III.
* *** ВАРИАНТ ПЕРВЫХ ГЛАВ ПЕРВОЙ РЕДАКЦИИ «РОМАНА РУССКОГО ПОМЕЩИКА».

С семи часов утра слышался благовест с ветхой колокольни Николакочаковского прихода, и пестрые веселые толпы народа по проселочным дорогам и сырым тропинкам, вьющимся между влажными от росы хлебом и травою, приближались к церкви.

Пономарь перестал звонить и, вперив старческий, равнодушный взор в пестрые групы баб, детей, стариков, столпившихся на кладбище и паперти, присел на заросшую могилку. Отец Поликарп, отвечая поднятием шляпы на почтительные поклоны расступавшихся прихожан, прошел в церковь; народ вслед за ним, набожно кланяясь и крестясь, стал проходить в середния двери. — Седой, горбатый дьячок пронес в алтарь кофейник с водой и кадило, высокий белоголовый мужик, постукивая гвоздями огромных сапогов и запахивая новый армяк, вышел из толпы и, встряхивая волосами, с свечкой подошел к иконе, грудной ребенок заплакал на руках у убаюкивающей его молодой крестьянки, в алтаре послышался мерный, изредка возвышающийся голос отца Поликарпа, читающего молитвы, молодой безбородый крестьянский парень вдруг быстро стал креститься и кланяться в пояс. —

Начались часы. —

Отставной Священник, дряхлый Отец Пимен, в старом плисовом подряснике, слепой Тихон в желтом фризовом сюртуке, бывший княжеской дворецкой белый, как лунь, Григорий Михайлычь в палевых коротких панталонах и синем фраке; все стояли на своих обычных местах в олтаре и у боковых дверей.. На правый клирос прошли сборные певчие. Толстый бабуринский прикащик в глянцовитом сюртуке и голубых шароварах, его брат золотарь Митинька, рыжий дворник с большой дороги, Телятинской буфетчик и два мальчика в длинных нанковых сюртуках — сыновья Отца Поликарпа, прокашливались и перешептывались на клиросе. —

Перед концом часов толпа заколебалась около дверей, и из за торопливо и почтительно сторонившихся мужичков показался высокий лакей в нанковом сюртуке, который, левой рукой поддерживая женский салоп, правой толкал тех, которые не успевали дать ему дорогу. За лакеем шли господа: Телятинской помещик Александр Сергеевичь Облесков, дочь его 12-ти летняя румяная девочка в пукольках, панталончиках и козловых башмачках со скрипом и жена его — высокая, худая и бледная женщина с добрым выражением лица, ежели бы к нему не присоединялось выраженье какой-то апатии и бессмысленности. Александр Сергеичь был человек, на вид, лет 30 (хотя ему было гораздо больше), немного ниже среднего роста, тучный, полнокровный и довольно свежий. — Лицо его было одно из тех лиц, которые кажутся эфектными из далека, но которых выражение трудно разобрать под украшениями, покрывающими их. Высокий и широкий галстух с пряжкой назади скрывал его шею, часть подбородка и скул, черноватые бакенбарды, доходившие от зачесанных до самых бровей и загнутых маслянных висков до краев рта, закрывали его щеки, а золотые очки с 4 синими стеклами скрывали совершенно его глаза и переносицу. Открытые же части его физиогномии: высокий, гладкий и широкий лоб, небольшой правильный нос с крепкими ноздрями и крошечный как будто усиленно сложенный ротик с красными тонкими губами, носящими почему-то особенное выражение губ человека, только что обрившего усы — были не лишены приятности.

Александр Сергеевичь, оставив жену и дочь около амвона, скромной, но и не лишенной достоинства походочкой, прошел в алтарь и, поклонившись Священнику, стал около двери. — Часы кончились, и уже много пятаков и грошей из узелков в клетчатых платках и мошон перешло в потертый коммод, из которого седой отставной солдат выдавал свечи; и свечи эти вместе с теплыми молитвами простодушных подателей уже давно светились перед иконами Николая Чудотворца и Богоматери, a обедня все не начиналась. Отец Поликарп ожидал молодого Красногорского помещика — Князя Нехлюдова. (Он привык ожидать его батюшку и еще старого князя и княгиню, поэтому не мог допустить, чтобы красногорский помещик, самый значительный помещик в его приходе, мог дожидаться, или опоздать.) Горбатый Дьячок, уже несколько раз выходивший на паперть посмотреть, не едет ли венская голубая коляска, в которой он полвека привык видеть Красногорских Князей, снова продрался сквозь толпу и, защитив рукою глаза от яркого Іюньского солнца, устремил взор на большую дорогу.

— Началась обедня? — спросил его молодой человек в круглой серой шляпе и парусинном пальто, скорыми шагами, подходивший к церкви.

— Нет, батюшка ваше сиятельство, все вас поджидали, — отвечал Дьячок, давая ему дорогу.

— Ведь я просил Батюшку никогда не дожидаться, — сказал он краснея, и пройдя в боковые двери, стал сзади клироса. Вслед затем послышался благовест, и Дьякон в стихаре вышел на амвон.

Началась обедня.

Молодой князь стоял совершенно прямо, внимательно следил за службой, крестился во всю грудь и набожно преклонял голову. —

Все это он делал даже с некоторою аффектациею; казалось, что не чувство, a убеждение руководило им. Когда бабуринской мужичок, не зная его, дотронулся до его плеча свечкой и просил его передать «Миколе», он с видимым удовольствием взял ее и, толкнув впереди стоящего крестьянина, тоже сказал «Миколе».

Сборные певчие пели складно, голоса были хороши, но дребезжащий старческий голос старого дьячка одиноко раздававшийся иногда на левом клиросе как-то более соответствовал спокойной прелести деревенской церкви, более возбуждал отрадно согревающее религиозное чувство. К причастью подошли 2 старушки и несколько крестьянок с грудными младенцами. Худощавый сгорбленный мужичок, помолившись перед иконостасом, кланяясь и звоня колокольчиком, стал обходить прихожан, прося на Церковь Божию. Потом среди благоговейного молчания, прерываемого только пронзительным плачем детей и сдержанным кашлем стариков, отдернулась завеса, и Дьякон провозгласил священные слова. Наконец Отец Поликарп благословил прихожан и вышел с крестом из Царских дверей.