НЕОПУБЛИКОВАННОЕ, НЕОТДЕЛАННОЕ
И НЕОКОНЧЕННОЕ
(1853)
В одну из ясных, морозных январских ночей Святок 18.... года, вниз по Кузнецкому Мосту, дробной рысью катилась извощичья карета на паре худых разбитых лошадей. —
Только темносинее высокое небо, усеянное пропадающими в пространстве звездами, заиндевшая борода кучера, захватывающий дыхание, щиплющий за лицо воздух и скрип колес по морозному снегу напоминали те холодные, но поэтические Святки, с которыми мы с детства привыкли соединять какие-то смутные чувства — любви к заветным преданиям старины, темным народным обычаям и — ожидания чего-то таинственного, необыкновенного....... —
Нет ни белых громадных сугробов сыпучего снега, занесшего двери, заборы и окна, ни узких, пробитых около них тропинок, ни высоких черных дерев с покрытыми инеем ветвями, ни безграничных ярко-белых полей, освещаемых светлой зимней луной, ни чудной, исполненной невыразимой прелести тишины деревенской ночи. Здесь высокие неприятно-правильные дома с обеих сторон закрывают горизонт и утомляют зрение однообразием; равномерный городской шум колес не умолкает и нагоняет на душу какую-то неотвязную, несносную тоску; разбитый, навозный снег покрывает улицы и освещается кое-где ламповым светом, падающим из цельных окон какого-нибудь магазина, или тусклыми фонарями, которые, приставляя лесенку, поправляет засаленный будочник: все составляет резкую и жалкую противоположность с блестящим, безграничным покровом Святочной ночи. Мир Божий и мир человеческий.
Карета остановилась у освѣщоннаго магазина. Изъ нея выпрыгнулъ
выпругнул.
стройный, хорошенький мальчик — лет 18 на вид — в круглой шляпе и шинели с бобровым воротником,
«Une paire de gants, je vous prie»,113 [«Пару перчаток, пожалуйста»,] — отвечал он на вопросительный «Bonsoir, Monsieûr»,114 [Добрый вечер, сударь,] которым встретила его худощавая француженка из-за конторки.
«Vot’numerô?»115 [Ваш номер?]
«Six et demi»,116 [Шесть с половиной,] — отвечал он, показывая маленькую, почти женски-нежную руку. —
Молодой человек, казалось, куда-то очень торопился; он, прохаживаясь по комнате, стал надевать перчатки так неосторожно, что разорвал одну пару; с детским движением досады, показывавшем в нем однако энергию, швырнул ее на землю и стал растягивать другую. —
«Сын мой, это вы? — послышался приятно-звучный, уверенный голос из соседней комнаты, — войдите сюда».
Молодой человек по звуку голоса и еще более по названию сына тотчас узнал своего знакомого и вошел к нему. —
Это был высокий мущина, лет 30, чрезвычайно худой, с рыжими бакенбардами, проходящими по середине щок до концов рта и начала острых воротничков, длинным сухим носом, спокойными, впалыми, голубыми глазами, выражающими ум и насмешливость, и чрезвычайно тонкими, бледными губами, которые, исключая того времени, когда открывали прекрасные мелкие зубы, складываясь в выразительную, симпатичную улыбку, лежали всегда как-то особенно важно и строго. Он сидел, вытянув длинные ноги, перед большим трюмо, в котором, казалось, с удовольствием рассматривал отражавшуюся стройную фигуру молодого человека, и предоставлял полную свободу выказать свое куафёрское искусство Мосьё Шарлу, который, ловко поворачивая в помадных руках щипцы и покрикивая на Эрнеста, подававшего их, давал, по своему выражению, «un coup de peigne à la plus estimable de ses pratiques».117 [Прикосновение гребня своему самому уважаемому клиенту.]
«Что? на бал? любезный сын». —
