Карл Ивановичь молча отошел от неё и подошел к Любочке. «Прощайте, Любинъка, (так он называл ее) пожалуйте ручка», сказал он дрожащим голосом. Любочка большими растерянными глазами посмотрела на него и крепко — видно что от души — поцеловала его в плешивую голову. Мими тоже встала, положила вязанье, вытерла платком правую потную руку и подала ее Карлу Ивановичу. —
— «Надеюсь, Карл Ивановичь, сказала она краснея, что мы расстаемся друзьями, и ежели мы бывали виноваты друг
— «Вот вам судья!» сказал Карл Ивановичь, одной рукой взяв ее за руку, а другою указывая на образ. Добрый старик был так растроган, что слезы были у него на глазах, и голос прерывался. Он замолчал, схватил руку Мими и так долго и нежно целовал ее, что Мими пришла в замешательство, и не знала, что делать с своими лицом, губами, когда она перестала целовать его в висок. — Я часто имел случай замечать, что, находясь в чувствительном расположении духа, нечаянно и невольно обращаешь свою нежность совсем не на тех людей, которым она предназначена. Карл Ивановичь был огорчен разлукой с нами, а со слезами целовал руку своего единственного врага, ежели только могли быть враги у этого добрейшего существа.
На крыльце Карл Ивановичь простился с нами. Мне пришла в голову в эту минуту сцена его свиданья с матерью, и я не мог удержать слез, не столько от горести разлуки, сколько от этого воспоминания. Николай, стоявший тут же на крыльце, к великому моему удивлению, вдруг скривил рот, когда Карл Ивановичь обнял его, и, не думая скрывать свою слабость, заплакал как женщина.
— «Прощайте, Карл Ивановичь!» —
Растроганный сценой отъезда славного Карла Ивановича, мне как-то странно было слушать самодовольный, беспечный свист Август Антоновича St. -Jérôm’a в то время, как он разбирал свои вещи. Но скоро чувство неудовольствия заменилось во мне весьма естественным чувством любопытства, с которым я рассматривал вещи и движения человека, долженствовавшего иметь на жизнь нашу такое близкое влияние. — Судя по тем красивым щегольским вещам, которые он раскладывал у себя на столике, по сафьянному креслу на медных колесах, которое было внесено в его комнату и в особенности по большому количеству лаковых сапог, прюнелевых ботинок, шелковых жилетов и разноцветных панталон, которых каждая штука, по его собственным словам, стоила не меньше 50 рублей, я заключал, что он должен быть человек очень гордый. Судя же по тому, как он стоял посередине комнаты в то время, как передвигали кровать и вбивали гвозди, с руками, заложенными под фалды коротенького сюртука, и раз ставленными ногами, которые он слегка приводил в движение под такт насвистываемых им веселых мотивов вальсов и водевильных куплетов, я заключал, что он должен быть человек, любящий веселье; но такое веселье, которое едва ли придется нам разделять с ним. — И в том и в другом случае я мало ошибался: Август Антоновичь был молодой белокурый мущина небольшего роста с довольно приятной наружностью
Ту же особенность, которую я заметил в Г-не Тросте, гувернёре Ивиных, я заметил в нем, т. е. он носил панталоны в обтяжку, весьма красиво обрисовывающие его ляжки и икры, которыми он видимо был очень доволен. — В каждом движении и звуке его голоса выражалось совершенное довольство собой, своими сапогами, своим жилетом, своим разговором, одним словом, всем, что только имело что нибудь общего с его особой. — Он был не глуп и не совсем неуч, как большая часть соотечественников его, приезжающих в Россию, но слишком французская самоуверенность и нелепый взгляд на все Русское человека, который смотрит на вещи не с тем, чтобы понять их, а с тем, чтобы рассказать или описать их, делали его смешным в глазах людей более проницательных, 14-ти летних мальчиков и старушки, расположенной видеть одно хорошее во всем иноземном, в особенности французском. —
Перед обедом и во время обеда Август Антоновичь не умолкал ни на минуту, и бабушка, как казалось, была очень довольна его болтовней. Она взялась объяснить ему наши характеры: «Володя, сказала она, будет военным; он будет хорош собой, ловок, любезен, будет адъютантом какого-нибудь Генерала, будет иметь блестящий успех в большом свете и пойдет далеко по этой дороге. А Николенька, сказала она, подзывая меня к себе, пойдет по дипломатической дороге. Он будет у меня славным дипломатом, прибавила она, поднимая рукою волоса на моем теме, не правда ли?» Не знаю, что разумела бабушка под словом «дипломата», но знаю то, что дипломат, по её понятиям, не мог быть без взбитого кверху хохла, т. е. прически «à la coq», составляющей, по её мнению, отличительную черту этого звания. Вслед за этим Август Антоновичь вынул из кармана красиво исписанную тетрадку и просил бабушку позволения прочесть ей свои мысли о воспитании, которые он, приняв на себя новую обязанность, успел набросать на бумагу. — Бабушка сказала, что это доставит ей большое удовольствие, и St. -Jérôme начал читать Essquisse sur l’éducation de doux nobles enfants Russes, confiés à mes soins par la Comtesse de Torchkoff, ou Précèptes et maximes, a l’usage d’un gouverneur.97
Само собою разумеется, что только моему нежному возрасту и неразвитым умственным способностям нужно приписать то, что сколько я ни напрягал внимание, я ничего ровно не мог понять из тетрадки St. -Jérôm’a, но бабушка осталась ею
Весь порядок наших занятий со вступлением в дом St., Jérôm’a радикально изменился. Спальня превратилась в кабинет, а классная наполнилась крашенными шкафами, которые, откидываясь на ночь, служили нам кроватями, черными досками, глобусами, росписаниями и вообще предметами, наглядно доказывающими старательность и ученость нового гувернера. Росписание занятий, написанное красивым, прямым почерком и висевшее над столом в рамке черного дерева, доказывало ясно, что от 8 часов утра и до 6 вечера мы заняты классами. Исключая Истории, Математики и Русского языка - большая часть времени занята была самим St. -Jérôm’ ом: Латинский язык, Французская грамматика, Французский синтаксис, Французская литература, История Французской литературы, сочинения, диктовки, переводы. —
Никто не ездил к нам по случаю болезни бабушки, и единственным развлечением нашим были уроки фехтованья и верховой езды «l’équitation et les armes»,98
Надо сознаться, что не слишком то хорошо был обдуман план нашего воспитания; но чего же ожидать от человека, который не имеет понятия о том обществе, к которому он готовит своих воспитанников? —
Приближаясь в моем повествовании к обстоятельству, произведшему во мне резкую моральную перемену, я полагаю нужным объяснить некоторые обстоятельства, подготовившия этот переворот; ибо, я убежден, что никакое обстоятельство, как бы поразительно оно ни было, без помощи постоянно, хотя и незаметно-действующих, причин не в состоянии изменить направления человека. И тем более, из чувствительного, слишком откровенного и пылкого мальчика сделать существо, сосредоточенное и мечтательное. Притом же воспоминания о моем отрочестве и наблюдения, которые я имел случай делать впоследствии над другими детьми, убеждают меня в том, что зародыши неприязненных чувств злобы, зависти и вследствие его скрытности, мечтательности, недоверчивости к себе и другим составляют характеристический признак этого возраста. Это есть род моральной оспы — смотря по обстоятельствам, в различной степени силы — прививающейся к ребенку. Причина такого состояния есть: первое понятие ребенка, — уясненное сознанием — о существовании зла; потому что хорошия и дурные чувства мы понимаем только тогда, когда чувствуем их зародыш в собственном сердце. Невинная душа ребенка, незнавшего различия между добром и удовольствием, злом и неудовольствием, болезненно сжимается от сознания зла, Бог знает, каким путем и зачем, прокрадывающагося99 В подлиннике: прокрадывающимся в его сердце. —
Тревожное, сосредоточенное в самом себе, неестественное состояние души, составляющее общий признак отрочества, усиливалось во мне еще следующими обстоятельствами: