251252

IV.
ВАРИАНТЫ ИЗ ПЕРВОЙ И ВТОРОЙ РЕДАКЦИИ
«ОТРОЧЕСТВА»

Провожая нас, папа сказал Володе: «Вы едете одни, надеюсь, что ты теперь не ребенок, не будешь шалить и присмотришь за своим меньшим братом». Мими он сказал: «присмотрите, chère,75 *** дорогая, и за мальчиками, они еще такие дети!» Михею он сказал, когда тот на крыльце целовал его в плечико: «смотри, братец, чтобы у меня все было в порядке дорогой, и за детьми смотреть хорошенько». Из этого я заключил, что отношения мои к Володе, Мими и Михею были определены неясно и сбивчиво, и что дорогою я могу пользоваться совершенной свободой.

Поездка на долгих.

Глава 1.

<Со смертью матери окончилась для меня счастливая пора детства, и началась новая эпоха отрочества. Воспоминания об этой эпохе отделяются от предыдущих шестью неделями, во время которых я ходил в курточке с плерезами, и отличаются от них тем, что я уже не с тою отрадно-спокойною грустью останавливаю на них свое воображеиие. Иногда к воспоминаниям этим примешивается чувство досады и раскаяния: влияние некоторых ошибок, сделанных в отрочестве, теперь еще отзывается на мне, я чувствую тайную связь между теперешним моим направлением и тогдашними поступками, и мне тяжело иногда быть чистосердечным и беспристрастным, описывая самого себя, так что чем ближе ко мне становятся воспоминания, тем с меньшей ясностью представляются они. Странно, что из первых шести недель траура мне ясно представляются только одни воспоминания нашего путешествия. Исключая их в моем воображении возникают только какие-то смутные впечатления грустных

252253

Первая страница рукописи II редакции «Отрочества»

лиц, церковных обрядов, черных платий, чепцов, надгробных пений, шепчущихся, печальных голосов и плёрёз, плерез на рукавах, воротниках, чепцах... везде, везде. — Цвет немножко уже засаленных белых тесемок, которыми обшиты мои рукава, двоящихся в моих, большей частью заплаканных, глазах, и тяжелое чувство принуждения, стесняющее уже давно возникнувшее во мне желание шалить и резвиться, составляют самое постоянное и памятное впечатление за все это время. —>

Один раз после отдыха и обеда на постоялом дворе, Володя поместился в карету, а наслаждаться бричкой черед пришел Катиньке. Не смотря на её сопротивление, я положил за её спину и под нее все наши подушки и, воображая себя её покровителем, гордо уселся на своем месте и выпустил правую ногу из экипажа. — Катенька, опустив хорошенькую белокурую головку, повязанную белым платочком, молча сидела подле меня и вертела в маленьких ручках соломенку, пристально следила своими ярко-голубыми глазками за убегающей под колесами пыльной дорогой. Нежное личико её слегка покрыто нежным, розовым весенним загаром и было задумчиво; выражение его не имело ничего детского. «А как ты думаешь, Катинька, сказал я ей, какая Москва?»

— «Не знаю», отвечала она нехотя.

— «Ну все-таки, как ты думаешь, больше Серпухова или нет?»

— «Больше», сказала она с видимым желанием, чтобы я ее оставил в покое. Я покраснел и почувствовал, что очень глуп. —