроме политических, фигурирующих в окончательном тексте, упоминается еще «красивый Линдеман, про которого никак нельзя было понять, зачем он попал к революционерам, — такой он был легкомысленный, мелочно тщеславный и недалекий человек». Сердечные взаимоотношения между политическими, мужчинами и женщинами, здесь изображены иначе, чем в окончательном тексте. Сюда же введен исключенный в следующей редакции эпизод встречи в Сибири Масловой с Бочковой, в котором Катюша проявляет к своему врагу, доведшему ее до каторги, заботу и сострадание (вариант № 110).

Очень существенной особенностью пятой редакции по сравнению с предыдущими является введение в нее эпизода казни Лозинского и Розовского. В основу его легло действительное событие, относящееся к 1880 году. Самые фамилии казненных, фигурирующих в этом эпизоде, также не вымышлены, а принадлежали реальным историческим лицам. Мелетий Платонович Лозинский, сын православного священника, отбывавший воинскую повинность в качестве военного писаря, был арестован в июле 1879 года за раздачу крестьянам прокламаций и затем при препровождении его в тюрьму, выхватив у конвойного солдата ружье, пытался бежать, но был задержан. Киевским военно-окружным судом 23 февраля 1880 года был приговорен к смертной казни через повешение и казнен в Киеве в марте того же года. Иосиф Исаакович Розовский, еврей, студент первого курса Киевского университета, был арестован в декабре 1879 года за распространение прокламаций партии «Народной воли» в связи с покушением на Александра II и зa обнаружение у него нескольких экземпляров программы той же партии и других компрометировавших его документов, а также двадцати шести зарядов для револьвера. Тем же судом приговорен 27 февраля 1880 года также к повешению и казнен одновременно с Лозинским. Сведения о пребывании обоих в Киевской тюрьме и о казни их Толстой почерпнул из воспоминаний какого-то ближе нам неизвестного лица, сидевшего в киевской тюрьме одновременно с Лозинским и Розовским и общавшегося там с ними до самого момента вывода их из тюрьмы на казнь. Эти воспоминания Толстой прочел в рукописи, переписанной рукой H. Н. Ге-младшего629 В моей статье «Рассказ о казни Лозинского и Розовского в «Воскресении» Толстого и его источник» («Каторга и ссылка», 1932, №№ 8—9, стр. 62—83), в которой подробно говорится о работе Толстого над эпизодом казни, утверждается без достаточных оснований, как я в этом теперь убедился, что лицом, бывшим в заключении одновременно с Лозинским и Розовским и написавшим свои воспоминания о них, был сам H. Н. Ге-младший. Н. Г. (хранится в АТБ, папка XXX). В них есть существенные неточности и ошибки; главная ошибка их в том, что они объединяют Лозинского и Розовского как участников общего дела, осужденных за нападение на воинский караул при попытке к бегству, тогда как оба они ничего общего друг с другом не имели, и судьба соединила их лишь на эшафоте. Пытался бежать и вырвал ружье из рук солдата один лишь Лозинский; самый суд над Лозинским и Розовским происходил, как сказано, в разные дни. Неточен автор воспоминаний и в определении возраста того и другого: оба они были старше года на два — на три по сравнению с теми цыфрами, которые указаны в воспоминаниях.

Рукопись, написанная H. Н. Ге-младшим, была переписана рукой переписчика А. П. Иванова и после этого непосредственно поступила в работу к Толстому. Эта работа свелась к приспособлению текста воспоминаний к общему плану повествования в романе. Тут же, в рукописи, переписанной А. П. Ивановым, Толстой стал делать исправления, сокращения, кое-где дополнения, в ряде случаев оставляя в неприкосновенности текст копии, сделанной Ивановым. Эта копия хранит в себе следы двукратных приступов Толстого к обработке эпизода. Первый, незаконченный приступ характеризуется текстом варианта № 112, в котором рассказ о Лозинском и Розовском должен был сообщаться Вильгельмсоном (в дальнейшем — Симонсоном). Рассказ здесь обрывается перед эпизодом казни и ограничивается лишь описанием обстановки, в которой Вильгельмсон проводил свое тюремное заключение. Этот рассказ, как явствует из сличения его текста с текстом переписанных рукой Н. Н. Ге-младшего воспоминаний, очень близок в подробностях к своему источнику. Толстой добавил лишь один эпизод — подробность относительно передачи Лихониным Вильгельмсону прокламаций, послуживших причиной ареста последнего, а также психологизировал чисто фактическое, описательное повествование своего источника.

Второй приступ, представленный текстом варианта № 113, представляет собой уже вполне законченный эпизод. На отдельном листе бумаги Толстой написал начало главы, не вытекающее из текста использованных им воспоминаний. В нем рассказывается о судьбе революционера Петлина, отправленного в Нерчинск, ранее сидевшего в киевской тюрьме вместе с Лозинским и Розовским и психически заболевшего под влиянием их казни. О Петлине в окончательной редакции «Воскресения» рассказывается в XVIII главе третьей части, но там он упоминается без всякой связи с казнью Лозинского и Розовского. Дальше Толстой пользуется продолжением текста воспоминаний по той же копии А. П. Иванова и, как и в первом приступе, путем исправлений, приспособляет его к своим художественным задачам. Рассказ ведется попрежнему от лица Вильгельмсона, но о казни, хотя и не непосредственно, знает Семенов (в дальнейшем Крыльцов). Семенов предлагает Вильгельмсону рассказать о казни в связи с тем влиянием, какое она имела на психическое состояние Петлина.

Несмотря на переработку, рассказ о Лозинском и Розовском здесь очень близок к тексту воспоминаний о них, сохраняя в неприкосновенности не только все факты, сообщенные в этих воспоминаниях (кроме подробностей при упоминании о том, как умирали казненные), но и многие подлинные места источника. Отступление от него — лишь чисто формального характера: рассказ, который слушается Нехлюдовым и группой арестантов политических, изредка прерывается вопросами слушателей и ремарками автора.

Такова первая редакция эпизода, как он разработан в пятой редакции романа. Вторая редакция эпизода, представленная текстом варианта № 140 и являющаяся результатом двукратной авторской переработки, читается в следующей — шестой редакции «Воскресения». Рассказ тут ведется от лица автора, сообщающего сведения о Лозинском и Розовском со слов Крыльцова (ранее называвшегося Семеновым), характеристика и революционная биография которого предшествует рассказу. Самый рассказ, в основном сохраняя близость к своему источнику — тексту воспоминаний, в подробностях однако отступает от него. Так, о Лозинском здесь сказано, что он был поляк. В тексте же воспоминаний о национальности Лозинского, сына православного священника и семинариста по образованию, нет никаких указаний; нет в них и описания его внешности, тогда как у Толстого говорится о его красоте и внешней привлекательности; упоминается его белая крепкая шея, видимо по ассоциации с веревкой, которая вскоре затянет ее. Скупее обрисован здесь Розовский. К тому, что сказано о нем в источнике, Толстым добавлено, что он был черноватенький и что голос у него был тонкий, с еврейским акцентом.

В тексте воспоминаний сказано, что одновременно с Лозинским и Розовским был приговорен к повешению еще один заключенный, «видный деятель террористической партии», который избежал смерти тем, что предал своих товарищей по партии.630 Это был Арсений Богословский, увезенный неизвестно куда после свидания с жандармским полковником, которому он для спасения своей жизни выдал многих народовольцев. Он 21 февраля 1880 г. был приговорен киевским военно-окружным судом к смертной казни через повешение, замененной ему после выдачи товарищей пятнадцатилетней каторгой. В дальнейшем предполагалось полное его помилование, но он вскоре умер в тюремной больнице. У Толстого во второй редакции эпизода (в шестой редакции романа) идет речь о том, что этот заключенный («бывший студент», человек странный, «говоривший всегда какими-то загадочными выражениями») подговорил Лозинского и Розовского напасть на сопровождавший всех троих конвойный караул, за что Лозинский и Розовский были приговорены к смертной казни, а «бывший студент» освобожден после того, как выдал своих товарищей. Краткое упоминание автора воспоминаний о его разговоре с тюремным сторожем по поводу предстоящей казни здесь у Толстого разрослось в целый диалог между ним и Крыльцовым, в который — одним вопросом — вмешивается и Розовский. Подробности смерти повешенных распространены по сравнению со скупыми указаниями об этом в источнике. В заключение рассказа говорится не о том, что повар — свидетель казни утопился, не выдержав пережитых им впечатлений, как в источнике и в первой редакции эпизода у Толстого, a о том, что сторож, видевший, как вешали, и сообщивший об этом Крыльцову, сошел с ума. Во второй редакции эпизода встречается еще ряд второстепенных отличий от источника, в частности там, где речь идет о душевном состоянии Крыльцова в связи с казнью, но при всем том в ряде случаев и здесь встречаемся с буквальными заимствованиями из источника.

В третьей, окончательной (печатной) редакции эпизода (VI глава третьей части романа) рассказ ведется от лица Крыльцова. К тому, что читается во второй его редакции, добавлено, что Лозинский и Розовский попались в одном и том же деле с польскими прокламациями. Характеристика Розовского распространена: о нем сказано, что он, как все евреи, был очень музыкален и прекрасно пел и что у него были блестящие черные влажные глаза. О внешности Лозинского говорится еще более сочувственно, чем во второй редакции эпизода. Подчеркивается, что он был цветущий, сочный, здоровый юноша. Попрежнему упоминается его шей, «белая, молодая», от которой Крыльцов не мог оторваться, в которой что-то задрожало, когда Лозинский начал говорить и оборвал свою речь. Характерная деталь довершает остроту контраста между жизнью живого человека и ожидающей его сейчас смертью: у Розовского, уже переодевшегося перед казнью в чистое белье, штаны слишком широкие, и он, дрожа, всё подтягивает их обеими руками. О последних минутах жизни казненных сказано несколько иначе, чем в предыдущей редакции: о Лозинском не сказано, что он перед смертью всё время крестился. О сумасшествии сторожа речи нет, а говорится, что другой сторож, глуповатый малый, спокойно рассказывал Крыльцову, как вешали казнимых, добавив, что это совсем не страшно. Кое-какие подробности при переработке второй редакции эпизода устранены. Так, совсем не упоминается «бывший студент», выдавший своих товарищей; диалог Крыльцова со сторожем исключен. Буквальных совпаданий с текстом источника здесь нет почти совсем.

В эпилоге (вариант № 118) рассказано о последней встрече Нехлюдова с Катюшей, при которой она сообщает ему о своем решении выйти замуж за Вильгельмсона. Вслед затем о судьбе Катюши, Вильгельмсона и Нехлюдова говорится то же, что и в предшествующей редакции, за исключением намека на новое любовное чувство, возникшее у Нехлюдова. В отличие от этого в окончательной редакции эта встреча Катюши с Нехлюдовым и последняя их беседа приурочивается ко времени посещения Нехлюдовым острога с англичанином, до эпизода посещения камер и раздачи англичанином Евангелий и последующего затем рассказа о впечатлении Нехлюдова от смерти Крыльцова (в пятой редакции — Семенова) и чтения Нехлюдовым Евангелия. Сообщение о дальнейшей судьбе Катюши, Симонсона (в пятой редакции — Вильгельмсона) и Нехлюдова в окончательной редакции отсутствует.

Шестая редакция «Воскресения», в ее завершительной обработке вылившаяся в окончательный текст романа, помимо указанных выше ее отличий от редакций предыдущих, заключает в себе еще следующие особенности. Роман поделен на три части. В первую часть введен эпизод, связанный с воспоминаниями Нехлюдова о Вере Богодуховской и в первой своей редакции представленный вариантом № 120 (в печатном тексте глава XLIX). В отличие от окончательного текста записку от Богодуховской передает Нехлюдову не надзиратель-шпион, а «бледный молодой человек», пришедший на свидание с политическими. В числе соучастников Нехлюдова в охоте упоминаются три гвардейца, студент и два француза, из которых один — второй секретарь посольства — характеризуется как энергичный, веселый, остроумный и добродушный человек, этими качествами располагающий к себе Нехлюдова. О медвежьей охоте и связанных с нею переживаниях в этом первоначальном варианте говорится подробнее, чем в окончательном. Через четыре года после встречи с Нехлюдовым Богодуховская присылает ему взятые у него сто рублей с просьбой, если он без них может обойтись, вернуть их ей на добрые дела. Нехлюдов отсылает деньги назад и забывает о существовании Богодуховской.

Далее — заново написана последняя глава первой части — LIX, в которой, после вызванных отношением Нехлюдова к Катюше общих соображений о совместимости в одном человеке противоречивых свойств,631 Эти соображения развивают мысли, высказанные Толстым еще в дневниковой записи 3 февраля 1898 г.: «Одно из самых обычных заблуждений состоит в том, чтобы считать людей добрыми, злыми, глупыми, умными. Человек течет, и в нем есть все возможности: был глуп, стал умен; был зол, стал добр, и наоборот. В этом величие человека. И от этого нельзя судить человека, какой *** он . Ты осудил, а он уже другой. Нельзя и сказать — не люблю: ты сказал, а он другой». 21 марта Толстой записал в дневник: «Как бы хорошо написать художественное произведение, в котором бы ясно высказать текучесть человека: то, что он, он один и тот же, то злодей, то ангел, то мудрец, то идиот, то силач, то бессильнейшее существо». Ср. начало LIX главы по тексту настоящего издания, т. 32, стр. 193—194. по новому рассказано о третьем свидании Нехлюдова с Катюшей в тюрьме, во время которого она решительно отказывается выйти за него замуж. Предшествующее этому свиданию резкое объяснение пьяной Катюши с Нехлюдовым (в печатном тексте глава XLVII), ранее происходившее после поездки Нехлюдова в свои имения, теперь перенесено ко времени до этой поездки. В завершительной работе над этой редакцией исключена сцена порки арестанта в тюрьме (см. вариант № 119).

Во вторую часть введен рассказ тетки Шустовой о своем аресте (в печатном тексте глава XXVI), эпизод встречи с богатой коляской (в печатном тексте в главе XXXV), картина шествия семьи Корчагиных (в печатном тексте в главе XXXIX) и текст трех заключительных глав, в которых рассказывается о мыслях Нехлюдова во время грозы и ливня на площадке вагона в связи со смертью арестанта, о пассажирах вагона третьего класса — соседях Нехлюдова, в том числе о Тарасе, говорящем о своем горе, и о появлении во время остановки на станции семьи Корчагиных и партии рабочих (в печатном тексте главы XL—XLII). В конце работы над этой редакцией был исключен эпизод с обезумевшей арестанткой Петропавловской крепости (см. вариант № 125). Свидание Нехлюдова с Масловой перед отправкой партии в Сибирь происходит не в больнице, как в предыдущей редакции (см. вариант № 107), а в тюрьме, куда Маслова была переведена по распоряжению врача, поверившего тому, что у нее с фельдшером были «шашни». Здесь и сам Нехлюдов, доверившись сообщению швейцара, убежден в легкомысленном поведении Катюши, и это создает у него соответствующее недоброжелательное отношение к ней, которого нет и не могло быть в тексте предыдущей редакции, так как там Нехлюдов ничего не знает о сущности столкновения. Подробности столкновения в окончательной редакции отсутствуют, отсутствует также сказанное в пятой редакции о разнице отношений Катюши к Нехлюдову при свиданиях с ним с одной стороны и при воспоминаниях о нем — с другой.

Особенно радикальной переработке, сопровождавшейся большими дополнениями, подвергся текст третьей части романа. В процессе работы над этой частью Толстой неоднократно возвращался к однажды уже написанному, коренным образом исправляя его, иногда написанное вовсе исключая. Так, исключен в окончательной отделке вариант, печатаемый под № 133, в котором идет речь о пренебрежительном отношении политических к уголовным и вообще к «черному народу» и о бесплодных попытках Нехлюдова сблизиться с уголовными. Очень упорная работа проделана была над характеристиками политических. Больше всего поработал Толстой над характеристикой Марьи Павловны. В результате переделок — в пределах шестой редакции — текста, связанного с образом Марьи Павловны (см. варианты №№ 134—136), ее характеристика в окончательном тексте (глава III) была значительно сжата, ряд подробностей опущен, но в существе внутренний облик персонажа остался тем же, каким был задуман с самого начала. В рассказе о Вере Богодуховской и Грабец, так переименованной из Богомиловой, в окончательном тексте исключены авторские соображения об эгоистических преимущественно мотивах их революционной деятельности, за которым скрывалась простая жажда сделать свою жизнь интереснее и добиться успеха у мужчин. (Об этом говорится еще в черновом варианте шестой редакции, № 134.) Значительно дополнены характеристики Симонсона (Вильгельмсона), Крыльцова (Семенова) и Набатова. (Черновые варианты этих характеристик напечатаны под №№ 138—141.) Религиозно-философское учение Симонсона (об этом учении говорится впервые в шестой редакции) определяется в черновом варианте (№ 138) как теория о необходимости материального воскресения всех умерших, а в окончательном тексте (глава IV) — как убеждение в том, что в природе мертвого нет, что всё, кажущееся нам мертвым, неорганическим, является лишь частью огромного органического мира, жизнь которого во всех его проявлениях человек должен всячески поддерживать и оберегать. Это учение — несомненный отзвук религиозно-философской теории Н. Ф. Федорова, автора напечатанной после его смерти книги «Философия общего дела» (первый том вышел в 1906 г.), с которым Толстой был давно и близко знаком и мысли которого ему были известны из устных бесед с ним. Возможно, что в этом отношении прообразами для Симонсона послужили хорошо знакомый Толстому Н. П. Петерсон, последователь Федорова, в то время учительствовавший вблизи Ясной поляны, и другой его близкий знакомый — революционер-народник Л. П. Никифоров, одно время также убежденный в том, что задача человечества состоит в достижении бессмертия и воскресения умерших.632 См. его «Воспоминания о Л. Н. Толстом». — «Лев Николаевич Толстой». Юбилейный сборник. Собрал и редактировал Н. Н. Гусев, стр. 225—226. Характеристики Кондратьева (первоначально Кондрашева) и Новодворова даны здесь впервые. О Кондратьеве совсем не упоминалось в пятой редакции, о Новодворове же там упоминалось лишь мимоходом, в нескольких строках. В окончательной редакции (глава XII печатного текста) уничтожено то слегка ироническое отношение автора к Кондратьеву, которое имеется в черновом тексте его характеристики (см. вариант № 142). Отзыв о Новодворове, при беглом упоминании о нем в пятой редакции, был дан, как сказано выше, сочувственный; в подробной же характеристике его, сделанной в шестой редакции (см. вариант № 137), ему приданы отрицательные черты, несколько смягченные в окончательном тексте (главы XV), где, кроме того, о нем говорится кратче, чем в черновом варианте. В окончательном тексте нет также упоминания о том, что Новодворов был женат на Вере Ефремовне, с которой разошелся после смерти их ребенка, о чем сказано в тексте черновом (вариант № 144).

В шестую редакцию впервые введен рассказ о Макаре Девкине, осужденном на каторжные работы за покушение на убийство с целью ограбления. Этот рассказ, приуроченный к X главе печатного текста, написан на основе реального факта, известного Толстому. 21 мая 1884 г. он записал в дневник: «Поехал в Тулу. Дорогой мать с дочерью. Ее зять, каменщик, повез мужика в Сергиевское. Его соблазнило богатство мужика (он хвастался, что берет 2000 за невестой), и он в долу стал убивать его взятым с собой топором. Тот вырвал топор. Этот просил прощенья. Тот выдал его в деревне. Ведь это ужасно!»

Впервые также в шестой лишь редакции написана сцена на пароме (глава XXI в печатном тексте), в которой фигурирует старик-сектант. Эта сцена создана была Толстым под непосредственным влиянием письма к нему сектанта-бегуна А. В. Власова от 6 октября 1899 г.633 Текст его см. в 72 томе настоящего издания, стр. 223—225. Речи сектанта у Толстого порой буквально совпадают с собственными словами Власова, читаемыми в его письме. Это особенно нужно сказать о черновой редакции эпизода (вариант №150), где совпадений с письмом еще больше, чем в окончательном тексте. Сектант этот затем фигурирует и в XXVII главе романа, где с ним вновь встречается Нехлюдов при обходе камер уголовных. Нужно думать однако, что образ сектанта сложился у Толстого не только под влиянием лично ему незнакомого Власова, но и в результате его впечатления от побывавшего у него в Ясной поляне старообрядца Максима Максимыча, по прозванию «табашная держава», выведенного в четвертой редакции «Воскресения», затем исключенного в пятой редакции и вновь изображенного позднее в «Божеском и человеческом».634 См. А. Хирьяков. «В лаборатории Л. Н. Толстого». — «Летопись», 1915, декабрь, стр. 249—254, и P. Boyer et Ch. Salomon. «A propos de Résurrection», Paris, 1900.

Значительно исправлена в шестой редакции глава (в печатном тексте XXIV), в которой идет речь об обеде Нехлюдова у начальника края в Сибири. Состав обедающих пополнен приезжим сибирским губернатором, бывшим директором департамента, удаленном из Петербурга в Сибирь за специфические любовные пристрастия. В черновом варианте (№ 152) этот губернатор, точно так же как и жена начальника края, проповедник-англичанин и богатый золотопромышленник, по сравнению с окончательным текстом изображены подчеркнуто сатирически и иронически. Коренным образом изменен образ дочери начальника края. В пятой редакции, так же как и в первом черновом варианте шестой (№ 151), о ней насмешливо-иронически сказано: «Барышня подошла к роялю и с аккомпаниментом бывшего директора своим из бочки выходящим голосом пропела вечную Stradell’y, выражающую совсем несвойственные всем присутствующим чувства, и с улыбкой приняла похвалы». В следующем черновом варианте (№ 152) о ней Толстой уже говорит с явной симпатией: она некрасива, но добродушна и миловидна и обладает приятным молодым голосом; она не «барышня», a замужняя женщина, жена чиновника особых поручений, занимающегося статистикой и инородцами, человека также добродушного и спокойного. Она «хорошо, просто пропела Страделлу» и «с доброй улыбкой» приняла похвалы англичанина. В окончательном же тексте о ней и ее муже сказано еще более сочувственно; оба они из всех присутствовавших на обеде были всего приятнее Нехлюдову. Здесь дочь, о пении которой кстати ничего не говорится, умиляет Нехлюдова застенчивой материнской гордостью своими детьми, которых она взволнованно и радостно показывает ему во время их сна.

В период работы над пятой и шестой редакциями романа Толстой знакомился с жизнью и бытом заключенных в сибирских тюрьмах, в частности политических, не только по письменным сообщениям, доставлявшимся ему, но и по соответствующим книгам. В присланной ему И. Д. Сытиным книге Н. М. Ядринцева «Русская община в тюрьме и ссылке», Спб., 1872, многие места Толстым отчеркнуты карандашом. Впрочем, сколько-нибудь значительных совпадений между текстом «Воскресения» и книгой Ядринцева нет. Быть может, из нее заимствованы в романе, некоторые областные сибирские слова, в роде «язви-те»,635 Ср. Ядринцев, стр. 56, и «Воскресение» по настоящему изданию, стр. 380. или сведения о том, что проходящие через этапы арестанты оставляют на стенах тюрем записки, в которых сообщают о своей судьбе636 Ср. Ядринцев, стр. 145, и «Воскресение», стр. 407. (отчеркнуто Толстым). Так же мало почерпнул Толстой и из другой присланной ему Сытиным книги — Л. Мельшина (псевдоним П. Ф. Якубовича) «В мире отверженных», издание «Русского богатства», 2 тт., Спб., 1896 (в ней нет никаких пометок Толстого). В параллель с «Воскресением» могут быть поставлены лишь те места этой книги, где говорится о специфическом преследовании женщин со стороны стражи и арестантов, о людоедстве среди каторжных уголовных, и о раздаче в камерах тюрьмы Евангелий иностранным проповедником.637 Ср. Л. Мельшин, по новейшему изданию О-ва политкаторжан и ссыльно-поселенцев, т. I. М. 1933, стр. 58—285, 374—375, и «Воскресение», стр. 362, 412, 434—436.

Больше совпадений «Воскресение» имеет с книгой состоявшего в личном знакомстве с Толстым Д. Кеннана «Siberia and the Exile System», Лондон, 1891. Так, почти точно совпадают в обеих книгах описание сибирского полуэтапа и цыфры размещенных в его тюрьме арестантов.638 Ср. Джордж Кеннан. «Сибирь!», перевод с немецкого, т. I, изданий М. В. Пирожкова, Спб. 1901, стр. 157, и «Воскресение», стр. 381 и 385. Встретившийся Кеннану в Томске административно-ссыльный сообщает ему о том, что он был сослан в Якутскую область за отказ присягнуть Александру III.639 Кеннан, т. I, стр. 165. За то же и туда же сослан был и фигурирующий в «Воскресении» Набатов.640 «Воскресение», стр. 392. Кеннан и Толстой сходно говорят о крайней тесноте, в которой помещались заключенные в сибирских тюрьмах, принужденные спать на полу, под нарами и в проходах,641 Кеннан, т. I, стр. 161; «Воскресение», стр. 409. у обоих фигурирует переполненная, текущая через край тюремная параша, около которой расположились спящие арестанты.642 Кеннан, т. II, стр. 37; «Воскресение», стр. 409. При описании Иркутска у Кеннана упоминаются те же гостиницы (Дюка и «Сибирская»), что и в «Воскресении», в той главе, где идет речь о прибытии Нехлюдова с партией в город, в котором жил начальник края.643 Кеннан, т. I, стр. 212; «Воскресение», стр. 420, 423. По словам Кеннана, восточно-сибирский генерал-губернатор Анучин в донесении царю писал о продажности сибирской администрации. О том же начальник края говорит Нехлюдову.644 Кеннан, т. I, стр. 160; «Воскресение», стр. 423. Один из сибирских чиновников говорил Кеннану: «Я без числа писал рапорты о злоупотреблениях и неустройствах в моем ведомстве, но этим мало чего или, вернее, ничего не добился. Может быть, когда вы опишете положение дел, это произведет большее впечатление, и что-нибудь и изменится».645 Кеннан, т. I, стр. 145. Начальник края говорит Нехлюдову: «А, он хочет видеть во всей прелести? Пускай видит. Я писал, меня не слушают. Так пускай узнают из иностранной печати».646 «Воскресение», стр. 429. Наконец, характеристика у Толстого молодого купца-золотопромышленника, бывшего на обеде у начальника края вместе с Нехлюдовым, близко напоминает характеристику у Кеннана Иннокентия Кузнецова, сына богатого красноярского золотопромышленника.647 Кеннан, т. I, стр. 176; «Воскресение», стр. 427.

Кроме того, как явствует из записи Д. П. Маковицкого в неопубликованной части его «Яснополянских записок» (рукопись ГТМ), Толстой в период работы над «Воскресением» читал много книг по психологии. Под 16 августа 1905 г. у Маковицкого читаем: «С Лебреном648 В. А. Лебрен — француз, после знакомства с Толстым в 1900 г. ставший его единомышленником и некоторое время бывший его секретарем. Лев Николаевич говорил о психологии. Психологию Гефдинга649 Г. Гефдинг. Профессор копенгагенского университета. «Очерки психологии, основанной на опыте». Перевод с немецкого. Издание журнала «Вопросы философии и психологии». М. 1892. Лев Николаевич находит лучшей из всех. Когда он писал «Воскресение», то прочел много психологий и эту нашел лучшей».

VII.

«Воскресение» — с иллюстрациями Л. О. Пастернака — стало печататься с № 11 «Нивы» от 13 марта 1899 г. Тут же, в № 11, от редакции было сделано следующее заявление: «С настоящего нумера мы приступаем к печатанию романа гр. Л. Н. Толстого: «Воскресение» на основании приобретенного нами у автора права первого печатания этого романа. Никому, следовательно, не разрешено печатать роман одновременно с «Нивою», за исключением некоторых заграничных изданий, которые приобрели вместе с нами это право у автора. Если же кто-нибудь приступит к одновременному с нами печатанию романа «Воскресение», то это будет контрафакциею, которую мы решили преследовать законным порядком». Первые две части романа были напечатаны в №№ 11—25, 27—29 и 31; третья — в №№ 49, 50 и 52. Перерыв печатания романа в №№ 26 и 30 объясняется тем, что текст «Нивы», в виду его сокращения из-за цензурных исключений, опережал текст заграничных изданий переводов. По просьбе Черткова 3 июня Толстой обратился к Марксу со следующей просьбой: «В виду того что сокращение текста «Воскресения», происходящее от цензурных пропусков, ускоряет печатание этого текста в «Ниве», так что заграничные издания, в которых все главы выходят целиком, опаздывают, я очень прошу вас: 1) насколько это возможно, точно держаться расписания глав, т. е. если, например, по расписанию надо печатать три главы и одна из них нецензурна, то печатать лишь две, потому что в противном случае вы опережаете заграничных издателей на одну главу, или уведомлять меня о том, почему это невозможно. 2) Я очень просил бы вас по окончании первой части «Воскресения» задержать печатание на одну неделю, чтобы дать возможность заграничным издателям стать в уровень с вашим, и 3) известить меня, сколько листов печати выходит в том, что теперь набрано. Я вполне уверен, что вы не откажете мне в моей просьбе, тем более что заграничные издатели, хотя и с потерей для себя, исполнили ваше желание, когда они стали опережать ваше издание. В противном случае духоборческая община, которой передана вся выручка от этого издания и которая очень нуждается, понесет новые потери». Маркс в ответ на это письмо предложил Толстому удовлетворить заграничных издателей путем сокращения количества глав в ближайших номерах «Нивы», без перерыва в печатании романа, но в письме к Марксу от 8 июня Толстой настаивал на своей просьбе, мотивируя ее еще и желанием получить маленький отдых от работы. Маркс уступил, и 26 № «Нивы» вышел без очередных глав «Воскресения». Затем, получив от Черткова телеграмму, в которой он извещал о том, что немецкий издатель намеревается разорвать контракт, если печатание в «Ниве» не будет временно приостановлено, и что ожидается такое же решение из Франции и Америки, Толстой в письме к Марксу от 24 июня просил его прервать печатание романа в «Ниве» уже не на одну неделю, а на две, предложив напечатать в журнале заявление автора об исключительных и непредвиденных обстоятельствах, заставивших его просить о задержке печатания «Воскресения» на две недели. В результате этого письма «Воскресение» не печаталось и в № 30 «Нивы». В обоих этих номерах редакция оповестила читателей, что в первом случае перерыв делается из-за желания автора сделать в романе некоторые дополнения и изменения, требующие более продолжительного времени, а во втором — вследствие полученного от Толстого письма, в котором он, в виду «исключительных и непредвиденных им обстоятельств», просит прервать печатание «Воскресения» еще на одну неделю.

Что касается перерыва на десять номеров подряд (39—48) и затем еще на один номер (51), то тот и другой были вызваны тем, что в процессе исправления корректур набранный текст не только по много раз исправлялся, но и значительно дополнялся новыми главами. Толстому изо дня в день, почти без отдыха, приходилось трудиться над романом, подчиняясь непривычным для него условиям работы на журнал, связанной определенными сроками и потому — при ее обилии и постепенно разрастающемся захвате темы — очень спешной и напряженной. Ко всему этому летом и осенью 1899 г. Толстой болел. В результате — задержка с отсылкой в «Ниву» окончательных корректур, сильно волновавшая Маркса. Отсутствие в редакции полностью третьей части, наново перерабатывавшейся Толстым, также тревожило Маркса, так как законченный текст романа через цензуру провести было легче, чем отдельные его главы. В связи с этим 20 июля Маркс писал Толстому (перевод с французского): «До сих пор я получил только 24 главы вашего романа,650 Имеется в виду вторая часть романа. тогда как продолжение и конец должны бы уже давно быть у меня. В самом деле, вы не можете себе представить, насколько запаздывание ваших корректур задерживает типографию. Большая часть машин, предназначенная для печатания «Нивы», бездействует за отсутствием материала. Наша типография работает день и ночь, следовательно, для каждой машины имеется двойной персонал: мастер, накладчик, приемщики, и потому каждый день простоя дает несколько сот рублей убытка. В виду того что такое положение вещей тянется уже несколько месяцев, в результате получается значительная сумма. Но я жалуюсь не на этот убыток, а на то ужасное состояние неизвестности, в котором находимся мы все: я, вся редакция и вся типография. Получилось уже два неудачных номера, в которых мы не могли дать продолжения вашего романа: № 26 и № 30... Пожалейте же нас немножко, граф, и войдите в наше положение».651 Том 72 настоящего издания, стр. 172—173. 5 августа Маркс телеграфировал: «Положения отчаянное, нужные лица разъезжаются, для ближайших номеров нет романа, телеграфируйте, ради бога, когда получим конец».652 Том 72 настоящего издания, стр. 173. На это Толстой отвечал телеграммой, текст которой не сохранился, а 8—9 августа, посылая Марксу текст шести глав второй части романа, писал ему: «Посылаю вам 6 глав. Остаются 2 главы второй части. Третья часть написана, но требует переработки. Если буду жив и здоров, то главы третьей части будут высылаться своевременно. Очень сожалею, что не могу исполнить вашего желания: прислать теперь конец». В ответ на телеграмму и, видимо, на письмо Маркс 11 августа писал Толстому о том, что слова «главы третьей части будут высылаться своевременно» он понимает так, что третья часть будет высылаться лишь постепенно, небольшими партиями, на один-два номера. «Это заключение, — говорит далее Маркс, — если оно верно, ставит нас в критическое и прямо отчаянное положение». Трудность положения заключается в том, что редакция «Нивы», по словам Маркса, не в состоянии сделать необходимые распоряжения на ближайшее будущее до тех пор, пока она не будет располагать окончательно установленным текстом всей третьей части, проведенным через цензуру.653 Ibid., стр. 173.

Эти настойчивые заявления Маркса, торопившего Толстого с окончанием романа, привели к тому, что Толстой решил отказаться от печатания в «Ниве» третьей части «Воскресения», тем более, что «Нива» систематически опережала заграничные издания, а это вызывало протесты со стороны иностранных издателей романа. 22 августа он обратился к Марксу со следующим письмом: «Главы 41 и 42 кончают вторую часть романа. Условия, при которых мне приходится работать над исправлением последних глав, до такой степени вследствии поспешности печатания для меня тяжелы, в особенности при моем нездоровьи, что я полагал бы закончить печатание в «Ниве» концом 2-й части, приложив к этому краткий в несколько строк эпилог. И потому я просил бы вас, получив от меня исправленные последние главы 41, 42, равно как и эпилог, выслать в Москву в Международный банк на мой счет причитающиеся зa превышающее 12 листов количество деньги *** и считать дело печатания в «Ниве» моего романа поконченным».

В недошедшем до нас письме Маркс, очевидно, согласился пойти навстречу Толстому и значительно отсрочить печатание в «Ниве» третьей части. 27 августа Толстой писал Марксу: «Вполне согласен на ваше предложение. Буду так же, как и прежде, по мере окончания их, высылать вам готовые главы, некоторые окончательно для печатания, некоторые же с просьбой вернуть их мне для исправления. Думаю, что я окончу исправление последней части к половине октября, но положим на всякий случай крайний срок 1-е ноября. Так как всех глав последней части будет около 20, то главы эти, рассчитывая по 3 в каждый №, поместятся до нового года во всяком случае».

Вторая часть романа была закончена печатанием в №37 «Нивы» от 11 сентября 1899 г. В № 38 журнала было сделано редакционное заявление, в котором сообщалось, что печатание «Воскресения» прерывается недель на шесть в виду недавней болезни Толстого, а также в виду того, что конец романа при пересмотре его автором значительно разросся, так что вместо предполагавшихся вначале нескольких заключительных глав получится целая новая часть, заключающая в себе около двадцати глав.

С 8 октября началась посылка в «Ниву» первых глав третьей части. В письме к Марксу от этого числа Толстой писал: «Посылаю вам 4 главы. Очень боюсь, что большая часть из них не пропустится цензурой. Вам удалось пропустить многое в предшествующем, что обыкновенно запрещается. Желаю вам успеха и для этой части. В виду того, что многое может быть не пропущено, я поспешу выслать вам следующие главы, тоже 4, которые, надеюсь, не встретят препятствий в цензуре. Я не переставая работаю и спешу сколько могу и сколько позволяет мне мое слабое нынешний год здоровье. Пословица говорит: скоро сказка сказывается, да не скоро дело делается, а я говорю: скоро дело делается, а не скоро сказка сказывается. И это так и должно быть, потому что дела самые большие разрушаются, и от них ничего не остается, а сказки, если они хороши, живут очень долго... Всего никак не могу прислать, хотя оно и написано, потому что постоянно исправляю, изменяю, выкидываю».

В дальнейшем Толстой посылал в «Ниву» исправленные гранки набора ранее отосланных глав третьей части и новые главы в рукописи. Так, судя по его письмам к Марксу, 22 октября были посланы исправленные корректуры первых четырех глав и рукопись следующих — до девятнадцатой, 31 октября — все остальные главы в рукописи и переделанная восемнадцатая. В течение ноября и в первые числа декабря в «Ниву» посылались исправленные по несколько раз и по несколько раз набранные гранки набора глав третьей части. В письмах от 31 октября и 16 ноября Толстой писал Марксу о том, что набранные гранки от дальнейших авторских исправлений могут только выиграть в цензурном отношении. 12 декабря в «Ниву» были посланы последние исправленные в гранках главы с просьбой поскорее прислать набор их, без изменений и пропусков, для заграничных изданий, для которых, в виду спешности работы, не были сделаны копии с этих гранок последних глав. Посылаемый текст Толстой разрешил печатать, но оговорился, что было бы лучше, если бы две последние главы были присланы ему для нового просмотра.

Однако сейчас же после отсылки в «Ниву» последних глав романа Толстой принялся за переработку заключительных пяти его глав. Эта переработка была закончена 16 декабря, и Марксу телеграммой было сообщено о желательности внесения в текст этих пяти глав последних исправлений. Но в текст «Нивы» последняя редакция глав XXIV—XXVIII третьей части не попала. 21 декабря Маркс, ссылаясь на письмо к Толстому редактора «Нивы» Р. И. Сементковского от 19 декабря, в котором последний сообщал о строгостях, с которыми отнеслась цензура к третьей части «Воскресения», писал Толстому о том, что о внесении в текст «Нивы» последних поправок в заключительных главах нельзя было и думать, не говоря уже о том, что ко времени получения телеграммы 52-й номер находился в печати, и несколько десятков тысяч листов его уже были отпечатаны с одной стороны. Эти исправления Маркс обещал внести во второе отдельное издание «Воскресения». (Первое отдельное издание, по словам Маркса, уже напечатанное в ограниченном количестве экземпляров, будет содержать текст совершенно тождественный с текстом «Нивы».) Печатание романа в «Ниве» возобновилось с № 49, от 4 декабря.

Вскоре же после начала печатания в «Ниве» «Воскресения» Маркс обратился к Толстому с жалобой на то, что главы романа перепечатываются многочисленными русскими газетами тотчас же по отпечатании их в «Ниве», благодаря чему текст «Воскресения» в газетах, доставлявшихся подписчикам раньше, чем номера «Нивы», доходил до читателей быстрее, чем соответствующий текст в «Ниве». На этой почве между «Нивой» и подписчиками возникали нередко конфликты, о которых Маркс и сообщал Толстому, прося его воздействовать на газеты в том смысле, чтобы они не перепечатывали романа до окончания его печатания в «Ниве», и даже пытаясь вовлечь Толстого в судебную тяжбу с такими газетами. Уступая просьбам Маркса, Толстой 27 марта 1899 г. обратился в редакции газет с следующим письмом, напечатанным в «Ниве» и в ряде газет:,, Перепечатывание немедленно по их выходе в «Ниве» печатаемых в этом журнале глав моего романа «Воскресение» я нахожу несправедливым по отношению к издателю «Нивы», приобревшему от меня право первого печатания этого романа, и потому, не изменяя заявленного мною отказа от права литературной собственности, я прошу гг. издателей русских газет и журналов подождать перепечатыванием этого романа до его окончания, которое последует приблизительно в июле месяце этого года. Исполнив эту мою просьбу, издатели очень обяжут меня, избавив от неприятного положения, в которое в противном случае они ставят меня по отношению к издателю «Нивы»“.

После этого письма количество немедленных перепечаток «Воскресения» из «Нивы» значительно сократилось.

Вслед зa окончанием печатания «Воскресения» в «Ниве» оно появилось в 1900 году в двух отдельных, совершенно тождественных по тексту изданиях Маркса. 1) «Воскресение. Роман в трех частях графа Л. Н. Толстого. Второе издание, исправленное по новым корректурам автора», Спб., и 2) «Воскресение. Роман в трех частях графа Л. Н. Толстого. (По новым корректурам автора.) С рисунками Л. О. Пастернака», Спб. Текст обоих отдельных изданий А. Ф. Маркса от текста «Нивы» отличается лишь в большей части LIV главы, меньшей части LV главы и во всей LVIII главе первой части, а также в последних пяти главах третьей части (см. т. 32 настоящего издания, стр. 453—456 и 463—470): эти главы напечатаны по последним авторским корректурам, по которым, как писал Маркс в упоминавшемся выше письме к Толстому от 21 декабря, не мог уже быть напечатан соответствующий текст в «Ниве». Кроме того, в тексте VII главы второй части исправлено неправильное расположение строк, вкравшееся в текст «Нивы» и указанное Толстым в письме его к Марксу от 10 июля 1899 г.654 См. том 72 настоящего издания, стр. 158. (Другая указанная Толстым в письме к нему же от 10? мая 1899 г.655 Ibid., стр. 121—122. ошибка еще в корректуре XLIX главы первой части — напечатание лишнего абзаца — ни в тексте «Нивы» ни в тексте отдельных изданий исправлена не была.)

Как указано выше, в письме к Толстому от 21 декабря Маркс сообщает, что им отпечатано уже отдельное издание «Воскресения», являющееся точным повторением текста романа, напечатанного в «Ниве». Но такое издание в свет не вышло.

Одновременно с «Нивой» «Воскресение» печаталось по-русски в издательстве В. Г. Черткова «Свободное слово» — по гранкам «Нивы». В течение 1899—1900 гг. издательством «Свободное слово» выпущено пять изданий «Воскресения». Первое издание — «Л. Н. Толстой. Воскресение. Роман. Изд. Владимира Черткова». Purleigh, Maldon, Essex, England, 1899, выходило отдельными выпусками (всего в количестве тринадцати); четвертое, разделенное на два тома, было снабжено тридцатью тремя иллюстрациями Л. О. Пастернака.

Окончательный текст романа в обе редакции доставлялся следующим образом. Авторские исправления, сделанные в корректурах, переносились переписчиками на дублетные гранки, часто вновь исправлявшиеся Толстым, затем один экземпляр этих гранок отправлялся в «Ниву», другой — В. Г. Черткову; корректуры же с авторскими исправлениями частью оставались у автора, частью также пересылались Черткову. В ряде случаев в обе редакции отправлялись гранки разновременной правки, причем Черткову — более поздней. Иногда от Толстого посылались в «Ниву» дополнительные распоряжения насчет исправления тех или иных мест текста, исправленных в корректурах, отправленных за границу, но не исправленных в корректурах, посланных в «Ниву». Однако не все такие исправления редакцией «Нивы» были введены в текст. В одном случае в «Ниву» с сопроводительным письмом Т. Л. Толстой656 «Сборник Пушкинского дома на 1923 г.», стр. 303. была послана в рукописи новая редакция X главы первой части романа (текст обвинительного акта), отменявшего собой корректурный текст, но к Черткову в Англию эта редакция, очевидно по недосмотру, послана не была.

Гранки одной главы, именно XXXVII первой части (воспоминания Катюши в тюрьме о том, как она встречала поезд, в котором проезжал возвращающийся с войны Нехлюдов), видимо по оплошности, были посланы в обе редакции с текстом не последней их авторской правки, а предпоследней; гранки же с окончательной правкой остались у автора.

После первой печатной публикации «Воскресения» Толстой не возвращался больше к работе над его текстом. В письме к Черткову от 31 декабря 1899 года он писал: «Перемен и добавлений к «Воскресению» я не буду, да я думаю, и не могу делать: пуповина отрезана» (АЧ).

Когда через несколько месяцев после напечатания «Воскресения» Г. А. Русанов, готовя новое издание «Воскресения», в которое он намерен был ввести кое-что из того, что было в заграничном английском издании и не попало в русское, обратился к Толстому непосредственно и через посредство его жены Софьи Андреевны,657 См. письмо Г. А. Русанова к С. А. Толстой от 20 марта 1900 г., хранящееся в ГТМ. Толстой, видимо, чисто пассивно отнесся к большей части запросов Русанова и не принял активного участия в новой редакции текста романа, лишь разрешив Русанову в XXVI главу третьей части внести часть текста, напечатанного в «Ниве», исключенного в последующих корректурах и потому не вошедшего в отдельные издания романа.

VIII.

Как известно, «Воскресение» в «Ниве» печаталось с большим количеством цензурных искажений, перешедших механически и в отдельные издания А. Ф. Маркса.

Эти искажения сводились к исключению целых глав или значительных частей их, пропуску отдельных, иногда очень больших абзацев и фраз, замене одних слов другими. Так, в «Ниве» целиком выпущены главы XXXIX и XL первой части (описание богослужения в тюремной церкви), за исключением одной лишь фразы XXXIX главы: «Началось богослужение», присоединенной к главе XXXVIII, и глава XXVII второй части (визит Нехлюдова к Топорову); глава XXVI этой части (рассказ тетки Лидии Шустовой о своем одиночном заключении), главы третьей части — VI (рассказ Крыльцова о казни Лозинского и Розовского), XIX (итоги наблюдений Нехлюдова над ужасами тюремной системы), XXI (разговор на пароме со стариком-сектантом), XXVIII (заключительная, с цитатами из Евангелия) — сокращены на три четверти и более. Очень большие исключения сделаны в XIII главе первой части (всё, что касается отрицательной характеристики военной службы и военной среды), в XXIII главе второй части (три больших абзаца, в которых идет речь об отношениях Селенина к религии и в частности к православию), в третьей части — в главах V (всё, что говорится об отношении Нехлюдова к политическим до и после знакомства с ними), XVIII (сцена, рисующая возбуждение Крыльцова в связи с преследованиями правительством политических), XXVII (обличительные речи старика-сектанта против властей). Эти исключения порой достигают половины объема глав в их подлинном виде.

Цензурой исключалось не только всё то, что прямо задевало престиж русской правительственной системы и церкви, но даже то, что косвенно и порой отдаленно этот престиж колебало или подрывало авторитет представителей государства и церкви. Так, в словах Толстого о том, что в тюрьме, где содержалась Маслова, был «удручающий тифозный воздух», слово «тифозный» исключается; исключаются слова, относящиеся к товарищу прокурора Бреве: «и даже, как все служащие в России немцы, особенно предан православию»; в словах, относящихся к секретарю суда: «просматривал запрещенную статью» выбрасывается слово «запрещенную». В том месте, где речь идет о председателе суда, вынимающем билетики из стеклянной вазы, выпущено не только указание на то, что он делал это «с жестом фокусника», но и то, что у него были руки, сильно поросшие волосами; устраняется эпитет «женолюбивый» в применении к тому же председателю и замечание, что председатель обратился с вопросом к Масловой «как-то особенно приветливо»; устранено всё, что рисует в невыгодном свете старика-священника, приводящего присяжных к присяге, и т. д. Так как «Нива» была журналом, предназначенным для «семейного чтения», то из нее и тем самым из отдельных изданий «Воскресения», принадлежавших Марксу, изгонялось всё то, что, по мнению издателя и редакции, для семейного чтения не годилось. Весь текст романа, напечатанный в «Ниве», в этом отношении также подвергся очень строгой и щепетильной цензуре. Из него не только исключаются такие слова, как «испражнения», «проститутка», «дома терпимости», «прелюбодеяние», «половая жизнь», но и слово «соблазнил» всюду заменяется словами «увлек» или «обманул» и т. д. Вообще в интересах «благоприличия» и «пристойности» всякая мало-мальски реалистическая фраза и слово, называющие вещи собственным именем, обесцвечены или затушеваны.

Все приведенные примеры этой всесторонней цензуры взяты лишь из первых десяти глав первой части, но они характерны для всего нивского текста романа. Цензурная чистка «Воскресения» в первую очередь и главным образом протекала в недрах самой редакции «Нивы», на которую сам Толстой возложил эту работу. В письме к Марксу от 7 ноября 1898 г. он писал: «В повести есть много мест нецензурных, и чем дальше я над ней работаю, тем этих нецензурных мест становится больше. Но это не должно препятствовать помещению повести в «Ниве». Для этого нужно поручить просмотр повести литератору, знающему требования цензуры, с тем чтобы этот литератор-редактор исключал все те места, которые он считает совсем нецензурными, и изменял сомнительные места так, чтобы они не представляли препятствий в цензурном отношении. Сделав же эти изменения, я просил бы прислать их ко мне для просмотра».

Таким знающим требование цензуры литератором, занявшимся «домашней» цензурой «Воскресения», оказался редактор «Нивы» Р. И. Сементковский». В своих воспоминаниях он сообщает, что Толстой относился довольно добродушно к тому цензурному вмешательству, которое производилось над текстом «Нивы» в «Воскресении». «Выкинете одно-два слова, — говорил он Сементковскому при свидании с ним, — ан смотришь — спасли целую страницу».658 Р. Сементковский. «Встречи и столкновения». — «Русская старина», 1912 г. № 1, стр. 108. Однако вряд ли дело было так, как пытается его представить Сементковский. Дочь Толстого Марья Львовна в письме к С. Н. Толстому, написанном, видимо, в конце декабря 1899 г., передает просьбу отца не бранить его за «Воскресение» и добавляет к этому: «Оно так изуродовано цензурой, что места некоторые совсем потеряли смысл» (ГТМ). Такое определение крайне вредного влияния цензуры на роман, как явствует из контекста письма, принадлежит самому Толстому. Тем самым роль Сементковского в цензурном обезвреживании «Воскресения» нашла у Толстого подлинную и заслуженную оценку. Можно думать, что Сементковский из-за цензурного страха был не в меру подозрителен и в своем чрезмерном усердии черкал синим карандашом, быть может, и то, чего не вычеркивала бы цензура официальная, — тем более, что в этом он находил для себя поддержку в издателе «Нивы» Марксе, писавшем в феврале 1899 г. в газеты «Berliner Literärisches Echo» и «Börsenblatt für den Deutschen Buchhandel» (перевод с немецкого): «Я бы сам зачеркнул очень немногие места, зачеркнутые цензурой, в интересах читателей и читательниц, как это вполне и одобрил сам гр. Толстой, так как эти места неудобны в семейном кругу, а «Нива» есть прежде всего семейный журнал». Далее, указав на ряд мест в романе, неприемлемых по его мнению с точки зрения политической и моральной цензуры, Маркс добавляет: «Если несколько сильных мест будут вычеркнуты цензурой, то великолепный роман не только ничего не потеряет в своем выдающемся литературном значении, но скорее выиграет от этого».

Определить, какая доля искажений принадлежала «домашней» цензуре и какая официальной, не представляется возможным за отсутствием соответствующего документального материала. Мы располагаем на этот счет лишь самыми общими данными только относительно третьей части романа — в письмах к Толстому Маркса и Сементковского. Первый писал 20 ноября 1899 г.: «Я предвидел и писал вам о тех затруднениях, которые, вероятно, встретятся со стороны цензуры по отношению к третьей части «Воскресения». Но они оказались далеко серьезнее, чем можно было ожидать, и третьей части пришлось пройти через все цензурные инстанции, причем в последних обнаружились такие колебания и сомнения, что у нас были опасения за судьбу конца «Воскресения». Однако, после долгих хлопот с нашей стороны и совещаний в указанных инстанциях, удалось всё-таки провести всю третью часть, притом с сравнительно весьма небольшими пропусками: кроме казни, вычеркнуто текста лишь около восьмидесяти строк.659 Из цитируемого вслед за этим письма Р. И. Сементковского явствует, что вторичная официальная цензура произвела в романе дальнейшие очень значительные сокращения. Но дело в том, и именно об этом я хочу довести до вашего сведения, что теперь в тексте больше не может быть сделано никаких дополнений или изменений, которые вызвали бы вновь надобность в представлении текста на новое рассмотрение и разрешение цензуры... Я уверен, глубокоуважаемый Лев Николаевич, что вы оцените всю серьезность положения и что сообразно с этим сделаете необходимые исправления в остальных главах, с семнадцатой до конца, которые очень вас прошу прислать в самом скором времени».660 Том 72 настоящего издания, стр. 245. 19 декабря Сементковский писал: «считаю своим долгом разъяснить вам, почему последние главы романа «Воскресение» появились в таком сокращенном виде, который не мог не оскорбить вашего авторского чувства. Известная вам перемена в составе лиц, ведающих дела этого рода,661 О какой перемене лиц в составе цензурного ведомства идет здесь речь, неясно. расстроила мои расчеты. Если уже раньше появление тех или других мест романа наталкивалось на почти непреодолимые препятствия, то теперь борьба стала почти невозможна. Еще одна из последних редакций главы XXVIII (отрицание судебного возмездия в связи с евангельским учением), главы XIX (влияние тюрем) и тех глав, в которых выводится старик-сектант, прошла сравнительно благополучно; но окончательная редакция этих глав была решительно отвергнута, и мне лишь с большим трудом удалось сохранить то, что появилось в «Ниве». Совесть моя чиста: я сделал всё, что мог, но очень меня печалит, что, хотя не по моей вине, вам нанесен удар в такое время, когда вы больны и нуждаетесь в успокоении. Простите меня, глубокоуважаемый Лев Николаевич, если я сделал мало для появления вашего романа в возможно более полном виде; но прошу вас в то же время верить, что я не щадил никаких усилий, чтобы исполнить свой долг».662 Том 72 настоящего издания, стр. 245.

Кое что из зачеркнутого в гранках синим карандашом, что казалось безобидным, Толстой на первых порах хотел спасти от цензурного veto, подчеркнув красным карандашом, рядом с цензурным синим, то, что ему представлялось с цензурной точки зрения безобидным. Были подчеркнуты красным карандашом слова «женолюбивый» — эпитет председателя, слова «как-то особенно приветливо», связанные с тем же председателем, и следующие напечатанные здесь курсивом слова во фразе, относящиеся к Нехлюдову: «Он молился, просил Бога помочь ему вселиться в него и очистить его, а между тем то, о чем он просил, уже совершилось. Бог, живший в нем, проснулся в его сознании. Он почувствовал себя Им и потому почувствовал не только свою свободу...» Подчеркнув напечатанные здесь курсивом слова, Толстой для вразумления цензора в корректуре на полях пояснил: «Приди и вселися в ны и спаси нас от всякие скверны — известная молитва». Но ни красный толстовский карандаш, ни даже приведенное пояснение не спасли слов, обреченных цензурой на изъятие.

Не пропущены цензурой в «Ниве» и в отдельных изданиях Маркса и две иллюстрации Л. О. Пастернака, относящиеся к третьей части романа, — зарисовка политических на полуэтапе и эпизод раздачи англичанином Евангелий в камере каторжных.

До сих пор предполагалось, что бесцензурный текст «Воскресения» дан в английском его издании «Свободного слова». Однако, как убеждает изучение текста романа по авторским корректурам, английское издание «Воскресения» (и тем самым все его русские перепечатки) содержит в себе 51 цензурное искажение. Случилось это в результате следующей техники одновременного печатания романа в России, в «Ниве», и зa границей, у Черткова.

Обычно редакция «Нивы» отправляла Толстому первый набор гранок романа с зачеркнутыми или исправленными синим карандашом местами текста, которые редакции представлялись цензурно недопустимыми. Толстой исправлял корректуру, в огромном большинстве случаев не считаясь с этими вычеркиваниями и исправлениями, и В. Г. Черткову в Англию посылались из Москвы или Ясной поляны дублетные экземпляры корректур в большинстве с неприкосновенным авторским текстом. Но в отдельных случаях редакцией «Нивы» Толстому присылался новый набор корректур, в котором были уже совершенно устранены цензурно неприемлемые места, и в «Ниву» обратно и В. Г. Черткову посылался текст этих новых корректур без всяких видимых следов цензурных изъятий. (В одном случае корректуры были посланы В. Г. Черткову не от Толстого непосредственно, а через редакцию «Нивы».)663 В связи с этим Чертков писал Толстому 9 мая н. ст. 1899 г.: «Пожалуйста, будьте очень осторожны с Марксом по отношению к доставляемой вам неурезанной цензурой версии «Воскресения». Он человек — способный на всё, в особенности с непротивляющимися этому. Всегда сохраняйте у себя копию всякой части повести в ее неизуродованном виде, а то он может нарочно затерять нецензурные главы, которые потом было бы невозможно восстановить. Никогда не предоставляйте ему присылать нам корректуры, как вы раз это сделали, а всегда сами или ваши друзья проверяйте эти корректуры раньше, чем они отсылаются нам» (АТБ). В ответ на это письмо Толстой писал Черткову 5 мая: «Маркс высылает вам правильно, но так как вы боитесь его коварства (он не коварен, а груб и глуп), я буду отсылать от себя» (АЧ). Это было первой причиной того, что в издание «Свободного слова» частично проникли те же цензурные искажения, какие были в тексте «Нивы». Вторая причина проникновения в это издание таких искажений крылась в том, что иногда всякого рода цензурные изменения не доводились до сознания Толстого: исправленные Толстым гранки, заключавшие в себе пока неприкосновенный авторский текст, набирались вновь, затем подвергались цензурным операциям, после чего еще раз набирались, и этот последний набор, совершенно затушевывавший цензурное вмешательство, посылался Толстому. Так как в этих случаях цензурные искажения были в большинстве количественно не так уж велики по сравнению с теми, которые отмечались синим карандашом, то Толстой, видимо, просто не замечал их, и дублетные гранки с этими незамеченными цензурными искажениями обычным порядком отправлялись В. Г. Черткову для печатания.

Погребенные в цензурованных гранках куски текста «Воскресения», до сих пор не видевшие света, достигают иногда размера около печатной страницы. Таково, например, размышление Нехлюдова в XXXIV главе первой части о тюремном наказании в связи с судом над мальчиком, укравшим половики.

В других случаях исчезли отдельные абзацы, фразы, слова или одни слова заменены другими. Так, в XXXVI главе первой части исчез следующий абзац, объяснявший, почему Маслова оказалась не в доме предварительного заключения, как сказал об этом Нехлюдову прокурор, а в пересыльной тюрьме: «Прокурор забыл, что месяцев шесть тому назад жандармами, как видно, было возбуждено раздутое до последней степени политическое дело, и все места дома предварительного заключения были захвачены студентами, врачами, рабочими, курсистками и фельдшерицами».

В главе XIV той же части Нехлюдов в разговоре с адвокатом высказывает предположение, что сенат исправит судебную ошибку, допущенную в отношении Масловой. Во всех печатных текстах вслед за этим читается такой ответ адвоката: «Это смотря по тому, кто там в данный момент будет заседать». В окончательных же авторских корректурах читаем следующее:

«— Это смотря по тому, какие там в данный момент будут заседать богодулы.

— Как богодулы?

— Богодулы из богадельни».

В главе LVII той же части исчезла следующая фраза: «Казалось, служа в гвардейском, близком к царской фамилии, полку, Масленникову пора бы привыкнуть к общению с царской фамилией, но, видно, подлость только усиливается повторением».

В главе IX второй части во всех печатных текстах читаем следующий вопрос, обращенный Нехлюдовым к крестьянам:

«— Ну вот, — сказал Нехлюдов, — вы мне скажите, если бы землю раздать крестьянам... как бы вы сделали?»

В окончательных же авторских корректурах читается так:

«— Ну вот, — сказал Нехлюдов, — вы мне скажите, если бы царь сказал землю отобрать от помещиков и раздать крестьянам...

— А разве слушок есть? — спросил тот же старик.

— Нет, от царя ничего нет. Я просто от себя говорю: что если бы царь сказал: отобрать от помещиков землю и отдать мужикам, — как бы вы сделали?»

В той же главе после слов Нехлюдова: «Если всем разделить поровну, то все те, кто сами не работают» — выпали всюду следующие слова: «господа, лакеи, повара, чиновники, писцы, все городские люди».

В главе XIV той же второй части в окончательных корректурах тетушка Нехлюдова Катерина Ивановна говорит о том, что ее двоюродный брат Левушка служит «в департаменте дураков — герольдии». Вместо этого всюду в печатных текстах читаем просто: «в департаменте герольдии», и т. д., и т. д.

Цензурные выкидки, делавшиеся почти всегда механически, путем устранения отдельных строк и целых абзацев, порой приводили к тому, что в кастрированном тексте искажался смысл. Приведем примеры.

В I главе второй части романа рассказывается о поездке Нехлюдова в его имение Кузминское перед отправлением с Масловой в Сибирь. В начале главы говорится о бедственном материальном положении кузминских крестьян. Во всех печатных текстах об этом читается так:

«Отношения крестьян к землевладельцу были таковы, что крестьяне находились в полной зависимости у конторы. Нехлюдов знал это со времен студенчества, когда он исповедовал и проповедовал учение Генри Джорджа и на основании этого учения отдал отцовскую землю крестьянам».

В этом отрывке явная нескладица. Указание на то, что крестьяне находились в полной зависимости от конторы, сопровождается как будто за волосы притянутой фразой: «Нехлюдов знал это со времен студенчества, когда он исповедовал и проповедовал учение Генри Джорджа» и т. д.

Нескладица эта получилась в результате механического изъятия целого ряда фраз. Первоначально соответствующее место читалось так (исключенное цензурой печатаем курсивом):

«Отношения крестьян к землевладельцу были таковы, что крестьяне находились, говоря учтиво, в полной зависимости, выражаясь же просто, в рабстве у конторы. Это было не живое рабство, как то, которое было отменено в 61 году, рабство определенных лиц хозяину, но рабство общее, всех безземельных или малоземельных крестьян большим землевладельцам вообще и преимущественно, а иногда и исключительно тем, среди которых жили крестьяне. Нехлюдов знал это, не мог не знать этого, так что на этом рабстве было основано хозяйство, а он содействовал устройству этого хозяйства. Но мало того, что Нехлюдов знал это, он знал и то, что это было несправедливо и жестоко, и знал это со времен студенчества, когда он исповедовал и проповедовал учение Генри Джорджа и на основании этого учения отдал отцовскую землю крестьянам, считая владение землею таким же грехом в наше время, каким было владение крепостными пятьдесят лет тому назад».

Неискаженный текст, как видим, дает вполне ясный ответ на вопрос о том, что же знал Нехлюдов со времен студенчества. В этом случае, как и в приведенных выше, восстановление правильного чтения делается без труда, просто механическим включением в искаженный текст выпавших из него кусков. Но бывают случаи более сложные и для текстолога более ответственные.

В главе XI второй части (разговор Нехлюдова с адвокатом по делу Федосии Бирюковой и сектантов) цензорским карандашом зачеркнуты следующие, напечатанные здесь курсивом, слова:

«— Ну-с, другое дело — прошение на Высочайшее имя Федосии Бирюковой — написано; если поедете в Петербург, возьмите с собой, сами подайте и попросите. А то сделают запрос в министерство юстиции, там ответят так, чтобы скорее с рук долой, т. е. отказать, и ничего не выйдет. А вы постарайтесь добраться до высших чинов.

— До государя? — спросил Нехлюдов.

Адвокат засмеялся.

— Это уже наивысшая — Высочайшая инстанция. А высшая — значит секретаря при комиссии прошений или заведывающего. Ну-с, всё теперь?

— Нет вот мне еще пишут сектанты, — сказал Нехлюдов, вынимая из кармана письмо сектантов. — Это удивительное дело, если справедливо, чтò они пишут. Я нынче постараюсь увидать их и узнать, в чем дело.

— Вы, я вижу, сделались воронкой, горлышком, через которое выливаются все жалобы острога, — улыбаясь сказал адвокат. — Слишком уж много, не осилите.

— Нет, да это поразительное дело, — сказал Нехлюдов и рассказал вкратце сущность дела: люди в деревне собрались читать Евангелие, пришло начальство и разогнало их. Следующее воскресение опять собрались, тогда позвали урядника, составили акт, и их предали суду. Судебный следователь допрашивал, товарищ прокурора составил обвинительный акт, и судебная палата утвердила обвинение, и их предали суду. Товарищ прокурора обвинял, на столе были вещественные доказательства — Евангелие, и их приговорили в ссылку.

— Это что-то ужасное, — говорил Нехлюдов. — Неужели это правда?»

Вместо зачеркнутого цензурой «до высших чинов» и т. д. Толстой в корректуре написал: «до лиц, имеющих влияние в комиссии прошений», а вместо: «люди в деревне собрались читать Евангелие», кончая словами: «и их предали суду» — «которая состояла в том, что в деревне один грамотный крестьянин стал читать Евангелие и толковать его своим друзьям. Духовенство сочло это преступлением. На него донесли».

В текст «Нивы» не попало всё зачеркнутое цензурой, не попало и исправление Толстого. В текст же «Свободного слова» вошли оба авторские исправления и из зачеркнутого цензурой только конец приведенной цитаты от слов: «судебный следователь допрашивал». Но совершенно очевидно, что оба исправления Толстого должны рассматриваться как вынужденные и обусловленные цензурным вмешательством. В первом случае мы имеем дело с явной уступкой цензурным требованиям, во втором же — исправление привело к явной несогласованности с последующим текстом. Если принять исправление, то непонятными становятся дальнейшие слова Нехлюдова в той же главе: «ну, я понимаю урядника, которому велено, но товарищ прокурора»664 Французский переводчик «Воскресения» Т. де-Визева подметил несогласованность в тексте романа и эту фразу перевел так: «Je comprends la conduite du pope et celle des employés de la police». («Comte Léon Tolstoï. Résurrection. Roman. Traduit par T. de Wyzewa». Nouvelle edition, complète en un volume. Paris, 1900, стр. 315 (курсив наш). и т. д. Кроме того, в дальнейшем всюду говорится о хлопотах Нехлюдова за сектантов, a не за одного сектанта, читавшего крестьянам Евангелие. В виду этого в качестве основного чтения в тексте романа должна быть восстановлена более ранняя редакция данного места, а не позднейшая, исправленная Толстым под явным давлением цензуры.

Другой пример.

В главе XV той же второй части идет речь о том, что Нехлюдов отправляется к Mariette с намерением просить ее похлопотать перед мужем об освобождении Лидии Шустовой. В этом месте цензурой вычеркнуты следующие, набранные здесь курсивом, слова:

«и Нехлюдову было, как всегда, мучительно тяжело то, что для того чтобы помочь угнетенным, он должен становиться на сторону угнетающих, как будто признавая их деятельность законною тем, что обращается к ним с просьбами о том, чтобы они немного, хотя бы по отношению известных лиц, воздерживались от своих обычных и, вероятно, незаметных им самим жесткостей.

Вместо зачеркнутого, явно идя навстречу цензурным требованиям, Толстой написал: «обращаться с просьбой к человеку, которого он не уважал». Эта явно компромиссная поправка вошла во все печатные тексты «Воскресения». Как и в предыдущем случае, в соответствующем месте романа должна быть восстановлена, как основная, первая, зачеркнутая цензурой редакция.

Наконец, в одном случае мы имеем дело с таким вмешательством цензуры, результаты которого уже непоправимы.

В LVII главе первой части романа идет речь о том, что Нехлюдов приезжает к своему товарищу по полку вице-губернатору Масленникову по тюремным делам. Масленников, встретив Нехлюдова, увлекает его сначала в гостиную, где у его жены собралось светское губернское общество, и говорит: «Дело после; что прикажешь — всё сделаю». Поговорив в гостиной сколько нужно было для того, чтобы соблюсти приличие, Нехлюдов просит Масленникова выслушать его, и они удаляются в японский кабинетик. Следующая глава начинается так:

«— Ну-с, je suis à vous.665 *** я к твоим услугам. Хочешь курить? Только постой, как бы нам тут не напортить, — сказал он и принес пепельницу.

— Ну-с?

— У меня к тебе два дела.

— Вот как.

Лицо Масленникова сделалось мрачно и уныло. Все следы того возбуждения собачки, у которой хозяин почесал за ушами, исчезли совершенно».

Из приведенного текста совершенно неясно, отчего лицо Масленникова сделалось мрачно и уныло и почему исчезли следы того возбуждения, в котором он перед этим пребывал. Ведь Масленников знал, что Нехлюдов приехал к нему по делу и что этот деловой разговор, на время отложенный, всё равно состоится. И Масленников, судя по предыдущей главе, охотно готов выслушать Нехлюдова: «что прикажешь — всё сделаю», говорит он. Дело разъясняется приведением зачеркнутого цензурой соседнего куска текста. Вслед зa словами: «— Вот как» цензурным синим карандашом в гранке зачеркнут следующий отрывок:

«— Во-первых, я был в конторе в то время, как там было свидание политических, и ко мне подошла одна политическая.

— Кто это?

— Марья Павловна Медынцева.

— О, это очень важная преступница, как же тебя пустили к ней, — сказал Масленников и вспомнил, что он вчера читал не ему адресованные, а переданные ему для прочтения, по своей обязанности, письма и в том числе интимное письмо Медынцевой к своей матери. Хотя он и считал, что обязанность честного человека не читать чужие письма не существовала для него, как человека государственного, и хотя чтение письма Медынцевой было очень интересно, ему было совестно в глубине души зa то, что он читал чужие письма. И это воспоминание было ему неприятно: он нахмурился.

— Но как же ты мог увидаться с ней?

— Ну, всё равно, от кого я узнал. Только мне рассказали, что на-днях взяли одну женщину-врача, Дидерих, и прямо пытают.

И Нехлюдов рассказал всё, что он слышал».

Выброшенный цензурою текст вполне удовлетворительно объясняет причины перемены настроения Масленникова.

Толстой, если не под прямым воздействием цензурной выкидки, то под косвенным ее воздействием в уста Нехлюдова вложил уже другую фразу: «Я опять о той же женщине» (т. е. о Масловой, которую Нехлюдов просит перевести в больницу в качестве сиделки). Получившаяся при этом невразумительность текста, видимо, не обратила на себя внимания Толстого. Восстановление в окончательном тексте зачеркнутых цензурой строк уже невозможно не только потому, что теперь Нехлюдов обращается к Масленникову с другой просьбой, но и потому, что в дальнейшей работе над романом эпизод, зачеркнутый цензурой, был значительно распространен и переработан, и Дидерих заменила Лидия Шустова, о которой речь пошла уже во второй части романа (главы XXV и XXVI). Приведенный пример, разумеется, не иллюстрирует собой воздействия цензурного вмешательства на самое развитие толстовского замысла; но он, как и пример с сектантами, показателен в том отношении, что наглядно обнаруживает, каким образом чисто механические вычеркивания цензурного карандаша определяли собой иногда механическое же отношение к тексту самого Толстого, что порой влекло за собой невразумительность тех или иных мест романа.

В. Д. Бонч-Бруевич, сличив тексты «Воскресения» в издании Маркса и «Свободного слова», насчитал во всех трех частях романа всякого рода цензурных искажений, пропусков и перифраз — 497, причем всем этим искажениям подверглось 10240 слов.666 В. Д. Бонч-Бруевич. «По поводу русского издания «Воскресения» Л. Н. Толстого». — «Минувшие годы», 1908, № 11, стр. 316. Цыфры В. Д. Бонч-Бруевича в результате знакомства с корректурами романа соответственно увеличиваются, в первом случае — на 53, во втором — на 918. Из 123 глав романа без всяких искажений были напечатаны лишь следующие 25: часть первая — V, XIV, XVI, XXIV, XXV, XXXVIII, XLIII, XLVII, LI (9 глав из 59), часть вторая — II, III, IV, V, XXXIV, XXXV, XXXVI, XXXVIII, XXXIX, XLI, XLII (11 глав из 52), часть третья — X, XVI, XX, XXV, XXVII (5 глав из 25). (Полный перечень цензурных вариантов см. в 32 томе настоящего издания, стр. 471—505.)

Рядом с цензурными искажениями «Воскресения» шли искажения и исправления его редакторами, выправлявшими грамматические и стилистические особенности языка Толстого, казавшиеся им неудачными. Впервые такие исправления в первых тридцати семи главах романа в количестве 119 сделаны были, следует полагать, с разрешения Толстого, в гранках набора еще до отсылки их в печать. Они написаны рукой А. П. Иванова и А. А. Русановой после того, как в основном авторская правка соответствующих корректур была закончена. Автором этих исправлений был, нужно думать, друг Толстого Г. А. Русанов, который, будучи разбит параличем, не в состоянии был писать сам и поручал это делать своей жене и переписчику рукописей Толстого А. П. Иванову. Русанов, человек литературно-образованный, Толстому близкий, его единомышленник и преданный почитатель, несомненно мог взяться за это дело, как брались в других случаях за него по поручению Толстого П. И. Бартенев, H. H. Страхов, Н. Я. Грот, В. Г. Чертков. Авторство именно Русанова в указанных исправлениях косвенно подтверждается тем, что в нанесении исправлений участвовала его жена, а также следующими строками его письма к Толстому от 31 декабря 1897 г., написанными в связи с работой Толстого над «Что такое искусство?»: «Е. В. Вульф, от которого я получил корректуры, сообщил мне, что вы просили Е. В. поправлять при чтении опечатки. Это навело меня на мысль предложить вам мои услуги по исправлению корректур вашего сочинения (по исправлению грамматических ошибок, знаков препинания, перевранных слов). Я сделал бы это старательно и счел бы для себя большой радостью и честью» (АТБ).

Очень вероятно поэтому, что Толстой, воспользовавшись таким предложением Русанова, поручил ему сделать грамматические исправления в «Воскресении».

В ряде случаев исправления Русанова с точки зрения обычных грамматических и стилистических требований не могут вызвать возражений. Так, например, в тех случаях, когда у Толстого стояли близко друг к другу два или три одинаковых существительных, Русанов одно или два существительных заменял соответствующим местоимением. Приведем образцы других его исправлений. Вместо толстовского «И для Масловой теперь уже и не было вопроса» у Русанова — «Для Масловой теперь уже не было и вопроса»; вместо «И когда Маслова представила себе себя» — «И когда Маслова вообразила себя», вместо «И на утвердительный ответ товарища прокурора жестом показал товарищу прокурора, что он передает ему свое право спрашивать» — «И на утвердительный ответ товарища прокурора жестом показал ему, что он может спрашивать»; вместо «У него не было не только желания физического обладания ею» — «У него не только не было желания физического обладания ею»; вместо «Про эпизод же с Катюшей, что он мог подумать жениться на ней». — «Об эпизоде же с Катюшей, о том, что ему могла прийти мысль жениться на ней» и т. д., в том же роде. На ряду с этим сделаны исправления, которые трудно объяснить иначе, как личным вкусом исправлявшего. Так, «и тотчас велел подать себе коньяку», исправлено на «и сейчас же велел подать себе коньяку»; «когда же он тратил» — на «а когда он тратил» и т. д. В иных случаях исправления Русанова обезличивали толстовский текст или вообще явно ухудшали его. Например, «сын большой землевладелицы», исправлено на «сын крупной землевладелицы», хотя во всех подходящих сочетаниях в романе Толстой употребляет именно слово «большой» а не «крупный»; «Светло-Христова Воскресения» исправлено на «Светлого Христова Воскресения»; «укорительно» на «укоризненно». Во фразе «Разорву эту ложь, связывающую меня, чего бы это мне ни стоило, и признаю всё, и всем скажу правду, и сделаю правду» — после слова признаю вставлено «правду», отчего фраза утратила смысл, и т. д. (Полный перечень русановских исправлений в сопоставлении с подлинным авторским текстом см. в 32 томе настоящего издания, стр. 507—520.)

Несмотря на то что большая часть этих исправлений зрительно была выделена из общей массы авторских исправлений и таким образом формально доведена до сведения Толстого (они были подчеркнуты, хотя и не всюду, красным карандашом или написаны черным карандашом), но поскольку эти исправления, захватывая менее ¹/ ₃ части романа, не были систематическими и поскольку Толстой обнаружил к ним чисто пассивное отношение, не оспорив ни одного из них, несмотря на явную их неоправданность в иных случаях, они должны быть удалены из основного текста романа.

В гораздо большей степени, чем Русанов, притом уже совершенно без ведома Толстого, делал грамматические и стилистические исправления толстовского текста редактор «Нивы» Р. И. Сементковский. Им сделано свыше тысячи таких исправлений. Сементковский не ограничился данным ему правом приспособлять толстовский текст к требованиям цензуры и пошел значительно дальше, подводя всё «Воскресение» к нормам условно правильного, общепринятого литературного языка, как понимал этот язык редактор и критик «Нивы», или даже просто сообразно своему вкусу. Приведем несколько образцов исправлений Сементковского, ограничиваясь лишь первой частью романа. Вместо толстовского «проговорил сам с собой Нехлюдов» — в «Ниве»: «сказал себе Нехлюдов»; вместо «совершенно такие же, какими были настоящие» — «словно они были настоящие»; вместо «слегка ступая» — «мягко ступая»; вместо «должна была объяснить» — «пришлось объяснить»; вместо «обещал ей» — «дал ей обещание»; вместо «Масловой захотелось плакать» — «Маслова чуть не заплакала»; вместо «оголенными саблями» — «саблями наголо»; вместо «если бы тогда нашелся человек» — «стоило найтись человеку»; вместо «божественным собою» — «божественным я»; вместо «старообразный» — «на вид уж не молодой»; вместо «умилялись на его мягкие, а иногда порывистые движения» — «умилялись его мягкими, а иногда порывистыми движениями»; вместо «портить» — «испортить»; вместо «был девственником» — «был целомудренным»; вместо «туалетных инструментов» — «туалетных принадлежностей»; вместо «была подтверждением справедливости» — «подтверждала справедливость»; вместо «Федосья, простоволосая, с своими длинными косами» — «простоволосая, со своими длинными косами Федосья»; вместо «играл своим чувством любования самого на себя, на свое раскаяние» — «играл своим чувством, любовался самим собою, своим раскаянием»; вместо «рассиял» — «просиял», и т. д., и т. д. И так на протяжении всех трех частей романа.667 А. Кауфман в статье «В лаборатории великого писателя» («Вестник литературы» 1920 г. № 11 (23), стр. 7—8) мимоходом говорит о произвольных изменениях редакцией «Нивы» толстовского текста, но, в виду своей неосведомленности, иллюстрирует это утверждение неудачными примерами, приписывая произволу редактора то, что на самом деле вышло из-под пера Толстого. Так, например, он пишет: «Для Нехлюдова — говорит автор — началась совсем иная жизнь, а редакция почему-то считает нужным пристегнуть следующую никчемную и бессмысленную отсебятину: «Чем кончится этот новый период жизни, — покажет будущее...» Эта «никчемная и бессмысленная отсебятина» принадлежит однако самому Толстому, вычеркнувшему ее в одной из предпоследних корректур и восстановившему в последней.

Любопытно отметить, что два рисунка художника Л. О. Пастернака, иллюстрировавшего текст «Воскресения», в связи с такого рода поправками Сементковского (а быть может, и просто в результате опечаток) оказались несоответствующими подлинному толстовскому тексту. Так, иллюстрация к XIV главе первой части изображает две фигуры (кроме ямщика), едущих в санях к тетушкам Нехлюдова в страстную субботу — священника и дьякона — в связи со следующим текстом «Нивы»: «Вечером в субботу, накануне Светлого Христова Воскресения, священник с дьяконом, как они рассказывали, насилу проехав в санях по лужам те три версты, которые отделяли церковь от тетушкиного дома, приехали служить заутреню». В подлинном же толстовском тексте (и в издании «Свободного слова») говорится, что к тетушкам приехали «священник с дьяконом и дьячком», т. е. в санях, кроме ямщика, должны были находиться три фигуры. Иллюстрация к XXIV главе той же первой части изображает стоящую Маслову, которую трогает зa рукав халата жандарм. Эта иллюстрация находится в связи с тем, что читается в «Ниве»: «Когда Картинкин и Бочкова вышли, она всё еще стояла на месте и плакала, так что жандарм должен был тронуть ее за рукав халата». В подлинном же толстовском тексте (и в издании «Свободного слова») вместо «стояла» стоит «сидела».

Исправления — почти исключительно грамматические — делались и В. Г. Чертковым в тексте романа, печатавшемся издательством «Свободное слово», но, во-первых, этих исправлений неизмеримо меньше, чем в тексте «Нивы», во-вторых, Чертков их делал на основании еще задолго до этого данных ему Толстым полномочий грамматически и стилистически исправлять его сочинения.

Само собой разумеется однако, что исправления не только Сементковского, но и Черткова подлежат исключению из текста романа, поскольку те и другие не были сообщены Толстому до напечатания романа и таким образом активно им не санкционированы.

Из предыдущего явствует, что тексты романа в изданиях Маркса и Черткова во многом не совпадают. Помимо разночтений, вызванных сугубым вмешательством в русское издание «Воскресения» цензуры, а также обусловленных индивидуальными исправлениями редакторов, в текстах обоих издательств были разночтения, вызванные еще тем, что, как указано выше, Марксу и Черткову в ряде случаев посылались корректуры разновременной стадии их авторской правки. Наконец, причина разночтений в обоих изданиях крылась и в том, что авторские поправки, наносившиеся разными переписчиками на дублетные экземпляры гранок, не всегда точно и не всегда одинаково воспроизводились, а наборщики «Нивы» и «Свободного слова» не всегда одинаково разбирались в корректурных исправлениях.

Многочисленные последующие издания «Воскресения» в России до 1913 года представляли собой перепечатку текста отдельных изданий Маркса. В тексте «Воскресения», напечатанном в XVII томе «Полного собрания сочинений Льва Николаевича Толстого» под редакцией и с примечаниями П. И. Бирюкова, издание И. Д. Сытина, М. 1913 (и в XI томе издания под той же редакцией, выпущенного в качестве приложения к газете «Русское слово» и журналу «Вокруг света», М. 1913) ряд цензурных пропусков восстановлен. Невосстановленные цензурные изъятия обозначены многоточиями и рядами точек.668 См. «Л. Н. Толстой. Воскресение. Цензурные изъятия». Приготовил к печати В. А. Катенин. Акционерное общество «Заккнига». Тифлис, 1926. Текст романа в издании Сытина — комбинированный по изданиям Маркса и Черткова. В тексте романа, напечатанном в издании «Просвещения»: «Л. Н. Толстой. Собрание сочинений». Редакция, вступительные статьи и примечания А. М. Хирьякова, серия II, том четвертый, Спб. 1913, также восстановлен ряд цензурных пропусков, но во многих случаях иначе, чем в издании Сытина. Оставшиеся цензурные пропуски и здесь обозначены многоточиями и рядами точек. Текст, как и у Сытина, — комбинированный. Такой же комбинированный, т. е. искусственный текст романа — и в заграничном бесцензурном издании (1912 г.) — «Л. Н. Толстой. Воскресение. Роман в трех частях. Единственное полное издание». Берлин. Издание т-ва И. П. Ладыжникова. Комбинацию текстов изданий Маркса и Черткова представляет собой и издание книгоиздательства «Народная мысль»: «Л. Н. Толстой. Воскресение.

Роман. Текстовая реставрация Б. С. Боднарского. Первое полное русское издание». М. 1918. Цензурные изъятия, имевшиеся в «Ниве», здесь напечатаны (не систематически однако) курсивом. Та же комбинация текстов марксовского и чертковского издания и в тексте «Воскресения», напечатанном в издании: «Л. Толстой. Полное собрание художественных произведений. Редакция К. Халабаева и Б. Эйхенбаума, примечания В. Срезневского, т. XIII. Государственное издательство M. -Л. 1929». В текст внесены исправления, сделанные по части наборной авторизованной рукописи (главы I—XLIII). В приложении к тексту романа напечатаны пять впервые публикуемых вариантов из той же части наборной рукописи и все ранее опубликованные варианты отдельных глав. Впервые неискаженный текст «Воскресения» — по авторским корректурам и рукописям — напечатан в 32 томе настоящего издания.

IX.

Как сказано выше, «Воскресение» одновременно с печатанием в России печаталось и за границей — на английском, французском и немецком языках. С самого начала делом издания переводов «Воскресения» заведывал сотрудник Черткова по издательству англичанин Герберт Арчер, но в начале 1899 года он уехал в Канаду к духоборам, и Толстой по просьбе Черткова просил взять на себя сношения с переводчиками тогдашнего своего единомышленника, переводчика его произведений на английский язык, Эйльмера Моода. Но Моод отказался от предложения Толстого, объяснив свой отказ затруднительностью для него участвовать в поглощающем много времени и сил деле, связанном с собиранием и добыванием денег; кроме того, свой отказ Моод мотивировал несогласием с Чертковым по вопросу об авторском праве. В ответ на это Толстой писал Мооду 12 января 1899 года: «О вашем отказе участвовать в деле печатания перевода «Воскресения» очень жалею, хотя и понимаю мотивы вашего отказа. Во всем этом деле есть что-то неопределенное, неясное и как будто несогласное с исповедуемыми нами принципами. Иногда — в дурные минуты — это на меня также действует, и мне хочется как можно скорее get rid of it,669 *** избавиться от этого, но когда я в хорошем, серьезном настроении, я даже радуюсь всей той неприятности, которая связана с этим делом. Я знаю, что мотивы мои были если не добрые, то самые невинные, и потому если в глазах людей я покажусь за это непоследовательным или еще чем-нибудь хуже, то это только полезно мне, приучая меня действовать совершенно независимо от людских суждений, только соответственно требованиям совести. Случаями этими надо дорожить. Они редки и очень полезны».670 Том 72 настоящего издания, стр. 27—28.

В конце концов основная — очень сложная — работа по ведению переговоров с заграничными издателями и рассылка им отдельных частей романа по мере получения их из России взята была на себя В. Г. Чертковым, пользовавшимся в сношениях с переводчиками и издателями помощью П. И. Бирюкова и специальных агентов в Лондоне и в Америке. На долю Черткова выпала и очень хлопотливая миссия улаживания всевозможных инцидентов, возникавших преимущественно в связи с тем, что печатание «Воскресения» в «Ниве» значительно опережало печатание романа в заграничной прессе, что противоречило договору Черткова с иностранными издателями.

Заграничные издатели при переговорах с Чертковым и его сотрудником В. Д. Бонч-Бруевичем о печатании «Воскресения» на иностранных языках требовали для ознакомления первые главы романа и конспект всего его содержания. Но в связи с просьбой Черткова выслать краткое изложение «Воскресения», составленное кем-либо из знакомых с его содержанием, Толстой в письме к нему от 15 октября 1898 года категорически отказался выполнить требование издателей. Он писал: «Мне было неприятно и, покаюсь, оскорбительно ваше требование давать читать первые главы издателям. Я бы никогда не согласился на это и удивляюсь, что вы согласились на это. А уж конспекты для меня составляют что-то невообразимое. Хотят они или не хотят, а подавать на их одобрение, я удивляюсь, что вы, любя меня, согласились. Я помню, мне еще американские издатели не раз писали письма с предложениями очень большой платы, и я полагал, что дело так и будет и так и поведется вами, но если надо показывать товар и дожидаться le bon plaisir671 *** усмотрения покупщиков, то, как мне ни желательно собрать деньги для духоборов, я не могу на это согласиться, потому что это и не практично и есть средство, кроме унижения без всякой причины, еще продешевить товар... Насчет конспекта повести соображения тоже теоретические, потому что первая часть написана, вторая же, пока не написана, не может считаться окончательно написанной, и я могу ее изменить и желаю иметь эту возможность изменить. Так что мое возмущение против конспектов и предварительного чтения есть не гордость, а некоторое сознание своего писательского призвания, которое не может подчинить свою духовную деятельность писания каким-либо другим практическим соображениям. Тут что-то есть отвратительное и возмущающее душу» (АЧ). Возражая на это, Чертков отвечал Толстому: «Я сам и не думал, чтобы вы дали им конспект того, что будете писать, и удивляюсь, как вы могли заподозрить меня в этом. Я только хотел, чтобы не вы, а другой составил конспект того, что уже написано, в чем я не вижу ничего недостойного ни для кого именно потому, что это не товар. Желание же издателей вперед знать, принесет ли им доход или убыток то, за что они платят большие деньги, я признаю вполне с их точки зрения законным» (АТБ). Впоследствии, видимо, Толстой не возражал против сообщения иностранным издателям конспекта глав «Воскресения», судя по следующим строкам письма H. Н. Ге-младшего к Черткову от 5 мая 1899 года: «Я передал Ольге Константиновне672 О. К. Толстой — невестке Толстого, сестре Анны Константиновны Чертковой. просьбу Анны Константиновны прислать конспект всех глав. Она обещалась это сделать» (АЧ).

Технически передача материала в иностранные издательства была налажена следующим образом. Вначале Черткову в Англию посылались из России в рукописи отдельные главы романа, которые у Черткова переписывались в нескольких экземплярах и сейчас же раздавались переводчикам. Всего было прислано в Англию в рукописи шестьдесят глав; затем вместо рукописи присылались исправленные гранки «Воскресения», набранные «Нивой», которые таким же способом переписывались и в переписанном виде поступали в пользование переводчиков. При получении Чертковым новых корректур уже ранее прокорректированного текста поправки, бывшие в этих новых корректурах, немедленно сообщались переводчикам, но в таких случаях издательства уже не успевали воспользоваться этими поправками, почему некоторые части текста романа переводились с оригинала не окончательно отредактированного. В большинстве стран «Воскресение» предварительно печаталось в периодических изданиях.

Во Франции вначале на право первой публикации «Воскресения» претендовал журнал «Illustration». 9 октября 1898 года Толстой писал Черткову: «Во французскую Иллюстрацию я согласен отдать (хотя бывший на-днях у нас редактор из «Monde illustré» говорит, что дешево франк за строку) и пишу нынче редактору «Illustration» Marc, что я поручаю вам с ним кончить дело, а что иллюстрации взялся делать Пастернак, как лучший иллюстратор» (АЧ). Однако соглашение с «Illustration» не состоялось и право первого печатания романа во Франции было предоставлено Чертковым газете «Echo de Paris» за 12 000 франков. Роман печатался здесь в переводе Теодора де-Визева, взявшего на себя эту работу по приглашению С. Л. Толстого. Перевод сделан не с окончательного текста; сцена богослужения в тюремной церкви в переводе Визева отсутствует, видимо потому, что «Echo de Paris» была консервативной и клерикальной газетой.

В связи с задержкой в отсылке материала за границу и необходимостью регулировать одновременное появление в заграничной печати одних и тех же глав романа, в печатании «Воскресения» в «Echo de Paris» произошел перерыв, ответственность за который издатель газеты Симон возлагал на переводчика. По просьбе Черткова Толстой в письме к Симону от 5 октября 1899 года,673 См. том 72 настоящего издания, стр. 204. извиняясь перед ним за задержку в получении редакцией газеты текста романа, объяснил, что повинен в этой задержке не Визева, а он, Толстой. По отпечатании в газете «Воскресение» в переводе де-Визева вышло отдельной книгой в двух томах: «Comte Léon Tolstoï. Résurrection, Roman traduit du russe par Théodor de Wyzewa», Paris, Perrin et C-ie, Libraires-Editeurs, 1900. В течение 1900 года вышло пятнадцать изданий этого перевода. Одновременно с переводом де-Визева вышел во Франции и перевод Е. Гальперина-Каминского с иллюстрациями Л. О. Пастернака: «Comte Léon Tolstoï. Résurrection, traduit du russe par E. Halperine-Kaminsky. Edition définitive par l’auteur. Illustrations de Léonid Pasternak». Paris, Ernest Flammarion, éditeur. Этот перевод значительно точнее перевода де-Визева и не содержит в себе пропусков. Его, как наиболее полный и точный, Толстой в письме от 20 июня 1900 года рекомендовал Элизэ Реклю, обратившемуся к нему с запросом о том, какой из существующих французских переводов является лучшим.674 См. том 72 настоящего издания, стр. 393. Самому Гальперину-Каминскому Толстой писал 24 июля этого же года: «Вы спрашивали меня о вашем переводе «Воскресения». Я не читал его всего, но, просматривая в тех местах, где выпущено в других изданиях и переводах, убедился, что ваш совершенно полон и точен, так как сделан с самого верного английского издания. Вы же всегда переводите очень точно и старательно».675 См. том 72 настоящего издания, стр. 409.

В Германии договор на печатание «Воскресения» был заключен с Ф. Фонтаном, стоявшим во главе издательства «Deutsche Verlagsanstalt». Роман печатался в газетах и журналах и выходил отдельными выпусками в переводе В. Тронима и И. Фрапана. Вслед за тем он вышел отдельной книгой: «С-te Leon Tolstoy. Auferstehung. Erste vollständige im Auftrage des Verfassers hergestellte Uebersetzung von W. Tronim und J. Frapan». Berlin 1900. Тогда же вышел в трех томах перевод «Воскресения», сделанный В. Чумиковым: «Leo Tolstoi, Auferstehung. Nach der einzigen ungekürzten Originalausgabe mit Genehmigung des Verfassers übersetzt von Wladimir Czumikow». Verlegt bei Eugen Diederichs in Leipzig, 1900. К переводу приложены два исключенных Толстым варианта, напечатанных в «Листках Свободного слова» — «Экзекуция» и «В казематах». Издание снабжено послесловием переводчика, в котором, между прочим, идет речь о цели, с которой Толстой предпринял печатание романа в оригинале и в переводах. В связи с предпринятым переводом Чумиков обратился к Толстому с письмом от 18 апреля 1899 г., в котором просил его сообщить, не встретится ли с его стороны по этому поводу возражений, и Толстой, как видно из письма Чумикова, на предшествующий его письму телеграфный запрос телеграммой же посоветовал ему обратиться за разрешением к П. И. Бирюкову.676 Ibid., стр. 112—113. О переговорах Чумикова с Бирюковым нам ничего неизвестно. На письмо Чумикова Толстой, видимо, не ответил.

В течение 1899—1900 гг. вышло около двенадцати переводов «Воскресения» на немецкий язык. Из них отметим следующие: «Graf Leo Tolstoi’s neuester grosser Roman Auferstehung». Leipzig. Verlag von Wilhelm Friedrich, 1899, в пятнадцати выпусках; «Auferstehung. Roman von Graf Leo N. Tolstoi. Aus dem Russischen übersetzt von L. A. Hauff». Berlin. Verlag von Otto Janke, 1900; «Auferstehung. Roman von Graf L. N. Tolstoi. Mit Genehmigung des Herrn A. F. Marks aus der «Niva» übersetzt von Arnold Hollmann». Нам известно это последнее издание, разрешенное Марксом к выпуску на немецком языке, по экземпляру Государственного Толстовского музея. Оно представляет собою сброшюрованный оттиск, заключающий в себе лишь двадцать восемь первых глав, без обложки и без указания места и года издания. Появились ли в этом издании остальные главы, мы не знаем. Любопытна помета на первой странице: «Nachdruck verboten» *** «Перепечатка воспрещается» .

Печатание «Воскресения» в Германии сопровождалось осложнениями, происшедшими по вине издателя «Нивы» А. Ф. Маркса, который в целях наживы стал отправлять в Германию, как видно из предыдущего, корректуры «Воскресения» для публикации их там в немецком переводе. В одном немецком журнале перевод первых глав романа появился ранее 1 марта — срока, выговоренного Фонтаном при договоре с Чертковым. Один лейпцигский издатель объявил, что у него будет появляться «полный» перевод «Воскресения» через три дня после выхода соответствующих глав романа в «Ниве». Эти действия Маркса, нарушая интересы Фонтана, вызвали со стороны последнего протест, направленный им на имя Черткова. После этого Чертков в газете «Berliner Literarischer Echo» от 27 февраля 1899 года напечатал заявление, в котором сообщал о том, что в России роман публикуется со значительными цензурными купюрами, что переводы, делаемые в Германии по тексту «Нивы», также будут урезанными и что единственно полные переводы на тот или иной язык появятся лишь в тех периодических изданиях, с которыми договаривался он, Чертков, или его доверенные. С своей стороны Фонтан в газете «Börsenblatt für den Deutschen Buchhandels», 1899, № 55, поместил объявление о печатании «Воскресения» его фирмой с указанием на неполноту публикации романа — вследствие цензурного вмешательства — в «Ниве». В ответ на заявление Черткова и Фонтана Маркс в № 62 «Börsenblatt» зa тот же год напечатал свое опровержение. В дальнейшем Маркс и Фонтан в той же газете напечатали еще по одному полемическому заявлению. 2 марта 1899 года Маркс обратился с жалобой на Черткова и Фонтана к Толстому, прося его обратиться к Черткову с предложением взять свое заявление назад. В ответ на письмо Маркса Толстой 3 марта написал ему: «Получив ваше письмо, тотчас же написал Черткову, прося его сделать что нужно для отрицания неправильного объявления немецкого издателя». 5 марта Толстой, пересылая Черткову письмо Маркса, надписал на нем: «Сейчас получил это письмо. Если можно, сделайте, милый друг, такое объявление, распоряжение, письмо, которое удовлетворило бы Маркса» (АЧ). На следующий день телеграммой на имя Черткова Толстой подтвердил свою просьбу. В связи с этой телеграммой 10 марта он писал Черткову: «Не сердитесь на меня, пожалуйста за телеграмму... Очень мне и трудно, и скучно, и одиноко. И боюсь я неприятности, т. е. того, чтобы люди на меня сердились. А люди сердятся. Всё деньги. Не нужно было и Духоб Духоборам деньги. Лучше бы было, если бы они оставались на месте и страдали, и для нас и для мира. Но так *** как мы — я — живу дурно, в роскоши и роскошной среде, то мне нельзя было не делать. А делаю, и всё выходит скверно и грех» (АЧ). 7? марта Толстой писал Марксу о том, что, получив телеграмму, ответил на нее так: «Разница в объеме версии моего романа, появляющейся в «Ниве», и той, которая появится за границей — в издательстве «Deutsche Verlagsanstalt» — будет незначительна» (текст по-французски). От кого была получена упоминаемая Толстым телеграмма и кому был направлен ответ на нее, — неизвестно.677 См. том 72 настоящего издания, стр. 87—89.

В ответ на письмо и телеграмму Толстого Чертков писал ему 13 апреля н. с.: «Я никаких заявлений и писем по своей инициативе в газеты не писал о том, что моя версия романа будет самая полная. Но когда другие переводчики и издатели немецкие стали заявлять в газетах, что их перевод, взятый из «Нивы», будет самый точный и полный и когда немецкий издатель моей версии попросил меня печатно заявить то, что ему было мною сообщено частным образом при приобретении им у меня моей версии, а именно, что она единственная полная, а в «Ниве» сокращена цензурой, и когда он мне сообщил, что в противном случае он не может не считать себя подведенным в этом деле, то я счел себя нравственно обязанным исполнить его просьбу, тем более, что такое мое заявление в заграничной печати не могло нисколько повредить русскому изданию Маркса и могло только повредить каким-либо его сделкам с заграничными издателями переводов из «Нивы», между тем как он обязался нам не высылать за границу корректур для перевода... Теперь я получаю от различных издателей из разных стран (в том числе и от английских), с которыми я нахожусь в постоянных сношениях по изданию ваших писаний, недоумевающие письма с вырезками прилагаемого второго письма Маркса в немецкие газеты, в котором он подтверждает свой обман, ссылаясь на письма и телеграммы, полученные им от вас, и утверждая, что вы сами довольны и одобряете цензурные изменения и выпуски, что моя версия не есть самая верная, окончательно вами одобренная и что ни я, ни мои переводчики и издатели не пользуются вашим доверием в моем посредничестве и их сотрудничестве в этом деле».678 См. том 72 настоящего издания, стр. 111. Для того чтобы реабилитировать себя в глазах заграничных издателей и переводчиков романа, Чертков приложил к письму составленный им следующий текст заявления от имени Толстого в иностранные газеты, который просил Толстого подписать: «Сим удостоверяю, что издание моего романа «Воскресение», в настоящее время выпускаемое в Англии по-русски В. Чертковым, печатается по самой полной, неискаженной цензурой и окончательно исправленной мною версии, которую я ему доставляю для этой цели, равно как и для издания в переводах на различных языках. При этом, во избежание всяких могущих возникнуть недоразумений, считаю необходимым прибавить, что друг мой В. Чертков без всякой личной для себя выгоды и единственно из желания содействовать распространению моих писаний в самом верном, неискаженном их виде любезно взял на себя посредничество между мною и теми заграничными издателями, которые желают пользоваться вернейшими подлинниками для выпуска первого издания моих писаний. Поэтому прошу смотреть на В. Черткова как на непосредственного моего уполномоченного в этом деле, пользующегося моим полным доверием, и относиться ко всяким относящимся к этому делу его заявлениям и объяснениям как к безусловно достоверным и точным».679 Ibid., стр. 110—111. Подписанное Толстым, это заявление с датой 3 апреля 1899 года было напечатано в переводах во многих иностранных газетах. Возвращая Черткову подписанный текст, Толстой писал ему 5 апреля: «Не могу вам выразить, милый друг Владимир Григорьевич, как мне больно, что я, всё-таки я во всех смыслах, был причиной тех отвратительных неприятностей, которые вам пришлось перенести. Пожалуйста, не сердитесь на меня. Удостоверение, которое посылаю, видно, что составлено вами, — так оно умеренно и достойно деликатно. Утешаюсь только тем, что это пройдет и забудется»680 Ibid., стр. 113.

В Англии «Воскресение» в переводе Луизы Моод, жены Эйльмера Моода, с авторизацией Толстого, выходило отдельными выпусками, составившими затем книгу: «Leo Tolstoy. Resurrection, A Novel». Brotherhood Publishing Co. London. 1899—1900. Каждый выпуск сопровождался следующим объявлением издательства (перевод с английского): «Доход от этого издания, выпускаемого отдельными частями стоимостью в пенни, будет посвящен помощи духоборам, которые поселяются сейчас в Канаде. За отказ от участия в войне духоборы испытывали от русского правительства самые ужасные и жестокие преследования, вследствие чего более тысячи погибло. Для подробного ознакомления прочтите «Christian Martyrdom in Russia», изданную Владимиром Чертковым, содержащую заключительную главу и письмо Льва Толстого». Вслед затем тот же перевод вышел в другом лондонском издательстве с иллюстрациями Л. О. Пастернака: «Leo Tolstoy. Resurrection. A Novel. Translation by Louise Maude. With thirty three illustrations by Pasternak». London, Francis Riddel Henderson, 1900. В письме от 11 ноября 1899 года Эйльмер Моод писал Толстому о том, что Луиза Моод, при условии закрепления за ней права литературной собственности на ее перевод, готова взять на себя издание «Воскресения», для чего необходимо предоставление ей рукописи или исправленных корректур за месяц до напечатания романа в России. В ответ на это письмо Толстой писал Мооду 15 декабря 1899 года: «Насчет «Воскресения» и его перевода, простите меня, если я не исполню вашего желания. Всё это затеянное мною денежное дело, в котором я теперь раскаиваюсь, до такой степени было мне мучительно тяжело, что теперь, когда оно окончено, я решил уже больше ничего не делать для него и вернуться вполне к моему прежнему отношению к моим писаниям, т. е. предоставить всем делать с ними что кто хочет, самому не вмешиваться в это дело. Передайте, пожалуйста, мой сердечный привет вашей жене и мои извинения за то, что я причинил ей так много неприятностей моей нерешительностью и поправками, — ей, которая так внимательно, превосходно переводит».681 См. том 72 настоящего издания, стр. 270—271.

В Америке право первой публикации «Воскресения» было предоставлено Чертковым за 10 000 рублей журналу «The Cosmopolitan Magazine». Вопреки принятому на себя издателем журнала Джоном Уокером обязательству точно следовать в своей публикации оригиналу, перевод стал печататься в журнале с рядом переделок и пропусков, вызванных боязнью шокировать моральные чувства буржуазного американского читателя. Там, например, радикально изменена была сцена соблазнения Катюши Масловой. Чертков, узнав об искажениях, которым подверглось «Воскресение» в «Cosmopolitan», телеграфно порвал контракт и вернул чек на полученный им задаток. Основываясь на том, что разрыв контракта исходил не от автора, Уокер протестовал против действий Черткова, угрожая ему судом. По просьбе Черткова Толстой подписал следующее составленное Чертковым заявление в американские газеты (перевод с английского): «В виду искажения, которому подвергся мой роман «Воскресение» в руках редактора «Cosmopolitan», где началось печатание его, и так как это совершенно противоречит моему ясно выраженному желанию, сообщенному редакторам другом моим В. Чертковым, я вынужден лишить моей авторизации издание этого произведения в том виде, в каком оно появилось на страницах «Cosmopolitan». Посылая Черткову это заявление, Толстой писал ему 13 апреля 1899 года: «Посылаю вам, дорогой друг, подписанное письмо в Американские газеты; только признаюсь, лучше бы было, если бы можно было обойтись без него. Так неприятно ссориться, кого-то — кого я и не знаю — обижать. Да и можно ли в газетах добиться и высказать правду. В этом мире всегда более наглый и бессовестный aura le dernier mot.682 *** будет иметь последнее слово. Как бы не было так и здесь. То же, что вы возвратили их и остановили печатание, очень хорошо».683 Том 72 настоящего издания, стр. 115—116.

На это письмо Чертков 9 мая н. ст. отвечал: «С тех пор, как я вчера начал это письмо, опять пришлось заняться «делами» — выяснение своего и нашего отношения к происшедшей катастрофе с печатанием «Воскресения» в «Cosmopolitan». Результат этого вчерашнего занятия посылаю вам при сем в виде копий с писем, посланных мною к Crosby и двум агентам, лондонскому Dillon-Woon’у и американскому Reynolds’y, участвовавшим в этом деле. Если вы будете иметь терпение всё это прочесть, то увидите, какое решение я принял. Если вы с ним согласны, то ничего не телеграфируйте мне. Если же вы предпочли бы, чтобы, несмотря на жалкое положение Reynolds’a, Crosby не было предоставлено право довести дело печатания до конца с «Cosmopolitan», то телеграфируйте мне немедленно... и я тогда перешлю эту телеграмму Crosby, и дело с «Cosmopolitan» будет окончательно расстроено. Надобно однако иметь в виду, что даже и в этом последнем случае невозможно будет предпринять никакого другого издания в Соединенных Штатах до окончания выхода романа, когда мы его выпустим там отдельной книгой, так как издатель «Cosmopolitan» будет в таком случае очень зол на нас и никому не даст возможности приняться за периодические выпуски романа, тем более, что он знает, что преследовать судом мы не будем. Если же вам некогда прочесть всю эту скучную английскую корреспонденцию и достаточно доверяете мне, чтобы положиться на мое решение по поводу письма Crosby ко мне (которое во всяком случае прочтите), то будьте уверены, что я предпринял свое решение обдуманно, хладнокровно, «unselfishly»684 *** бескорыстно и руководясь исключительно внушениями того духа, который нас с вами соединяет воедино» (АТБ). Как можно догадываться по содержанию этого письма, Чертков в силу указанных им соображений решил не препятствовать дальнейшей публикации «Воскресения» на страницах «Cosmopolitan» и не публиковать заявления Толстого, но сам устранился от сношений с редактором журнала Уокером, передав эти обязанности — по предварительному сговору — американскому писателю и общественному деятелю Эрнесту Кросби. Толстой, видимо, согласился с соображениями Черткова и 5 мая писал ему: «С американскими издателями делайте как находите нужным. Я лично не запретил бы. В будущем нельзя же запретить» (АЧ).

8 июня н. ст. Э. Кросби извещал Толстого, что редактор «Cosmopolitan» очень раздражен приостановкой в доставке ему Чертковым рукописи «Воскресения» и что невыполнение Чертковым взятых на себя обязательств может привести к судебному процессу.685 Том 72 настоящего издания, стр. 143.

Вскоре после этого и сам Уокер обратился к Толстому с письмом, в котором протестовал против действий Черткова и жаловался на задержки в доставке рукописей и на невозвращение ему денег в связи с расторжением контракта. Толстой ответил ему следующим письмом от 10 июля (перевод с английского): «Всё дело, касающееся издания моего романа, было полностью поручено моему уважаемому другу В. Черткову, а потому я мало или даже почти ничего не знаю о подробностях этого дела. Что касается задержек при печатании, о которых вы упоминаете в заявлении в вашем журнале, то они были вызваны, я думаю, во-первых, трудностью пересылки рукописи нескольким переводчикам для одновременного издания и, во-вторых, тем, что перед отправкой рукописи я пересматривал каждую главу, что являлось основной причиной задержки. Таким образом, главная причина всех этих недоразумений может быть приписана мне или трудности нового дела, но ни в коем случае не моему уважаемому другу г. Черткову, который бескорыстно и самоотверженно предпринял, несмотря на свои сложные занятия, трудную задачу добывания денег, необходимых для помощи очень нуждающимся русским изгнанникам, для которых это издание предназначалось. Как бы то ни было, очень сожалею о неприятностях, причиненных вам всем этим делом. Я думаю, что деньги в настоящее время вам уже возвращены; во всяком случае, с этой же почтой сообщу о том г. Черткову».686 Ibid., стр. 157—158.

В упомянутом письме к Черткову от 26 июля 1899 года Толстой сообщил ему о получении им письма Уокера, приложив к своему письму самое письмо Уокера и свой ответ на него, а 8 августа Черткову напомнил: «Я послал вам письмо из «Cosmopolitan». Деньги возвращены ли ему? Сколько греха от этого издания» (АЧ).

В октябре того же года Уокер еще раз обратился к Толстому с просьбой о возврате ему денег, полученных Чертковым, который в ответ на эти претензий сообщил о том, что он давно вернул деньги американскому агенту, очевидно задержавшему передачу их по назначению.

«Воскресение», прекратившись печатанием в «Cosmopolitan», № 1, стало печататься в журнале «The Clarion» с 25 марта 1899 года по 3 марта 1900 года, с измененным заглавием («Resurrection» вместо «The Awakening»). Затем оно вышло отдельным изданием: «Leo Tolstoy. The Awakening», Street and Smith, New-York, 1900, с указанием на то, что издание не искажено цензурой.

После расторжения контракта с «Cosmopolitan» Чертков при посредстве Эрнеста Кросби вступил в соглашение относительно печатания в Америке «Воскресения» с издательством «Dodd, Mead and Со». В связи с этим Кросби писал Толстому 8 июня н. ст. 1899 года (перевод с английского): «Дорогой граф Толстой, у меня был разговор с одним из представителей фирмы «Dodd, Mead and Со», получившей право на публикацию «Воскресения» отдельной книгой за крупную сумму, кажется, четыре тысячи долларов, которую мне очень хочется выручить для духоборов. Это одна из лучших издательских фирм Америки. Издательство хотело бы напечатать точный перевод Моода, но, считаясь с тем, что обычаи Америки отличаются от русских, оно боится, что откровенная передача тех мест, в которых говорится о половой любви, может привести к судебному процессу и повредить издательству... Оно хотело бы получить от вас разрешение сгладить текст самым незначительным образом, но так, чтобы вопросы пола в части повествовательной раскрывались менее откровенно. Представить эти изменения на ваше усмотрение не будет времени, так как все «пираты» книжной торговли будут ждать случая опередить. Издательство спрашивает, не поручили ли бы вы мне это щекотливое дело? Я не прошу лично, но это обеспечило бы духоборам большую сумму денег. Если вы согласитесь, то напишите, пожалуйста, собственноручно на отдельном листе следующее: «Этот английский перевод «Воскресения» печатается фирмой «Dodd, Mead and Company», с моей авторизацией. Лев Толстой». Если вы это пришлете, то я буду разрешать только те изменения, которые, по-моему, вы одобрили бы и которые касались бы исключительно описания любовных сцен».687 Том 72 настоящего издания, стр. 143. Просимая Кросби авторизация Толстым была дана и напечатана по-английски факсимильно в книге «Resurrection. A Novel by Leo Tolstoy, Author of Anna Karenina», «War and Peace», etc. Translated by Mrs Louise Maude. With illustrations by Pasternak». New-York, Dodd, Mead and Co, 1900. Тот же набор книги, с предисловием Л. Моода, но без иллюстрации Пастернака был отпечатан издательством Grosser&Duwlap (New-York). О согласии на авторизацию Толстой известил Черткова в письме, написанном в июне 1899 года: «Надеюсь, что с Американским издательством процесса не будет. Crosby пишет, что вы согласились высылать ему рукопись, а также о том, что разрешили в Америке Dodd, Mead and Company. Я ему пишу по его просьбе так: «This Englich version of «Resurrection» is published by D., M. &C. by my authority». Вы ничего не имеете против?» (АЧ).

Все такого рода осложнения и недоразумения, возникавшие в связи с печатанием «Воскресения» в переводах на иностранные языки, доставляли Толстому очень много беспокойств и огорчений, под влиянием которых 7 июля 1899 года он, решив разорвать контракты с иностранными издателями, написал Черткову следующее письмо: «Дела с переводами замучали меня. Воображаю поэтому, как они замучали вас. Нынче я думал вот что: бросить все контракты с переводчиками и написать в газеты следующее:

«Печатание романа «Воскресение» предпринято было мною с целью оказания помощи пострадавшим от гонения и терпевшим тяжелую нужду Духоборам. Нужда эта до сих пор не прекратилась. Первое право печатания было для этой цели продано мною в «Ниву», а также и право первого печатания переводов в Англии, Америке, Франции и Германии. Гонорар зa первое право печатания в русском журнале был получен и поступил в духоборческий фонд, но первое печатание переводов, которое должно было быть одновременно и кроме того соображаемо с выходом частей романа в России, встретило так много затруднений и вследствии исправлений и изменений, которые я делал в романе, как и вследствии необъяснимой пропажи на почте высылаемых частей романа, что мы вынуждены были отказаться от платимого издателями за право первого печатания гонорара и тем лишили Духоборов значительной суммы, на которую мы рассчитывали и которая им крайне необходима, так как нужда их в настоящее время не только не прекратилась, но еще усилилась после истраченных ими последних средств для переезда в Канаду. Нужда эта так велика, что в настоящее время Духоборы, не имея средств для приобретения скота, сами с женами запрягаются в плуги и пашут человеческой силой под посев свою землю. В виду этого прошу как издателей, которые будут перепечатывать роман и переводы с него, равно и читателей романа вспомнить тех людей, для которых мною начато было это печатание, и по мере сил и желания помочь Духоборам, внося свою лепту в Духоборческий фонд в Англии.... Адрес».

Что нибудь в этом роде. Как вы думаете?» (АЧ).

Получив от Толстого этот проект обращения в иностранные газеты, Чертков переписал его с некоторыми изменениями, самым существенным из которых была замена слов «мы вынуждены были отказаться от платимого издателями зa право первого печатания гонорара» словами «мы вынуждены были лишиться значительной части предполагаемого гонорара от издателей», что вовсе устраняло мысль о разрыве контрактов. Возвращая исправленный проект обращения, Чертков предложил Толстому дополнить его упоминанием о том, за что пострадали духоборы, так как большинство читателей обращения ничего о них не будет знать. Толстой, учтя этот совет, еще раз исправил текст обращения,688 См. том 72 настоящего издания, стр. 161—162. но обратно Черткову его не послал. Вскоре от Черткова было получено письмо от 2 августа н. ст., в котором он писал о том, что, несмотря на большое облегчение, какое он и его сотрудники испытали бы в результате расторжения контракта с заграничными издательствами, такой шаг является — по ряду соображений — неприемлемым: с делом издания романа на иностранных языках связано большое количество людей, прежде всего переводчики, для которых разрыв с иностранными издательствами был бы бедствием; с другой стороны, издатели вследствие самовольного нарушения договоров могли бы начать судебное дело, тем более, что от французского издательства часть денег уже получена и израсходована на нужды духоборов. Вместе с тем, по мнению Черткова, дело значительно упростилось благодаря тому, что Толстой обрабатывает роман по корректурам «Нивы» до последней минуты, и потому Чертков лишен возможности доставлять рукопись издателям своевременно, так, чтобы текст романа появлялся у них одновременно с «Нивой». Теперь, когда всем стало очевидным, что иностранные публикации «Воскресения» не могут поспевать за «Нивой», остается только спокойно посылать части романа по мере получения их в Англии, сообщив заграничным издателям, что иначе доставка налажена быть не может, так как «Воскресение» в «Ниве» получается и печатается прямо от пера Толстого. Таким образом самим издателям будет предоставлена возможность отказаться от контракта, если они этого захотят, и немецкие издатели, по слухам, собираются уже это сделать. Если инициатива в этом деле будет проявлена со стороны издателей, устранится перспектива судебного процесса и возможность нареканий с их стороны.689 См. том 72 настоящего издания, стр. 162—163. Толстой, очевидно, согласился с доводами Черткова и 26 июля писал ему: «Письмо об издании — уничтожении контракта не буду писать. Если это вас не освободит, то не зачем» (АЧ).

Подвигаясь к концу своей работы, Толстой в письме к Л. А. Сулержицкому от 5 октября 1899 года как бы подводит итоги тех неприятных переживаний, которые у него были связаны с этой работой: «Не то, что я мрачен и грустен — я не могу быть таким (мне, слава Богу, хорошо на душе), но нет энергии, охоты работать, а какая есть, всю пускаю на колесо обязательной работы «Воскресения», к которой меня подгоняют и рвут со всех сторон. Много было приятного мне в этой работе, в самой работе, но в отношениях с людьми, с издателями было неприятного очень много».690 Ibid., стр. 203.

Потративший массу труда и энергии на отделку и радикальную переработку рукописи романа, когда принято было решение ее печатать, непрестанно подгоняемый в своей работе необходимостью окончить ее к определенному сроку и связанный в своих творческих возможностях условиями спешной доставки материала в русский журнал и заграничным издателям, Толстой естественно испытывал физическое и нравственное облегчение, когда сдача всего романа в печать поставила механический предел дальнейшим его поправкам, переделкам и дополнениям и дала ему возможность сосредоточиться над новыми трудами, которые ждали своей очереди.

Впрочем, вскоре Толстого вновь потянуло к «Воскресению», и он задумал было писать его продолжение. 23 июня 1900 г. он записывает в дневник: «Ужасно хочется писать художественное, и не драматическое, а эпическое — продолжение «Воскресения»: крестьянская жизнь Нехлюдова». Судя по последним словам этой записи, Нехлюдов должен был «опроститься» и жить земледельческим трудом. Вероятно, в связи с этим замыслом находится и более ранняя дневниковая запись Толстого — 5 мая 1900 г.: «Думаю о крестьянском романе». 28 ноября того же года в дневнике записано: «Драму «Труп»691 В последней редакции «Живой труп». надо бросить. А если писать, то ту драму692 т. е. «И свет во тьме светит». и продолжение «Воскресения». Почти через четыре года, 17 июля 1904 г., Толстой записывает в дневник: «Был в Пирогове... Дорогой увидал дугу новую, связанную лыком, и вспомнил сюжет Робинзона — сельского общества переселяющегося. И захотелось написать 2-ю часть Нехлюдова. Его работа, усталость, просыпающееся барство, соблазн женский, падение, ошибка, и всё на фоне робинзоновской общины». На следующий день, 18 июля, там же записано: «Ах, как бы хотелось написать II-ю часть Нехлюдова!» Однако намерение продолжать «Воскресение» не было осуществлено, и Толстой в дальнейшем нигде об этом намерении не говорит.