Вронский смотрел прямо на Алабина своими большими прекрасными глазами и, так как нечего было сказать на это, ничего не сказал; но в душе он удивлялся этой нежности брата к сестре, тем более, что595 Вслед за этим написано: то, что он знал об Карениной. Слова эти, как явствует из контекста, не зачеркнуты Толстым, видимо, по рассеянности. он особенно не любил тот петербургский кружок, которого Анна Аркадьевна составляла украшение. Если он бежал под предлогом болезни от почестей, которые его ждали в Петербурге, то преимущественно вследствии отвращения к тому могущественному кружку, которого главным лицом был Алексей Александрович и который казался ложным, фальшивым, напыщенным Вронскому. Это был тот кружок, который Вронский называл шуточно: утонченно-хомяковско-православно-женско-придворно-славянофильски добродетельно изломанный. И ему много лжи, притворства, скромности и гордости казалось в этом тоне, и он терпеть не мог его и лиц, как Каренины, мужа, жену и сестру, которые составляли его. От этого он ничего не ответил Алабину.

— Ты взойди сюда, Михайла, — сказал Вронский к высокому старому материному лакею, приехавшему с ним. — Для матушки ведь переезд из Петербурга в Москву теперь кажется труднее, чем на лошадях, — улыбаясь своей кроткой и тихой улыбкой, сказал Вронский. — Там брат посадил ее в вагон с девушкой и с Джипом, приказал кондуктору делать так, чтобы как можно было похоже на карету, здесь мы с Михайлой встретим.

— Верно, в особом отделении?

— Ну, разумеется. Чтоб она была довольна, надо, чтобы провезти ее из Петербурга в Москву так, чтобы она не чувствовала, что смешалась с другими, чтобы ее мирок, атмосфера ехали с нею...

— Ну да, ну да, — говорил Степан Аркадьич, сияя глазками. — Что, скоро ли? Лучше бы пройти туда на платформу.

Так говорили они, ходя взад и вперед по зале и ожидая прихода поезда.596 На верхнем крае поля написано: Степан Аркадьич убит всегда натощак, а нынче особенно, и завидует.

597 Извощичья карета Степана Аркадьича задержалась у подъезда станции другой темной старомодной каретой на паре белых перекормленных лошадей с свалившимися шлеями и желобами по спинам и с старым кучером и толстым лакеем на козлах. Из кареты необходимо должна была выдти старая московская барыня, как из желтой гусеницы шелковичного червя должна выдти белая бабочка. Но совершенно неожиданно Степан Аркадьич увидал, что в то время, как старик, толстый лакей, только закопошился на козлах, собираясь слезать, дверца, как выстрелила, отворилась, стукнувшись в размах о колесо, и из кареты выпрыгнул знакомый конногвардеец Алабина Гагин, живший эту зиму в отпуску в Москве и так пристально ухаживавший за свояченицей Алабина, за Кити Щербацкой, что каждый день ожидалось объявление о их обручении. — А, Алабинъ! Вы за кѣмъ? — проговорилъ Гагинъ, пожимая руку знакомому, и, не дожидаясь отвѣта, указывая улыбаясь на слѣзавшаго, съ козелъ старика лакея, по французски сказалъ: — А я за матушкой, ѣдетъ изъ Петербурга отъ брата. Вы видѣли, я думаю, ея пару въ каретѣ. Такой классической пары, я думаю, ужъ не осталось въ Москвѣ. Это матушкина гвардія. Ей кажется, что безъ него переѣздъ на Пречистенку не совсѣмъ безопасенъ. Матушка пріѣзжаетъ нынче, — прибавилъ онъ. — Да, а вы за кѣмъ? — За сестрой. — Анна Аркадьевна Каренина, слышал; но никогда не имел чести быть представленным. Я вчера не застал вас в театре, а нельзя было раньше. Кузьмич, ты войди сюда, чтоб Княгиня сейчас увидела тебя, — обращался он к старому лакею. — Ах да, виноват, вы что-то говорили. Обедать? Пожалуй, давайте обедать где нибудь вместе; только я приведу с собой своего чудака Удашева Костю; он вчера приехал и у меня остановился. А вечером я у ваших. Впрочем, не знаю, матушка отпустит ли меня. Как бы, голубчик, отпереть эту дверь, — обратился он к служащему на железной дороге, — ведь скоро придет? Да вот как мы сделаем. Мне нужно на Пресню, на проездку, мой Беркут бежит, и ваши, т. е. Княгиня с дочерью, будут в Саду на коньках, я обещался зайти Княгине. Так там сойдемся и решим, обедаем ли вместе и где. Хорошо? Так говорил Гагин, молодой, красивый юноша, ни громким, ни тихим голосом, спрашивая и не дожидаясь ответа, не дослушивая того, что ему говорили, перебивая в середине речи, очевидно не обращая ни малейшего внимания на то, что сотни посторонних глаз видят и ушей слышат его, и двигаясь среди людей, внимание которых он, очевидно, обращал на себя своей красивой, самоуверенной, элегантной и счастливой фигурой, также свободно, как бы он был один с своим приятелем. Не смотря на то, что в разговоре он спрашивал и не дослушивал ответа, перебивая в середине речи, он делал все это так живо и бессознательно и когда замечал, что сделал неучтивость, толкнув ли кого нечаянно, или перейдя дорогу даме, или перебив речь, так охотно, видимо от всей души, извинялся, и такое еще с детства очевидно нетронутое веселье жизни и свежесть были во всех его чертах и движеньях, что в большинстве людей, которые видели его, двигаясь по зале станции, он возбуждал чувство зависти, но зависти без желчи. «Вот счастливый, неломанный, не мученый человек!» говорил всякий, кто видел его. И это самое, вспоминая бывшую дома сцену, думал, глядя на него, Степан Аркадьич. «Вот счастливый человек! — думал Степан Аркадьич, поутру, до завтрака, особенно нынче, после сцены с женою, находившийся в меланхолическом расположении духа. — Богат, что девать некуда денег, и свободен, как птица. Чего ему еще?» В том, что он красив и здоров, Степан Аркадьич не завидовал ему: эти качества, имея их в высшей степени, Степан Аркадьич не считал за благо, так как не знал, что такое их отсутствие. — Хорошо, после Суда я заеду в сад, — сказал Степан Аркадьич, — и пообедаем. Приближение время прихода поезда все более и более обозначалось движением, приготовлением598 в буфете и на станции, беганьем артельщиков, прислуги, отпиранием шкапчиков, с газетами, появлением жандармов, служащих и подъездом встречающих. Степан Аркадьич и599 Гагин Вронский600 Зач.: в числе 2-х, 3-х некоторых избранных были не только пропущены, но приглашены на платформу за те самые двери, от которых601 как безумных, отгоняли других, желавших пройти туда же.

Морозный пар лежал на всем. Холодно было смотреть на рельсы. Рабочие в шубах с обиндевшими усами делали что то. Закутанный стрелочник пробежал. Какой то паровик свистя проехал по дальним рельсам. Наконец засвистел вдали паровоз, загудела труба, задрожала платформа и, пыхая сбиваемым книзу паром, стал подкатываться огромный тендер с своим кланяющимся начальнику станции крепышом машинистом, обиндевшим и обвязанным, в куртке, и медленно и мерно насупливающимся и растягивающимся рычагом среднего колеса, и за тендером, все медленнее и медленнее и более колебля платформу, стали проходить почтовый вагон, вагоны с багажами и с визжавшей собакой, потом классы с высовывающимися [?] из-за окон пасажирами — коричневые 2-го, потом синий 1-го класса. Молодцоватый кондуктор, на ходу давая свисток, соскочил сзади, и вслед за ним стали по одному на останавливающемся ходу сходить нетерпеливые пасажиры — Гвардейский офицер, прямо держась и строго оглядываясь, и купчик с сумкой, весело улыбаясь.

602 Оставалось 5 минут до прихода поезда, когда Степан Аркадьич вошел в залу 1-го класса, где уж толпились несколько встречающих и буфетчики готовились к приезду. Степан Аркадьич знал всех почти, и все его знали, так что, когда он вошел в залу, его блестяще вычищенная шляпа беспрестанно приподнималась с его кудрявой головы и опять всякий раз попадала на тот же след, немного на бок. В числе знакомых Степану Аркадьичу была особенно приятна, как казалось, встреча красавца конногвардейского Поручика Князя Гагина. Гагин приехал встречать мать. И так как Алабин и Гагин были одного круга и близкие знакомые, они все время до прихода поезда ходили вместе. Навстречу выходившим толпились встречающие и влезали в вагоны в фартуках и с бляхами на грудях артельщики. Толпа, все увеличиваясь и увеличиваясь, загромоздила платформу.603 Гагин Вронский стоял рядом с Алабиным, и оба оглядывали вагоны, отыскивая тех, кого они встречали.604 Гагин Вронский уж собирался войти в вагон, когда он увидал — прямо перед ним на крылечко вагона вышла невысокая дама в черной шубке и, перегнувшись по направлению к Алабину, проговорила: — Стива! Он не слыхал и не видал ее, оглядывая другие вагоны. Дама улыбнулась. И по этой улыбке Гагин тотчас узнал ее за сестру Степана Аркадьича. Заметив на себе внимательный взгляд молодого человека, она перестала улыбаться и, вернувшись в дверь, сказала что-то и вслед за тем опять вышла и внимательно посмотрела на него, как будто ей нужно было признать его. Въ это время Степанъ Аркадьичъ прошелъ на другую сторону вагона и опять отъискивалъ сестру тамъ, гдѣ ея не было, и не видалъ и не слыхалъ, какъ она опять звала его: — Стива! Стива! И опять она улыбнулась, и опять Гагинъ, забывъ про мать, полюбовался на ея быстрыя движенія, на прекрасное лицо и добрую, веселую улыбку. — Алабин! — крикнул Гагин, — здесь, здесь вас ищут. Анна Аркадьевна чуть наклонила голову, благодаря Гагина, и легким шагом сошла с крылечка. Гагин в то же время увидал из окна вагона старушку в лиловой шляпе с седыми буклями и красивым морщинистым лицом. Старушка, его мать, манила его к себе, и Гагин побежал в вагон, но на крылечке оглянулся, чтобы видеть, как она встретится с братом. Хоть это и неловко было, он остановился, глядя на их встречу, и невольно чему-то улыбался.

— Графиня Вронская в этом отделении, пожалуйте, — сказал молодой кондуктор, прикладывая руку к шапке, подходя к Вронскому.605 Вронский быстро пошел в вагон. Видно было, что хотя он и шутил только что о привычках своей матери, свиданье с ней занимало его всего.

Онъ, никого не видя, быстро пошелъ за кондукторомъ. Въ самыхъ дверяхъ вагона онъ почти столкнулся съ невысокой дамой въ бархатномъ платьѣ, обшитомъ мѣхомъ, съ необыкновенно тонкой таліей и широкими плечами. Остановившись, чтобы извиниться и дать ей пройти, онъ взглянулъ въ ея лицо, скромно выглядывавшее изъ овальной рамки бѣлаго платка, которымъ была обвязана ея голова и шея.606 Большие Задумчивые серые глаза из-под необыкновенно длинных ресниц смотрели на него дружелюбно внимательно. И дама отстранилась, давая ему дорогу. Он поклонился и прошел к своей матери, которая, сбросив с колен собачку, с трудом поднимала свое одетое в малиновую бархатную шубку тяжелое старческое тело с диванчика и радостно улыбалась ему и с своей одышкой уже тяжело дышала от всего того, что она хотела только сказать любимому сыну.

— Получил телеграмму? Здоров? Ну, слава Богу.

— Хорошо доехали? — слушал и говорил он, целуя пухлую руку матери и вместе с тем думал: «Ах, это ведь Каренина, а я и не узнал». И он оглянулся.

Каренина стояла у двери, слегка улыбаясь красными, изогнутыми губами, и глядела теми же задумчивыми глазами в дверь, ожидая, вероятно, брата и, очевидно, стараясь не мешать свиданию сына с матерью.

— Анна! А ваш брат? Неужели его нет, — сказала старуха, за взглядом сына перенеся свои глаза на Каренину.