Левин рассказал содержание письма, и тетушка советовала ему непременно ехать. Брат же был не в духе, по этому случаю разговорился об Анне Аркадьевне.

— До чего распущенность нравов дошла, это не имеет границ, — сказал он. — Говорят, Каренина открыто живет на даче с любовником, а муж видит все и молчит.

— Какой Вронской? — спросил Левин.

— Алексей Вронской. Он малый хороший, говорят, но эти юноши невольно под влиянием окружающего тона.

Левин поел975 обед то, что ему принесли к чаю, и ушел976 спать в контору, распорядившись завтрашним покосом.977 Он сам решился ехать к Облонским и велел приготовить коляску.

Получив это письмо, Левин978 решал долго пришел в волнение. Решительно это дело, столь мучавшее его, не хотело оставить в покое. Как только он стал по немногу успокоиваться и979 отдыхать от этого волнения теперь весной, благодаря овсяного посева, возки навоза и теперь покосов, забывать, это письмо пришло и опять растравило его рану. — «Ехать — не ехать? — долго колебался он, — но чтоже, разве я заперт? Разве я сделал что-нибудь такое, что мне стыдно и я боюсь кого нибудь? Разумеется, ехать. Я люблю Дарью Александровну. Встречать Кити я не буду стараться. Скорее буду избегать ее. В письме Степана Аркадьича сказано, что Кити за границей. Отчего же мне не ехать?» И он велел приготовить коляску.

— Но ее, бедняжку, мне ужасно и ужасно жалко. Теперь я все понимаю.

— Ну, Дарья Александровна, вы меня извините, — сказал он вставая. — Но я вас поздравляю, что вам жалко вашу сестру. Это все очень мило, но до меня это совершенно не касается. Прощайте, Дарья Александровна, до свиданья.

— Нет, постойте, — сказала она, схватив его костлявой рукой за рукав, — постойте, садитесь. Это вас касается и очень.

— Как это может?

— А так, что она вас любит, — вдруг, как выстрелила, сказала Дарья Александровна, — да, любит. Вы понимаете, что это значит, когда я это говорю про лучшего своего друга — сестру, которую я люблю больше всего после своих детей.

— Я только одно еще скажу. Понимаете ли вы положеніе дѣвушки, которая отказала въ такую минуту и все таки любитъ. И ея положеніе, le ridicule de sa position980 [ее смешное положение] относительно всех, что она обманута и сама виновата.

— Ничего не могу понять, кроме своего чувства.

Дети были милы, он не спорил, но он не совсем одобрял теперь приемы с ними Дарьи Александровны.

— Зачем вы говорите с ними по французски? — сказал он ей после того, как она спросила у девочки, где они были, и заставила девочку, поправив ее, с трудом выговорить по французски. — Это ненатурально, и они чувствуют это.