— Нет, батюшка, ваше сиятельство, все вас дожидали, — и он принялся звонить.

Молодой человѣкъ покраснѣлъ, пожалъ плечьми и скорыми шагами пошелъ въ церковь, ломая на каждомъ шагу свою шляпу, чтобы отдавать поклоны направо и налѣво мужикамъ, снявшимъ передъ нимъ шапки. Толпа на паперти опять заколебалась, и супруги оглянулись назадъ, но любопытная барыня ничего не увидала, кромѣ мелькнувшей выше другихъ коротко обстриженной русой головы, которая тотчасъ же скрылась отъ ея взоровъ въ углу за клиросомъ. Михаилъ Ивановичь не оглядывался больше, но его супруга нѣсколько разъ посматривала по тому направленію, по которому во время обѣдни, которая тотчасъ-же и началась, преимущественно кадилъ отецъ Дьяконъ.

Молодой человек стоял совершенно прямо, крестился во всю грудь и с набожностью преклонял голову, и все это он делал даже с некоторою афектациею. Он с вниманием, казалось, следил за службой, но иногда задумывался и заглядывался. Раз он так засмотрелся на 6-летнего мальчика, который стоял подле него, что повернулся боком к иконам и стал ковырять пальцем воск с высокого подсвечника. Хорошенький мальчик с светлыми, как лен, волосами, подняв кверху головку, разинув рот, смотрел своими голубыми глазенками на все его окружающее.

— А это что? — говорил он, дергая за сарафан подле него стоящую женщину и указывая на Дьякона.

Молодого человека вывели из задумчивости слова: «Миколе». Он оборотился и, как видно было, с величайшим удовольствием принял подаваемую ему свечу. Дотронувшись ею до плеча какого-то мужика, он передал ее, прибавив твердо и громко: «Миколе».

Певчие пели прекрасно, исключая концерта, который совсем было упал от несогласия отца Игната с Митинькой; даже бабуринский прикащик, покраснев от напряжения, не мог покрыть своей октавой страшную разладицу. Несколько стариковъ, старухъ и крикливыхъ дѣтей причащались Святыхъ тайнъ. Г-жа Михайлова выставляла нижнюю губку и очень мило морщилась, когда грудные младенцы кричали около нея. Она удивлялась, какъ глупъ этотъ народъ: зачѣмъ носить дѣтей въ церковь? Развѣ грудной ребенокъ можетъ понимать что нибудь. Только другимъ мѣшаютъ. Вотъ ея нервы, напримѣръ, никакъ не выдерживаютъ этаго крика. Г-жа Михайлова, у которой ея собственный ребенокъ оставался дома на рукахъ кормилицы, не принимала въ соображенье, что у крестьянскихъ женщинъ не бываетъ кормилицъ, и что онѣ кормятъ своихъ дѣтей и на работѣ и въ церкви.

Священник показался с крестом в царских дверях.

Господа Михайловы и за ними люди позначительнее — прикащики, однодворцы, дворовые, дворники — подвинулись ближе к амвону, чтобы, как водится, приложиться к кресту одним прежде других. Молодой человек вместе с толпой тоже невольно придвинулся к амвону. Отец Поликарпий обратился с крестом к нему, как будто не замечая Г-жу Михайлову, которая уже крестилась, быстро пододвинувшись к нему так близко, что касалась его ризы.

Молодой человѣкъ, замѣтивъ ея движеніе и краску досады, которая покрыла ея лицо, вспыхнулъ и не трогался съ мѣста, но отецъ Поликарпій упорствовалъ. — Нечего было дѣлать: онъ торопливо подошелъ къ кресту и, совершенно растерявшись, не отвѣчая на поздравленіе съ праздникомъ Священника, не оглядываясь, протѣснился сквозь толпу и вышелъ на паперть.

Хабаровский Князь, которого родные звали Николинькой, и которого я впредь буду называть также, был еще очень, очень молод: ему было 22 года, пушок такой же светлый, как волосы мальчика, на которого он загляделся в церкви, покрывал его подбородок, и трудно даже было предположить, чтобы пушок этот когда-нибудь превратился в щетину. Он был выше обыкновенного роста, сильно и приятно сложен. (В сложении, как и в лице, есть неуловимые, неопределимые черты красоты, которые отталкивают или привлекают нас.) Но, не смотря на этот рост, на несколько горделивую походку и осанку (он высоко носил голову) и на выражение твердости или упрямства, которое заметно было в его небольших, но живых и серых глазах, только издалека и с первого взгляда его можно было принять за мужа; ясно было, что он еще почти ребенок, но милый ребенок. Это заметно было и по плоскости груди и по длине рук и по слишком нежным очертаниям около глаз и по светло-красному недавнему загару, покрывавшему его лицо, и по нежности кожи на шее, а в особенности по неутвердившейся и совершенно детской добродушной улыбке. В одежде его, как ни мало употребила времени для наблюдений Г-жа Михайлова, она заметила непростительное неряшество. Пальто в пятнах, шейный платок, Бог знает, как повязан, на панталонах пятна: ясно, что запачкано дегтем и не отмыто. Сапоги с заплатками. А руки-то? Красные, загорелые, без перчаток. И Г-жа Михайлова решила, что в молодом князе есть что-то очень, очень странное.

Сойдя с паперти Николинька набожно перекрестился и, надев шляпу, собирался было отправиться домой, как в толпе выходящего народа заметил маленького плотного краснорожего мужичка в синем кафтане. Это был дворник с большой дороги, занимающийся лугами, скотиной, хлебом, отчасти и рощами, но преимущественно всякого рода плутовством, как-то: кормчеством [?], даванием денег и хлеба в рост бедным мужичкам, кляузничеством и т. п. Когда можно, грубиян, когда нужно, маленький, ничтожный человек, иногда пьяный и распутный, иног иногда притворно набожный и смирный, но всегда сколдырник и кляузник. — Дворник с большой дороги всегда человек опытный в житейском деле и говорить мастер. Он от других всегда получает деньжонки, а платит деньги, он приятель со всеми суседскими прикащиками, со всеми мужичками зажиточными и с Становым ладит, но бедный мужик — это природный враг его. Уж попадись он только ему в передел. «Народ оголтелый, необузданный, неотесанный». Он целый век или дома всыпает и пересыпает разный хлеб у амбара, и, перетянувшись ремнем, разъезжает верхом на гнедой мохнатой лошади, которую купил у гуртовщиков, по разным делишкам в околотке. Часто лошадь эту можно видеть без седока, привязанной у крыльца домика с вывеской.

Прокутился ли помещик, он скачет к нему и торгует 10,000-ный лес, а всех денег у него тысячи не наберется. Однако он за весь предлагает 2,000; его гонят в шею, он скачет к купцам, уговаривает, чтобы цены не надбавляли, а он для них купит, только-б ему за хлопоты магарычи были: он всем доволен, он человек ничтожный! и опять едет к помещику и опять; потом уж помещику до зарезу: купцы не едут, за ним присылают, глядишь, а за 10,000-ный лес он 500 рубликов задатку дает, да по выручке 2,000 приплатит, и лес его.

Неурожай ли случился, ему мужичок за осьмину четверть на другой год всыпает. Другой за семяны ему год, почитай, целый работает. Он привык по 2 гривны пуд сена брать, да по рублю проезжим спускать, другой торговли он и не знает. 10 процентов в год получить он и пачкаться не станет, а торговля ему всякая открыта. — Платит мещанския подати и за детей солдатчины не боится, потому что в разные города приписан, а в гильдию записаться — он не дурак. Да и что? «Куда ему? — он человек ничтожный». Он любит чай, муку, в которой вечно пачкается, лошадок, водку и донское пивал с писарем, который ему кляузы пишет; очень любит трактиры и половых, а когда говорят о девках, то со смеху помирает. Но грамоте не знает, только умеет имя писать да «цифиры». Прозвище его Шкалик, но все зовут его Алешка, исключая бедных мужиков, которые, низко кланяясь, говорят ему «Алексей Тарасычь, батюшка».

Когда Ал Алешка «прогорит» или «вылетит в трубу» то это обстоятельство всегда возбуждает истинную радость во всех его знакомых, и тогда он, погибший человек, или попадает в острог или спивается с кругу. К несчастию Алешки, Липатки и Куприяшки изобилуют не в одном N уезде, а их по всей Руси много найдется.

И досадно то, что они всѣ носятъ на себѣ самый чистый русскій характеръ, въ которомъ привыкъ видѣть много добраго и роднаго. Больно смотрѣть, какъ иностранные артисты, дѣвки, магазинщики, художники за вещи, не имѣющія никакой положительной цѣнности, получаютъ черезъ руки нашихъ помѣщиковъ трудомъ и потомъ добытыя кровныя деньги русскаго народа, и, самодовольно посмѣиваясь, увозятъ ихъ за море, къ своимъ соотечественникамъ. Но, по крайней мѣрѣ, тутъ можемъ мы обвинять европейское вліяніе, можемъ утѣшать себя мыслью, что люди эти спекулировали на счетъ нашихъ маленькихъ страстишекъ, въ особенности на счетъ подлѣйшей и обыкновеннѣйшей изъ нихъ — на счетъ тщеславія. Мы можемъ утѣшать себя мыслью, что, разрабатывая тщеславіе, они наказываютъ его. Но каково же видѣть Алешекъ и Купріяшекъ, успѣшно разрабатывающихъ незаслуженную нищету и невинную простоту народа, которыя однѣ причиною удачи ихъ спекуляцій. Алешки и Купріяшки, не въ томъ, такъ въ другомъ видѣ всегда будутъ существовать, но развѣ не отъ помѣщиковъ зависитъ ограничить кругъ ихъ преступной дѣятельности?

1 2 3 ... 31

Мы собираем cookies для улучшения работы сайта.