Карл Иваныч остановился в зале и подошел к нему. «Милостивый Государь», сказал он ему шопотом с намерением, чтобы мы не слыхали того, что он станет говорить (я отвернулся, но напрягал все свое внимание.) «Милостивый Государь, Володя умный молодой человек и всегда пойдет хорошо; но за ним надо смотреть, а Николенька слишком доброе сердце, с ним ничего не сделаешь страхомь, а всей можно сделать через ласку». — «Sehr gut, mein Herr»,100 *** Очень хорошо, сударь, сказал Француз, хотя по его выговору можно было заметить, и я после узнал, что он не знал понемецки. —

«Пожалуйста, любите и ласкайте их. Вы всей сделаете лаской». — «Поверьте, Mein Herr, что я съумею найти орудие, которое заставить их повиноваться», сказал Француз, отходя от него, и посмотрел на меня. — Но должно-быть в том взгляде, который я остановил на нем в эту минуту, не было много приятного, потому что он нахмурился и отвернулся. Дело в том, что я убил бы в эту минуту этого фанфарона Француза, так он гадок и жалок казался мне в сравнении с Карлом Иванычем. С этой минуты я почувствовал смешанное чувство злобы и страха к этому человеку. — Уложив весьма тщательно свои вещи на дрожки, Карл Иваныч обнял Николая, нас и с слезами на глазах сошел с крыльца. Старый Николай, повернувшись к стене лицом, хныкал, как баба, и у нас с Володей были слезы на глазах. —

Тут было несколько пачек писем, разделенных по почеркам и с надписями на каждой пачке. На одной — значилось «Письма Лизы», на другой «Lettres de Clara»,101 *** Письма Клары, на третьей «Записки бедной Аксюты». — Не отдавая себе даже отчета в том, что я делаю, я прочел — не раскрывая их — по нескольку фраз из каждой.

«Oh! mon bien aimé, rien ne peut égaler la douleur, que je sens de ne plus te voir.102 *** О, мой возлюбленный, ничто не может сравниться со скорбью, которую я испытываю в разлуке с тобой. Ради Бога приезжай! Стыд и раскаяние...» и т. д. Это я прочел в пачке писем Лизы. Письма Клары были писаны все пофранцузски; но с такими ошибками, что ежели бы я написал так под диктовку, то меня верно оставили бы без обеда. Например: «Le cadot, que tu m’envoi es charman, mais pourquoi ne l’avoire, pas apporté toi-meme...»103 *** Подарок, который ты мне посылаешь, очарователен, но почему ты не принес его мне сам... и т. д. Письма же Аксюты были написаны или писарской рукой на больших листах серой бумаги, или на клочках, черными кривыми каракулями. — Кроме писем, в портфеле было еще очень много тонких, надорванных и целых листов бумаги, с штемпелями по бокам — (это были векселя, как я узнал в последствии) и изогнутая колода карт, завернутая в бумагу, на которой рукою папа написано было Понтерки, которыми в ночь 17 Генваря 1814 года я выиграл более 400.000. —

Я вдруг почувствовал презрение к девочкам вообще, к С. и Сонечке в особенности, начал уверять себя, что ничего веселого нет в этих играх, и мне ужасно захотелось возиться, шалить, буянить и сделать какую-нибудь такую штуку, которая бы уж решительно погубила меня. Случай не замедлил представиться. St. -Jérôme вышел в другую комнату, и в это время, расставляя стулья по местам, кто-то заметил стул, у которого едва держалась ножка, и сказал, что хорошо бы подставить его кому-нибудь. Я тотчас же взялся подставить его St. -Jérôm’y, надломил ножку его и поставил на то место, где обыкновенно сидел St. -Jérôme. «Вот молодец, не боится никого», сказал кто-то. Я читал где-то, что замечено, будто дети в переходном возрасте отрочества особенно бывают склонны к зажигательству, даже убийству. Я находился теперь в этом состоянии и был готов на все. Доказательство — мой поступок со стулом, за который, ежели бы узналось, я бы был страшно наказан, и я думаю, мне меньше бы нужно было храбрости, чтобы подложить огонь под дом, чем поставить этот сломанный стул. — St. -Jérôme, ничего не подозревая и не замечая всех взглядов, с нетерпеливым ожиданием устремленных на него, подошел к стулу и сел. Крак! ножка подломилась, и St. -Jérôme лежит на полу. Ничего не может смешнее для меня, не знаю, почему, как видеть, как падает человек; но теперь невозможность смеяться и присутствие зрителей усилили до того это расположение, что я фыркнул, и все последовали моему примеру. Не знаю, как, но St. -Jérôme узнал, что виновником его падения был я, при всех назвал меня mauvais garnement104 *** негодяй и велел идти наверх и во всех наклонениях, временах и числах переписать 3 раза выражение: je suis un mauvais garnement, tu es un mauvais garnement105 *** Я негодяй, ты негодяй и т. д. (Очень глупое наказание, выдуманное St. -Jérôm’ ом).

Нечего было делать, я пошел наверх, схватил первый попавшийся мне лист бумаги и с каким-то лихорадочным нетерпением начал спрягать вспомогательный глагол с прибавлением каждый раз нелестного эпитета «mauvais garnement». Я торопился и потому, что хотелось скорей сойдти вниз и потому, что уже придумал мщение St. -Jérôm’y, которое хотелось поскорей привести в исполнение. —

Я пришел вниз с исписанным листом и, подойдя к St. -Jérôm’y, спросил его, здесь ли показать ему.

— Читайте здесь, — сказал St. -Jérôme, желая этим осрамить меня. Я начал: je suis un mauvais garnement, — сказал я чуть слышно. — «Громче», сказал St. -Jérôme. — «Tu es un mauvais garnement», сказал я на всю залу, пристально глядя ему в глаза, и еще раз как будто забывшись, повторил это.

— Prenez garde à vous,106 *** Берегитесь, — сказал он хмурясь, но я еще несколько раз повторил изречение во втором лице всякого времени. «Tu fus un mauvais garnement, tu seras un mauvais garnement».107 *** Ты был негодяй, ты будешь негодяй.

— C’est bien,108 *** Хорошо, сказал St. -Jérôme. — Я уже несколько раз обещал вам наказание, от которого вас хотела избавить ваша бабушка, но я вижу, что, кроме розог, вас ничем не заставишь повиноваться, и нынче вы вполне заслужили и будете наказаны. Vous serez fouetté,109 *** Вы будете высечены, — сказал он, отвратительно выговаривая как fouatter это последнее слово. — Это было сказано при всех, и все слушали с напряженным вниманием. Я почувствовал, как кровь остановилась около моего сердца, и как затряслись мои губы.

— «Ты куда?» спросил меня вдруг голос папа. Я ОСТАНОВИЛСЯ, открыл глаза и, увидав высокую фигуру папа, который с удивлением смотрел на меня, схватил его руку, поцеловал ее. — «Папа, защити меня, спаси меня!» говорил я задыхающимся от слез голосом. «Я ужасно виноват, я негодный человек; но, ради Бога, позволь мне только все рассказать тебе и потом делай со мной, что хочешь, я очень рад буду...... очень рад, только от тебя. Ты все можешь со мной сделать, и мне ничего, потому что ты мой отец, один мой защитник; а он.....». «Полно», сказал папа, взял меня за руку и повел в маленькую диванную. «Ну расскажи мне, пузырь, что с тобой, Коко?» сказал он с таким хладнокровным участием, что положение мое вдруг показалось мне менее страшным. —

— «Папа, сказал я: «я все тебе скажу, и потом делай со мной, что хочешь. Я вчера получил единицу у учителя Истории». — «Ну?» — «И за поведенье единицу». — «Ну?» — «Потом я нечаянно, не нечаянно, а просто нарочно я ужасно дурно сделал, подставил сломанное стуло St. -Jérôm’y, и он упал. «Это нехорошо, что ж тебя наказали?» — «Постой, еще не все. Я сломал ключик, когда ходил к тебе за конфетами. Прости меня пожалуйста, я никогда не буду этого делать и сам знаю, как это гадко». — «Какой ключик?» — «От зеленого порт....»—«Что?! Ты отпирал его?» — «Виноват, папа, я сам не знаю, что на меня нашло». — «Что ж ты там смотрел, повеса?» — «Письма смотрел». Папа покраснел, подернул плечом и взял меня за ухо. — «Что ж ты прочёл, негодный мальчишка?» — «Не помню ничего, только посмотрел и опять хотел запереть, да сломал нечаянно». — «Приятно очень иметь таких милых деточек!» сказал он, потрясая меня за ухо: «только не советую тебе еще раз совать нос, куда не следует, а то будет плохо». — Папа больно драл меня за ухо, но наказание это доставляло мне какое-то странное наслаждение, и я не думал плакать. Только что он выпустил мое ухо, —«папа, сказал я, я не стою того, чтобы ты простил меня, да и знаю, что никто меня не любит; наказывай меня, как хочешь, но, ради Бога, защити меня от St. -Jérôm'a. Он ненавидит меня, он всячески, старается унизить, погубить меня. Папа, он хочет сечь меня он велит перед собой становиться на колени. Я не могу этого. Я не ребенок. Ежели он это сделает, сказал я с слезами на глазах, я не перенесу, я умру, ей Богу, умру или его убью, или убегу, или сделаю что-нибудь ужасное. Когда ты меня встретил, я сам не знаю, куда я бежал. Ради Бога, спаси меня от него. Я не могу с ним жить, я ненавижу его. Ах, ежели бы мамаша была жива, она бы не позволила так мучать меня! Папа! Папа!» Слезы душили меня. Я подошел к нему и уже более не в силах (выговорить слова) рыдал и целовал его руки. — «Успокойся, мой друг, говорил мне папа, положив свою большую руку мне на голову. И я заметил слезы на его глазах. Ежели бы он знал, как отрадно подѣй подействовало . — «Высеки... прости не позволяй ему — он мой мучитель...... тиран... никто меня не любит». Я упал на диван и рыдал, рыдал до истерики, так что папа на руках отнес меня в спальню. Я заснул.

Никогда не забуду я одной страшной минуты, как St. -Jérôme, указывая пальцем на пол перед собою, приказывал стать на колени, а я стоял перед ним бледный от злости и говорил себе, что лучше умру на месте, чем стану перед ним на колени, и как он изо всей силы придавил меня за плечи и, повихнув спину, заставил-таки стать на колени. Ежели бы у меня был нож в эту минуту, я, не задумавшись, зарезал бы его и два раза повернул у него в ране. — Все время пребывания St. -Jérôm’a в нашем доме чувства подавленной гордости, страха унижения и по временам истинной ненависти к нему наполняли мою душу и отравляли лучшие удовольствия. — Ничто так много не способствовало к происшедшему во мне моральному перевороту, к которому я приближаюсь, как эти чувства, внушенные во мне в первый раз нашиМ гувернером. (За все время моего отрочества у меня есть не более как 2, 3 воспоминания, освещенные счастьем; остальные же как-то темны, бесцветны, и я с трудом удерживаю их летучую связь в моем воображении.)

В одно воскресенье, когда St. -Jérôme сидел в своей комнате с пришедшими к нему гостями французами, а я сидел рядом в класной, как будто занимаясь рисованьем, а слушал разговор французов, — St. -Jérôme отворил дверь и кликнул подать себе одеваться Василия того самого, который хотел жениться на Маше, который был назначен бабушкой ему в камердинеры. Дверь осталась отворенной, и я мог слышать их разговор. Разговор по тому случаю, что Василий долго не приходил, шел о рабах, les esclaves, les serfs.110 *** о рабах, крепостных. Один говорил: «ce sont des brutes, qui ressemblent plutоt des morceaux de bois, qu’à des hommes».111 *** это грубые животные, более похожие на куски дерева, чем на людей. Другой говорил: «il n’y a que le knout pour en faire quelque chose».112 *** только кнутом можно с ними что-нибудь сделать.

(Еще прежде я замечал, что les serfs очень занимали St. - Jérôme’a. Когда к нам приехал обоз, то он долго не мог успокоиться.)