Результат 1 из 2:
1878 - 1879 г. том 20

Конец.

Левин покраснел от досады не за то, что он был разбит, а за то, что он не удержался и стал спорить. Он чувствовал, что брат его нетолько раздражен, но озлоблен на него, как человек, у которого отнимают его последнее достояние, и видел, что убедить его нельзя, и еще менее видел возможность самому согласиться с ним. Дело тут шло о слишком важном для него. Все его воззрение на жизнь зиждилось теперь на том, чтобы жить для Бога — по правде, т. е. управлять тем не перестающим в живом человеке и не зависимым от него рядом желаний, чувств, страстей, из которых слагается вся жизнь, так, чтобы выбирать то, что добро. А по понятиям брата добро можно было определить. Было решено разумом, что защитить Болгар было добро, и потому война и убийство уже не считалось злом, а оправдывалось.

То, что они проповедывали, была та самая гордость и мошенничество ума, которые чуть не погубили его. В последнее свидание свое с Сергеем Ивановичем у Левина был с ним спор о большом политическом деле русских заговорщиков. Сергей Иванович безжалостно нападал на них, не признавая за ними ничего хорошего. Теперь Левину хотелось сказать: за что же ты осуждаешь коммунистов и социалистов? Разве они не укажут злоупотреблений больше и хуже болгарской резни? Разве они и все люди, работавшие в их направлении, не обставят свою деятельность доводами более широкими и разумными, чем сербская война, и почему же они не скажут того же, что ты, что это, наверное, предлог, который не может быть несправедлив. У вас теперь угнетение славян, и у них угнетение половины рода человеческого. И если общественное мнение — непогрешимый судья, то1856 едва ли не будет больше голосов в их пользу, чем в вашу, если также муссировать дело, как вы. оно часто склонялось и в эту сторону и завтра может заговорить в их пользу. И как позволять себе по словам десятка краснобаев добровольцев, которые пришли к ним в Москве, быть истолкователями воли Михайлыча и всего народа?

В продолжение всего дня Левин за разговорами и суетой продолжал радостно слышать полноту своего сердца, но боялся спрашивать его.

Вечером, когда он остался один с женой, только на одну минуту ему пришло сомнение о том, не сказать ли ей то, что он пережил нынешний день; но тотчас же он раздумал. Это была тайна, для одной его души важная и нужная и невыразимая словами.

— Вот именно Бог спас, — сказала она ему про удар в дубе.

— Да, — сказал он, — я очень испугался.

Он еще был один у себя в кабинете, когда к двери подошли шаги женские, но не женины. Это была няня.

— Пожалуйте к барыне.

— Что, не случилось ли что-нибудь?

— Нѣтъ, онѣ показать вамъ хотятъ объ Митенькѣ.

Кити звала его, чтобы показать ему, что ребенок уже узнавал. Кити сияла счастьем. Левин радовался за нее, и весело ему было смотреть на то, как ребенок улыбался и смеялся, увидя мать; но главное чувство, которое он испытывал при этом, было то же, которое становилось у него всегда на место ожидаемой им любви, — чувство страха за него и за себя. Но не было никакой поразительности, никакой сладости, ничего того, что в молодости считается признаком сильного чувства, а тихо, незаметно, то он и сам не знал, когда ему в сердце [вошло] это новое чувство и уже неискоренимо засело в нем.

Оставшись опять один, когда она, как всегда перед сном, ушла кормить в детскую, он стал вспоминать главную радость нынешнего дня. Он не вспоминал теперь, как бывало прежде, всего хода мысли (это не нужно было ему), но чувство, которое руководило им, чувство это было в нем еще сильнее, чем прежде.

«Нового ничего нет во мне, есть только порядок. Я знаю, к кому мне прибегнуть, когда я слаб, я знаю, что яснее тех объяснений, которые дает церковь, я не найду, и эти объяснения вполне удовлетворяют меня. Но радости новой, сюрприза никакого нет и не может быть и не будет, как и при каждом настоящем чувств, как и при чувстве к сыну».

Граф Лев Толстой.

1 ... 316 317 318

Мы собираем cookies для улучшения работы сайта.