Так сильно в людях отвращение ко всякомуубийству, но примером, поощрением жадности людей, утверждением отом, что это разрешено богом, и главное привычкой, людей доводятдо полной утраты этого естественного чувства.

В пятницу я пошел в Тулу и, встретив знакомогомне кроткого доброго человека, пригласил его с собой.

— Да, я слышал, что тут хорошее устройство, ихотел посмотреть, но если там бьют, я не войду.

— Отчего же, я именно это-то и хочу видеть! Еслиесть мясо, то ведь надо бить.

— Нет, нет, я не могу.

Замечательно при этом, что этот человек — охотники сам убивает птиц и зверей.

Мы пришли. У подъезда уже стал чувствителен тяжелый, отвратительный гнилой запах столярного клея или краски на клею. Чем дальше подходили мы, тем сильнее был этот запах.

Строение— красное, кирпичное, очень большое, со сводами и высокимитрубами. Мы вошли в ворота. Направо был большой, в 1/4 десятины, огороженный двор — это площадка, на которую двадня в неделю пригоняют продажную скотину, — и на краю этогопространства домик дворника; налево были, как они называют, кàморы, т. е. комнаты с круглыми воротами, с асфальтовымвогнутым полом и с приспособлением для подвешиванья иперемещения туш. У стены домика направо, на лавочке сиделочеловек шесть мясников в фартуках, залитых кровью, сзасученными, забрызганными рукавами на мускулистых руках. Они сполчаса как кончили работу, так что в этот день мы могли видетьтолько пустые каморы. Несмотря на открытые с двух сторон ворота, в каморе был тяжелый запах теплой крови, пол был веськоричневый, глянцовитый, и в углублениях пола стояла сгущающаясячерная кровь.

Один из мясников рассказал нам, как бьют, ипоказал то место, где это производится. Я не совсем понял его исоставил себе ложное, но очень страшное представление о том, какбьют, и думал, как это часто бывает, что действительность произведет на меня меньшее впечатление, чем воображаемое. Но вэтом я ошибся.

В следующий раз я пришел на бойню во-время. Этобыло в пятницу перед Троицыным днем. Был жаркий июньский день. Запах клея, крови был еще сильнее и заметнее утром, чем в первоемое посещение. Работа была в самом разгаре. Вся пыльная площадкабыла полна скота, и скот был загнан во все загоны около камор.

У подъезда на улице стояли телеги с привязанными к грядкам и оглоблям быками, телками, коровами. Полки, запряженные хорошими лошадьми, с наваленными живыми, болтающимися свесившимися головами, телятами подъезжали и разгружались; и такие же полки с торчащими и качающимися ногами туш быков, с их головами, яркокрасными легкими и бурыми печенками отъезжали от бойни. У забора стояли верховые лошади гуртовщиков. Сами гуртовщики-торговцы в своих длинных сюртуках, с плетями и кнутами в руках ходили по двору, или замечая мазками дегтя скотину одного хозяина, или торгуясь, или руководя переводом волов и быков с площади в те загоны, из которых скотина поступала в самые каморы. Люди эти, очевидно, были все поглощены денежными оборотами, расчетами, и мысль о том, что хорошо или нехорошо убивать этих животных, была от них так же далека, как мысль о том, каков химическийсостав той крови, которой был залит пол каморы.

Мясников никого не видно было на дворе, все былив каморах, работая. В этот день было убито около ста штук быков.

Я вошел в камору и остановился у двери. Остановился я и потому, что в каморе было тесно от передвигаемыхтуш, и потому, что кровь текла внизу и капала сверху, и всемясники, находившиеся тут, были измазаны ею, и, войдя всередину, я непременно измазался бы кровью. Одну подвешеннуютушу снимали, другую переводили к двери, третья — убитый воллежал белыми ногами кверху, и мясник сильным кулаком подпарывал растянутую шкуру.

Из противоположной двери той, у которой я стоял, в это же время вводили большого красного сытого вола. Двоетянули его. И не успели они ввести его, как я увидал, что одинмясник занес кинжал над его шеей и ударил. Вол, как будто емусразу подбили все четыре ноги, грохнулся на брюхо, тотчас жеперевалился на один бок и забился ногами и всем задом. Тотчас же один мясник навалился на перед быка с противоположной стороны его бьющихся ног, ухватил его за рога, пригнул емуголову к земле, и другой мясник ножом разрезал ему горло, ииз-под головы хлынула черно-красная кровь, под поток которойизмазанный мальчик подставил жестяной таз. Всё время, пока этоделали, вол, не переставая, дергался головой, как бы стараясьподняться, и бился всеми четырьмя ногами в воздухе. Таз быстронаполнялся, но вол был жив и, тяжело нося животом, бился заднимии передними ногами, так что мясники сторонились его. Когда одинтаз наполнился, мальчик понес его на голове в альбуминный завод, другой — подставил другой таз, и этот стал наполняться. Но волвсё так же носил животом и дергался задними ногами. Когда кровьперестала течь, мясник поднял голову вола и стал снимать с неешкуру. Вол продолжал биться. Голова оголилась и стала красная сбелыми прожилками и принимала то положение, которое ей давалимясники, с обеих сторон ее висела шкура. Вол не переставалбиться. Потом другой мясник ухватил быка за ногу, надломил ее иотрезал. В животе и остальных ногах еще пробегали содрогания. Отрезали и остальные ноги и бросили их туда, куда кидалиноги волов одного хозяина. Потом потащили тушу к лебедке и тамраспяли ее, и там движений уже не было.

Так я смотрел из двери на второго, третьего, четвертого вола. Со всеми было то же: также снятая голова сзакушенным языком и бьющимся задом. Разница была только в том, что не всегда сразу попадал боец в то место, от которого волпадал. Бывало то, что мясник промахивался, и вол вскидывался, ревел, обливаясь кровью, рвался из рук. Но тогда его притягивалипод брус, ударяли другой раз, и он падал. Я зашел потом состороны той двери, в которую вводили. Тут я видел то же, толькоближе и потому яснее. Я увидал тут главное то, чего я не видализ первой двери: чем заставляли входить волов в эту дверь. Всякий раз, как брали вола из загона и тянули его спереди наверевке, привязанной за рога, вол, чуя кровь, упирался, иногдаревел и пятился. Силой втащить двум людям его нельзя бы было, и потому всякий раз один из мясников заходил сзади, брал вола захвост и винтил хвост, ломая репицу, так что хрящи трещали и волподвигался.