— Ну, а как теперь насчет взяток и кляуз, — спросил я, — вывелось ли это?

Помещик не отвечал мне прямо, а продолжал хвалить новый порядок вещей, политичность и образование помещиков, притом заметил, что другой Становой больше тысячи рублей в год проживает и таких лошадей, такой стол и квартиру имеет, что другому степному помещику укажет, как жить.

Глава 9-ая. Любочка. Музыка. Отступление.

Приехавши домой, maman велела подать свечи, поставила ноты и села за рояль. Володя, Любочка и Катенька побежали в залу играть, я же с ногами забрался в вольтеровское кресло, которое стояло в гостиной, и расположился слушать. Катенька пришла звать меня в залу, но я был зол на нее и попросил оставить меня в покое.

<Maman сдѣлала гамму и потомъ начала играть 2-й концерта Фильда. Мими играла хорошо, и еще я слыхалъ хорошихъ музыкантовъ, но ничья игра мнѣ такъ не нравилась, какъ матушкина. Впослѣдствіи, вспоминая и обсуживая этотъ предметъ, я нашелъ, что пріятность игры maman состояла въ простотѣ. Она играла такъ, какъ было написано, ничего не перемѣняя, не пропуская и не прибавляя, не употребляла никакихъ аффектацій (Я могъ бы выразиться по-Русски, но, говоря о maman, мнѣ непріятно употребить неблагозвучное слово «натяжка») — ни въ игрѣ, ни въ позѣ. У дѣтей всегда чувство прекраснаго очень вѣрно, поэтому я безсознательно любилъ ея игру и не могъ и не могу слушать безъ отвращенія музыкантовъ и музыкантшъ, которые, садясь за форте-піано, делаютъ прелюдіи, состоящія изъ 3 основныхъ аккордовъ. Когда барышня; садится за форте-пиано и берет эти три фатальные аккорда да еще arpeggio,117 117 [Арпеджо — звуки аккорда, следующие один за другим.] 118 118 [Арпеджо — звуки аккорда, следующие один за другим.] 119 119 [Спокойно]

Въ это время maman встала с кругленькаго табурета, взяла другую тетрадь нотъ, поставила ее на пюпитръ, пододвинула свѣчи и опять усѣлась. По медленности, отчетливости ея движеній и по серьезному выраженію лица видно было, что она какъ будто приготавливается къ чему-то важному. Я опять задремалъ, прижавъ голову въ уголъ кресла. Запахъ пыли, которую я поднялъ поворачиваясь, щекотилъ мнѣ въ ноздряхъ, а давно знакомые мнѣ звуки пьесы, которую заиграла maman, производили на меня чрезвычайно пріятное впечатлѣніе. Она играла патетическую Сонату Бетховена.

Из 10 человек, у которых вы спросите: «какую музыку вы любите?» 9 непременно вам ответят, что они любят серьезную музыку, особенно Бетховена, которого они понимают (слово: понимать музыку для меня имеет весьма темное значение — откровенно говоря, — никакого значения. Я понимаю, что одно музыкальное сочинение может нравиться больше другого; можно сочувствовать одному больше другого, но понимать можно только мысль). Из этих 9-и человек 8 говорят это не потому, что музыка Бетховена им нравится, а потому, что они думают блеснуть своим музыкальным вкусом, выразив такое мнение. — Почти во всех романах или повестях, особенно французских, в которых музыка на сцене, непременно на сцене и Бетховен, опять только по той причине, что, так как с недавнего времени большинство обратилось к старинной музыке, имя это первое попадается под перо романиста. Никакой бы разницы не было, ежели бы он, вместо Бетховена, написал Доницети, Гунгля, Бюргмюлера или др. Все это я сказал вам для того, чтобы вы не; подумали, что, вспоминая о матушке за фортепиано, я наудачу сказал, что она играла Патетическую сонату. Нет, она именно играла ее, и я хочу, чтобы вы вспомнили эту сонату, ежели слыхали ее. Для этого я опишу вам впечатление, которое она производила на меня.

(В одном Французском романе, автор (имя которого очень известно), описывая впечатление, которое производит на него одна соната Бетховена, говорит, что он видит ангелов с лазурными крыльями, дворцы с золотыми колоннами, мраморные фонтаны, блеск и свет, одним словом, напрягает все силы своего французского воображения, чтобы нарисовать фантастическую картину чего-то прекрасного. Не знаю, как другие, но, читая это очень длинное описание этого Француза, я представлял себе только усилия, которые он употреблял, чтобы вообразить и описать все эти прелести. Мне не только это описание не напомнило той сонаты, про которую он говорил, но даже ангелов и дворцов я никак не мог себе представить. Это очень естественно, потому что никогда я не видал ни ангелов с лазурными крыльями, ни дворцов с золотыми колоннами. Ежели бы даже, что очень трудно предположить, я бы видел все это, картина эта не возбудила бы во мне воспоминания о сонате. Такого рода описаний очень много вообще, и во Французской литературе в особенности.120 Я вспомнил это описание, — оно находится в роман ѣ Бальзака «César Birotteau»; но сколько таких описаний во Французской литератур ѣ, то знают т ѣ, которые с ней знакомы.

У Французов есть странная наклонность передавать свои впечатления картинами. Чтобы описать прекрасное лицо — «оно было похожо на такую-то статую», или природу — «она напоминала такую-то картину», — группу — «она напоминала сцену из балета или оперы». Даже чувства они стараются передать картиной. Прекрасное лицо, природа, живая группа всегда лучше всех возможных статуй, панорам, картин и декораций.

Вместо того, чтобы напомнить читателю, настроить воображение так, чтобы я понял идеал прекрасного, они показывают ему попытки подражаний.121 Странно, что народ столь образованный, столица которого называется la capitale du monde или la capitale des idées [столица мира или столица идей], впал в такое заблуждение.

Что еще страннее, это то, что для того, чтобы описать что-нибудь прекрасное, средством самым употребительным служить сравнение описываемого предмета с драгоценными вещами. Великий Ламартин, возвышенная душа которого стала известна всему свету, со времени издания Confidences122 122 [Признания.] 123 123 [одним ударом убил двух зайцев] всему; свету открыл сокровеннейшия тайны своей великой души и приобрел именыице, которое так хотелось ему купить), великий Ламартин, описывая свои впечатления на лодке посреди моря, когда одна доска отделяла его от смерти, говорит, чтобы описать, как хороши были капли, падавшия с весел в море — comme des perles tombants dans un bassin d’argent.124 124 [как жемчуг, падающий в серебряный таз.] 125 125 [Луна над колокольней, как точка над i]

Воображение — такая подвижная легкая способность, что с ней надо обращаться очень осторожно. Один неудачный намек, непонятный образ, и все очарование, произведенное сотнею прекрасных, верных описаний, разрушено. Автору выгоднее выпустить 10 прекрасных описаний, чем оставить один такой намек в своем сочинении. Хотя наклонность сравнения вообще и в особенности с драгоценными вещами преобладает, как мне кажется, у Французов, эта наклонность существует и у нас, и у Немцев, но меньше всего у Англичан. Бирюзовые и брилиантовые глаза, золотые и серебрянные волосы, кораловые губы, золотое солнце, серебряная луна, яхонтовое море, бирюзовое небо и т. д. встречаются часто. Скажите по правде, бывает ли что-нибудь подобное? Капли воды при лунном свете, падающия в море, горят лучше жемчужин, падающих в таз, и ни капли не похожи на жемчужины, ни таз — на море. Я не мешаю сравнивать с драгоценными камнями, но нужно, чтобы сравнение было верно, ценность же предмета не заставить меня вообразить сравниваемой предмет, ни лучше, ни яснее. Я никогда не видал губ коралового цвета, но видал кирпичного; — глаз бирюзового, но видал цвета распущенной синьки и; писчей бумаги. Сравнение употребляется или чтобы, сравнивая худшую вещь с лучшей, показать, как хороша описываемая вещь, или, сравнивая необыкновенную вещь с обыкновенной, чтобы дать о ней ясное понятие).

Слушая патетическую сонату, которую я знал так, что каждый переход, каждая нотка возбуждала во мне ожидание, я испытывал два различные чувства. Иногда, и это случалось тогда, когда я бывал чем-нибудь расстроен, она возбуждала во мне какое-то нетерпение, досаду и беспокойство; мне тяжело было знать все вперед, хотелось неожиданного и хотелось бы не слыхать ее, но когда maman переставала играть, мне делалось еще досаднее и хотелось бы, чтобы она все играла, но что-нибудь другое. Иногда — и теперь я находился в этом расположении — соната эта имянно тем, что в ней не было для меня ничего поразительного, что я знал все вперед, доставляла мне, как я уже сказал, тихое, чудесное наслаждение. Хотя я знал прекрасно все, что будет, я не мог заснуть от того чувства, что, ежели вдруг будет не то, что я ожидаю, и чудесные аккорды интродукции вдруг разрешатся не так, как должны. Сдержанный мотив интродукции, который точно просится куда-то, заставлял меня притаивать дыхание до тех пор, пока, наконец, все это не разрешится в allegro.126 126 [Аллегро — быстро.]

Maman в месте этого разговора задерживала такт. — Много людей, основательно знающих музыку, говорили мне, что задерживать ни в каком случае не должно, и что, исполняя Бетховена, нужно ни на волос не отклоняться от написанного. Я слышал тоже эту же сонату, исполненную прекрасным музыкантом — он играл это место так же скоро, как и плохие. Несмотря ни на какие авторитеты, я убежден, что должно задерживать такт в этом месте. Нужно принудить себя, чтобы играть его скоро: место это так хорошо, что хочется дольше им насладиться. Последния ноты allegro127 127 [Allegro, Andante, Rondo в do mineur — части сонаты.]

Под звуки andante128 128 [Allegro, Andante, Rondo в do mineur — части сонаты.] 129 129 [Allegro, Andante, Rondo в do mineur — части сонаты.] ut bemol mineur. Невольно думаешь: что ему хочется? О чем он? Как бы его успокоить? И все хочется, чтобы скорее, скорее — и все кончилось, но, как кончится, хочется еще.