— Ну до другого раза, — сказал он, — прощайте.

— Жалко, что нельзя пустить, он не любит посторонних, — сказала Анна Ивановна, — где же вы переночуете?

51 На полях, против места, начинающегося со слов: О, у меня мест много, кончая: проскользнул в калитку. написано: через мост, ночь!

— Куда? — представилось ему. — Э! все равно, только бы спать поскорее, к дворнику на Гороховую. Марш, — и он побежал туда.

Дворникъ, завернувшись въ тулупъ, спалъ на лавкѣ у воротъ. — Албертъ постоялъ, радуясь, посмотрѣлъ на него, какъ онъ славно спитъ, и, не рѣшившись будить, проскользнулъ въ калитку. Тамъ онъ въ темнотѣ, какъ домашній человѣкъ, взялъ на право, съ трудомъ отворилъ закостенѣлыми пальцами дверь и скрылся въ темной конюшни. Онъ зналъ, что одно стойло пустое, прошелъ туда и легъ, отдуваясь. Въ навозномъ пару было почти тепло. Онъ завернулся съ головой въ плащъ и сказалъ себѣ: — Теперь славно! Спать! — Но какъ и у всѣхъ, прежде чѣмъ заснуть, въ головѣ его стали появляться воспоминанія о прошедшемъ, мечты о будущемъ и еще Богъ знаетъ какіе отрывки жизни, перебивающіе однѣ другія. —

— Ого-го! Как он поклонился, — думал он об Аленине, — строго и величественно. Это хорошо. Я это люблю. Они думают, что я не замечаю; нет, я все замечаю. Что ежели бы мне когда-нибудь встретиться с каким нибудь принцом инкогнито, я бы узнал его, я бы умел с ним обойтись, я бы ему так сказал: Милостивой Государь, я люблю людей царской крови, пьем за их здоровье. А потом еще и еще и играл бы ему. А он бы сказал: люблю артистов, вот вам 2 милиона с половиной. О, как бы я умел поступить с ними. Меньше я не взял бы. Я бы купил виллу в Италии. — Тут ему представилась декорация петербургской оперы, представлявшей виллу ночью. — Луна бы была и море. Я сижу на берегу с Еленой Миллер, и дети тут бегают. Нет, не надо детей? Зачем дети матери? У всех нас один отец — Бог. Ну, и сидел бы я с ней, держал бы ее зa руку и целовал и потом запел бы. — Тут в голове его запела серенада Дон-Жуана. — Она бы упала мне на грудь и заплакала. Но вдруг страшный акорд и две расходящияся хроматическия гаммы, впадающия в еще более страшный акорд. Буря, бегут в красных плащах вооруженные люди отнять ее. Нет! Я говорю ей: спи спокойно. Я! И все пройдет, и поет мягкая, легкая, веселая мелодия, ее подхватывают хором девицы в беленьких юбочках с голубыми лентами и большими косами, а мы ходим, и мелодия все поет и поет, расходится шире и шире. — В сарае слышался звук катящихся экипажей, и из этого звука в голове его составлялись мелодии одна прелестнее другой, которые пели то голоса, то хоры, то скрыпки, то весь оркестр. Мелодия принимала все более и более строгой характер и перешла наконец в мужской стройный и медленный надгробный хор.

— Смерть! — подумал он: — идет, подвигается тихими, мерными шагами и все, все бледнеет, все радости исчезают и в замен мелких многих радостей открывается что-то одно целое, блестящее и громадное.

— Туда, туда. Скорее надо. Сколько тут нужно помнить, делать, сколько нужно знать вещей, а я ничего не знаю. И чтож, хоть я и счастлив? Меня любят, я люблю, никто мне не вредит, я никому не врежу, но туда, туда. Нет и не может быть здесь того счастья, которое я могу перенести и которое я знаю, нет этого счастия ни у кого. А немножко меньше, немножко больше, разве не все равно. Все на такое короткое время. Не то что-то на этом свете, не то, совсем не то, что надо. Вот там, в Италии, на берегу моря, где апельсины и где она моя и я наслаждаюсь ею. Будет это время, даже оно теперь начинает быть, я чувствую. Идет, идет что-то, уж близко. Смерть, может быть... тем лучше. Иди! Вот она! — Больше он ничего не думал и не чувствовал. Это была не смерть, а сладкой спокойный сон, который дал ему на время лучшее благо мира — полное забвенье.52 уничтожение сознанья.

Гр. Л. Н. Толстой.

5 Октября

Ясная Поляна.