ВАРИАНТЫ.

* № 1.

Так что единственный результат, который вынес Monsier Шевалье из своего длинного разговора с новоприезжим был отнят у него Васильем. Шевалье фыркнул даже и произнес sacré matin334 [сукин сын], таким тоном, что теперь казалось он уже [край листа с одним словом оторван].

Возвратившись к своей супруге, он даже сказал, ce vieux Monsieur n’a pas l’air comme il faut. Mais du tout du tout.335 [этот старый господин не производит впечатления человека из общества. Совершенно, совершенно не производит.] Зато он похвалил дочь и сына. Этаких здоровяков только в Сибире можно было выкормить по его мнению; ce sont des gaillards.336 [Это — сорви-головы.] — Шевалье был недоволен, но, напротив, гость только теперь был совершенно доволен.

«Славный человек этот Шваль», сказал он. Только ямщики, вошедшие теперь, привели было его в такое затруднение по случаю недостатка мелкой монеты, что он уже хотел бежать менять в лавочку, как вдруг блеснувшая мысль о том, что несправедливо ему одному быть счастливым в этот вечер, вывела его из затруднения.

«Вотъ вамъ», сказалъ онъ, таинственно всовывая ямщику въ руку всю 5 рублевую бумажку точно такимъ же образомъ, какимъ онъ дѣлалъ этотъ маневръ съ докторомъ. При томъ же въ скоромъ времени мужики повышли изъ комнатъ, нужнѣйшія вещи были разобраны, постели постелены, жена перестала возиться и сѣла возлѣ своего мужа. Не поѣхать ли нынче къ Марьѣ Ивановнѣ? А въ баню? Тебѣ надо отдохнуть, Pierre, сказала она подавая ему трубку, и улыбка сдержанной веселости морщила ея губы. Въ этой улыбкѣ подразумѣвалось и то, какъ онъ спотыкнулся нынче, и то, что теперь все хорошо, и то, что она его любитъ теперь и любила 40 лѣтъ и всегда будетъ любить, и то, что она знаетъ, какъ онъ ее любитъ. «Да», отвѣчалъ мужъ, и такая же улыбка играла на его старческихъ губахъ. Она знаетъ, думалъ онъ, глядя въ ея большіе черные милые сѣрые глаза, она знаетъ, какъ я люблю баню, и знаетъ, что я не поѣду безъ нея, и хочетъ меня надуть, что ей хочется. Пускай думаетъ, что я вѣрю. Онъ согласился и устроилъ такъ, что съ Сережей поѣхалъ къ Каменному мосту.

* № 2.

Но та комната для избранной молодежи (хоть не молодежи, потому что там бывают люди 45 и 55 лет), но для избранных веселых мущин, имеющих что-то. В чем состоят условия избрания, мне бы было очень трудно сказать, хотя я очень хорошо знал избранных. Не богатство, не знатность, не ум, не веселость, ни французский язык, а что-то такое. Я знал очень многих мущин, горячо желавших утвердиться в этой комнате и предлагавших шампанское во всякое время и всегда плативших за него (что очень редко), но не утвердившихся почему-то; шампанское было не то, которое надо было, и не так предложено и не во время — не в такт одним словом; я знал других, сгоравших желанием быть принятыми в число избранных, отлично выражавшихся на французском языке, представлявших из себя развратников, но опять не в такт, и выходило так, что то самое, чем эти люди хотели заслужить избрание, послужило им укором, и они удалялись в большую залу и зимний сад.

Другіе, напротивъ, не имѣли, казалось, ничего, не имѣли ни ума, ни имени, ни веселости, ни молодости, ни даже денегъ и были самыми коренными жителями «комнаты». Со временемъ придется съ однимъ изъ нашихъ героевъ побывать въ «комнатѣ», и тогда читатель, надѣемся, пойметъ всѣ ея таинства. — Теперь прислушаемся только къ тому, что говорилось въ ней по возвращеньи Г-на Шевалье Ложье. — Увѣряю васъ, читатель, что я по французски выражаюсь очень хорошо, а написать могъ бы разговоръ даже и очень, очень недурно, повѣрьте мнѣ; поэтому не буду писать разговоръ этотъ на томъ языкѣ, на которомъ онъ происходилъ, а передамъ его по русски, что и буду дѣлать впродолженіи всей этой исторіи. «А вы любите свѣжихъ женщинъ, М Шевалье Ложье, я знаю», — сказалъ одинъ изъ гостей.

* № 3.

<Глава 3.>

Молва о приезде Лабазовых произвела другое впечатление в клубе. —

«В клубе». Легко сказать «в клубе», но объяснить читателю вполне значение этого заведения, значение каждой комнаты, от швейцарской до разговорной «умной» комнаты и все силы ума и сердца, сосредоточенные и переплетенные в этом общественном заведении — дело великой трудности, которое мы постараемся совершить опять таки в свое время, когда мы последуем в это знаменитое заведение за одним из наших героев. Для поверхностного наблюдателя покажется все очень просто, но почему в швейцарской один старичек, которого вход в заведение возвещен громкими двумя звонками, чешется своим гребнем и спрашивает швейцара «Шлёпин здесь ли?» а другой, юноша, краснея ходит по комнате, ожидая, чтоб его записали, и швейцар напоминает ему, что надо отдать шляпу? почему эти господа с приезжим из Петербурга сидят на диване в первой комнате и не играют, a другие садятся во второй комнате и требуют карт, третьи у стеклянных дверей, четвертые в бильярдной, а пятые в колонной? Почему у шести или семи столов не достает партнеров, а партнерам в одно и тоже время недостает партий? Почему этот юноша, выйдя из инфернальной комнаты, находится в испарине и ест уже восьмую грушу, и почему этот старец оглядывает второй раз груши и всетаки не берет ни одной, а проходит в соседнюю благовонную дверь, даже не кивая головой в ответ на подобострастное здорованье маленького сморщенного благовонного лакея? почему у господ адъютантов, в бильярдной играющих в табельку, стоит налитое шампанское, которое они не пьют, а в колонной в дверях стоит мущина, ковыряющий в зубах и жадно смотрящий на одного из игроков? почему эти два мущины отлично играют в пирамидку, и никто не смотрит на них, и почтительная и большая публика молчаливо восседает на высоких диванах, чтобы созерцать игру старца, едва едва попадающего кием в шар и, прихватываясь за борт, семенящего вокруг бильярда? почему в газетной один юноша перебирает все журналы, не читая ни одного, а один старец генерал, глядя сквозь лорнетку на газету, сидит долго на одном месте, не перевертывая страницы? Почему некоторые мущины смело и прямо входят в разговорную комнату, требуя чаю или трубку, a другие, постояв у дверей с видимым желанием войти, отходят назад? Все это обнять очень и очень трудно. Молва о приезде Лабазовых, переданная между игрой в табельку адъютантам, пившим шампанское, быстро пробежала по всем комнатам. Иван Васильич Пахтин, сидевший не играя подле стола, с которым, ежели мы пробудем несколько времени в Москве и будем обращаться в порядочном обществе, нам нельзя не познакомиться, услыхав это известие, почувствовал тотчас же беспокойство в ногах и необходимость пройтись по залам. Проходя по стеклянной комнате, он подошел к одному генералу и поинтересовался узнать о здоровьи больной невестки генерала — Графине было гораздо, гораздо лучше, чему он был очень, очень рад. А Генерал не слыхал, что приехал Лабазов.

— Что вы говорите? ведь мы старые приятели. Как я рад. Ах, бедный, что он выстрадал! его жена писала раз моей жене. Но генерал не досказал, что она писала, потому что его партнеры, разыгрывавшие бескозырную, сделали что-то не так. Говоря с Иваном Павлычем, он все косился на них, но теперь уже совершенно бросился к ним и стуча по столу, доказал таки, что надо было играть с семерки. Иван Павлыч прошел дальше, тоже между разговорами сообщил двум, трем почтенным людям свою новость. (Иван Павлыч по годам и положенью находился на распутьи между молодым и почтенным человеком; он был статской советник и когда танцовал, то уже улыбался и рассказывал про это.)