Он ничего не делал путного, он это знал, но он не представлял из себя человека, который делает важное дело, а, напротив, он имел вид человека, всем пренебрегающего и не хотящего делать ничего. A вместе с тем он знал и другим давал чувствовать, что если бы он захотел, то он многое бы мог сделать. И в этом была его роль, к которой он привык и которой гордился. Женись он, и кончено.
«Да, прелестная девушка и милая! Как она любит невинно, — думал он.589 «Да, я люблю ее, выйду в отставку. Да и потом, она любит меня, и я не мог, если бы и хотел, бежать теперь. Конец пьянству и полковой прежней жизни, и пора. А какая будет будущая — убей Бог, не знаю и представить не могу. Но решено, так решено», сказал он, и когда у него было что решено, то это было решено совсем; это знал всякий, знавший его, и сказал всякий, кто только видел его простое, твердое лицо. «Главное, грустно, ужасно грустно». — Ну, а потом? Впрочем, все видно будет. Еще времени много, и я ничем не связал себя».
Он кончил первым курс в артиллерийском училище и имел большую способность к математике, но не брал, кроме как на ночь, книги — романа — в руки; он был любезный, блестящий, светский человек и предпочитал женщин и не ездил в общество. Он по положению и примеру брата мог бы идти по дороге честолюбия. Успехами он пренебрегал и был во фронте; он был богат и отдал все состояние брату, женатому, оставив себе 30 тысяч в год. От лени ли, от того ли, что он хотел уберечь свежесть запаса, не растратив его кое-как, но в этой жизни спустя рукава он находил удовольствие.
На другой день был мороз еще сильнее, чем накануне. Иней начинал спадать. И туман стоял над городом.
В 11 часов утра Степан Аркадьич, выехав встречать сестру, неожиданно столкнулся на подъезде станции с Вронским, приехавшим с старым лакеем в ливрее, в огромной старинной с гербами карете.590 Вронский был один из тех редких людей, с которыми Алабин не был [на] ты. Несмотря на то, что Алабин познакомился с ним только месяц тому назад, он уж был с ним на ты, хотя это ты, видимо, неловко было Вронскому.
Степан Аркадьич, как и со всеми, был на ты с Вронским, но почему то, особенно со стороны Вронского, это было непрочно и неловко.
— За матушкой. Она нынче должна быть из Петербурга, — отвечал Вронский, поддерживая саблю, выходя из кареты. — Я думаю, уж нет другого такого экипажа в Москве. А вы кого встречаете? — И591 слегка покраснев вспомнив, что он на ты, что ему всегда было неловко, прибавил, пожимая руку: — Ты кого встречаешь? — И они пошли в большую дверь.
— Я? Я хорошенькую женщину, — сказал он улыбаясь. — Я думаю, что самую хорошенькую и самую нравственную женщину Петербурга — сестру Анну, — сказал он, — Каренину, — разрешая недоумевающий наивный взгляд агатово-черных глаз Вронского. — Ты ее, верно, знаешь?
— К592 удивлению сожалению нет. Я встретил раз Анну... — он задумался... — Аркадьевну давно у дяди, но едва ли она помнит меня.
— Ну a Алексея, моего могущественного зятя, верно знаешь? Вот человек, который пойдет далеко!
— Алексея Александровича я593 давно знаю. Он нетолько пойдет, но уж и пошел далеко. Это вполне государственный человек.
— Уу! — сказал Степан Аркадьич, выражая этим восклицанием способность зятя к деятельности государственного человека. — И отлично живут, примерная семья, — сказал он, выражая этим, как понял Вронский, свое удивление к тому, что счастливая семейная жизнь может существовать даже при такой некрасивой и жалкой наружности, как наружность Алексея Александровича.
— Да, но очень умен, — отвечал Вронский и,594 прекрасный кажется, хороший очень человек.
— Я не спорю, я его очень люблю, отличный малый, — сказал Степан Аркадьич про зятя таким тоном, который показывал, что он не любил его, на сколько мог Степан Аркадьич не любить кого нибудь. — Но Анна — это такая прелесть. Я не знаю женщины лучше, добрее ее.
