На другой день, когда мы перед концертом хотели идти показаться бабушке, Гаша с заплаканными глазами выбежала на встречу и сказала, что бабушке хуже. Я никогда еще не бывал в таком большом собрании. Одежды дам, мундиры, шляпы, сабли, эполеты, фраки, бесчисленные ряды стульев, освещение, не клавшее нигде тени — все это поразило меня, так что я долго ничего не мог различить. Наконец, отделилась эстрада, на ней пюпитры; дамы, сидящия, 1 неразобр
***
.
и кавалеры, статские и военные, стоящие спиной к эстраде. Отчего одни стояли в заднем углу залы и смерть хотели выдти вперед, но не смели переступить эту заколдованную черту, отчего другие прямо проходили вперед, это я уже понимал. В числе последних был и знакомый Дубков с воинственной наружностью, с шляпой с плюмажем, отставив одну ногу в лаковом сапоге и опираясь рукой на саблю против Володи в своем студенческом сюртуке, который так хорошо обрисовывал его длинную, стройную талию, с его веселыми, черными глазами и головой. Он должен был обращать внимание своей приятной наружностью. Оба они небрежно разговаривали между собой, смеялись, переходили с одного конца полукруга на другой и подходили к дамам. Особенно Дубков всякий раз, когда подходил и так фамильярно говорил с ними, и так чистосердечно заставлял их смеяться, что он мне очень нравился. Одно нехорошо было, что они оба как будто боялись и не знали нас. Должно ужасная тóка с брусничными цветами подействовала на Володю неприятно. Он раз только нечаянно подошел к нам, и видно было, что ему как можно скорее хотелось говорить с нами. Тут был и папа, который сидел с каким-то генералом около самой эстрады, и Нехлюдов, который казался еще более гордым в этом обществе, как будто он все боялся, что вот оскорбят его; но несмотря на это, как только он увидал меня, он подошел ко мне, долго говорил со мной, показал мне свою страсть, в которую я тотчас же влюбился, взял меня за руку и повел представлять своей тетке. Тетка его, которая была (Загоскина) сказала, что она таким ожидала меня по рассказам H., что точно у меня умная рожа, продолжала говорить с папа, и я невольно слышал их разговор. «Бог знает, что случится, говорил папа серьезно: и вы знаете, что я готов бы все сделать, но я не могу. У вас так хорошо все заведено в Институте, что я лучше не могу желать воспитания для своей дочери». — «Вы знаете мои отношения с Графиней, и мне больно будет думать, что я делаю, чтò ей не нравилось бы. Впрочем подумаем, привозите ко мне девочку». — Я ушел на свое место. Приехав из концерта, мы нашли бабушку на столе. Горесть Гаши была ужасна. Она заперлась на чердаке и неделю ничего не пила, не ела. —
