— А пускают ли к нему? — спросил Шкалик, поворачивая лошадь.

Марья Григорьевна махнула рукой и, рыдая, принялась стирать какую-то салфетку.

Все, кто только знал Василья Феодоровича, отзывались о нем так: «О! умнейший человек, и душа чудесная, только одно...»

Такое мнение основывалось не на делах его, потому что никогда он ничего ни умного, ни доброго не сделал, но единственно на утвердившемся мнении о его уме, красноречии и на том, что он будтобы служил в Сенате. «Заслушаешься его речей», говорили его знакомые и в особенности те, которые обращались к нему для сочинения просьб, писем, докладных записок и т. п. В сочинении такого рода бумаг для безграмотных людей и состояли с незапамятных времен его средства к существованию в то короткое время года, в которое он не пил запоем или, как, смягчая это выражение, говорили о нем, — не бывал болен. —

Мы не беремся решать вопроса, действительно ли существует эта болезнь, к которой особенно склонен известный класс русского народа, но скажем только одно: по нашему замечанию, главные симптомы этой болезни составляют беспечность, бесчестный промысел, равнодушие к семейству и упадок религиозных чувств, общий источник которых есть полуобразование.

Хотя у умнейший человек знал отчасти гражданские и уголовные законы, но в бумагах, сочиняемых им, ясность и основательность изложения дела большей частью приносилась в жертву риторическим цветам, так что сквозь слова «высокодобродетельный, всемилостивейше снизойдти, одр изнурительной медицинской болезни» и т. п., восклицательные знаки и розмахи пера, смысл проглядывал очень, очень слабо. Это-то, кажется, и нравилось тем, которые обращались к нему. Лицо его, украшенное взбитым полуседым хохлом, выражало добродушие и слабость; никак нельзя было предполагать, чтобы такой человек мог откусить палец семинаристу.

У Умнейший человек небритый, испачканный, избитый и испитой, в одной рубашке, лежал на кровати сторожа и не был пьян. Он внимательно выслушал рассказ Шкалика о деле его с Князем. Шкалик обращался с Василием Федоровичем с чрезвычайным почтением. Узнав, что заболевшая от побоев баба была взята в устроенную недавно Князем больницу и уже выздоровела, что от Князя никакого прошения не поступало, а должно было поступить такого-то содержания (Шкалик достал от конторщика черновое прошение), что свидетель был только один, у умнейший человек сказал, что никто, кроме его, не может устроить этого дела, но что он, так и быть, берется за него, тем более, что Шкалику выгоднее, вместо того, чтобы платить 50 р. какому-то (Рюрику)91 Бранное выражение, означающее грубый мужик. задумчивости были две бумаги следующего содержания: 1) По титуле: такого-то и туда прошения, а о чем тому следуют пункты. 1) Проезжая туда-то и туда-то, нашел на поляне такой-то и такой-то сено мое расхищенным (ночью должно было разломать два стога и увезти во двор); 2) похитителями были хабаровские крестьяне, в чем я удостоверился, застав их на месте преступления. 3) Увидав, что гнусный и преступный замысел их открыть, они возымели намерение лишить меня жизни, но всемилостивейшее Провидение спасло меня незримым перстом своим и т. д.; 4) и потому прошу, дабы с злоумышленными похитителями оного сена, и грабителями поступлено было по законам. К подаче надлежит туда-то, сочинял такой-то и т. д.

2-ая бумага — отзыв на прошение, которое мог подать Князь.

Въ числѣ похитителей сѣна, означенныхъ въ прошеніи моемъ, поданномъ тогда-то, преждевременно разрѣшившаяся безжизненнымъ плодомъ женщина Аѳенья Болхина не находилась, а поэтому въ несчастіи, ее постигшемъ, я не могъ быть причиненъ. Но, какъ слышно, произошло то отъ побоевъ мужа ея, наказывавшаго ее за распутное поведеніе. Боясь же открыть свое преступленіе помѣщику своему, студенту, князю Нехлюдову, имѣвшему къ выше упомянутой Аѳеньи особенное пристрастіе (что видно изъ того, что она была тотчасъ же взята для пользования на барскій дворъ), вышеупомянутый крестьянинъ Болха ложно показалъ, что она находилась во время покражи моего сѣна и буйства, произведеннаго хабаровскими крестьянами такого-то числа на Савиной полянѣ, и что я могъ быть причиною несвоевременнаго ея разрѣшенія и т. д.

У Умнейший человек получил тотчас же обещанные 15 р., из которых только полтинник, и то с бранью перешел в руки притащившейся с детьми в слезах Марьи Григорьевны, а на остальные же умнейший человек и министр продолжал быть болен, т. е. пить запоем. Шкалик с радостной улыбкой получил, в замен 15 р., две красноречивые, драгоценные бумаги. Эти-то бумаги находились уже в его кармазинном кармане, когда он после обедни глубокомысленно говорил князю: «Все под Богом ходим, Ваше Сиятельство».

Юный князь скорыми шагами шел к дому. Прихожане с любопытством поглядывали на него, замечая отрывистые жесты, которые он делал, рассуждая сам [с] собой. Он был сильно возмущен. «Нет! — думал Николинька, — бесстыдная ложь, отпирательство от своих слов, вот что возмущает меня. Я не понимаю, даже не могу понять, как может этот человек после всего, что он мне говорил, после слёз, которые казались искренними, так нагло отказываться от своих слов и иметь духу смотреть мне в глаза! Нет, правду говорил Яков, он решительно дурной человек, и его должно наказать. Я буду слаб, ежели я этого не сделаю. — Но прав ли я? Не виноват ли я в том, что он теперь отказывается? Зачем я требовал эти проклятые деньги? Мне и тогда что-то говорило, что не годится в таком деле вмешивать деньги! Так и вышло. Может, он точно раскаявался, но я привел это хорошее чувство в столкиовение с деньгами, с скупостью, и скупость взяла верх. Точно, 50 р. для Болхи значит много, и хотя не полное, но все-таки было вознаграждение, а для него пожертвование 15 рублей было доказательством его искренности. — Разумеется, ежели бы я теперь перестал требовать деньги, он охотно бы помирился и опять поцеловался бы, — вспомнив эту, сделанную им смешную сцену между Шкаликом и Игнаткой, Князь вздрогнул и покраснел до ушей, — но что же бы это было за примирение? комедия. Довольно и раз сделать глупость. — Главное то, — продолжал Князь, нахмурившись и прибавляя шагу, — он меня одурачил. Я могу за это сердиться, могу желать отмстить ему, потом могу смеяться над собой и своим сердцем, могу забывать и презирать его обиды. Все это будет очень любезно, — продолжал он иронически, — но какое я имею право забывать не свои обиды, а зло, несчастие, которое он причинил людям, которых я обязан покровительствовать, обязан, потому что они не имеют средств сами защищаться. Ежели я оставлю дело это так, то что же обезпечит не только собственность, но личность, семейство, — самые священные права моих крестьян? Они не могут защищать их, поэтому обязанность эта лежит на мне. Я сам не могу защитить их, поэтому я должен искать защиты у правительства. Да, я не с Шкаликом буду тягаться, а я буду отстаивать самые священные права своих подданных. Тут нет ни меня, ни Шкалика, а тут есть справедливость, которой я должен и буду служить. Николинька в первый раз начинал тяжбу. Это тревожило его. Хотя он и был юристом в Университете, но имел самое смутное и неприязненное понятие о присутственных местах. Поэтому, чтобы решиться иметь с ними дело, он должен был вызвать в окружающих должное для него понятие о долге. —

Подходя к Хабаровке, Князь остановился, вынул из кармана записную книжку, которую всегда носил с собой, и на одной из страниц прочел несколько крестьянских с отметками имен.

«Иван Чурис — просил сошек», прочел он и, взойдя в улицу, подошел к воротам 2-ой избы с права.

Жилище Ивана Чуриса составляли полусгнивший, подопрелый с углов сруб, похилившийся и вросший в землю так, что над самой навозной завалиной виднелось одно разбитое оконце — красное волоковое с полуоторванным ставнем и другое — волчье, заткнутое хлопком; рубленные сени, с грязным порогом и низкой дверью, которые были ниже первого сруба, и другой маленькой сруб, еще древнее и еще ниже сеней; ворота и плетеная клеть. Все это было когда то покрыто под одну неровную крышу, теперь же только на застрехе густо нависла черная гниющая солома, на верху же местами виден был решетник и стропила. Перед двором был колодез с развалившимся срубом, остатком столба и колеса и с грязной лужей, в которой полоскались утки. Около колодца стояли две старые, старые треснувшия и надломленные ракиты, но все таки с широкими бледно-зелеными ветвями. Под одной из этих ракит, свидетельствовавших о том, что кто ктото и когда-то заботился о украшении этого места, сидела 8-летняя белокурая девчонка и заставляла ползать вокруг себя другую 2-летнюю девчонку. Дворной щенок, вилявший хвостом около них, увидав Князя, опрометью бросился под ворота и залился оттуда испуганным дребезжащим лаем.

— Дома ли Иван? спросил Николинька.

1 ... 7 8 9 ... 31

Мы собираем cookies для улучшения работы сайта.