— Верно этот дурак, наш покровитель, по всему городу благовестит, прибавил Володя — ведь ему только и занятия, что о нас говорить».

[83] — Что ты на него так сердит? Нет, он славный. Однако послушай, нынче еще день можно еще жуировать. При этом он взял со стола тетрадки Володи и отодвинул их подальше. «Поедем по пунктам, пожалуйста, и М. с нами поедет», сказал он, обращаясь ко мне. — У него была такая удивительная веселость, что хотелось всегда участвовать в; ней, и притом он и сам не понимал веселости иначе, как avalanche.99 99 [лавина.] пожалуйста, поедем» до тех пор, пока действительно находил настоящую и убеждал. Но когда он обратился ко мне, я был в самом дурном расположении духа. Слушая их веселый, беззаботный разговор, мне в душе было им завидно, но я, сколько не пробовал, не мог и не умел так волочится, как они, и поэтому в эту минуту бес научал меня презирать их веселость, и что как они мною мало занимаются, так и мне надо мало заниматься ими и идти в свою комнату, но я не уходил. Надо заметить еще, что я так же как и они, был влюблен почти во все пункты, но не мог действовать так же, как они, потому что сталкивался бы везде с братом, а брат меня так хорошо понимал, и я его, что это столкновение было бы нам неприятно. Поэтому, когда он обратился ко мне, я сконфузился и отвечал, что «нет». Он был человек понимающий, поэтому не продолжал настаивать, сообразив, что это предложение мне неприятно, но ежели бы у него спросить, почему оно мне неприятно, он верно ошибся бы и сказал, что я Филоссоф и не люблю этих вещей.

— Удивительно, я не знаю у него ни однаго пункта, прибавил Володя, может быть и есть таинственный какой нибудь, но мне до сих пор неизвестен.

Мне опять было больно, что сказал Володя, тем более, что я знал, что он не сказал [84] бы этого, ежели бы мы были с ним с глазу на глаз. Я уверен был, что он, хотя темно, но понимал отчасти причину моей филоссофии. Отчего это, я не раз замечал, между людьми, которые друг друга хорошо понимают, говорятся в обществе такие вещи, которые наедине не скажут ни за что друг другу? Поговорив еще и довольно подробно о разных пунктах, они сделали расписание порядка, по которому следовало нынче отправляться по пунктам, следующее. Прежде ехать к Корам, но зайдти нельзя, потому что был утром; стало быть только постоять под окошком. Оттуда к Бронам; смотря по обстоятельствам взойдти или нет, но во всяком случае оставить знак своего присутствия, потом к 10,000,000 (так называлась одна девушка, в которую тоже был влюблен Володя и название это получила от того, что, когда З. уезжал на ваканции, то просил Володю писать к нему и доносить о ней, но для того, чтобы в каком нибудь случае не открылось это дело, писать о ней под названием 10 миллионов. Я полагаю, что осторожность эта была совершенно излишняя.) и т. д. и т. д.

— A где Васенька? спросил З., не поедет ли он? Что он нынче филоссоф, артист, un homme tout à fait comme il; faut100 100 [вполне порядочный человек]

— Однако теперь еще рано, а я до 8 часов буду заниматься, в 8 ты приезжаешь, а теперь прощай.

— Ну хорошо, так я пойду к покровителю; ты ведь обещался прийдти к нему, так зайди за мной — это будет 5 пункт.

То, что сейчас так легко и просто сказано было о Васеньке, с некоторыми пояснениями даст вам ясное понятие о его характере в это время. [85] В какое бы положение не поставила судьба человека, она всегда дает ему способы быть довольным им. Чтобы быть довольным в том положении, в которое нас поставила судьба, нужно иметь одну из трех качеств: или твердость характера и практическую способность к жизни, которой наделен в высшей степени Володя, или умение [1 неразобр.] всегда и во всем свое тщеславие, умение, которым могу похвастаться, или какую нибудь одну блестящую специяльную способность, которой был наделен Васенька. Вы знаете, какой он был музыкант! Природа, как нарочно, разделила эти качества между нами 3-мя. Известно, что, когда ищешь одну вещь между многими, ту, которую нужно, находишь последнюю. Это справедливо даже тогда, когда молодой человек ищет себе дорогу. Васенька рожден, чтобы быть артистом, но он не убежден в том, что это его призвание, и вместе с тем он ищет какую нибудь специальность и бросается то на филоссофию, т. е. на такую дорогу, на которой прогресс его не будет поверяться практической жизнью, и вместе с тем из которой он может почерпнуть убеждение о своем достоинстве, то на музыку, но к несчастию не остается на этой дороге, но на grand genre,101 101 [светскость,] стать; в него. Иной день он только и говорит, что о большом свете и с презрением смотрит на все, что́ не большой свет, другой день он сидит за каким нибудь Шилингом, которого не понимает, и все пустяки кроме Филоссофии. За музыку же, за настоящую наклонность и способность, к несчастию он реже всего принимается. —

Ах, как он славно играл! В наше время (а может быть, и всегда так было) развилось несметное количество музыкантов, которые не занимаются музыкой, ничего не умеют играть, и вместе с тем всегда и при всех имеют дерзость играть и судить и рядить о музыке. Иногда у этих безграмотных Господ точно есть талант, но к несчастию от лени или от убеждения, что подчиниться труду и общепринятым правилам значит подавить талант, взгляд их делается односторонним руки неспособными, и сами они делаются очень неприятными. Большей частью жертвою этих Господ делаются фортепияно, на котором они екзекютируют свои фантазии, состоящия из ряду диссонансов и консонансов, хотя и правильно, не имеющих никакого смысла. — Эти Господа играют по слуху все, что слышут, и искажают лучшия вещи. Обыкновенно они удаляются от людей, основательно понимающих музыку, и даже с презрением отзываются о них, называя их педантами и Немцами, произведения же своих талантов отдают на суд людей, которые безразлично говорят «c’est charmant»102 102 [это очаровательно] 103 103 [Она исполнила чудесную органную пьесу или трогательную бемольную мелодию.] 104 104 [большая часть публики была на их стороне.] теперь; только слушаю и продолжаю краснеть. Что люди всегда любят говорить о том, чего не знают, это слабость общая всем. Что можно любить музыку и иметь талант, но не посвятить себя ей, это тоже я понимаю, но почему ни о какой науке, ни о каком художестве нельзя услыхать столько совершенно бессмысленных рассуждений, как о музыке, и с такою огромною самоуверенностыо, я не понимаю.

Васенька принадлежал к числу безграмотных и светских музыкантов, но с тем только исключением, что, несмотря на его лень, он так хорошо чувством понимал и играл всякую вещь по слуху, что в отношении исполнения нечего было желать, но зато рассуждал он о музыке, как дитя, по незнанию и, как Бах, по самоуверенности. Сколько раз меня, который с 16-ти лет начал серьезно и не перестаю до сих пор заниматься наукой музыки, он ставил в ничто и заставлял молчать каким-нибудь до того безграмотным и высокопарным аргументом, что я видел, что заставить его согласиться со мною нельзя, иначе как объяснив ему всю теорию музыки с самого начала, что было бы слишком долго. Я помню у нас был разговор по тому случаю, что, не помню, в пиесе, [88] Васенька имитацию в басу назвал фугой.

— «Послушай, как хорошо я проделал фугу».

— Так это не фуга, a имитация, говорю я.

— Вечно ты споришь, ну как же не фуга. Вот тебе rondo Бетховенской сонаты. Разве это не фуга. Ну и моя точно то же. Ну имитация, прибавил он, видя, что я не соглашаюсь, только это разные названия одному и тому же.

— Нет, не одно и то же, потому что у тебя мотив имеет одно основание тонику как в теме, так и в подражании, а там сначала мотив имеет основанием тонику, а потом доминанту.

— Ну началось — des grands mots vides de sens.105 105 [громкие слова без смысла.] 106 106 [доминанта?]